Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

1245 год
Женский монастырь, город Корбейль

Роэзия смотрела на Иоланту.

Только сейчас она заметила, каким тяжелым и затхлым был воздух в потайной комнате рядом с криптой. Эта комната не обогревалась, как помещения под крышей, которые сохраняли жар и ночью. Здесь было холодно, как в подвале. Но пахло тут не копченой колбасой, маринованными овощами или осенними фруктами, а пылью и смертью.

– Ты... ты знаешь, где хроника?– наконец спросила она слабым голосом, чтобы отвлечься от того, что ей только что сказала Иоланта: что она знает, кто убил Софию, Катерину, Грету и Элоизу.

Иоланта продолжала смотреть на нее мягким, сочувственным взглядом, так, как смотрела на страждущих.

– Скажи, где! Скажи мне!

– Ах, Роэзия, – вздохнула Иоланта, забыв о всяком почтении. Роэзия этого и не заметила.– Лучше ты мне скажи! Разве тебе не лучше знать? Неужели ты и правда не помнишь?

Роэзия покачала головой, показывая, что она совершенно пуста. Правда заключалась, однако, в том, что именно в этот момент воспоминания ожили, прошли перед ее глазами яркой картиной, но так стремительно, что она не смогла отличить одно от другого. В них не было порядка, они не были отсортированы ни по времени, ни по месту. Одни картины относились к ее детству, другие – ко вчерашнему дню, к Нормандии и монастырю, к рождению детей и молитве об умерших сестрах.

Часы, дни, месяцы, разделявшие эти события, исчезли или сократились до мгновения, будто жизнь была не нитью с началом и концом, а спутанным клубком, где все повторяется по бесконечному кругу.

Роэзия без разбора потянула за одну из этих нитей.

И вытащила лицо Греты, язычницы с севера, с которой стояла внизу, во дворе, и говорила о Софии. Грета утверждала, что содержание хроники ей известно. Она как-то раз поднялась в помещение, служившее Софии скрипторием, и столкнулась с ней. Они говорили недолго, но затем София указала на вторую хронику, и Грета благосклонна кивнула, когда та зачитала ей отрывок из нее.

Да, об этом рассказала Грета, когда они стояли во дворе, затянутом туманом. Она просто забыла об этом.

– Как ты думаешь,– спросила тогда Роэзия, – хроника по-прежнему находится там, наверху?

Это был предлог заманить ее наверх. Роэзия знала, что хроника не в скриптории, но так она осталась с Гретой наедине. Никто не беспокоил их. Никто не помешал ей...

– Роэзия, – прошептал мягкий голос Иоланты, – Роэзия, как ты могла так поступить? Ты ведь была доверенной Софии! Ты уважала ее больше всех!

Роэзия снова покачала головой. Картина Греты уже рассеялась, и вместо нее Роэзия увидела Катерину. Она пришла в ее келью.

– Может, ты просто хвасталась тем, что знаешь о хронике матери? – спросила ее Роэзия.

Катерина посмотрела на нее взглядом, в котором читалась насмешка и грусть и который был так ей свойственен.

– Вообще-то меня не интересовало, что пишет моя мать! – заявила она.

– Но на этот раз все было иначе, – настаивала Роэзия.– Ты прочитала ее хронику.

Катерина пожала плечами, и, несмотря на двойной подбородок ее лицо вдруг показалось Роэзии молодым и не тронутым миром. Ее недалекий ум, ее нрав, который часто находился под воздействием плохого настроения и злости, отражались в каждой черточке ее лица.

– Знаете, – сказала Катерина,

– после смерти королевы Изамбур все изменилось. Я много лет ненавидела и проклинала свою мать. Но потом... что произошло... что она для нее сделала... Я никогда не думала, что она на такое способна. Я до сих пор не могу поверить в то, что именно ей удалось так... тронуть меня.

Ее голос, иногда ворчливый, иногда пронзительный, иногда плаксивый, сейчас дрожал.

– Роэзия! – прервала Иоланта ее воспоминание.– Почему ты так поступила с Софией, хотя никто не искал ее общества так, как ты?!

Ее память снова потемнела. В последнем, слабом свете Роэзия увидела перед собой Софию, как она сидела за письменным столом во время их первой встречи.

– Когда я первый раз пришла к Софии,– начала она, запинаясь,– я рассказала ей о своей жизни. Я сказала, что не хочу больше испытывать боль, оглядываясь назад.

– А она? Что она ответила?

Глава XIX
1235-1237

—

Боль никогда не пройдет, – сказала София.

