Текст книги "Убийства в монастыре, или Таинственные хроники"

Автор книги: Юлия Крён

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Глава XV
1213-1214

Брат Герин изменился.

Его ноги и руки были слабыми и тонкими, как у ребенка, но у него появился небольшой животик, заметный даже под длинным черным плащом. Его лицо осталось худым, но из-за теперь совершенно лысого черепа казалось больше, а его по-женски мягкие губы показались Софии разбухшими.

В отличие от многих мужчин при дворе он не носил парик, так же, как раньше, никогда не вплетал в свои жидкие волосы желтые шелковые или золотые нити, чтобы они казались более пышными.

То, что комфорт и роскошь по-прежнему не имели для стареющего советника короля никакого значения, подтверждало и его скромное жилище. Прежде, когда весь дворец выглядел убогим и грязным, его комнатка казалась чистой и уютной. Но теперь она напоминала келью монаха-аскета, который питается водой и хлебом и искупает грехи ударами бича. Стены были холодные и голые, как и пол.

София дрожала от холода еще сильнее, чем в комнате дофины. Напротив, брат Герин, казалось, вовсе его не ощущал. Даже его правая нога больше не дрожала. На его щеках выступили небольшие красные пятнышки, свидетельствуя о том, что он находится в радостном и приподнятом настроении.

– У меня получилось! – торжествующе воскликнул он. – Король послушал меня. Наконец он стал благоразумным и выказал готовность положить конец многолетней ссоре с папой. Он согласен подчиниться его воле и даже признать Изамбур своей супругой! Он больше не злится на меня за то, что я навязал ему этот несчастный брак.

По брату Герину нельзя было понять, помнит ли он Софию. Он не разглядывал ее лицо, не искал изменений в нем, а подошел к ней, как к любому другому человеку, которому в момент прекрасного настроения вдруг захотел рассказать о своих успехах.

Его счастливый смех прозвучал странно, как и его слова. Но София этого не заметила.

– Вы сломали жизнь Теодору! – заявила она, ожидая, что он сразу поймет, о чем речь.

Так и случилось, но только он не позволил ей испортить ему отличное настроение. Он принялся быстро расхаживать по комнате.

– Этого было не избежать, – признался он спокойно. – Какое мне дело до того, какова будет цена моей победы? Луи и Бланш зашли слишком далеко. Меня не волнует, преподают в университете Платона с Аристотелем или нет, главное – это может быть полезно для моего плана.

– Вы заключили союз с ничтожными пугливыми профессорами, чтобы обвинить наследника Луи в ереси и запятнать его репутацию? Я знаю, что вам нравится преклоняться перед королем, но не подозревала, что до такой степени!

Взгляд Герина был живым, как прежде, но сейчас ее гнев уничтожил его триумф, и он сменился хорошо знакомой ей усталостью и скукой. Но он старался говорить деловито, чтобы не дать Софии понять, как больно задели его ее слова.

– Так должно было случиться, – сказал он. – Я никогда не боялся дофина, потому что он очень слаб. Но король боится его. Он завидует его молодости и здоровью, как его отец когда-то завидовал ему. Филипп отнял у него власть, пока тот, больной и наполовину парализованный, сидел в аббатстве Барбо. Он боится, что Луи поступит так же, если он позволит себе хотя бы малейшую слабость. Ему уже давно не нравилось, что Бланш правит двором как королева, вводит новые обычаи и что ей гораздо больше по душе, когда он находится где-нибудь в далеком охотничьем замке.

Перед тем как София пришла к нему, она надеялась, что он поговорит с ней, а не станет отсылать прочь. Теперь, когда он охотно объяснял ей ситуацию, так, будто общался с ней на равных, она не чувствовала ничего, кроме горечи. Как было хорошо, когда они могли разговаривать без всякого притворства! И как жаль, что она из-за его грязного желания и своей податливости была лишена этого все эти годы и сегодня вынуждена смотреть на него как на врага!

