Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

– Ха! – горько рассмеялся он, будто она намеренно оскорбила его и ему нужно было ответить ей. – Ха! Но она ведь этим совсем не пользуется!

Всего несколько часов назад она неподвижно и равнодушно разглядывала его, но теперь посмотрела на него так, будто он стал прежним, непреклонным, упрямым, и в то же время угрюмым и трусливым. Это был не давний гнев, а воспоминание о том, какой молодой она была во время их первой встречи.

– А вы-то какую пользу извлекли из своей жизни? – вызывающе спросила она. – Вы – один из умнейших людей Франции и тем не менее никогда не стыдились ходить перед королем на задних лапках, как собачонка. А теперь стараетесь прислуживать и его преемнику? Вы что, утешаетесь тем, что именно вы принимаете все решения, даже если это происходит втайне и никогда для вас, вашей жизни и вашего счастья?

– Вы превратились в ворчливую старую женщину, София!

– О нет, – опровергла она упрек. – Нет! Когда-то я думала о вас намного хуже, чем сейчас. Я знаю о такой жизни непонаслышке, и удовлетворения мне она не принесла. Изамбур даже не искала этого, никогда не поднимала нос, стремясь почуять, откуда ветер дует и как лучше себя вести с тем или иным человеком. Ее жизнь, наверное, кажется проклятой по сравнению с нашей, но, по крайней мере, она всегда и без всяких исключений была ее жизнью. Она отталкивала от себя всех. Она никогда никем не пользовалась, чтобы удержать власть. Я пыталась бороться против законов нашего времени. Она же с самого начала не подчинялась им.

– И за это вы уважаете ее?

София задумчиво смотрела мимо него. Вплоть до похорон короля она не думала о том, какие последствия его кончина будет иметь для ее жизни. Теперь она почувствовала отвращение, поняв, что ей придется смириться с нарушенной симметрией дней и жить или при дворе с Изамбур или в доме, ставшим невыносимо пустым после того, как Изидора умерла, Теодор уехал в Италию, а Катерина ушла в монастырь города Корбейль.

– Возможно... немного, – пробормотала она. – Я знаю, вы не любите вспоминать об этом, но был день, когда вы сказали: «Иногда мне хочется просто умолкнуть». Сегодня я чувствую то же самое.

Было видно, что это признание смутило и тронуло его.

– Это неправда, – тихо сказал он, – что все воспоминания мне одинаково неприятны. Нет, далеко не все...

Она слабо улыбнулась, подняла руку и потянулась к его лицу Он сжался, ожидая нового удара, как во время их последнего разговора. Но она и не думала бить его.

С едва заметной улыбкой она отрешенно провела рукой по его смятой, покрытой пятнами коже. В этом движении не было ни презрения, ни ласки.

Он стоял, окаменев.

– Что вы собираетесь делать? – спросил он. – Каковы ваши планы?

Но ответить ей не удалось.

Снаружи послышался требовательный стук, и в то время как София отпрянула от него, чтобы никто не стал свидетелем возникшей между ними близости, в покои решительно вошла

Бланш. Теперь она была не дофиной, а королевой. С ее лица почти полностью исчезло плаксивое, горестное, детское выражение. Брат Герин был первым, кого она увидела, и поскольку она искала именно его, то не стала тратить время на то, чтобы осмотреть всю комнату или поздороваться с Изамбур, поскольку знала, что та не только не говорит, но и ничего не замечает. С поспешностью, так непохожей на ее прежнюю нерешительность, она заговорила:

– Вы были ближайшим советником короля, за это вам благодарна вся Франция. Но моему супругу вы не раз усложняли жизнь.

Брат Герин хотя и не ожидал увидеть ее здесь, но, казалось, был готов услышать эти слова.

Он тотчас же ответил, будто заранее подготовил и хорошо выучил урок:

– Я готов служить Луи так, как служил великому Филиппу Августу.

Бланш улыбнулась, но ее глаза смотрели по-прежнему серьезно.