Голос Роэзии становился все громче, по мере того как она говорила. Она будто не просила, а подтверждала клятву.

– Да, – повторила София, после того как сестра замолчала. – Боль никогда не пройдет. Что бы вы ни пережили, вам не станет легче только от того, что я посвящу вас в науку.

Роэзия выпрямила плечи, будто та, к которой она относилась с таким уважением, превратилась в кого-то, кого следовало опасаться.

– Ваши богатые знания, – упрямо продолжала она, – ведь это единственное, что наполняет вашу жизнь, не так ли? Передайте их мне, и я потом стану обучать младших сестер! Доверьтесь мне, и ваша жизнь не будет напрасной! Все, что вы когда-то выстрадали, – преходяще, как и все, что случилось со мной в последние годы. Сегодня оно еще болит, а уже завтра превратится в пыль и будет иметь вкус пыли.

Роэзия опустила вызывающий взгляд. Хотя черты ее лица были неправильными, смотреть на нее было приятно. София почувствовала силу, исходящую от этой сестры, которая была гораздо живее, чем все остальные болтливые и суетливые девушки и женщины. Их голоса, может, и заглушили бы голос Роэзии, но они были рождены несбывшимися надеждами и прогнившими желаниями. Они не были такими свежими, как это стремление учиться, и горечь, скрывающаяся за ним.

– Я, конечно, не стану вас отговаривать, – сказала София, – но если хотите учиться у меня, запомните вот что: иногда мне кажется, что не записывать не означает забыть и успокоиться.

Эти слова показались сестре загадочными и непонятными. Не спрашивая, что это значит, сестра Роэзия решительно прошла мимо Софии и нагнулась над ее столом.

– А что же вы тут записываете? – спросила она. София наблюдала за ней с мягкой улыбкой.

– Это хроника, в которой сообщается о том, что произошло в последние десятилетия. Я пишу о восхождении короля Артура, о его войнах, о его растущей власти. О непростом браке с королевой Изамбур. О немецкой борьбе за трон и ее последствиях для маленькой Франции. Об интердикте и как он...

Она бы продолжила, но ее прервали. Двери в ее келью резко отворилась.

– София, скорее! – крикнула Грета. – Изамбур плохо! У нее кровь горлом идет!

Из хроники

Королевская вдова Изамбур в последние два года жизни не вставала с постели.

В 1236 году она в последний раз приняла посетителей. Бланш, вдова Людовика VIII и, несмотря ни на что, правящая королева при своем сыне Людовике IX, пришла с двумя младшими детьми Изабель и Шарлем. Дети смотрели вокруг серьезно и угрюмо, но показали, что воспитаны очень хорошо.

Она рассказала о трудностях ее должности, а также о закрытии Парижского университета. На этот раз протестовали не студенты, а профессора и не против церкви, а против городского управления, которое снова и снова вмешивалось в университетские дела. Теперь студенты стали переезжать в Тулузу, Реймс и Анжер, а также в Орлеан и там наталкивались на новые конфликты. Говорили, что меньшие братья нищенствующего ордена требуют доступа к наукам, но часто критикуют то, что там находят.

– Так оно и есть, – сказала София позже сестре Роэзии. – Ничто не убивает дух сильнее, чем закостенелость и консерватизм, хотя все вокруг говорят, что бояться за будущее науки не стоит.

Она подумала о Теодоре, о том, как он сейчас живет, жалеет ли о своем поступке, нашел ли свое счастье вдали от родины, освободившись от здешнего давления, мучает ли его мелонхо-лия, как прежде. Мог ли он предположить, что в руках нищенствующего ордена окажется будущее науки?

Хотя на эти вопросы и не было ответа, София в дни, последовавшие после визита Бланш, чувствовала себя легко и воодушевленно. Прошлую и нынешнюю жизнь, казалось, не разделяля бездна, которую ей приходиось с трудом преодолевать каждый раз, когда она оглядывалась назад. Когда она преподавала Роэзии или записывала для нее тексты по памяти, чтобы та узнала об основах грамматики, физики, астрономии и философии, ей казалось, что ее жизнь совершенна, а не проклята. И от Бланш во время ее визита к Изамбур она не услышала ни одного презительного слова, только дружественную болтовню, предусмотренную этикетом, как будто Бланш теперь, когда она всеми силами и всем своим разумом боролась за власть своего сына Луи, наконец поняла, чем обязана Софии.

