Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

София окаменела, когда голова Агнессы легла ей на грудь. Там стало жарко от ее дыхания, а когда королева продолжала говорить, эта жара как медленный, настойчивый червячок стала опускаться вниз живота, где она ощутила какое-то странное чувство.

София еще настойчивее, чем прежде, пыталась оттолкнуть Агнессу, но все же с нетерпением ожидала продолжения рассказа. Слова королевы были запретными, отвратительными, но и немного возбуждающими.

Но Агнесса не стала рассказывать о ночных объятиях.

– Я знаю о своих грехах, – продолжала она. – Я никогда не могла по-настоящему радоваться жизни, пока существовала она, не могла построить своего счастья на отсутствии ее, не могла ласкать своих детей, зная, что это должны были быть ее дети. А знаете, что самое плохое?

Ожидая поддержки, она посмотрела на Софию.

– Пожалуйста, – попыталась успокоить ее София. – Вы должны знать, что Изамбур не такая, как остальные женщины. Даже если бы король не отказался от нее, она никогда не стала бы ему женой, которая...

– Я ненавидела ее! – резко прервала ее Агнесс. – Я думала, если бы она умерла, все сразу стало проще, я перестала бы жить в грехе и смогла бы наслаждаться близостью с королем. Даже теперь, когда над Францией нависло проклятие, король подчинился воле папы, а весь мир считает мой брак незаконным, я не могу перестать ненавидеть ее. О да, я ненавижу ее, тем самым только увеличивая число моих грехов, вместо того чтобы покаяться в них. Скажите мне, госпожа, смогу ли я когда-нибудь исправить мою несчастную жизнь?

Она наконец отцепилась от Софии. Обрюзгшее тело опустилось на кровать. Стеклянные глаза закрылись, хотя из уголка одного из них выкатилась слеза.

– В Суассоне собран Синод, – сказала София и попыталась придать своему голосу твердость. – Епископы объявят Изамбур законной женой Филиппа и королевой Франции.

Агнесса сухо всхлипнула.

– Я пропала. Я всегда повиновалась ему, как он хотел, и вот чем он отплатил. Он жертвует мной. Он предает меня.

– Не говорите так, ведь совершенно очевидно, что папа объявит ваших детей...

– Я ношу еще одного. Король был со мной во время интердикта.

– Ах! – вырвалось у Софии. Она отступила назад, спасаясь

от испарений Агнессы.

– Если бы Изамбур в первую ночь проявила бы такую же покорность, как я, эти несчастья не обрушились бы на нас! – продолжала жаловаться Агнесса.

София в последний раз изучающе наклонилась над ней.

– Король рассказывал вам, что произошло в ту ночь?

Агнесса, охая, села на кровати. Вместо того чтобы ответить, она закатила глаза и опустила голову в подушку. Ее голос звучал приглушенно, когда она сказала:

– Я не могу рассказать этого, я не имею права. Король запретил мне! Он только сказал, что никто никогда не поступал с ним так, как Изамбур... эта проклятая, проклятая женщина!

Брат Герин ожидал ее молча. Он скрестил руки на груди и старался не смотреть ей в глаза.

Но при виде его София почувствовала боль, которую до сих пор всегда умела побеждать. Боль имела запах смерти некрещеного ребенка, для которого решение короля пришло слишком поздно, и отвергнутой жены, которая была не в силах справиться со своим несчастьем.

– Я сказала ей – вам нужно от меня что-то еще? – спросила София дрожащим голосом.

Усталость будто окутала ее холодным, влажным покрывалом.

Брат Герин, вместо того чтобы ответить, задал встречный вопрос:

– Как она это восприняла?

Его голос звучал, как всегда, скучающе, но и немного застенчиво.

– Боже мой! – язвительно сказала она. – Можно подумать, вас это беспокоит! Вы пытаетесь управлять судьбой Франции лучше, чем это мог бы сделать сам король, и миритесь с тем, что вся слава принадлежит ему, а не вам. Конечно же, отказываясь от Агнессы, он следовал вашему совету – так разве вам может быть интересно, как сильно она от этого страдает?

