Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Из хроники

Победа, которую Филипп одержал над Иоанном Безземельным, была не единственным радостным событием. Борьба немцев за трон, во время которой Вельф Оттон был уверен в своих преимуществах и считал себя поэтому будущим немецким императором, разрешилась теперь в пользу дружелюбно настроенного по отношению к Франции Гогенштауфена, Филиппа Швабского.

Он торжествовал, и король Франции тоже. Но пока Филипп праздновал подкрепленную коалицию, его настигла ошеломляющая новость. Чтобы после своего восхождения на престол положить конец многолетней ссоре и обеспечить мир, Гогенштауфен обвенчал свою дочь Беатрикс с Вельфом Оттоном. Но его зятем готовился стать баварский пфальцграф, у которого просто-напросто отняли невесту. Он воспринял это как тяжелейшую обиду и отомстил, хладнокровно убив Филиппа Швабского.

Титул императора тогда достался Оттону, ему даже не пришлось ничего для этого делать. Он без колебаний сразу же объявил себя врагом Франции и упрочил свой союз с Иоанном Безземельным.

Король Филипп, поначалу оцепеневший от ужаса, разработал новый план: чтобы ослабить Оттона и отбить у него верного ландграфа Германа Тюрингского, он предложил взять в жены одну из дочерей Германа. И снова ему мешала обременительная Изам-бур, одно только существование которой в мрачном Этампе грозило сорвать его намерения.

Серый туман навис над башнями замка Этамп. Между ними со свистом носился ветер, но он никак не мог разогнать облака. Коричневые стволы деревьев, переплетенные между собой, окаймляли скользкую дорогу. С башен доносилось карканье черных птиц.

Пальто Софии было перепачкано засохшей грязью, выбивавшейся из-под копыт лошадей. Помня о мучительном путешествии с Изамбур, она отказалась от кареты и решила ехать с рыцарем, сев перед ним на лошадь. Так было холоднее, зато быстрее и удобнее, подумала она. Однако из-за этого ей пришлось терпеть во время многочасовой скачки из Парижа в Этамп постоянную болтовню своего всадника со спутниками, прежде всего, об отвратительных событиях во время различных осад.

Он с гордостью рассказывал о том, как под Эвро прорыли подземный туннель до крепостной стены, набили его хворостом и соломой и подожгли. Опорная балка с громким треском обрушилась, а вместе с ней лежащая на ней стена, и те, что стояли там, упали прямо в огненную яму.

Другой же говорил об осаде при Молеоне. Осажденные подняли взятых в заложники сыновей нападавших над стеной замка, в клетках, чтобы те перестали стрелять огненными стрелами. Однако нападавшие предпочли молча смотреть, как погибают их дети, чем прекратить осаду.

Рыцарей не беспокоило то, что их страшные рассказы слушает женщина. Только прибыв на место, они соблаговолили обратиться и к Софии:

– Не слишком хороший денек сегодня, – сказал один из ее сопровождающих.

Когда она спешилась, резкая боль пронзила спину, а ноги тотчас же погрузились в топкую грязь. Она испугалась, что ее ботинки застрянут в ней.

– Если вы подождете, госпожа, – сказал рыцарь, стараясь несмотря на морозный, неприятный день, оставаться вежливым, – я вас донесу до ворот.

София осторожно подняла голову под замерзшим и отвердевшим капюшоном. Она не видела никаких ворот, а только деревянную, обитую железом дверь.

– Не стоит, – решительно ответила она и направилась к двери, в то время как обе лошади лениво смотрели ей вслед. Она чувствовала, что и сверху на нее смотрят не только кружащиеся в воздухе птицы, но и все отверженные души, вынужденные прозябать вместе с проклятой королевой в этом ужасном замке Этамп, узкие окна которого дарили им единственное разнообразие.

Отворив двери, она натолкнулась не только на любопытные, но и на подозрительные взгляды.

Пришла ли она от короля? Есть ли у нее его разрешение? К Изамбур никого не пускают – он сам так велел.

София угрюмо вошла в замок.

– Меня послал брат Герин, – с жаром заявила она, будто он был важнее самого короля.

Серые тени, собравшиеся вокруг нее, отпрянули назад, давая ей возможность пройти еще дальше в мрачную глубь замка, наполненную клубами дыма от факелов, заставивших ее закашляться. Свет был таким же скудным, как и тепло, исходившее от них. Поеживаясь от холода, София осмотрелась, но не увидела ни одного знакомого лица.