– Вам известно, что мой супруг слушается моего слова и доверяет мне, – сказала она язвительно, но он сделал вид, что не заметил этого.

– Значит, я готов преклониться и перед вами.

Он не ограничился сказанным, а проделал жест, столь знакомый Софии с той самой ночи, когда Филипп отверг Изамбур и брат Герин пытался подействовать на него. Он встал на колено, немного более неуклюже, чем раньше, но все с той же презрительной решимостью.

В свое время это зрелище вызвало у Софии отвращение. А теперь она лишь язвительно рассмеялась. Брат Герин стоял, не двигаясь, а Бланш была так удивлена его поведением, что даже не смогла удержать на лице заученную гримасу.

София даже не думала о том, что бы так же выразить королеве свое почтение. Она стояла прямо и невозмутимо следила за происходящим.

– Я думала, женщине не подобает пренебрегать порядком, свойственным ее положению, и требовать больше знаний и власти, чем предусмотрено для нее Богом, а это совсем немного, – сказала она с явной насмешкой. – Вы порицали меня за неправильное обучение, но мне кажется, что вы не только верите в него, но и живете в соответствии с ним.

Бланш взяла себя в руки.

– Королева подчиняется иным законам, нежели обыкновенная женщина, и вы сами в свое время научили меня этому, – холодно ответила она. – А вам тут нечего делать, так что будьте добры...

София выпрямилась и решительно направилась к королеве Бланш.

– Я не стану вставать на колени, как брат Герин, – прервала ее София. – Но будьте спокойны: вам не придется прогонять меня силой. Я и сама не останусь в Париже.

Позже София шагами меряла комнату. Она не смотрела на носильщиков, освобождавших дом от мебели, чтобы можно было продать его по хорошей цене, не слышала слуг, которые радовались тому, что наконец покинут этот темный, пустой дом и перейдут в служение Аделины Бриенской.

«Увижу ли я когда-нибудь Герина снова? – вот о чем она беспрерывно думала уже несколько часов. Было ли это прощание – примирительное и несколько разочаровывающее?»

София не записала это, а принялась упаковывать те немногие вещи, которые собиралась взять с собой в монастырь города Корбейль. А когда позже взялась за перо, снова отделила главное от второстепенного и записала только то, что считала действительно важным.

Из хроники

Король не только оставил все свое имущество госпитальерам, ордену тамплиеров и нищим, а выделил для Изамбур сумму в размере 10 000 ливров.

Она не пользовалась этими деньгами, а жила скромно и без всякой роскоши в женском монастыре города Корбейль, вблизи Орлеана, который Филипп подарил ей, как полагалось, на утро после свадьбы. Это было не только подходящее место для вдовы, но и для женщины, которая в некоторых кругах до сих пор считалась святой. Раньше ей приписывали богоугодную жизнь для того, чтобы позлить короля, а теперь говорили, что столь великий король не мог взять в жены другую женщину, кроме как одаренную милостью Божьей.

Она оставила придворную жизнь, но иногда покидала монастырь, чтобы народ мог посмотреть на нее, не потому, что она научилась выражать свою волю, а потому, что так хотела Бланш.

Та было и в 1224 году, когда она последовала за процессией, которая шла от собора Парижской Богоматери до церкви святого Иоанна Альберта и надеялась заручиться поддержкой господа в битве за Ла Рошель. Это ей удалось, и король Луи вернулся с победой.

Когда наконец после двух следующих сыновей– Альфонса и Филиппа-Дагобера – у королевской черты родилась первая дочь, принцесса Изабель, люди пожелали на ее крещении увидеть Изамбур. То же самое потребовали и спустя год, когда родился принц Этьен и когда он спустя некоторое время умер.

Но намного большее несчастье постигло королевскую семью в ноябре 1226 года. Король Людовик VIII, отчаянно сражавшийся при жизни отца против манихейцев, погиб во время крестового похода под Авиньоном.