– Вы говорите так, будто я во всем виноват!

Он по-прежнему прятал от нее взгляд, что заставило ее наброситься на него с новой силой.

– О, брат Герин, если бы это было так! Разве не мы оба виновны во всем этом? Разве не мы вызвали проклятье на людей? Я солгала, и не единожды. Сначала – потому что хотела скрыть состояние Изамбур. Потом – когда уничтожила все доказательства того, что брак был совершен. И в конце концов когда заявила, что Изамбур охвачена дьяволами. И все это я сделала для того, чтобы спасти собственную жизнь, и вы вдохновили меня на это!

После того как ей удалось выговориться, София почувствовала облегчение. Брат Герин, напротив, казался еще более уставшим.

– Да, а что мне было делать? – пытался он обороняться. – Разве я виноват в поведении короля? Сколько раз мне приходилось подчиняться его воле! А вы – вы что, хотели сгнить в монастыре?

– Нет, – ответила она. – .Конечно, нет.

Больше ей в голову ничего не пришло. Однако – и это она заметила как с отчаянием, так и с удивлением – к горлу ее подступил ком, а из глаз полились слезы. София удивленно моргала и пыталась проглотить их. Но из-за напряжения, усталости и чувства неловкости на месте проглоченных слез немедленно появлялись новые, и ее щеки стали мокрыми и блестящими.

Брат Герин наблюдал за ней сначала изумленно, а потом с отвращением.

– Прекратите! Я достаточно высокого о вас мнения именно потому, что вы холодная, разумная женщина!

– Не вам отдавать мне приказы. Когда хочу, тогда и плачу, – упрямо всхлипывала она.

– Прекратите!

– И не подумаю.

Хотя такое состояние и было ей совсем не свойственно, она не торопилась вытирать лицо. Он, вопреки врожденной медлительности, живо вскочил на ноги. Его правая нога не дрожала, он крепко опирался на нее.

– Хватит плакать! – повторил он свой приказ, а поскольку София никак не реагировала, его рука нерешительно потянулась к ней, чтобы вытереть лицо.

Она отпрянула назад, рыдания прекратились, возможно, от стыда или от подозрения, что его прикосновение ей будет перенести намного легче, чем толстые пальцы Агнессы, которая только что так яростно цеплялась за нее.

– Я готова была поклясться, что вы не слишком-то любите прикасаться к людям и избегали этого до сих пор, – пробормотала она, утирая слезы.

Он был не менее смущен, чем она. : – Ваши слезы такие же горячие, как у всех взволнованных, глупых женщин, – ответил он тихо и неразборчиво. – Но поверьте мне, они не стоят того. Я ведь уже говорил об этом, когда рассказывал, как спас короля, взобравшись на лошадь: иногда приходится делать то, что ненавидишь больше всего на свете. Это и должна понять сейчас несчастная Агнесса. Она делает это для Франции.

– Так же, как и вы?

Он улыбнулся, а потом заговорил с усталой насмешкой, так и не ответив на ее вопрос.

– Иногда, – сказал он. – Иногда мне хочется прекратить плести интриги и просто замолчать.

Он вздрогнул, будто подчеркивая, что момент откровения завершен. Его тело выпрямилось, а взгляд стал непроницаемым. Но вопрос, который он задал, еще больше, нежели его жеманство, показал, что он не считает себя хозяином положения.

– Вы знаете... Изамбур Датскую. Вы умеете с ней обращаться. Не могли бы вы отправиться вместе со мной в Суассон, где король Филипп признает ее своей женой? Можете ли вы приветствовать ее со мной, когда ее снова назовут королевой Франции?

1245 год
Женский монастырь, город Корбейль

Прошло несколько часов после яростной ссоры с Гретой, когда выяснилось, что ей было знакомо содержание хроники Софии, но даже когда Роэзия одиноко лежала в своей келье и вокруг была темная ночь, воспоминание о вспыльчивых словах тревожили ее, как яркий свет. Перед ее глазами вдруг ожило воспоминание, которое она считала давно забытым.

