Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Из хроники

До избрания папой Иннокентий III звался Лотарио Конти, графом Сеньи, и был знаменит своим честолюбием. Теперь он делал все, чтобы усилить власть папского престола, и воспользовался расколом, образовавшимся в Европе.

Умер не только Ричард Английский, которого называли Львиное Сердце, но и император Генрих. Его сын был слишком мал, чтобы принять бразды правления, и поэтому преемником был назначен его брат Филипп Швабский. Он принадлежал роду Гогенштауфе-нов, а не менее властные Вельфы не желали подчиняться представителю этого рода. Они выдвинули собственного кандидата, Оттона Брауншвейгского, и с тех пор немецкие князья разделились на две партии. Их ссора длилась несколько месяцев, они никак не могли решить, кого же следует назвать королем.

Это было на руку папе. «Если они не придут к соглашению,– угрожал он,– то он сам– наместник Бога на Земле– решит исход ссоры».

Этот раздор касался не только немецкой земли, но и Франции и Ангевинской державы: одна была в союзе с Гогенштауфенами, а другая– с Вельфами. Так что теперь каждый мог представить себе, что произойдет, если папа Иннокентий примет решение в пользу Вельфов! Он унизит Францию, маленькую, нищую, потрясенную войной и настроенную враждебно к Вельфам Францию перед всем миром. Но чтобы добиться этого, чтобы доказать королю Филиппу и всей Европе, как велик преемник папы и какой светской властью он обладает, папа решил прибегнуть к помощи Изамбур Датской.

– Расторжение брака недействительно, новая королева Агнесса незаконна, – утверждал папский легат Петр из Капуи, прибывший в Париж по велению Иннокентия.

– Нет, – опровергал эти слова король Филипп,– это не так; французские епископы расторгли брак.

– Но у них не было на это достаточно власти, – объяснил Петр из Капуи.– Это может сделать только папа, а папа этого не желает. Если Филипп до Рождества не признает Изамбур своей законной супругой и не отвергнет Агнессу, вся страна будет отлучена от церкви.

Люди шептались, что Франция находится на краю пропасти, что она обречена на гибель, если даже священники больше не смогут выполнять свою работу. Будет запрещено читать мессы, дети останутся некрещеными, а умершие попадут в руки дьявольских ангелов.

Несмотря на то что жаркое лето омрачали тяжелые мысли и опасения, это время было богато на события, а Софии только этого и было нужно. Она всячески избегала спокойной жизни, а Бертран не решался мешать ей, когда она уходила из дома, чтобы отправиться к брату Герину. В то время как король уехал подальше от волнений в свои охотничьи замки при Фонтенбло или Винсенн, брат Герин ожесточенно боролся с угрожающим проклятьем.

По заказу брата Герина София писала письма датскому королю Кнуту и папе. Она пользовалась тем, что у нее было два имени: в качестве Софии де Гуслин она участвовала в процессе, который объявил брак Изамбур и Филиппа недействительным. Как Рагнхильда фон Айстерсхайм она выступала в качестве спутницы датской принцессы, которая по-прежнему находится рядом с ней в Кисьонге и может правдивее всего описать ее жизнь.

– Случилось так, – посвятил ее брат Герин в свой безумный план, – что все датские сопровождающие уехали из Амьена раньше, чем вы успели обвинить Изамбур в колдовстве. Они и представить себе не могли, что вы выступите против нее, и поэтому не рассказали ничего своему королю. Наверняка Кнут Датский полагает, что вы до сих пор верой и правдой служите его сестре. Опровергнуть это могла только сама Изамбур, а она, как известно, не умеет говорить. Или Грета, которая отказывается писать королю по моему велению.

Так появлялись письмо за письмом, которые как в северный Роскильд, так и в южный Рим несли только одну весть: у Изамбур все хорошо, она сама не желает ничего иного, кроме как оставаться в монастыре. С королем все давно покончено, ведь брак так и не был совершен.

Иногда, работая над очередным письмом, София чувствовала вину за предательство в прошлом и за свое новое преступление, которое превосходило первое. Но ведь теперь она получила возможность писать.

– Как вы думаете, – спросила она невольно, когда в очередной раз ставила в конце письма свою подпись, – то, что я делаю, – преступление? Как вы считаете, мой грех может быть прощен, не только сегодняшний, но и тот, давний, когда я заявила, что Изамбур овладели демоны? Мы ведь оба знаем, что это неправда.