– И тогда вы затеяли интриги, жертвами которых стали не только Луи и Бланш, но и мой приемный сын Теодор! – прошипела она.

Он сжал губы, его правая нога задрожала.

– Какое мне дело до вашего Теодора? – усмехнулся он. – Пришло время наконец примириться с папой, показать ему, что Франция целиком подчиняется его воле. О, несчастная ссора из-за Изамбур! О, несчастные попытки доказать, что брак недействителен! Но теперь смутные времена наконец миновали, потому что король боится сына гораздо больше, чем супруги.

– Но как вы могли...

– Уже много лет папа критикует учение в Парижском университете. Там до сих пор жив дух бывших кафедральных школ, отравленный Аристотелем, который побуждает некоторых учителей говорить о мире без создания, о смертности души, наконец об отсутствии всякого порядка. Раньше это не волновало короля Филиппа. Однако теперь он стал прислушиваться к распрям и подумал, не может ли он воспользоваться ими, чтобы избавиться от сына. Я поддержал его, посоветовал ему сообщить папе, что сохранение правоверности – высшее призвание университета. Я также посоветовал ему убедить епископов в необходимости осудить некоторых мыслителей и сжечь тех, кто не следует учению Рима. Настоящей причиной священной борьбы Филиппа является то, что этих самых мыслителей принимал и выслушивал его сын Луи. Потому что тогда Луи внезапно перестал быть молодым, энергичным, деятельным наследником, который мог украсть у короля трон и власть. Нет, его любимый учитель Теодор де Гуслин был исключен из университета по обвинению в ереси. С этого момента Луи стал считаться другом еретика, противником порядка, установленного Богом, и ему придется долго молить о прощении, прежде чем король согласится вернуть ему его былую славу.

Брат Герин говорил беспокойно. София не прерывала его, опустила глаза и наконец поняла, что произошло, из каких бесчисленных нитей сплеталась сеть, в которую угодил Теодор.

– А Изамбур... король действительно признает ее женой спустя два десятилетия? – спросила она наконец.

Брат Герин не ответил, настолько однозначно положительным он считал ответ на этот вопрос.

– Кроме того, начнется война, – вместо ответа продолжал он, немного запыхавшийся от предыдущей речи. – Крупная и решающая. Папа отказал в своей благосклонности Вельфу Оттону и поставил на молодого Гогенштауфена Фридриха.

Они будут бороться за корону, а Англия и Франция присоединятся к соответствующему союзнику. Это еще одна, даже более важная, причина, почему Филипп принимает сторону папы и строго пресекает всякую ересь.

– Вы говорите так восторженно, будто хотите войны, – презрительно воскликнула она. – А когда-то вы всеми силами пытались избежать ее!

– Война необходима. Она сделает Францию великой.

– А вы что получите? Славу, власть, уважение? О, как же мало вам надо для радости! Король наконец послушал вас после того, как вы десятки лет в кровь разбивали перед ним колени, – и вы уже счастливы!

Его губы скривились в улыбку. Он опять не ответил, но, судя по молчанию, согласился с ней, не преминув, однако, отплатить ей за ее проницательность.

– А вы думали, что ваш бледный, слабый пасынок станет моим соперником? – насмешливо спросил брат Герин. – Он очень умен и говорит разумно, но каждый раз, когда я вижу его, я понимаю, что он вам и в подметки не годится. Зачем вы дали ему задание преподнести наследнице немного вашей мудрости? Почему не остались ее доверенной, а совсем оставили придворную жизнь?

На его висках выступили синие сосуды, а ее щеки стали красными.

– Вы ничтожный человек, брат Герин! – сказала она. – Вам прекрасно известно, что вскоре мне запретили бы преподавать наследнице. Этот... этот Анри Клеман поставил меня на место и угрожал мне! Он заявил, что женщине не пристало брать на себя так много! А вы – вы вместе с ним насмехались надо мной!

Он удивленно посмотрел на нее, порылся в памяти, затем решительно покачал головой.