Его наследнику было всего 12 лет, и он считался несовершеннолетним. Вдова короля хотя и была снова беременна, но все же имела достаточно сил, чтобы захватить правление в свои руки. При поддержке брата Герина и кардинала из Сен-Анжело ей удалось удержать власть, хотя сын Филиппа Августа и Агнессы всячески старался вырвать ее.

В эти дни часто произносили имя Изамбур, потому что лагерю Бланш было выгодно выставлять жадного до власти Филиппа-Гупереля как испорченного сына противницы Изамбур. От него нельзя было ждать ничего хорошего...

В первые годы София была рада возможности иногда покидать монастырь вместе с Изамбур.

Монастырская жизнь, своей скромностью и порядком напоминавшая трезвое, предсказуемое царство детства, хотя и подарила ей покой, но иногда грозила опытному духу задохнуться в дыму злобных ссор и угасших мечтаний.

Корбейль вовсе не был местом строгого воспитания веры, а пристанищем дочерей из богатых семей, которые хотя и остались лишними на брачном рынке, но получали тут ту долю уюта и комфорта, к которой привыкли с детства. Поскольку большинство из них не давали обета и втайне надеялись найти супруга – хотя и делали вид, что рады возможности избежать страшной смерти в родах, – покой молчаливого, строгого распорядка дня редко опускался на их души.

«Курицы!» – ругалась София, злясь на их бесконечную болтовню. Если ей удавалось убежать от нее, она с радостью погружалась в другой мир, за пределами монастырских стен, и мирилась с тем, что придворные дамы шептались про нее.

Одна из них, Иоланта Вермонская, в возрасте двадцати пяти лет отвернулась от придворной жизни и пришла в монастырь, поскольку потеряла надежду дождаться подходящей партии. Она трезво объяснила, почему о Софии до сих пор говорят.

– Бланш считает вас колдуньей, – сказала она Софии, и по ней нельзя был понять, согласна она с этим или нет.

– Бланш образованная женщина, даже одна из самых образованных во Франции, – ответила София. – Она использовала все дурные слухи обо мне, но сама никогда по-настоящему не верила в них. Разве ей осталось, в чем упрекнуть меня? Разве не благодаря мне она сегодня может управлять страной?

– Она утверждает, что вы сделали несчастными своих детей, – спокойно продолжала Иоланта. – Теодор, может, и простил вас, но Катерина до сих пор с вами не разговаривает, хотя уже много лет живет в этом монастыре, полностью оставила прежнюю жизнь и называет себя Клариссой, по имени спутницы Франциска. Так она чувствует себя связанной со своим братом, если можно так сказать.

– Мне совершенно все равно, как называет себя Катерина! – прошипела София и поспешно удалилась.

Хотя они и не потеряли связи с миром, несмотря на уединенность, поездки в Орлеан становились все реже и реже, по мере того как возраст с присущей ему неторопливостью усмирял все жизненные волнения.

На Софии возраст почти не сказывался. С каждым годом крепла ее уверенность в том, что она относится к людям, которые сильнее и выносливее остальных и которым дано прожить на этой земле много лет. Но в то время как она в свои пятьдесят пять лет ходила легко и прямо и не испытывала никаких болей, Изамбур начала медленно угасать, как когда-то угасло ее зрение.

Она любила сидеть в монастырском саду, но горяздо чаще оставалась в своей узкой кровати, лежала молча и спокойно.

Однажды София вместо нее приняла делегатов Бланш, которая хотела, чтобы Изамбур присутствовала на очередном торжественном событии.

– И не думайте портить ее последние годы! – яростно воскликнула София. – Несколько десятилетий подряд ее только и делали, что перевозили с места на место, и чаще всего ей приходилось жить в жалких тюрьмах. Бланш и не думала о ней! И теперь ей не следует пользоваться ее именем для усиления своей власти. Пусть оставит ее наконец в покое!

– Но госпожа, – возразил один из делегатов. – Королеву Изамбур уважают не только во Франции, но и во всей Европе. Даже Вальдемар Датский, ее дальний родственник, пишет своей незнакомой тетке многочисленные письма.