Было неправильно рыться в прошлом. Чтобы лучше переносить дни своей юности, Роэзия уже тогда пряталась за серым туманом, сквозь который все казалось нечетким и расплывчатым. А годы превратили завесу из тумана в стену из камня, и этому обстоятельству она была очень благодарна.

Однако теперь прочное сооружение показалось ей хрупким. Ворочаясь в постели, Роэзия пристально вглядывалась в окружавший ее мрак и внезапно увидела перед собой не только лицо умершего супруга и детей, но и лицо сестры.

В полусне ее лицо смешивалось с лицом упрямой Греты. Их голоса слились в один и громко сказали ей: «Ты, Роэзия, из тех, кто не просто убегает, но уходит украдкой!»

Роэзия пыталась защититься и использовала для этого все аргументы, которые у нее были: «Разве я выбирала, в каком месте и в какое время мне появиться на свет? Может, мне не стоило рождаться, тогда я была бы защищена от болезненных прикосновений мужей, от мучительных родов, от многочисленных смертей?»

Но другой, громкий голос заглушил ее шепот и заставил вспомнить последний разговор с сестрой.

– Почему ты хочешь уйти в монастырь? – спросила сестра, Рихилъдис. – Останься здесь и борись за наследство, полученное от нашего отца, теперь, когда братья умерли и из всей нашей семьи остались только мы двое.

– Да что ты! – резко ответила Роэзия. – Мертвы не только братья, но и мои мужья, и мои сыновья. Ради них я могла бы пойти на то, что ты советуешь, но мы так беззащитны перед чужой волей. Кузены и дяди уже мечтают снова выдать меня замуж. Есть ли у меня лучший путь, чем монастырь?

– Сестра, – настаивала Рихильда, – ты не думаешь о том, что в нас течет кровь Роберта ле Диабле? Он был великим норманном и не боялся ни смерти, ни сатаны. Большинство сражений не стоят цели, ради которой они ведутся, да часто и не удается достичь ее! Однако сила, которую мы используем, чтобы не показать своего малодушия, доказывает, что мы достойные его потомки.

– Это мне совершенно безразлично. Что мне с того, что кто-то смотрит на меня с небес и восхваляет меня? Я потеряла троих мужей и шестерых детей...

– Знаешь, что меня приводит в наибольшее отчаяние, – продолжала сестра,– что ты хотя и говоришь о своей тяжкой доле, но вовсе не сожалеешь о ней. Ты будто даже рада ей, потому что она подтверждает твое мнение о том, как все-таки отвратительно здесь, на Земле.

– О нет, ты ошибаешься. Может, я и не особенно печалюсь, но только потому, что не хочу мириться с тем, что жизнь состоит только из тягостей и постоянно показывает нам, что мы ни на что не способны. Я хочу быть счастливой, сестра, и именно поэтому я ищу место, где могу быть счастливой.

– Если ты станешь счастливой, я буду сильно удивлена, ведь ты настоящего горя никогда не знала.

Последнее предложение Роэзии навсегда осталось в памяти. Оно доносилось со всех сторон, а вместе с ним возникали все новые и новые голоса.

Роэзии вдруг показалось, что перед ней стоит София и говорит о своей хронике. Катерина признается в ненависти к матери, а потом в позднейшем примирении. И Грета. Снова эта Грета.

– София была совсем другой, чем ты ее себе представляешь. София давала мне почитать свою хронику.

Роэзия вскочила в кровати– и на этот раз все голоса разом стихли.

Она поняла, что полусон увлек ее в мир грез, а теперь, когда она широко раскрыла глаза, сон исчез. Виски сдавила сильная боль, но ее было переносить гораздо легче, чем толпы людей и хор голосов, которые только что явились ей во сне.