– Я сюда совсем ненадолго, – объявила она скучающим и в то же время дрожащим голосом. – Покормите моих сопровождающих, позаботьтесь о лошадях и отведите меня к Изамбур. Я хочу посмотреть, как ей тут живется, и соответствуют ли действительности вести о ее плохом здоровье, дошедшие до самого папы.

Лестница была узкой и круглой. Взбираясь наверх, София чуть было не подожгла волосы об один из факелов. Сторож указал ей дорогу к комнате с такой низкой дверью, что ей пришлось нагнуться, чтобы пройти в нее. Даже после того как она вошла внутрь, ее не покидало чувство, что и тут она не может выпрямиться во весь рост. Это помещение еще больше, чем коридор, было наполнено дымом.

Сначала София молчала, но, после того как дверь приоткрылась и в комнату выглянула голова женщины, строго осмотрела Софию и снова исчезла за дверью, София недовольно воскликнула:

– Я приехала в эту дыру не для того, чтобы ждать!

Ее слова не произвели на женщину никакого впечатления.

– Может, и так, – ответила она, с хрипом переводя дыхание, – только сейчас королева принимает монаха из деревни.

«Не думаю, что она может общаться с кем бы то ни было», – подумала София.

– А мне-то что с того? – громко сказала она. – Я приехала для того, чтобы увидеть ее, так что ведите ее сюда!

– Да вы ведь ничего не знаете! – прошипела ее собеседница, даже не скрывая своего гнева. – Мы долго и упорно пытались добиться того, чтобы один из монахов из монастыря в деревне неподалеку регулярно приходил к ней. Вы и не представляете, как важно для королевы то, что она теперь может принимать людей, хотя бы и духовных лиц. Три года она просидела тут, как в тюрьме. Ей не давали новой одежды, не позволяли мыться. Она тяжело заболела и чуть было не отправилась на тот свет, но к ней не пускали ни врача, ни священника, даже причаститься не разрешили. Ни одно письмо с ее родины не добралось до Этампа, и отсюда мы не имеем права написать ни строчки датскому королю. Если бы у нее не было могущественных заступников, которые описали папе весь ужас ее положения, она бы не выжила. Вероятно, король именно для этого и похоронил ее здесь заживо, но это точно не является Божьей волей, и поэтому, будьте уверены, каждый, кто приезжает из Парижа, заслуживает того, чтобы подождать немного дольше, чем ему угодно.

София нервно сглотнула, но ее горло пересохло от дыма.

«Глупая, злая баба! – снова подумала она. – Разве я виновата в том, что она сидит в этом замке? Да и виноват ли король?»

Если бы все зависело от Филиппа, Изамбур могла бы вернуться в Данию, на родину, чтобы вести там жизнь в достатке и спокойствии. От нее требовалось только поддаться и подарить ему надежду на новый брак.

София принялась объяснять, что она намерена проверить, изменились ли условия, в которых живет Изамбур, в лучшую сторону, и позаботиться о том, чтобы облегчить ее страдания. Но потом она замолчала, не только потому, что слова показались ей бесполезными, но еще и потому, что в комнату кто-то вошел, вернее, кого-то ввели.

София как раз хотела сесть на холодную каменную скамью. Однако при виде вошедшей она резко вскочила, ударившись головой о низкий потолок. Молча, потирая ушибленный лоб, она разглядывала Изамбур, отверженную королеву Франции. То, о чем только что говорила угрюмая женщина, она теперь увидела собственными глазами.

Бледное лицо Изамбур стало почти прозрачным. Вместо морщин оно было пронизано тонкими, синими сосудами. Скулы заострились, а веки, наоборот, набухли. Глаза были почти закрыты, и между веками София не увидела ничего, кроме белка. Светлые волосы, когда-то мягкие и шелковистые, стали бесцветными и твердыми, как солома. Криво надетый чепец не мог скрыть их, как темные лохмотья не могли скрыть тела, похожего теперь на скелет.

– Бог мой! – воскликнула София и опустила глаза, будто вид Изамбур отравил ее и ослепил. Больше, чем измученное тело, ее испугало то, что душа окончательно покинула его. Она и раньше сомневалась в ее присутствии, Изамбур всегда казалась ей бездушной оболочкой. Но теперь она ощутила, как погасло бесконечно далекое, тихое и мягкое создание, потерянное для этого мира, но свидетельствовавшее о существовании совсем другого.