Брат Герин, который расхаживал взад-вперед за спиной сидящей Софии, остановился.

– Почему нет? – спокойно ответил он. – Вы рассказывали мне, что она слабоумная, а слабоумие всегда от дьявола.

– Я слышала где-то... здесь во дворце и на улицах Парижа, что все как раз наоборот, – что Изамбур святая, а король рассердился на нее ни за что...

– Дай бог, чтобы эти идиоты священники держали рот на замке, вместо того чтобы покорно служить папе и таким образом чинить раздор. Мне это не нужно.

– Конечно! – не отступала София. – С тех пор как вы решили больше не противоречить королю, когда тот хотел расторгнуть брак, вы выступаете за него, потому что это приносит вам большую выгоду. И я делаю то же самое, потому что это единственный путь, который позволяет мне жить достойной меня жизнью. Но все же вы предпочли бы не заниматься тем, чем мы сейчас занимаемся, и не иметь дела со мной.

На какой-то миг он сделал вид, что не слышал ее слов, они показались ему слишком доверительными, слишком личными. Но именно потому, что он пыталься скрыть свой взгляд от ее требовательных глаз, он потерял контроль над мимикой и улыбнулся – насмешливой и горькой улыбкой.

– Иногда приходится делать то, что ненавидишь, – признался он.

Она не хотела больше мучить его, вызывая на откровенный разговор, но он вдруг добровольно начал рассказывать историю о том, как стал самым близким советником короля.

Он был третьим сыном в семье и мог стать или священником, или рыцарем. Он страстно желал быть рыцарем, но с самого детства над ним насмехались за то, что он мог все – драться и кидаться острыми камнями, – но только не решался сесть на спину лошади. Эти большие животные пугали брата Герина, но сильнее страха была ненависть, которую он начала испытывать к лошадям, поскольку они постоянно напоминали о его слабости. Он стал иоаннитским монахом, но монастырская жизнь быстро наскучила ему. Однако случилось так, что все священнослужители собрались во Франции, потому что в Реймсе в 1179 году должен был быть коронован молодой Филипп. По велению одного епископа брату Герину также предстояло молиться о спасении души будущего короля, но незадолго до Успения Богородицы, а также непосредственно перед коронацией будущий король захотел поохотиться на кабана в Компьенском лесу. Он ранил животное, но когда кабан хрюкнул, лошадь испугалась и помчалась прочь вместе с Филиппом. Его искали весь день. Он блуждал среди мрачных деревьев, которые протягивали к нему свои костлявые сучья, как когтистые лапы, и испугался до смерти. Он решил, что больше никогда не увидит солнечный свет. В его свите тем временем царила страшная суматоха. Все искали короля, но без всякого плана и порядка, и брат Герин, уверенный в том, что короля уже давно бы нашли, если бы он возглавил поиски, сделал то, что больше всего ненавидел. Он сел верхом на лошадь и в сопровождении лишь нескольких человек целенаправленно стал обыскивать лес и наткнулся на короля, который дрожал с головы до ног и рыдал. Его заслуга была не только в том, что он участвовал в поисках. Больше всего Филипп был благодарен ему за то, что он обманул весь мир, что не высмеял трусливого плачущего короля, а сказал, что король вел себя мужественно и храбро перенес два дня в мрачном лесу без еды и питья.

Брат Герин закончил свой рассказ, и наступила короткая тишина.

– Если хочешь достичь того, для чего ты предназначен, иногда приходится преодолевать препятствия, которые кроются в тебе самом, – заключил он.

– Значит, вы с самого начала привыкли лгать в пользу короля, – сказала София. Его долгая доверительная речь привела ее в замешательство.

– Нет, не в пользу короля. В мою пользу, поскольку только так я смог стать его доверенным лицом, и остаюсь им по сей день. – По его телу пробежала судорога, будто он хотел сбросить с себя откровенность, овладевшую им.

– А теперь давайте продолжим писать. Королева Изамбур ежедневно проводит много часов за молитвами Великой Божьей Матери, которая даровала ей жалкую, полную лишений жизнь. Но она не была навязана ей королем, а выбрана ею самой...

– Я не стану писать этого во второй раз, – прервала его София. – В последнем письме было такое же предложение.