Еще оцепеневшая ото сна, она оделась, погрузила лицо в холодную воду и вышла к утренней молитве. Сегодня она сделает все, чтобы восстановить в голове обычный порядок. Но звуки мешали ей. Они были похожи на плеск волн, который сопровождал все дни ее юности. Но там не было людей, и на короткое мгновение она пожелала, чтобы в ее жизни вообще не было людей, а она находилась не в монастыре, а в ските, в полном уединении.

Молитва завершилась. Роэзия механически поднялась на ноги. Она по-прежнему хотела убежать от всех звуков и голосов, как вдруг плеск волн внезапно заглушил пронзительный крик.

О, пусть он только замолкнет!

– Мать настоятельница! – кто-то крикнул ей прямо в ухо. – Мать настоятельница!

Она резко обернулась.

– Вы разве не видели... вы не видели...?

Боль в висках, казалось, перешла в центр головы и окончательно там обосновалась.

– Что такое? – нетерпеливо спросила она.

– Вы должны были, как и мы, заметить во время молитвы нечто необычное. Одно место было свободно. Грета... Грета исчезла!

Глава X
1200 год

Из хроники

В Суассоне Филипп, король Франции, предстал перед легатом Петром из Капуи, кардиналом Октавианом из Остии и Йоханном из Колонны, которых папа прислал из Рима. В их присутствии и под наблюдением Этьена Нойонского, многолетнего заступника Изамбур, и Даниеля де Сен-Квентин он признал отверженную супругу своей женой.

Она несколько лет провела в монастыре Кисьонг, а теперь заняла место рядом с королем. Он взял ее руку, а Петр из Капуи объявил их брак законным.

Думал ли король в тот час об Агнессе?

Ей пришлось распрощаться со своими детьми, оставшимися в Париже. Ее отправили в мрачный замок в Пуасси, где она умерла несколько месяцев спустя во время родов. Ребенок, который никогда не должен был быть зачат, прожил всего два дня.

София ждала Изамбур.

Она ходила взад-вперед по голой комнате замка Суассон. От холодных, сводчатых стен, казалось, отражались не только ее шаги, но даже дыхание. Ей было все равно, что происходит за дверью и что чувствует король, вынужденный подать руку ненавистной женщине. Она только спрашивала себя, содрогнется ли при виде Изамбур или останется равнодушной.

Она с радостью отвергла бы просьбу брата Герина. Однако неожиданно возникшая между ними доверительность, заставившая ее по-новому отнестись к их союзу, вынудила ее отправиться в Суассон, чтобы встретить Изамбур после болезненной церемонии.

– Изамбур будет сопровождать короля в Париж, – заявил он, – однако никто не захочет ехать с ней. Никто не надеется, что датская женщина, которая находится при ней, знакома с обычаями двора и сможет объяснить их королеве. Так что попытайтесь помочь ей войти в жизнь, к которой ее не допускали в последние годы.

София кивнула, не будучи, однако, уверенной, что с ней станут считаться. Ведь наверняка доверие, которое испытывала к ней Изамбур, уже давно исчезло, и она, скорее всего, увидев Софию, закричит или у нее начнется страшный припадок.

София почувствовала, как нервничает, разрываясь между страхом посмотреть в глаза той, кого предала, и облегчением оттого, что ей представилась возможность все исправить.

Ее шаги затихли. Снаружи простиралась зеленая, ровная земля, какую она никогда не видела в тесном Париже и полюбоваться которой у нее сейчас не было времени. За запертой дверью, казалось, в этот момент что-то происходило.

К звуку собственных шагов добавились чужие. Они были тяжелыми и никоим образом не были похожи на легкий шаг Изамбур.

«Как она сейчас выглядит? – подумала София. – Оставили ли годы свой след? И уговорил ли Герин Бертрана в благодарность за мою помощь предоставить мне больше власти и свободы в доме?»

Она замерла, когда дверь отворилась, задержала дыхание, чтобы перенести то, с чем ей предстояло столкнуться, и с облегчением выдохнула, увидев в проеме двери никого иного, как брата Герина.

На нем, как всегда, было благородное, скромное черное пальто, только голову он держал не прямо, а слегка наклонял в сторону.