– Бог мой! – повторила София, и ей стало жутко от этой пустой, безжизненной маски.

– Да, да, – раздался насмешливый голос, слишком громкий и живой, чтобы принадлежать Изамбур. – Посмотрите хорошенько и доложите обо всем королю! Это вы сделали, проклятая женщина!

Грета.

Язычница с севера, которая прокляла ее. Женщина с черными волосами и узкими глазами, считавшая Изамбур заколдованным, но святым дитя русалки.

– Король оставил ее гнить здесь, и если бы папа четыре года назад не прислал сюда аббата Геральда из Касамари и не пригрозил бы Филиппу новым интердиктом, сегодня вы нашли бы здесь еще меньше, чем эти остатки хрупкой жизни. Вы виноваты в этом, София! Вы обрекли ее на эту жалкую участь!

Ее голос был звонким и сильным, как и прежде. В то время как Изамбур разрушалась в этом заколдованном месте, Грета цвела как сорняк, который может произрастать и на камне.

София молча отпрянула назад.

– Говорят, королю везет на войне, – насмешливо продолжала Грета. – Неужели он думает, что Бог на его стороне? Ему виднее. Он проклят.

Софии удалось взять себя в руки.

– И, разумеется, не кто иной, как ты прокляла его! – сказала она и холодно улыбнулась. – Уж это ты умеешь, а ведь тебе и в голову не приходит, что стоит всего немного поднапрячься – и жить здесь станет вполне сносно. Тут ведь дышать нечем от этого дыма! Открой окна и впусти свежий воздух!

– Ваши советы тут никому не нужны! – прошипела Грета.

– Ах, так! – вскричала София, мгновенно согревшись. – Вы все намеренно позволяете ей разрушаться, чтобы весь мир увидел, как несправедливо с ней обошлись. Она сама-то понимает, что происходит? Хочет ли она вернуться в Париж, к супругу? Как бы не так! Не я стала причиной безумия, которое ты пытаешься объяснить своими глупыми легендами. И не я стремлюсь сделать из нее мученицу, чтобы некоторые – уже давно взбунтовавшиеся – епископы могли вполне обоснованно противоречить королю. Изамбур ведь даже не человек, а искаженный образ, который они могут прикрепить к своим флагам. Так что не думай, Грета, что сможешь повесить на меня вину за ее страдания, даже почувствовать которые она не в состоянии.

Изамбур стояла между двух бранящихся женщин неподвижно, как статуя. Ее голова ни разу не повернулась в сторону Софии.

– Как быстра ты на приговор! – ответила Грета. – Тебе наплевать на Изамбур! Ты никогда не думала ни о чем другом, кроме собственного благополучия. Но люди, которые остались возле нее...

– Эти люди должны не писать папе, а отправить ее наконец на родину! – раздраженно прервала ее София.

– Это было бы на руку вам всем, не так ли? – усмехнулась Грета. – Только бы не видеть ее. Не слышать о ней. Но так просто вам от нее не отделаться. Изамбур – королева Франции.

– Ха! – рассмеялась София. – Хороша королева!

– Она не такая, как все, но именно поэтому призвана... София снова прервала ее.

– О, оставь же меня наконец в покое, Грета! – прошипела она не только раздраженно, но и устало.

«Я уже довольно видела, – подумала она и громко и надрывно раскашлялась из-за дыма. – Я довольно видела и слышала, этого Герину должно хватить... Изамбур будто беспризорная... а ее окружение не в состоянии...»

Глаза Греты вспыхнули злым огоньком, и она направилась к Софии, но та быстро нагнулась и проскользнула мимо нее, оттолкнув Изамбур в холодный, дымный угол, и исчезла за дверью.

Она уже спускалась вниз по лестнице и думала, что ей удалось сбежать.

Но тут дорогу ей преградила черная фигура, и на тот раз это была не угрюмая, ворчливая женщина, а мужчина, старый, согбенный, одетый в черное платье бенедиктинцев. Свет был слишком тусклый, чтобы можно было разглядеть выражение его лица, но его черты были знакомы Софии. Она узнала его по тому, как прямо он стоял и как хмурил лоб. Она узнала его, но не понимала, как тот, кого она не видела пятнадцать лет, мог очутиться в этом Богом забытом месте. Тем не менее именно он стоял перед ней, внимательно ее рассматривал, а затем, будто подведя итог, покачал головой.