– Все вы должны сгореть от стыда! – гневно продолжала София. – С тех пор как я ее знаю, каждый норовил использовать ее в своих целях. А теперь каждый надеется получить от нее спасение или исцеление, купаясь в ее бледном свете, и никому дела нет, полезно ей такое почтение или нет. Я говорю вам: не полезно. Изамбур всегда была не от мира сего. Не смейте хватать ее и тащить за собой на эту грязную землю! Вы, лицемеры и святоши, не заслужили ее!

Мужчины вздрогнули, но София и не думала сдерживать гнев. Они уже повернулись к ней спиной, а она все продолжала бросать им вслед злобные слова:

– Люди говорят, что она способна исцелять людей, только потому, что она супруга великого Филиппа Августа! Ха! А он-то не ценил этого, в первую брачную ночь она едва не истекла кровью, а затем чуть не умерла с голоду в месте своей ссылки, в замке Этамп. И теперь священники, которые приползают сюда и прославляют ее терпимость, смирение и преданность, несмотря на несчастную судьбу, тогда бы благословили и то, и другое своим распятием. Изамбур слишком стара и больна, чтобы служить отвратительной игре глупости, предрассудков и политического расчета. Знайте: вы доберетесь до нее только через мой труп!

Ей пришлось замолчать, потому что не осталось никого, кто мог бы услышать ее слова, за исключением одной сестры. Грета, женщина с севера, которая верно служила Изамбур, подошла к Софии и посмотрела на нее, широко раскрыв раскосые глаза.

– Что такое? – проворчала София. – Опять хочешь упрекнуть меня в том, что все, что я ни говорю, вредит твоей любимой королеве? Снова хочешь попытаться убить меня?

С того злосчастного октябрьского дня Грета больше не приближалась к ней.

Теперь же она взяла руку Софии и крепко сжала ее.

– Я не знаю, почему ты заступаешься за нее, София... Рагнхильда фон Айстерсхайм. Но я вижу, что ты это делаешь. С этого часа на тебе больше нет моего проклятья.

Она пристально, но недолго смотрела ей в лицо и отскочила от нее, как только из кельи позади них раздался звук. Он не был ни громким, ни пронзительным, ни страшным, как в былые времена, – но не было сомнения в том, что этот звук издала Изамбур: она тихо плакала.

С наступлением весны Изамбур больше не могла ходить. Для того чтобы она все же могла наслаждаться теплыми, солнечными днями в монастырском саду, София вместе с другой крепкой сестрой относили ее в сад и сажали на маленькую каменную скамейку. Нельзя было понять, нравилось ли это королеве. Ее взгляд был слепым и пустым, черты ничего не выражали, она только изредка поднимала нос и вдыхала аромат фиалок, крокусов и колокольчиков. В монастыре, в котором София провела детство, сад разбивали для того, чтобы выращивать овощи и зелень. Здесь же клевер и дубровник, розы и лилии прославляли красоту мира, который Бог создал из пустоты благодаря своей воле.

София часто оставляла Изамбур сидеть одну, потому что ей самой быстро становилось скучно смотреть на всю эту роскошь. Но иногда, когда ее пальцы болели от постоянного письма, а глаза, потерявшие с возрастом свою силу, слезились, она сидела с ней и наслаждалась мягким воздухом и молчанием Изамбур. Молчание ничего не требовало и успокаивало. Оно стояло перед Софией как голая стена или чистый лист пергамента.

Соблазненная молчанием Изамбур, она начинала заполнять пустоту словами, как тогда, когда Теодор вернулся в Париж и она выплескивала все свое недовольство и свои надежды на королеву, потому что только с ней могла говорить о них. Тогда она взяла ее руку, чем сильно тронула Теодора. Сегодня же она сидела от нее на большом расстоянии, но говорила все, что приходило ей в голову, ни о чем не умалчивая.

Она рассказывала о своей жизни, о детстве, проведенном в монастыре, о голоде Мехтгильды и клейких волосах Гризельдис, о Бернхарде фон Айстерсхайм, ее образованном и позднее сильно искалеченном отце, об ужасной тетке Берте и ее грязном доме в Любеке.