– Где королева? – озадаченно спросила София. Дверь со скрипом закрылась.

– Она не придет, – с трудом выдавил из себя Герин. – Она не придет.

Софии потребовалось много времени, чтобы осознать, что произошло. Сначала она, ничего не понимая, тупо смотрела на одетого в черное человека, а потом, когда он наконец поднял глаза, в его взгляде появилось раздражение.

Она уже не раз видела, как глаза Герина сверкали ненавистью, когда он говорил о короле. Однако теперь эта ненависть не просто мелькала, а прочно засела в его взгляде.

– Я только что говорил с королем, – сердито начал он, – и он соблаговолил посвятить меня в свои планы.

– Не понимаю, – вырвалось у Софии. – Ведь было решено, что Филипп заберет обратно отверженную супругу, и...

– Ну конечно же так было решено! – взревел Герин.

Он принялся ходить взад-вперед и, наконец, подошел к двери, которой перед этим ожесточенно хлопнул. Потеряв самообладание, он вскричал:

– Этот зал всегда находится не в том состоянии, в каком должен находиться. В нем всегда холодно, даже летом. Нужно разжечь огонь и накрыть на стол. А после еды я хочу выпить вина, кроваво-красного, сладкого, крепкого вина.

София вспомнила, как ловко он однажды на свадебном пиру подхватил стакан с вином, но представить, чтобы он поднес его к губам, она не могла. Она никогда не видела, чтобы он ел или пил, и считала, что он питается исключительно скудной монашеской пищей – хлебом и пивом.

– Что случилось? – спросила она, когда он снова запер дверь.

Его слова были такими же порывистыми, как и его движения.

– Он признал ее своей супругой, это естественно, взял ее за руку, как и требовалось...

Ужаснее, чем неприкрытая ненависть, была насмешка в его голосе.

– Да! – горько воскликнул он. – Все шло так, как и следовало. Церемония была короткой, но Изамбур снова получила все свои права. Но как только это случилось, – она все еще послушно сидела, как девочка, на стуле, – король попросил епископа Реймского и меня уединиться для доверительной беседы.

– А Изамбур? – прервала его София. – Она была спокойна или...

– В монастыре у нее ума, конечно, не прибавилось, но и слабоумие ее не усилилось! – раздраженно сказал Герин. – Я даже хотел предложить показать ее народу. Пока она не открывает рот, на нее очень даже приятно смотреть... Но король и не думал об этом. Его приказ был коротким: он требовал от епископа снова расторгнуть брак.

Робкий слуга просунул голову в дверь, готовый выполнить приказы, отданные ранее.

– Не сейчас! – закричал на него брат Герин. Паж исчез, а София сжалась от его крика.

– Но он не может так поступить, он ведь обещал папе...

– Может! Поверьте, может! – воскликнул брат Герин, и весь замок будто содрогнулся от его ненависти. – Когда-то брак объявили недействительным. Теперь он снова законный, однако прошлые аргументы, а именно что союз не был исполнен до конца, а Изамбур околдована, все еще живы. Поэтому на этот раз Филипп, заручившись ходатайством епископа Реймского, хочет обратиться напрямую в Рим, чтобы вторично разорвать узы брака. Хотя он признает свою ошибку, которая заключается в том, что он снова просит папу о согласии, однако он желает показать, что имеет право на собственное волеизъявление. И он будет доказывать это сколько угодно, даже если это продлится десятилетия.

– Но... но как он может...

– Он унизил меня! – резко оборвал ее Герин. – Я должен был преклонить перед ним колени, но вместо того чтобы позволить мне через некоторое время подняться, он заставил меня стоять так долго, что я уже не чувствовал ног.

София в глубине души надеялась, что он станет говорить тише, ведь король мог находиться где-то поблизости, а королева...

– Что теперь будет с Изамбур? – спросила она. Ей было непривычно смотреть на Герина, вышедшего из себя.