Деревья скрипели на ветру и вытягивали черные руки. В то время как София искала своих сопровождающих и лошадей, идя по замерзшей лужайке, чтобы не попасть в грязь, она снова и снова думала о том, что ей только что рассказал купец Арнульф из Любека.

Арнульф, как только что она узнала, получил задание от датского короля присматривать за Изамбур. Будучи купцом из Любека, он был вне подозрений, в то время как всем датским подданным доступ к Изамбур был строжайшим образом запрещен. Арнульф неохотно исполнил приказ и подверг свое тело, которое не стало более больным, но все же более старым, долгому и утомительному путешествию. Проведя недели на неровных дорогах, пережив и ледяной ветер, и назойливый дождь, и обжигающее солнце, он был уверен, что во второй раз он такого путешествия не перенесет. Поэтому монастырь бенедиктинцев в Этампе, который приютил его на время, пока он будет справляться о здоровье королевы, показался ему местом, где вполне можно провести закат жизни. Уже давно растущий страх за спасение души превысил страх болезней. Регулярные молитвы, строгий распорядок дня и многочисленные мессы должны были очистить его так же, как в свое время купание в воде святого. Он представлял себе их лекарствами для души, которые – если принимать их, преклоняя колени, – обещали постоянное здоровье.

Чтобы увеличить число добрых дел, совершаемых им, он посетил отверженную королеву, выступил в защиту ее благополучия перед мрачными рыцарями, охранявшими ее, и распространил слух о том, что она – святая мученица. В отличие от некоторых французских духовных лиц тем самым он пытался не навредить славе короля, а вызвать блеск, в котором мог бы купаться и греться сам. Он распространил несколько легенд, касающихся Изамбур, и радовался тому, что многие, особенно набожные или тяжело больные, стали прибывать в Этамп в надежде исцелить благодаря неизвестной королеве душу или тело.

София слышала, что он шел за ней, согнувшись сильнее и тяжелее ступая, чем раньше, но без всякого стремления держаться подальше от грязи.

– Вижу, вам даже нравится купаться в этой грязи. Можете ведь и заразиться, – усмехнулась она через плечо.

– Я умру, так же, как и любой другой человек, это несомненно, – сладко пропел Арнульф. – Зачем Же стараться избежать болезней, раз «прекрасная смерть» откроет нам врата не в ад, а в рай?

Едва она достигла небольшой возвышенности, к которой вела лужайка, как резко остановилась и обернулась. Он всеми силами старался не поскользнуться на опавшей листве и больше не смотрел на нее полными укора глазами, как до этого на лестнице.

На этот раз ее задел не его взгляд, а его слова:

– Почему вы не позаботились о ней?

София ничего не ответила, только плотнее завернулась в пальто.

– Ее доверили вам, – ворчливо продолжал Арнульф, – вас попросили заботиться о ее благе. Я тогда лично посоветовал вас датскому королю. А вы бросили ее!

Сначала она покачала головой, будто не понимала, о чем он говорит. А потом вдруг рассмеялась резко и злобно.

– Только не надо говорить, что вы расстались со мной из-за нее! – ответила она. – Совесть у вас была не чиста, вы боялись моего дара, а еще не хотели, чтобы все узнали про ваши извращенные желания. Изамбур помогла вам избавиться от меня и прослыть спасителем. И при этом вы как-то даже не заметили, что передаете мою судьбу в руки слабоумной!

– Не говорите о ней так! Повсюду ходит молва о ее святости!

– Ну конечно! Потому что такие, как вы, вовлекли ее в борьбу, которая ей совсем не нужна. Разве вы не знаете, на что обрекли меня, отсылая к ней? Не знаете, какой несчастной была бы моя жизнь, не откажись я от нее?

– Я знаю только, что она ослепла, страдает от голода и медленно погибает! – проворчал он.

– Значит, так нужно! – прокричала София. – На этой земле топчут травы и не такие хрупкие, как она. Может, она и вовсе не предназначена для этого мира!

– Вы ужасны и бессердечны! О, как же я благодарен Богу, что не совершил чудовищную ошибку, взяв вас в жены. Я не хотел вам этого говорить, но после того как вы уехали из Любека, мне не хватало ваших рук и знаний, и я спрашивал себя иногда, не было бы лучше... Но Бог не позволил мне сделать это, и наверняка мудрый властитель знал, почему он это делает.