– Я вовсе не делал этого, – задумчиво сказал он. – Вы имеете в виду тот день, когда на турнире был ранен рыцарь и вскоре после этогонесчастный испустил дух?

– Да! Анри Клеман опозорил меня перед всеми врачами, а вы...

– А я сказал ему, что он не должен говорит о вас плохо! – возразил он. – Вы находились под моей защитой, и ему бы не сладко пришлось, осмелься он руководить вами. Когда несчастный рыцарь умер, я обвинил в этом его, поскольку был уверен, что вам удалось бы его спасти. Вы – женщина, сказал я ему, это точно, и ничего хорошего от вашего пола ждать не приходится. Но все же вами Бог показывает нам, что его фантазиям нет предела. Я ему сказал даже больше: что он, Анри Клеман, был бы счастлив, если бы мог говорить на стольких языках, как вы, если бы понимал мир так, как видите его вы, и мог бы легко вести спор о разных науках. Все это я сказал бы ему, даже если бы вы стояли рядом, а не убежали, не проронив ни слова.

Его запоздалое, но явное признание было для нее важнее, чем все вышесказанное. Праведный гнев, который защищал ее от горьких воспоминаний, был похож на хрупкую, изношенную кожу, сквозь щели которой просвечивала давняя печаль. София искала слова, чтобы прикрыть ими свою растерянность. Но язык, которым она всегда легко владела и слова которого без труда связывала в выразительную и уверенную речь, оказался таким же обтрепанным и дырявым, как ее гнев.

Она беспомощно топнула, будто хотела пробить пол и выбросить в бездну страшное осознание того, что она неверно о нем подумала, напрасно толкнула на смерть Мелисанду и выбрала для Теодора путь, закончившийся так плачевно. Ей не удалось избавиться от этой тяжести, и тогда она подошла к нему и подняла руки, будто хотела ударить его, как однажды в тот час, когда он оттолкнул ее и София потеряла над собой контроль. Но он успел предупредить удар и схватил ее намного сильнее, чем можно было ожидать от его расслабленного тела.

– Успокойтесь! – воскликнул он.

– Не трогайте меня! – прошипела она, обрызгав его слюной. – Не думайте, что я вам еще и благодарна!

Он ее то ли отпустил, то ли оттолкнул.

– Вы забываетесь, госпожа! – крикнул он, тяжело дыша.

– Вы считаете Теодора слабым и бледным – а сами чем от него отличаетесь? Вы довольствуетесь тем, что стоите в тени, всегда играете только вторые роли и выслуживаетесь перед королем как шлюха, которая ворочается в грязи, оставленной им.

– Но в отличие от вас, которая, кстати, довольствуется той же участью, я достиг цели! – озлобленно ответил он. – А что до вашего пасынка – так я ничего не могу для него сделать. Если хотите, можете хоть самого короля просить, но только не меня.

– В последний раз я видела короля двадцать лет назад! София спрятала руки за спиной, чтобы больше не было соблазна ударить его.

Брат Герин пожал плечами, будто хотел стряхнуть с себя свое живое, бурное поведение.

– Ну, – сказал он с напускным равнодушием, – я мог бы вам посоветовать, как подступиться к нему теперь, когда он снова признал Изамбур своей супругой. Она будет жить при парижском дворе, и я предполагаю, что придворные дамы Бланш побоятся ухаживать за слабоумной. А вы, София?

София вернулась в опустевший дом.

Теодор бежал, и одному Богу было известно, вернется ли он. Катерина, не желая встречаться с матерью, пряталась в своей комнате. Тело Изидоры убрали с дороги, как когда-то тело Ме-лисанды.

София отправилась в кабинет.

«Я не должна это записывать, – думала она. – Я не должна писать ни о сознательном падении Теодора. Ни о смерти Изидоры. Ни о встрече с братом Герином. Мне не должно быть больно. Не должно быть больно.

Я буду бороться, и все пройдет. А пока я должна отличать главное от второстепенного».