– Этамп, – сказал брат Герин тише, и его черное одеяние всколыхнулось. – Он отправляет ее в Этамп. Это не монастырь, а замок, и он намного более холодный и мрачный, чем прежний. Такой судьбы злейшему врагу не пожелаешь. А король отлично знает, что делает. Все те, кто приветствовал его брак, должны пожалеть об этом. Он считает, что, пока Изамбур будет гнить в этом замке, все, включая папу, признают его волю, даже если сделают это из одного сочувствия к ней. Филипп терпелив – он отводит на эту затею годы, и в его расчеты входит, что она, возможно, умрет в столь жестких условиях.

Дверь снова растворилась, но на этот раз брат Герин не стал прогонять пажей. Они накрыли длинный стол и принесли блюда, источавшие дивный аромат: приправленные кориандром вальдшнепы и курица, поджаренная в вине, глухарь с начинкой из мака и медвежий окорок в медовой корке. В качестве десерта принесли белый хлеб, смоченный в миндальном муссе, и сладкие сливки.

София, уловив аромат благородных яств, почувствовала только отвращение. Она не была аскетом, но любила – за исключением свадьбы Изамбур, когда голод одолел ее, – простую пищу. За все годы, проведенные в доме Бертрана, она так и не смогла привыкнуть к пшеничному хлебу, предпочитая ему грубый ржаной, знакомый с детства.

Пока слуги хлопотали возле стола, она отвернулась и попыталась покинуть все еще холодную комнату. Ей больше было нечего здесь делать.

Но голос Герина, не сердитый, но властный, остановил ее, будто он хотел подчинить своей воле хотя бы Софию, раз уж весь мир слушался только короля.

– Останьтесь! – крикнул он ей вслед. – Вы должны остаться!

Он много пил. Исходивший от печи жар наполнял всю комнату. Сначала было приятно согреться, но потом София начала потеть.

В комнате не нашлось воды, чтобы утолить жажду, а только сладкое вино, которое брат Герин пил большими глотками. Она отпила немного и сразу почувствовала, как закружилась голова. За окном погасли последние лучи солнца.

Когда она спустя несколько часов поднялась, вся комната перевернулась и показалась ей намного меньше, чем днем.

– Останьтесь! – снова властным голосом приказал Герин. От блюд исходил уже не свежий, а прогорклый запах.

– Зачем? – спросила она. – Вы ведь за все время не произнесли ни слова.

– Вы тогда сказали, что Изамбур молчаливая, но не сумасшедшая. Так потерпите еще немного!

Она не решилась покинуть его, но держалась предельно официально.

– Может, то, что я обманула вас тогда, как всех остальных, было преступлением. А еще хуже было то, что произошло после. Однако я не понимаю, что вас так сильно раздосадовало. Мирное соглашение с Англией заключено, так что вам не нужно бояться новой войны. А если король обернется к папе, так пусть, вам-то что с того?

Ее пугало то, что защитная оболочка Герина оказалась такой хрупкой и треснула, обнажив слабого, ранимого человека, который теперь ел и пил, не зная меры.

– Я всегда думал, что он стоит того, чтобы служить ему, понимаете? – сказал он, едва шевеля языком. – Я не могу похвастать благородным происхождением, моя семья не принадлежит к высшему дворянству. Мой самый большой талант – проникать в суть людей. Я был уверен, что рядом с ним доберусь до самого верха. И он никогда не противоречил мне, ни разу за все эти годы. Но сегодня он говорил со мной, как с лакеем. Он не забыл того, что я в свое время посоветовал ему жениться на датской принцессе. Теперь он упрекает меня в этом. И мстит. А я ничего не могу сделать, чтобы защититься: моя судьба полностью оказалась в руках глупца.

Он встал, подошел к ней, потом отошел назад. Его правая нога дрожала сильнее обычного.