Арнульф отвернулся и собрался пойти назад. У нее перед глазами возникла картина, как он отсылает ее, зная, что она попадет в руки жестоких кузенов. Он не помог ей в трудную минуту, как позже брат Герин, подверженный своим страхам, цепко держась за свой мир.

– Стойте! – взревела она. – Я не позволю вам так говорить со мной! Вы должны умолять меня о прощении, а не обвинять!

Она побежала за ним, поскользнулась на мокрой листве и больно упала. Она мгновенно почувствовала, как к костям ее подбирается холод, будто желая приморозить ее к земле и больше не отпускать. Ее тело замерзло, а душу охватило ядовитое разочарование.

– Стойте! – прокряхтела она. Арнульф не остановился.

– Да поможет Бог вашей больной душе, Рагнхильда фон Айстерсхайм! – бросил он через плечо.

Тогда она зачерпнула рукой грязь, слепила из нее ком и бросила ему в спину. Он остановился.

– Вот как? – сказала она с усмешкой и схватила грязь второй рукой. – Вы больше не боитесь грязи? Вы больше не стремитесь к очищению? Тогда стерпите, как грешница плюет вам в лицо!

Она снова бросила в него грязью, на этот раз попала в грудь. Затем еще раз – в лицо, он не успел увернуться. Она снова и снова швыряла в него комья грязи, охваченная слепой яростью, как в тот день, когда Герин отказался помочь ей.

– Значит, вы прячетесь в монастыре, потому что ленивы и вам жалко себя, а обратная дорога такая тяжелая! И вы упражняетесь в лицемерном благоговении со слабоумной. Какой же вы все-таки жалкий трус, Арнульф из Любека!

София кидала в него землю и брызгала слюной. Затем устало опустилась вниз и поняла, что мстить ему совершенно бессмысленно. И так же бесполезно было послушно мчаться сюда, в Этамп, как будто Герину могло стать стыдно, докажи она, что ему никогда не удавалось и не удастся серьезно обидеть ее. Да, она хотела скрыть от него обиду, а за это должна была лежать теперь в грязи и жалеть об этой поездке.

О, бесполезные стремления! О, нелепый мир, в котором слабоумная женщина должна гнить перед лицемерными взглядами, вместо того чтобы доживать свой век в теплом, мирном монастыре!

Она всхлипнула, когда к ней подошел один из ее сопровождающих. Арнульфа уже давно и след простыл.

– Госпожа, что это вы тут делаете? – растерянно спросил он.

– Не имеет смысла, – пробормотала она едва слышно и снова всхлипнула. – Незачем забрасывать его грязью... это не самый правильный способ отомстить.

– О чем вы? Что случилось?

Она встала и поджала дрожащие губы.

– Пусть не думает, что может сидеть вместо меня с Изамбур, чтобы искупить мою вину перед ней. Пусть не думает, что его ждет спасение, а меня – наказание. Его слова будут ему дорогого стоить.

За время обратной дороги и посещения брата Герина на следующий день ее гнев улегся, а пыл охладел, как вчерашний лед на платье. Беспокойные жалобы, отговорки и обвинения остались в ее голове, но двигались так вяло, как усталые люди.

– Вокруг королевы вьется слишком много шептунов, – объясняла она брату Герину. Она была раздражена, но не взбешена, как раньше. – Эта сварливая Грета, которая не отходит от нее уже много лет, – думаю, пришло время заставить ее подчиняться правилам. Ей разрешено проводить с Изамбур всего несколько часов в день – вот пусть так и делает. Но прежде всего...

Она помолчала и вдруг подумала, в чем она могла бы обвинить брата Герина, будь в ее воле наказать его: в том, что он обращался с ней, как с чужой, использовал в своих целях, не думая о ней, в том, что в ней до сих пор болела старая рана, а ему и дела до этого не было?

– Продолжайте! – попросил он.

– Этот купец Арнульф, тот, что из Любека, – начала она, – который ушел в монастырь в Этамп... он заклятый враг короля. Чего он только не говорит о нем! Он считает, что защищает права Изамбур, рассказывая Кнуту Датскому о ее бедственном положении. Но он так любит преувеличивать! К тому же он распускает легенды, согласно которым несчастная королева – святая мученица. Я советую вам держать его подальше от Изамбур, не подпускать его к ней!