В то время как София чувствовала себя все более сильной и состоявшейся, Изамбур слабела с каждым днем. С тех пор как она два года назад начала кашлять кровью, ее тело становилось неподвижнее и ее бил постоянный озноб. Она отказывалась есть, ее лицо побледнело и осунулось.

Но хотя все ждали смерти и ее запах, казалось, уже витал в келье, смерть не спешила забирать королеву. Изамбур пережила и зиму, и весну 1237 года. Грета собирала розы в саду и раскладывала их на одеяле больной. Раньше Изамбур с радостью вдыхала аромат цветов, теперь даже он не мог заставить ее пошевелиться.

– Я не понимаю, – сказала Грета в одно из редких мгновений, когда они с Софией были в келье одни, – почему та, которая не могла даже твердо ходить по земле, не оторвется от нее быстро и легко, почему ее душа просто не отлетит.

София пожала плечами, не зная, что сказать. В последние месяцы ее часто просили помочь королеве и продлить ее жизнь. Она всегда отказывалась, объясняя, что она хотя и готова избавить Изамбур от боли, если та станет мучить ее, но не станет удерживать ее на земле. И Изамбур продолжала жить без ее помощи.

– Знаешь, чего мне иногда хочется? – продолжла Грета. – Чтобы она еще хотя бы раз произнесла какой-нибудь звук. Она умолкла с тех пор, как ты предала и оттолкнула ее.

София отвела глаза в сторону. Рука Изамбур, которую она взяла, была ледяной и синеватой.

– Я думала, ты мне это простила.

– Скажи, ты жалеешь об этом?

– Не я распоряжалась ее судьбой, а король.

– И ты встала на его сторону. Ты жалеешь?

Грета говорила так же быстро, как и раньше. Она так и не смогла избавиться от неуклюжего датсткого акцента. София же говорила неторопливо и обдуманно.

– Нет, не жалею, – ответила она. – Я и сейчас думаю, что не могла поступить иначе. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что доверилась брату Герину, поверила, что он мужчина, достойный такой женщины, как я. Но и это теперь в прошлом, и сегодня я хочу только одного: чтобы Катерина не была одержима такой же ненавистью, как прежде я.

Грета не ответила, сказала только, что пойдет собирать свежие цветы для Изамбур.

– Уже июль! – крикнула София ей вслед, не в силах удержать ее. – Розы давно отцвели.

Рука Изамбур стала еще холоднее, будто в ней не осталось ни капли крови. Днем в келье было жарко, но королева, казалось, всем телом дрожала от холода. Солнечный свет не проникал ни в ее слепые глаза, ни в неподвижные члены.

София задумчиво погладила ее руку. Сестра Корделис в свое время научила ее единственному средству согреть тело, когда не помогают ни одеяла, ни огонь. Она отпустила руку Изамбур, подвинула хрупкое тело немного в сторону и прилегла на освободившееся место рядом с больной.

Раньше от прикосновений к больным ей становилось дурно. Сейчас она лежала, прижавшись к умирающему телу, чувствуя только удивление, что Изамбур, такая маленькая, слабая и лишенная разума, все еще жила.

Должно быть, она задремала, как вдруг услышала звук, похожий на шепот. Такое могло ей только присниться.

София посмотрела на Изамбур, и та, промолчав более сорока лет, шептала снова и снова имя «Рагнхильда... Рагнхильда».

– Меня зовут не Рагнхильда. Меня зовут София, – ответила она, думая, что все еще спит.

В уголках губ Изамбур блестела белая пена.

– София, – сказала она угасающим голосом. – София...

Изамбур умерла в тот же день.

Ее слепые глаза закрыли, исхудавшее тело перенесли в крипту, и вокруг него собрались сестры, чтобы молиться. После ее смерти они стали испытывать к ней еще большее благоговение, чем при жизни. Одна из них, которая, подстегнутая слухами, надеялась уловить рядом с Изамбур дыхание святой жизни, разочаровалась, когда увидела перед собой безмолвную старуху со слепыми выпученными глазами. Но ее тело, накрытое мягким шелковым платком, так что проступали только очертания ее лица, не противоречило легендам, которые вначале церковнослужители рассказывали для того, чтобы навредить королю Филиппу, а потом, после Бувина, – чтобы увеличить его славу святой женой.

София чувствовала себя лишней. Она не стала молиться вместе с остальными, и то же самое сделал Грета. Обе женщины любили находиться в обществе живой Изамбур, но не мертвой. – Я никогда не верила тому, что священники рассказывают о воскрешении плоти, – торопливо сказала Грета. – Я думаю, ее тело было скорее тюрьмой для большой души.