– Я не только служу стране, – добавил он, глядя на Софию затуманенным взором. – В определенной степени я и есть Франция, и я должен следить за тем, чтобы король правильно управлял ею. Но как мне это делать, если он меня не слушает? Я больше не хочу войны с Англией, да и ни с какой другой страной тоже. Конечно, сражения, возможно, и помогут сделать Францию великой. Однако если король хочет этого, я часто спрашиваю себя, почему он этого хочет. Потому что исполняет долг, переданный ему, Филиппу Капетингу, длинной цепочкой предков? Или потому, что его пугливой, недоверчивой натуре не остается ничего иного, кроме как прятаться за кровавыми победами? И поверьте, самое худшее то, что я не думаю, что станет лучше. Мне придется преклоняться перед Филиппом, служить ему всю жизнь и покоряться фантазиям, которыми полна его голова. В лучшем случае я могу подтвердить его путаные планы, а в худшем – только претворить их в действительность. Предположим теперь, что Господь наградит меня долгими годами жизни, я переживу короля и стану служить тому, кто придет после него, а разве Людовик лучше своего отца? Хотя он уже и женился, но он кажется мне слабее, чем Филипп был в его возрасте. О, иногда я всерьез мечтаю о совсем другой жизни!

Этим признанием он завершил свою речь, показавшуюся Софии длинной и путаной. Много раз она делала вдох, готовясь прервать его и остановить откровения, которые было так неловко и тяжело слушать, но потом вспоминала про слезы, которые недавно позволила себе в его присутствии. А то, что он так раскрылся перед ней, было не только неприятно, но и утешительно. Она подошла к нему и впервые за все время встала с ним лицом к лицу.

– Такие люди, как вы и я, не имеют права жить совершенно самостоятельно, – сказала она, не зная, утешение это или приговор.

Он горько усмехнулся.

– Не надо только рассказывать мне, каков мир! – воскликнул он.

Его горячее дыхание пахло вином.

– Тогда прекратите ныть! – нетерпеливо возразила София, поскольку его озлобленность касалась уже не только короля, но и самого себя. – Вы думаете, мне все легко дается? Вы не знаете, скольких дураков мне приходится терпеть рядом с собой! Сколько раз я была вынуждена подчиняться чужой воле, да вот хотя бы вашей!

Герин хотел подойти к ней ближе, чтобы внимательно посмотреть ей в лицо, но пошатнулся и упал на нее. Он увлек бы ее за собой на пол, если бы она не схватилась за столешницу.

– Отпустите меня! – крикнула София, потрясенная не его близостью, а бесстыдством, которое он себе позволил. Протрезвев, он наверняка пожалеет об этом.

– Наверное, – пробормотал он, не отпуская ее. – Наверное, вам легче выносить несправедливость этого мира. Возможно, вы сильнее, чем я.

– Чепуха! – прошипела она, с раздражением глядя на то, как единственный человек, признавший ее дар, безвольно валяется у ее ног. – А теперь отпустите меня!

Но он этого не сделал.

– Вы первая женщина, которой я касаюсь. У меня никогда не было любовницы, как у многих остальных представителей моей профессии. Я всегда думал, что Бог создал меня для одной единственной цели – служить королю.

– Разве это не было, скорее, служение самому себе? – вырвалось у нее. Ее голова стала тяжелой и горячей. Она едва могла пошевелиться и внезапно поняла, что ей этого вовсе не хочется. Еще более постыдным, чем поддерживать его, ей казалось оттолкнуть Герина и заявить, что он ведет себя как дурак.

– Но теперь мне не важны заповеди моей прошлой жизни, – вскричал он с трудом. – Я ведь больше не хочу так жить.

Он поднял голову, но не для того, чтобы оторваться от нее. Вместо этого он стал прижимать ее к столу. Зеленая накидка соскользнула с ее плеч, а его красивые тонкие руки стали расстегивать ее платье.

Она замолчала, озадаченная тем, что он позволял себе так много, и тронутая тем, что могла так сильно возбудить такого мужчину, как он. «Я не должна позволять ему это, – подумала она, – и в то же время: кому еще я могу это позволить? Кто достоин моей любви больше, чем он? Из всех людей, которых она знала, разве не был он тем, кто больше всех заслуживал ее объятий?»

Ей было жарко, как никогда в холодной постели Бертрана. София подумала об Агнессе и вспомнила, что та говорила о несдержанном короле, о животном желании и несоблюдении всяких приличий.