Из хроники

Летом 1214 года собралось могущественное войско велъфско-ангевинского альянса. Они поставили себе целью не только добиться того, чтобы трон достался Оттону, а не молодому Го-генштауфену Фридриху, но и навсегда уничтожить монархию Капетингов.

При поддержке папы молодой Фридрих переехал из Италии в Германскую империю, где штурмом взял несколько княжеств. Однако ему не удалось вовремя добраться до союзника Франции. Королю Филиппу пришлось в одиночку давать отпор огромному враждебному превосходству.

Его войско насчитывало 1 200 тяжелых рыцарей и столько же легких рыцарей. Сюда же добавлялись 4 500 пеших воинов. И тем не менее это количество было ничтожным по сравнению с вельфско-ангевинским союзом.

Войска встретились под Бувином, и вначале дела Филиппа обстояли плохо. Крючками копий короля сбросили на землю, где его с трудом удалось защитить, и он попал в смертельную опасность.

Но радость Оттона Вельфа оказалась преждевременной. Он упал с коня, и в этот момент военная удача повернулась лицом к маленькой Франции.

Возможно, это произошло, по словам некоторых набожных душ, из-за того, что король Филипп перед решающим сражением положил конец ссоре с папой и снова признал отвергнутую супругу. Ведь уже много лет ходил слух, что Изамбур – не обычный человек, но избранница Божья и что все годы вдали от короля и придворной жизни она провела в молитве.

Бог был благосклонен к ней. А поскольку король снова признал ее, повсюду стали шептаться, что Бог благосклонен и к нему.

Когда Изамбур вернулась на королевский двор, ей исполнилось тридцать семь лет, но выглядела она как древняя старуха.

Ее лицо, прежде белое и гладкое, сморщилось как высохшее яблоко, волосы поседели и поредели. Ее одели в роскошные одежды, какие ей и не снились в Этампе, но королевский красный наряд не добавил ей достоинства, а лишь подчеркнул, что эта женщина слишком стара, измучена и истощена, чтобы исправить былые ошибки.

Прошло полгода с тех пор, как ее привез рыцарь короля, придворные дамы Бланш обустроили для нее покои, а пажи принесли дорогие блюда. Но, как и раньше, никто не старался помочь королеве привыкнуть к новой среде. Ее в очередной раз переместили, как шахматную фигурку.

Возможно, они догадывались о том, что София знала наверняка: теплый прием и искреннее уважение не принесут плодов.

Прежде розовые щечки и синие глаза могли, по крайней мере, создать впечатление, что в Изамбур теплится искра разума. Теперь же обмануться было невозможно. Ее глаза почти полностью закатились, были видны одни белки, она почти ослепла.

Поэтому никто не удивился, что король долго не решался поприветствовать ее лично. Возможно, он полагал, что сделал достаточно, чтобы заявить о своей доброй воле, и что вскоре запрячет ее в куда более отдаленное место, чем эти покои, куда никто не решался войти.

Но как раз этого, как решила София тем июлем 1214 года, не должно было произойти!

Стыд от того, что Изамбур из-за нелепого рока стала ее единственной тонкой ниточкой, с помощью которой она могла добиться доступа ко двору, уже давно превратился в упрямство. Настойчиво, как в те дни, когда она не желала ничего другого, кроме как возвести безмолвную принцессу на трон, потому что от этого зависела ее собственная удача, она была теперь полна решимости оказать королеве намного больше внимания, чем боязливые слуги, которые кормили и мыли ее.

– Снимите с нее чепец! – решительно приказала она. – В такой день, как сегодня, она должна выделяться среди других женщин!

Женщины смотрели на нее удивленно, а Грета угрюмо.

Уже в первый день, когда София встретила ее, резкая, узкоглазая датчанка показала себя крайне недружелюбно. Решительно и мощно она хотела помешать стремлению Софии прислуживать королеве, доказать таким образом верность королю и наконец приблизиться к Бланш, чтобы снова завоевать ее доверие и отменить изгнание Теодора. Разве теперь король, готовящийся к самой великой битве, не примирился со своим сыном? Разве нельзя было оказать такую же милость и отверженному ученому?