София с сомнением посмотрела на нее, поскольку считала, что в случае с Изамбур тело было не тюрьмой, а сосудом, скудное содержимое которого давно иссякло. Но вслух она этого не сказала.

Грета и не ждала, что София согласится с ней. – Посмотри, – скзала она, указывая на увядшие розы, которые она собрала для королевы, – она завяла, как эти цветы. Они ей больше не нужны...

Вместо того чтобы бросить их на пол, она вложила их в руку Софии. Та задумчиво приняла их и отправилась с ними наверх, в свою маленькую, но светлую комнату, в которой читала и писала. Она положила розы на письменный стол. Лепестки стали темными, как вино, а стебли почти серыми.

«Я должна записать, – подумала она, – что сегодня, 30 июля 1237 года, умерла Изамбур, бывшая королева Франции, вдова Филиппа II, которому после Бувина присвоили титул Август». Она взялась за перо, опустила его на пергамент и услышала, как оно заскрипело.

«Изамбур заговорила, —

записала она. – Она назвала меня по имени. Она простила меня, хотя я никогда ее об этом не просила».

София опустила руку. Большой палец заболел, хотя она привыкла писать помногу.

«Должно быть, я сошла с ума», – подумала она с горькой улыбкой.

Позднее, когда на монастырь опустилась ночь – последняя, когда прах Изамбур еще находился в Корбейле, поскольку на следующий день его должны были перевезти в Сен-Дени, – София все же прокралась в крипту, чтобы попрощаться с королевой. Крипта была пышно убрана не только из-за смерти Изамбур, но и из-за того, что несколько дней назад сестры отмечали праздник Анны, матери Марии.

Было далеко за полночь, и в крипте вместо многочисленных сестер в желтом свете свечей сидела одна. Усопших не было принято ни на минуту оставлять в одиночестве, поскольку ими могли завладеть силы преисподней. Сторожить тело умерших было нелегкой задачей, и склоненная голова сестры свидетельствовала не о ревностных молитвах, а о страшной усталости. В крипте раздавался тихий храп.

София подошла к Изамбур. Из-под тончайшего платка проглядывала кожа, но не бледная, как воск, а синеватая, будто королева перед смертью подверглась избиению.

– Хотя тебя и считают святой, – тихо промолвила София, – но снова оставляют одну, как часто делали, когда ты была жива.

София задумчиво потрогала увядшие розы, которые принесла с собой, и положила на Изамбур. Цветы походили на капли крови. Сама того не замечая, она начала говорить, как она любила в последнее время, пользуясь тем, что Изамбур хотя и выслушивала ее, но никогда не возражала, не давала советов и замечаний.

– Значит, от тебя останутся только увядшие розы, – начала она. – Это меня не удивляет. Потому что такие женщины, как ты, лишенные рассудка и языка, бесполезны и бренны. Ты годишься только для того, чтобы служить образцом тем молодым девушкам, которых учат слушаться и преклоняться. О, глупая, глупая Изамбур, как ты могла напоследок назвать мое имя, показывая, что доверяешь мне? Ведь я заслуживаю твоего доверия меньше, чем кто-либо. Знаешь ли ты, что и я все время только использовала тебя, вплоть до последнего дня. Здесь, в монастыре, ты нужна была мне для того, чтобы избежать одиночества.

В крипте витал сладковатый запах разложения. Цветы пахли так же, как и тело, которое начало гнить, хотя само оно не пахло.

София говорила и говорила, не в силах остановиться.

– А знаешь, это ведь ты свела меня с братом Герином. Нас объединило стремление благодаря твоему замужеству оставаться вблизи короля. Герин потерпел крах, был в отчаянии и искал утешения в моих объятиях. И так начались несчастья. А может, это была жизнь, которую мне суждено было прожить. Думаю, я любила бы его намного сильнее, чем он. А если бы и было иначе, все равно это мне бы не помогло – он никогда не смог бы показать свою любовь, признаться в ней. Ему мешала его служба. Кем бы он был без своей должности? И кем он был, имея ее?

София услышала позади голоса и шаги. Кто-то спускался вниз по лестнице. Спящая сестра невозмутимо храпела, а София поспешно отошла от усопшей. Она попрощалась с Изамбур, и ей не хотелось, чтобы ее застали здесь, и меньше всего, чтобы это была Катерина, вечно недовольный и обиженный голос которой раздавался среди других голосов. Наверняка она начнет брюзжать и обвинит мать в лицемерной печали, если обнаружит ее здесь.