– Что ты делаешь со своим мужем, женщина? – прошептал священник. – Покажи мне!

Она даже не заикнулась о том, что осталась девственницей. Его ищущие руки были клейкими и напоминали о толстом теле Гризельдис и дряхлых членах Арнульфа. От ее рук они искали наслаждения. Так почему она не может получить его сама?

Ее ноги оторвались от пола. Она задрала красное платье, потом светлую нижнюю юбку и подняла их так высоко, что почти полностью закрыла лицо. Дотронувшись до ее обнаженного тела, он на секунду замешкался. Его прикосновения стали слабее, будто он внезапно понял, что они занимаются запретным делом. Он почти уже отступил назад.

Но София не хотела позволить ему проделать этот запоздалый маневр. Она сама могла колебаться, но ему этого делать было нельзя. Ему следовало вести себя так, как она привыкла: властно, решительно, уверенно!

Вначале она просто позволяла ему трогать себя, а потом набралась храбрости и прижала его ногами, притянула к своему телу. Его сопротивление тотчас же угасло. Он послушался ее требовательных движений и быстро расстегнул свои одежды.

Когда он проник в нее, она вспомнила залитую кровью Изамбур и отчаяние короля. Но она ничего не почувствовала, только короткую боль, которая щекотала, как вино, стекающее по рукам и ногам. София откинула голову назад и почувствовала во рту привкус недавно выпитого вина. Она прижала его к себе пятками, чтобы он проник в нее еще глубже. Опьяненная и ослепленная его ласками, она подумала: он похож на меня. Он – мужчина, который мне подходит.

До самого утра он не выпускал ее из своих объятий.

Сначала все было стремительно и неуклюже. Потом он поднял ее с жесткого стола и положил на свое тело, которое, хотя и было худым и костлявым, превосходило самое мягкое ложе. Он стал нежно целовать ее. Его губы были шероховатыми, но имели вкус сладкого вина и находили теперь путь к ее губам намного более уверенно и решительно, чем прежде его руки. Он забыл про робость и осторожность, которые раньше сковывали его движения.

Имела ли ее кожа такой же вкус, как его? И что именно привлекало его в ее теле?

Но об этом она недолго думала. У какого-то великого теолога она прочитала о том, что красота женского тела заключается исключительно в коже, и мужчина испытал бы отвращение, если бы увидел, что скрывается под ней: слизь и кровь, жидкость и желчь, то есть то, что превращает тело в мешок с грязью.

Однако брат Герин не показывал никакого отвращения, а только страстное желание этих мягких, неторопливых и нежных объятий.

Боясь, что он может устать от ее веса, она наконец поднялась. Он не последовал за ней. Он обнял ее и так провел остаток ночи. Хотя она снова натянула платье, но ощущала его теплое дыхание на своей коже и давление его подбородка внизу живота, и, стоя так, она почувствовала, как в ее теле будто что-то натянулось. Это было похоже на щекотку, которую она испытала ночью, только еще приятнее. Мягкими волнами это ощущение то уходило, то возвращалось, и каждый раз все сильнее охватывало все ее существо.

После этого она чувствовала себя приятно уставшей, но в то же время и будто набравшейся новых сил. Она гладила его редкие светлые волосы, мягко укачивая его, и когда он так, стоя на коленях, уснул, она не шевелилась несколько часов, чтобы не будить его.

«Такой теплый и мягкий, – пронеслось у нее в голове. – Он такой теплый и мягкий...»

Шесть недель спустя она сидела с Теодором. Она была рассеянна и никак не могла сосредоточиться на том, что говорил мальчик.

– Я только что, – гордо начал он, – прочел De sec dierum operibusТьерри Шартрского. Хотите, я перескажу, о чем там идет речь?

София обеими руками схватилась за горячий лоб. На дворе стоял август, все вокруг плавилось от жары, а ее тело, казалось, и вовсе было охвачено огнем. Ее члены были тяжелыми, а тело раздулось.