Грету это стремление не волновало.

– Как вы осмеливаетесь приближаться к ней? – озлобленно прошипела она. Ее черные глаза блестели живо, как раньше, и были полны ненависти. – Вам следовало бы сгореть со стыда!

– Стыд не мучает меня так же, как и твое проклятье! – ответила София. – Я – единственная во всей стране, кто понимает Изамбур и умеет с ней обращаться, а кроме того, знает, как следует вести себя при парижском дворе. Если Изамбур желает остаться королевой и не хочет, чтобы ее во второй раз отправили в эту дыру, ей следует слушать меня, а это значит, что и тебе это не помешает.

– Разве не вы придумали ложь, которая уничтожила ее? – упрямствовала Грета. – И разве вы не должны ответить за это?

– За то, что король наконец берет ее обратно, папа простил ему все его прегрешения. Думаешь, кто-то еще помнит, что я тогда говорила? Я ведь всего лишь женщина. Если ты станешь мешать мне, Грета, клянусь, ты больше не увидишь королеву. Потому что на тебе еще висит паутина Этампа, а я обладаю здесь и властью, и влиянием!

Она не стыдилась так нагло лгать. Грета едва могла говорить по-французски, а из-за необычной внешности – прежде черные волосы стали белыми – ее избегали больше, чем саму Из-амбур.

Так что только Софии надлежало решать ее судьбу и бороться за то, чтобы король дал понять, что принял супругу не на короткий срок, а навсегда.

– Ей надо надеть диадему! – приказала она. – И было бы лучше, если бы на ней было голубое одеяние, как на короле. Так народ сразу увидит, что она его жена.

– Вы ведь не выпустите ее на трибуну, чтобы она его там приняла? – прервала ее Грета. Она угрюмо примирилась с тем, что София стала командовать в покоях королевы. Но сегодня, в этот важный день, по мнению Греты, она хотела слишком многого.

– О да, так и будет! – властно повторила София. – Лучшего момента для того, чтобы король прилюдно приветствовал ее, и представить себе невозможно. Я только надеюсь... что она будет хорошо себя вести... что не станет кричать нечеловеческим голосом, испугавшись толпы.

Грета не доверяла ей. Она видела, что жизнь Изамбур в Париже была мягче, теплее и сытнее, чем в Этапме. Но еще меньше, чем Софии, она доверяла злому, мстительному королю и считала, что гораздо лучше, чтобы несчастная женщина вообще не попадалась ему на глаза.

– Королева больше не кричит, она уже двадцать лет не издавала ни единого звука.

– Ну и к лучшему! Значит, будет проще обеспечить ей при дворе место, которого ее уже никто не сможет лишить.

– И это хотите сделать вы? И именно сегодня? – прошипела Грета, с недоверием наблюдая за тем, как София повернула неподвижную Изамбур, проверила, как та выглядит, и поправила вуаль, скрывавшую морщинистое, похудевшее лицо.

– Конечно, сегодня, – сказала София. – Король вернется в Париж. Вы должны делать то, что я скажу, моя королева. Слышите, как снаружи ликует толпа? Народ празднует самый великий день в истории Франции.

Париж был пьяным, взбаламученным и громким, но прежде всего – цветным. Здесь смешались все цвета радуги – букеты, венки, флаги, платья, доспехи. Столица приветствовала победоносного короля, к имени которого с сегодняшнего дня было решено добавить титул Август. Все улицы и площади города заполонил народ. На мосту Неф торговцы отпустили птиц, чтобы те встретили короля. Даже с высоты люди махали Филиппу – с выступов Лувра, который по его велению начали строить на рубеже веков, с башен собора Парижской Богоматери, который вскоре должен был стать самым крупным и красивым собором Франции. Гул толпы заглушал тяжелый звон колоколов. Звонили с каждой церкви, как в то воскресенье, последнее в июле 1214 года, когда король Филипп Капетинг спас Францию от ее врагов и выполнил клятву сделать ее великой.