София огляделась в темной крипте, раздумывая, куда бы лучше спрятаться. Прежде чем сестры успели заполнить помещение, она протиснулась в узкую щель неподалеку от тела Изамбур. К ее удивлению, там оказалось больше места, чем она думала: глубже находилась небольшая пустая комната, которая, казалось, находится непосредственно под алтарем.

Ей пришлось опустить голову, и она не видела сестер, окруживших усопшую. Она не знала, что на их лицах отразилось глубочайшее удивление, и поняла, что они изумлены только тогда, когда они стали возбужденно перешептываться.

– Вы видите? – начала Катерина. – Все усыпано лепестками, хотя я не видела, чтобы кто-то заходил сюда в последние несколько часов.

София осуждающе покачала головой. Ну почему ее дочь так не любит логически мыслить?

– А кто же принес эти цветы? – спросила другая сестра.

– Да, цветы?

– Это розы! – проскрипела Катерина. – Розы, любимые цветы королевы. Вспомните, она ведь часами просиживала в монастырском саду!

Она торопливо подошла к спящей сестре, схватила ее за плечи и стала трясти.

– Сестра, сестра! Кто принес эти цветы?

София закатила глаза. Разбуженная сестра резко вскочила.

– Я задремала, – пробормотала она, и, увидев вокруг строгие взгляды, продолжала: – Но не из-за усталости, а просто вдруг... о, вы должны мне верить! ...Вдруг появилась фигура, высокая и светлая... Увидев ее, я тотчас же лишилась чувств. Но я не провалилась в темноту, мне снилось это существо... оно разговаривало с мертвой королевой.

– О, боже мой! Нужно позвать мать настоятельницу! – вскричала одна из сестер, и все дружно поддержали ее.

– Это чудо! Чудо! Господь вспомнил о святой королеве и послал ангела, чтобы тот возложил на ее тело цветы!

– Точно! А когда ангел собрался обратно на небо, то прихватил с собой и ее благородную душу.

– Да, ее благородную душу, святую и чистую! Недаром к нам приходят болезные, чтобы, молясь Измбур, получить исцеление!

– А может, ангел и не приносил цветов. Может, он плакал, а его слезы превратились в розы!

– Так и было! – подтвердила только что проснувшаяся сестра. – Именно так он и сделал. Светлый ангел закрыл мне веки, чтобы я не стала свидетельницей этого чуда. Моя душа бы этого не вынесла.

София наклонилась вперед и увидела сестер, но в это время ей на голову посыпались мелкие камушки. Некоторые сестры опустились на пол.

«Какое безумие!» – раздраженно подумала она.

Но она была слишком уставшей, чтобы прекратить его. Зачем ей было оспаривать святость Изамбур? Если после королевы останется хотя бы она, зачем лишать ее этого?

Она снова хотела спрятаться в щели, как вдруг ощутила на себе взгляд Катерины. Софию хотя и не было видно, но ее фигура отбрасывала тень.

Только что дочь возбужденно кричала, а теперь в ужасе и в то же время разочарованно смотрела на мать, лишившей ее этого чуда. Ей было больно от того, что прекрасная мечта, как оказалось, имела ненавистное лицо матери.

София выдержала ее взгляд. Редко когда мать так долго смотрела в лицо своей дочери.

Затем она покачала головой, подняла палец и прижала его к губам. После этого она еще глубже забилась в щель, чтобы другие сестры ее не обнаружили.

Катерина стояла в замешательстве.

О, если бы она наконец поняла, что София прячется сознательно, что она не хочет отнимать у сестер веру в светлого ангела.

Катерина овладела собой и загородила щель, так что мать никто не мог увидеть.

Но прежде чем дочь повернулась к ней спиной, София успела увидеть выражение ее лица. На нем отражалась растерянность, и лицо Катерины впервые за много лет выглядело не угрюмым и раздраженным, а обнаженным и ранимым.

На следующий день, после того как прах Изамбур покинул стены Корбейля, София сожгла свою хронику.

Поскольку в летнее время ни в одном из каминов не горел огонь, она взяла с кухни небольшой котел и опустила в него свернутые трубочкой листы. Затем поднесла к ним свечу, и пергамент радостно загорелся.

Комната была полна дыма, когда в нее вошла сестра Роэзия и не могла поверить своим глазам.

– О Небеса! – испуганно и растерянно воскликнула она, хотя ее голос всегда звучал трезво и сдержанно. – Что это вы тут делаете?

София не обернулась. Огонь озараял ее постаревшее лицо.

– Я отделяю главное от второстепенного, – сказала она.