– Разве? Что-то я не помню. Ну хорошо, тогда пишите: даже если король готов делить с ней стол и постель, она не захочет жить в браке, в каком живут слабые люди. Скорее, она призовет его к такой связи, какая была у Марии и Иосифа, что означает, что она не сможет подарить ему детей...

– В сентябрьском письме были точно такие же слова, – напомнила она. – Вы ведь сами говорили, что каждый раз нужно приводить новые аргументы, не то я буду похожа не на разумную женщину, а на болтливую бабу.

Он нахмурил лоб.

– Как вы можете помнить все, что мы писали?

София пожала плечами и впервые заговорила с ним о ее даре, и на это ее толкнули не гнев или нетерпение, а определенная близость, возникшая между ними после того, как он рассказал ей о своем прошлом.

– Просто, – начала она, – я навсегда запоминаю каждое слово, которое напишу или прочту. Оно больше никогда не исчезнет из моей памяти. А если оно забьется в самый дальний уголок, я все равно отыщу его, если напрягу память. Вот почему я владею обширными знаниями во всех науках, и их у меня никто не отнимет, хотя многие стараются запретить мне учиться.

Она почти вызывающе подняла голову и улыбнулась насмешливой и болезненной улыбкой, которая недавно играла на его губах.

– Что, вам страшно, брат Герин? Скажу вам честно – каждый, кто узнает об этом даре, говорит, что он – от дьявола!

София была каким-то странным образом счастлива. Счастью мешало только то, что это чувство ее смущало. Она никогда не искала его, и уже тем более не ожидала найти в мире, который разрывался между упрямым королем и жадным до власти папой. Но угроза церковного проклятья, нависшая над всем Парижем, пугала ее не больше, чем приближающаяся зима, когда недостаток тепла и света сильно осложнят жизнь.

В начале декабря тонкий слой льда затянул не только Сену, которая лишь в некоторых местах прорывалась и выплевывала наружу коричневую воду, но и грязные улицы и острые башни церквей. Но на настроении Софии это никак не сказалось.

Она с радостью приходила к брату Герину в его скромную комнату. Она привыкла к нему, к его ненавязчивому вниманию и спокойному голосу, привыкла к написанным сообща письмам. Но больше всего ее подкупило то, что он уважительно отнесся к ее дару.

Для него было само собой разумеющимся, что из всех людей, с которыми его сводит жизнь, следует извлекать выгоду. О том, хорошо это или плохо, правильно или неверно, он судил только по тому, было ли это в тот момент выгодно – Франции, королю или ему самому. Так что, согласно его трезвому расчету ее дар никак не мешал, а, может быть, даже и представлял собой некое преимущество.

– Вы первый человек, который не показывает страха... передо мной, – пробормотала она тихо, после того как он с интересом, без презрения и брани попросил доказать ее талант.

Он безрадостно рассмеялся.

– Посмотрите вокруг! Мир сбился с пути, и всем нам грозит что-то ужасное. Если бы я боялся всего подряд, как бы мне удалось сохранить трезвость мысли и ровное дыхание? Нет, я уже давно не знаю страха.

София преднамеренно вызвала его на откровенность и вдруг задала вопрос, который никогда не задала бы, поразмысли она как следует.

– А вам не страшно от того, – начала она, – что вы полностью подчинены королю? Люди говорят, что вы – самый важный человек после него. Ваше слово имеет огромный вес – после его слова. Что, если в один прекрасный день он уничтожит все планы, которые вы вынашиваете для Франции? И если произойдет обратное: он благодаря вашим тайным действиям достигнет всех своих целей, а вы – даже в час величайшего триумфа – останетесь в тени?

На короткое мгновение ей показалось, что она слишком далеко зашла. Его лицо превратилось в непроницаемую маску, которую он обычно надевал в присутствии людей. Его правая нога беспокойно дрожала. Однако он искренне ответил:

– Мне кажется, что мы, в общем, похожи. Мы оба знаем, что способны на многое, но вынуждены скрывать это от всех ради того, чтобы наша жизнь удалась.

Больше он ничего не сказал. Но даже после этих слов она ко всему стала относиться проще. Даже жизнь в доме Бертрана больше не казалась ей такой невыносимой, как в первые дни его строгого запрета.

Конечно, библиотека оставалась для нее недоступной, как и остальные комнаты на верхнем этаже, однако у нее появился союзник, который помогал устранить этот недостаток.