Воспоминание было похоже на неплотно сплетенную книгу. Иногда не хватало каких-то страниц, и она не знала, не обманывает ли она свою память и не представляет ли себе того, чего на самом деле никогда не было. Все эти события не стоили того, чтобы их записывать, и сегодня София считала их второстепенными, но поскольку Изамбур не слушала ее и никогда не отвечала, Софии не казалось пустой тратой времени рассказывать о них.

Пергамент был дорогим, его следовало экономить. А молчаливого присутствия и ранодушия Изамбур было сколько угодно, и это способствовало тому, чтобы произносить беспорядочные, необдуманные слова.

Однако в тот день приятная тишина была нарушена. София услышала голос той, что уже много лет не разговаривала с ней.

– Зачем ты это сделала? – плаксиво сказала женщина. – Почему помешала королеве Изамбур покинуть монастырь и познать славу и почет? Я слышала об этом, мы все слышали: ты дала отпор делегатам Бланш и они уехали ни с чем. Тебе должно быть стыдно, что ты не дала ей возможность решать самой!

София вскочила. В последние годы она видела свою дочь Катерину только издалека. Теперь она заметила, что ее прежде румяное лицо опухло, а кожа под подбородком стала дряблой. Голубые глаза смотрели на мир злобно.

– Я вовсе не хотела помешать Изамбур познать почет, – спокойно ответила София и попыталась взять себя в руки. – Но посмотри на нее: она стара и слаба и никогда не любила длительных поездок. Я не позволю другим использовать ее в своих целях и будоражить ее мирную жизнь.

Катерина разинула рот от удивления. Сначала она, казалось, не верила, а потом просто выплеснула на мать давно копившийся гнев.

– Да что ты, – прошипела она. – Она ведь святая. Говорят, что за все годы лишений и унижений она не утратила веры в Бога. Она – образец для всех нас. И ты, с твоей грязной душонкой, осмеливаешься не пускать ее, не давая никому возможности воспользоваться ее чудодейственной силой? София горько усмехнулась.

– Ды посмотри же на нее! – повторила она свое требование, больше не испытывая никакого желания защищаться от нападок дочери. – Это она-то верит в Бога? Ха! Она слепая, немая и, скорее всего, глухая. Она не святая, а слабоумная, не-азвисимо от того, что воображают себе такие жалкие святоши, как ты. Вас никогда не интересовало, что ей хочется на самом деле!

– Ты старая, одинокая, озлобленная женщина, у которой больше ничего не осталось и которая хочет помешать жить и всем остальным!

– Это все, что приходит тебе в голову? – резко ответила София и выпрямилась. – Тебе больше нечего сказать, кроме как упрекнуть меня в отсутствии счастья? Я могу сказать тебе то же самое, любимая невеста Господа нашего, – а именно то, что ты бесконечно рада подражать тут Теодору. Ты ведь именно это делаешь! Ты здесь только потому, что он посоветовал тебе это в тот октябрьский день, но его далекие похвалы не помогают тебе! Лучше бы тебе остаться в Париже с Бланш или выйти замуж.

Катерина упрямо опустила голову.

– Теодор идет своей дорогой, а я своей, – плаксиво заявила она.

– Ха! – рассмеялась София и насмешливо продолжала. – Значит, все объясняется симпатией Господа. Все вы будто отмечены Божьей милостью. А Изамбур приписывают ее даже в двойном и тройном размере, потому что она не может опровергнуть слухи о том, что она – избранная.

– Прекрати богохульствовать!

София с отвращением отвернулась.

– Ей хорошо, и этим она по большей части обязана мне. Так что оставь за мной хотя бы право осуждать то, что женщину, не имеющую рассудка, называют набожной, тем самым греша перед Богом!

– Вы никогда ничего не позволяли мне – никогда! – взвыла Катерина. – А теперь говорите, что мое благоговение перед святой мерзко и отвратительно! Я буду всегда ненавидеть вас!