София потерла руки, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Брат Герин задумчиво кивнул, и ее месть Арнульфу и Грете показалась ей жалкой. Ведь для того, чтобы отомстить им, ей придется заключить союз с тем, кого она ненавидела еще больше.

– Значит, все без изменений, – сказал он наконец. – Значит, многие до сих пор стремятся восстановить брак, не думая о том, пойдет ли он на пользу Изамбур. Я так боялся этого...

– Это так, – сказала София, кивнув.

– Ну тогда... благодарю вас за эту новость, – сказал он. Казалось, он хотел поскорее избавиться от нее, на сегодня, навсегда.

– За что? – прошипела она, более не владея собой, понимая, что похожа на ничтожную, вульгарную женщину. – За то, что после всего, что произошло между нами, я так быстро согласилась исполнить вашу просьбу? Вы что, за дуру меня держите? Думаете, я все забыла?!

Пораженный столь внезапным и неожиданным взрывом, он широко раскрыл глаза, но она этого не заметила, уверенная в том, что он устал от нее и испытывает к ней только отвращение.

– Госпожа...

– Не стоит, мой дорогой! Я знаю, что вы считаете меня дурой и говорите со мной только потому, что я нужна вам! Но уже завтра вы будете молча проходить мимо, не замечая меня, не так ли? Только бы не вспоминать! Только бы не думать о давно прошедшем! Ну и пожалуйста, мне-то что... Вы не обращаетесь к прошлому, ну и я не буду этого делать.

– Госпожа...

– Довольно! – резко прервала она его, понимая, что хотела остановить скорее себя, нежели его. Она глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. – Ну хорошо, – продолжала она более спокойно, но с усмешкой. – Я рассказала вам, что видела в Этампе, и довольно. Вам не следует бояться моих резких слов. И не нужно звать стражу, чтобы выпроводить меня отсюда.

Она избегала его растерянного взгляда и, прежде чем он успел что-либо ответить, повернулась и поспешила в коридор. Там она не почувствовала ничего, кроме стыда от собственного поражения и слабости. В ее памяти всплыли все преступления, совершенные только что или много лет назад. Они не обвиняли ее, а насмехались над ее неудавшейся жизнью. Ненависть, заставившая ее бросаться грязью в Арнульфа, была мягкой и дружелюбной в сравнении с горькой, терзающей яростью, которую она испытывала к Герину и к самой себе, потому что она хотела произвести на него впечатление, безоговорочно согласившись выполнить его просьбу повидать Изамбур. Зачем она поехала в Этамп, ведь это ей ничего не дало, по крайней мере, не вызвало его признания? Она только испытала ужас, глядя на погибающую королеву, и это видение будет преследовать ее еще много дней. И зачем она позволила себе говорить о постыдном прошлом?

Из ее груди вырвался жалобный стон. Он испугал ее саму, а еще больше хрупкую фрейлину, которая незаметно подошла к ней и поклонилась.

– София де Гуслин? – спросила она.

София ничего не ответила, но облегченно кивнула, благодарная за то, что ее отвлекли от тяжелых мыслей.

– Дофина Бланш желает вас видеть. Пожалуйста, следуйте за мной!

После того как София ушла от брата Герина, ее единственным желанием было скорее вернуться домой, к Теодору. Но теперь ей показалось, что гораздо лучше искать утешения не в книгах, а у роженицы, которая была еще более жалкой и несчастной, чем она.

С тех пор как родился ее сын, Бланш плакала, пряталась за пологом кровати и не хотела, чтобы ее утешали. Вокруг прыгали придворные дамы, время от времени поднося ребенка, чтобы успокоить ее. Но как только она увидела Софию, ее рыдания прекратились, а голова снова упала в подушки.

– Оставьте меня с ней одну! – приказала она. Затем, повернувшись к Софии, сказала. – Я думала над вашими словами.

Безутешность Бланш сняла с Софии ее собственный груз.

– Ваше кровотечение прекратилось? – спросила она.

– Какое мне дело до моего тела? – резко ответила Бланш. – Вы посоветовали мне не вспоминать прошлое. Вы сказали, я должна найти что-то, что будет мне по душе.

– Конечно, – устало сказала София.

Бланш приподнялась, отодвинула подушки и мягкое, набитое мехом одеяло. Хотя она и казалась такой по-детски жалкой, бледной и слабой, София заметила в ее лице упрямые черты.

– Ну – и что же мне делать? – капризно спросила она. – Я думала о том, что доставляет мне радость. Ну, мне нравится, когда трубадуры поют свои песни и рассказывают истории про давние времена. Но разве этим можно наполнить жизнь?