Вскоре после того как она выходила магистра Жана-Альберта и была за это наказана, вместо того чтобы получить вознаграждение, в ее комнату прокрался Теодор и предложил пересказывать ей все, что он слышит на уроках, и приносить все книги, которые ему выдаются на чтение.

Сначала София не слишком надеялась на помощь ребенка, который едва может говорить на латыни. Но позже приняла его предложение, поняв, что намного хуже сидеть одной в своих покоях, чем слушать мальчика. Кроме того, ей нравилось в присутствии Теодора насмехаться над магистром Жаном-Альбертом, которому она не могла простить, что он, еще слабый после операции, лежа в постели, оговорил ее перед Бертраном, ужесточив наказание.

– Сегодня мы читали Петра Ломбардского, те строки, где он говорит о любви человека к Богу, – рассказывал Теодор. – Он сказал, что любовь к Богу происходит не от самого человека, но приравнивается к святому духу. Следовательно, человеком движет Бог.

– И это все, что мог сказать об этом магистр Жан-Альберт?

– Разумеется, он заставил меня выучить это нравоучение Петра Ломбардского наизусть.

– Кажется, что с его головой после травмы случилось нечто страшное. О, мне стоило вшить ему побольше ума, когда я штопала его несчастную голову! Он что, даже не пытается научить тебя задавать вопросы и комментировать то, что читаешь?

Ее голос звучал нетерпеливо и раздраженно, как всегда, когда она говорила с Теодором, как будто София всячески стремилась показать, что на самом деле не нуждается в ребенке. А он, как и раньше, сжимался под ее строгим взглядом и боялся ее больше всех. Однако со временем он стал дольше выдерживать ее взгляд, поскольку знал, что это он оказывает ей услугу, а не наоборот.

– К этому предложению следует добавить, – гордо объяснила София, – что человеку отказано в свободе воли, что вера в Бога стала делом Всевышнего, что означает, что у Всевышнего есть власть кого-то наделять этой верой, а кого-то – нет. А это в свою очередь означает, что не человек делает выбор в пользу богоугодной жизни или против нее, а Всевышний либо обрекает его на гибель, либо на вечную святость. Кстати: в одном из писем апостола Павла мы читаем что-то подобное – в каком именно?

Она настойчиво ждала ответа. Теодор испуганно молчал.

– Бог мой! – нетерпеливо застонала София. – Если хочешь стать великим ученым, величайшим ученым нашего времени, ты должен знать Библию наизусть. Это письмо Павла римлянам, глава пятая, стих пятый. Сентенции Ломбарда ты тоже должен знать назубок. Где точно находится это предложение о любви к Богу, которое тебе задали выучить?

Теодор не знал, куда деться от стыда.

– Негодный мальчишка! – прошипела София. – Магистр Жан-Альберт должен наказать тебя! Итак: это предложение находится в семнадцатой главе первой книги сентенций.

– Как так вышло, что вы все запоминаете? – спросил Теодор спустя какое-то время. – Магистр Жан-Альберт сказал, что он еще никогда не замечал такого дара у других людей, и поэтому нельзя исключать того, что...

София вытянула шею.

– Не смей говорить о моем даре злые слова! Ближайший доверенный короля, брат Герин, считает мою способность большим талантом, и будет лучше, если ты согласишься с его мнением, а не с мнением глупого учителя.

На какое-то мгновение в лице Теодора мелькнуло упрямство, то самое, с которым он когда-то пытался поднять меч и кричал, что хочет стать рыцарем.

– Ну хорошо, – сказал он, – как бы то ни было, никто не может точно определить, какую природу имеет ваш дар. Но только если бы я обладал таким же, я бы не стал тратить его на то, чтобы исследовать суть Бога. Я бы с гораздо большим удовольствием стал... лечить людей, так, как это делаете вы.

– Вовсе нет! – ответила София. – Теология – королева всех наук. И ты не должен заниматься ничем другим.

Глаза Теодора снова сверкнули, и он продолжал настаивать на своем.

– Но ведь намного полезнее, например, вылечить мою больную ногу! – продолжал он. -Тогда бы мне не пришлось больше ковылять...

– Вовсе нет! – снова крикнула София. – Когда ты будешь знать столько, сколько я, ты сможешь сам принимать решения. А до той поры твоей судьбой распоряжаюсь я. И если тебя это не устраивает, иди во двор и размахивай там мечом своего отца, пока он не убьет тебя.