Ее фигура стала дряблой, но голос остался молодым, как прежде. София мечтала только о том, чтобы она замолчала, и облегченно вздохнула, когда Катерина наконец убежала прочь.

Но, освободившись от нее, она не почувствовала облегчения, а лишь дурной, гнилой привкус потери и упущенных возможностей.

– Что заставляет меня ссориться с ней? – спросила она, повернувшись к Изамбур. – И если даже Грета простила меня, то почему бы и ей не сделать то же самое?

Это произошло в тот же день, после того как София вернулась в свою келью. В дверь постучали, и на пороге появилась сестра, которую она не знала или которую не замечала. У нее было гладкое лицо, бесцветные ресницы и живой, но недоверчивый взгляд.

– Что вам угодно? – спросила София. В монастыре ее детства сестрам стражайше запрещалось приходить друг к другу в кельи. Здесь действовало то же правило, но за его соблюдением никто не следил. Ни одна настоятельница, а уж тем более нынешняя, с ее тихим голосом и пустым козьим лицом, не решались ругать и тем более наказывать дочерей и вдов графов и герцогов.

Сестра подошла ближе, решительно и бойко, и наконец, даже не поздоровавшись, заговорила. София увидела ее зубы, немного кривые и с большими промежутками. Но ее голос был тверд.

– Я знаю, мы незнакомы, – начала она. – Я здесь недавно. Но и за это короткое время я успела узнать, что вы необычная женщина...

Говоря, она размахивала руками, и ее движения были не мягкими, а угловатыми и резкими, как и ее манера говорить.

– И что вы от меня хотите? – спросила София, слишком отвыкшая от людей, чтобы обрадоваться такой разговорчивой посетительнице.

– Говорят, что вы образованны, прочли много книг и рукописей и можете по памяти процитировать отрывки из них.

– Все, что я когда-либо прочла, навсегда остается в моей голове, – объяснила София с гордостью и в то же время с насмешкой, поскольку была уверена, что ее дар заставит сестру перепугаться, как и всех остальных.

– Поэтому я здесь, – сказала сестра. Она была не молода, и жизнь потрепала ее, но все же до старости ей было еще далеко. – Я хочу знать. Хочу учиться.

София невольно рассмеялась. Ей понравилось, что женщина говорила так решительно, не колеблясь, не пугаясь.

– Вы, кажется, неправильно меня поняли, – снисходительно ответила она. – То, что я запоминаю каждую прочитанную букву, кажется людям дьявольским даром, которого следует бояться.

Сестра по-прежнему невозмутимо смотрела на нее.

– В монастыре нет библиотеки, – сказала она. – Поэтому здесь такие люди, как вы, нужны еще больше. С вашей помощью я смогу заполнить пустоту скучных дней. Вы разве не знаете, кто я такая?

– Я знаю много книг, но лишь немного имен.

София поднялась и подошла к своей гостье. Теперь, разглядывая ее лицо с близкого расстояния, она увидела в нем упрямство, твердую волю и неподкупность. Глаза же казались чужими. Ее взгляд был пуст, а в глубине печален.

– Один-то раз я имею право потратить ваше время и рассказать о себе, – сказала незнакомая сестра. – Здесь меня называют норманнской принцессой, потому что я родилась на севере. Меня три раза выдавали замуж: один раз – чтобы заключить союз против Франции, другой раз – чтобы заключить союз с Францией, и наконец просто потому, что всех привлекало имущество, предоставленное мне, как вдове, по завещанию. Я родила и похоронила шестерых детей. Теперь я слишком стара, чтобы помогать спекуляциям мужчин, но все же слишком молода для того, чтобы просто дожидаться, когда я стану настоятельницей. Да, я точно ей стану – так уж решено. Меня зовут Роэзия, и я хочу забыть о своей прошлой жизни. Мой разум должен научиться отличать важное от второстепенного, и я больше не должна испытывать боль, оглядываясь назад.