София пожала плечами.

– Самое плохое, – продолжала Бланш, – что я в этой змеиной норе, где все строят козни и любезничают с королем, не решаюсь действовать самостоятельно. Кода я приехала во Францию, она была отлучена от церкви, и с тех пор жалкая судьба несчастной Изамбур лежит на моих плечах. Разве я не принцесса, как и она, проданная в интересах войны? И разве я сама не могу стать отверженной, стоит мне вызвать гнев короля Филиппа?

Она говорила напряженно и горячо. Ее изнеможение и печаль напоминали платье, ставшее слишком узким и шнурки которого она грубо развязывала.

– Вы напрасно беспокоитесь, – равнодушно ответила София. – Я знаю королеву Изамбур. Она лишена рассудка. Вы же всегда вели себя как подобает и, кроме того, родили сына. А еще говорят, что ваш супруг Луи очень нежен с вами.

Бланш опустилась на подушки.

– Луи боится своего отца, – сказала она, и в ее голосе слышался и страх, и презрение. – Он знает, как опасно вызывать его гнев!

– Тогда вам следует посвятить себя чему-то совершенно безопасному, тому, что не имеет никакого отношения к политике, – сказала София.

Она говорила спокойно. Бланш отвлекла ее от собственных переживаний, но ее судьба была ей глубоко безразлична. Однако едва она озвучила свой совет, как увидела в бледной женщине намного больше, нежели несчастную роженицу.

Моменты прошлого, крошечные обрывки воспоминаний пронеслись в ее голове, образуя немыслимые узоры. Замысел, который они нарисовали, был не дерзким, мучительным и волнующим, как ярость последних дней, а напоминал легкую игру.

Она вспомнила брата Герина, как он давно говорил о том, что дофин Людовик слаб и им нужно руководить. Она знала, что он видел себя в роли этого руководителя и мечтал действовать за его спиной так же, как тайно действовал за спиной Филиппа.

Но ведь не он сидел у постели любимой жены Луи, а она, ее попросили помочь при родах и она теперь советовала Бланш, как жить дальше. «Она верит мне, потому что глупые, назойливые придворные дамы надоели ей, а я помогла ей в трудный час! – подумала София. – Как она доверчива! Как ей не хватает общества трезвых людей! Я могу вкрасться к ней в доверие и получить власть над ней, а если слабый Луи действительно любит свою жену так, как рассказывают, то и над ним тоже. Я не позволю брату Герину отправить меня к Изамбур, если могу стать доверенной дофины и оказывать больше влияния на будущее Франции, чем он когда-либо!» Бланш наблюдала за ней покрасневшим глазами, будто подозревала, о чем она думает. – Говорят, – начала она, – что вы сильны не только в медицине, но и владеете многими науками. – Это так, – не без гордости ответила София. – И поэтому советую вам углубиться в книги, развиваться, учиться, искать утешения в науках, уж это в глазах короля наверняка не будет выглядеть опасным!

– С вашей помощью?

София рассмеялась и горько, и облегченно.

– Я всегда оставляла за собой право самостоятельно строить свою жизнь. Почему бы вам не сделать то же самое? Если хотите, с сегодняшнего дня я буду помогать вам и наверняка смогу вас научить чему-то, что поможет вам выжить среди этого болтливого и льстивого двора.

Был почти вечер, и в покоях дофины накрыли такой стол, будто собирались устроить праздничный банкет.

Стол украшали зеленые ветви, свечи и фиалки. На нем стояли два кувшина с водой, золоченый кубок с вином, блюдца для сладостей и серебряные солонки. Рядом с Бланш лежал хлеб без корки – основа под блюда.

София обошла стол вокруг.

– Накройте и для меня! – властно приказала она.

Одна из служанок вопросительно подняла глаза, не уверенная в том, что незнакомке подобает отдавать приказы таким тоном. Другая незаметно кивнула ей, чтобы та повиновалась, а потом повернулась к Софии.

– Дофина очень редко садится к столу и кушает. Она еще не вставала с кровати после родов, и единственное, чего она желает...

– Я знаю, знаю, – быстро прервала ее София. – Ей хочется оливок и сыра, а поскольку этого нигде не достать, она вообще отказывается есть. Но сегодня все будет иначе. Бланш встанет с кровати. И будет есть – вместе со мной.