Резким движением руки она дала понять, что на этом разговор окончен и она больше не желает слушать никаких возражений.

В начале нового года, незадолго до Павлова дня, София снова отправилась в королевский дворец. Она не видела брата Герина две недели, он не приглашал ее. Однако она решила, что между ними уже установилась определенная близость, чтобы она сама могла определять, когда им встречаться.

Промозглая стужа пробирала насквозь. Тонкий, скользкий лед на Сене в некоторых местах превратился в огромные глыбы, плывущие по серой воде. Обычно двери домов всегда были открыты, и проходящий мимо сосед мог заглянуть не только в мастерскую, где ткали холст, дубили кожу или забивал гвозди в ботинки, но и увидеть, как глава семьи колотит жену, а та выливает на голову незадачливого подмастерья содержимое ночного горшка. Сегодня же все двери и окна были закрыты тяжелыми коричневыми досками. С них свисали острые бесцветные сосульки.

Изо рта Софии вырывалось теплое дыхание, и Париж ей казался не просто охваченным зимней спячкой, будто вымершим. Даже с обычно оживленных мостов через Сену, под каменными сводами которых к кораблям и понтонам были подвешены водяные мельницы, не доносилось ни звука. Зерно не привозили, муку не забирали. Даже торговцы вином, которые плавали по реке на лодках со своими бочками и предлагали товар, сегодня не решились выйти в замерзшую, грязную реку.

Но больше всего ее удивил единственный звук, нарушивший тишину, – звон колокола, который, казалось, доносился ото всех церквей сразу: от Сен-Матурин, Сен-Северин и Сен-Бенуа, а также из аббатств Сен-Виктор и Сен-Женевьев. София изумленно посмотрела наверх: в такое время не принято созывать на мессу.

– Вы не знаете, почему звонят колокола? – спросила она мужчину, который обычно провожал ее к брату Герину.

Тот дрожал от холода. Волосы, торчавшие из носа и ушей, были покрыты маленькими льдинками.

– Брат Герин вас не примет, – глухо сказал он. – А колокола вы в следующий раз услышите не скоро. Да защитит Господь наши несчастные души. Папа проклял нас – Франция с этого дня оставлена на милость сатаны!

Из хроники

Вся Европа понимала, что означает интердикт: дразня таким образом Филиппа, который находился в дружбе с Гогенштауфенами, папа показал, что он считает Вельфа Оттона достойным царского трона.

Епископы Парижа, Сена, Суасона, Амьена и Арраса тотчас же преклонились перед папой, а епископы Оксера, Бовэ, Мо, Шартра и Орлеана сначала стремились избежать этого, однако в конце концов почувствовали себя более обязанными папскому престолу, нежели своему королю.

Больше не читали месс ни в самой маленькой деревенской церкви Шампани, ни в могущественном аббатстве Сен-Дени, воздвигнутом над останками мученика Дионисия.

Когда Филипп в мае женил своего сына– дофина Луи– на принцессе Бланш Кастильской, дочери Альфонса VII, это было частью непрочного соглашения о мире между Францией и Англией, королем которой был дядя Бланш. Свадебной компании предстояло покинуть Францию. Для Филиппа было позорным вступить на ангевинскую землю, чтобы стать свидетелем того, как священник примет супружескую клятву. Жених и невеста были не счастливее его и походили на детей во взрослой одежде.

В тот же самый момент Агнесса – по-прежнему супруга Филиппа, по-прежнему королева Франции – обратилась к папе Иннокентию, умоляла его спасти ее от стыда быть отверженной, как в свое время Изамбур, и напомнила о своих невинных детях – Филиппе-Гупереле и Мари. Разве дети, которых она, как порядочная супруга, подарила Филиппу, не так важны, как странная Изамбур? Разве государь Ангевинской державы Иоанн Безземельный не объявил свой первый брак недействительным и представители папства не стали вмешиваться в это дело?

Папа ответил ей лично: он вполне может объявить ее детей законными, а расторжение брака Изамбур и Филиппа было не более чем забавной комедией, на которую не имели права французские епископы. Его заверили в том, что Изамбур всегда вела себя как образцовая христианка, и он должен вступиться за ее права, чего бы это ни стоило, даже если на кон будет поставлено спасение души всех французов.