София ждала рядом с королевой Изамбур и недалеко от дофины Бланш. Та до сих пор не наградила ее ни одним взглядом, но часто со стоном потирала живот. Она была беременна, и весь двор с нетерпением ждал, подарит ли Бог ей здоровое потомство, что будет означать, что она и дофин могут бороться против короля, или она потеряет ребенка, как несколько лет назад потеряла близнецов, доказав, что неповиновение чревато страшной расплатой.

София потихоньку наблюдала за ней со стороны, сожалея, что ее помощь Изамбур все еще не сблизила ее с Бланш. И дело было не в том, что Бланш не желала говорить с ней, – ее вообще сложно было встретить. В первые месяцы беременности она уехала в Пуасси, охотничий замок, в котором когда-то провела свои последние часы несчастная Агнесса. Теперь, после того как король несколько лет назад передал замок своему сыну, он стал убежищем опозоренной Бланш.

Но сегодня был не тот день, когда следовало бороться за примирение с Бланш, поэтому София снова отвернулась, чтобы, как все остальные, ожидать короля.

Гийом Баррский и Матью де Монтгомери, самые отважные рыцари Франции, возглавляли победоносное шествие. К их ногам падали немощные старики, вонючие прокаженные и инвалиды. Ходили слухи, что после славной победы у Бувина король одним своим присутствием исцеляет больных – так почему этого нельзя ожидать также и от его смелых воинов?

Позже рассказывали, что один слепец так близко подобрался к лошади Монтгомери, что подкова угадила ему в голову и лошадь раздавила его на чисто выметенной, посыпанной цветами улице. Тогда несколько молодых девушек прекратили размахивать венками из цветов или доставать из причесок блестящие обручи и пестрые ленты, а вместо этого спустились к Сене, набрали два-три ведра воды и смыли с улицы кровь и белесый мозг погибшего, над которым уже начали собираться черные, жирные мухи.

В некоторых частях города слышались не только радостные, хотя и безумные, непонятные крики, но и читались псалмы. Священники в черных одеяниях пели, следуя примеру Гийо-ма ле Бретона. Любимый трубадур короля во время боя вырвался вперед с библейскими стихами на устах, чем завоевал благосклонность Бога, позволившую немецкому Оттону и английскому Иоанну Безземельному потерпеть сокрушительное поражение. Явным знаком, на чьей стороне находился Всевышний, было то, что имперский орел попал в руки Филиппа. В согласии с заключенным договором, король Франции после боя передал похищенное добро Фридриху II Гогенштауфену, чтобы подтвердить, что тот наконец стал императором и навсегда останется союзником окрепнувшей Франции.

– Смотрите! – взволнованно прошептала одна из дам. – Смотрите! Там впереди! Флаг короля! Он уже близко. Скоро он будет здесь, чтобы приветствовать нас.

София бросила быстрый взгляд на Изамбур, которая стояла совершенно неподвижно, подтверждая слова Греты, утверждавшей, что она больше не кричит нечеловеческим голосом. Может быть, слепота, скрывавшая от нее грозный мир, охраняла ее от необузданных проявлений духа.

Однако София подумала, что было бы неплохо снова посвятить ее в собственный план. Она осторожно взяла руку королевы и мягко пожала ее.

– Изамбур, – сказала она вкрадчиво, как в прежние времена. – Независимо от того, слышите вы меня или нет, знаете, кто я, или нет, – делайте то, что я говорю. Исполняйте мою волю!

Вялая рука не шевелилась. Былой силы, с которой она однажды вцепилась в Софию, не ощущалось, как и никакого протеста. Изамбур никак не подтвердила, что по-прежнему доверяет ей, а Грета продолжала бросать на Софию свирепые взгляды.

Уже можно было различить крики, которые становились все громче. Они возвещали, что король переезжает через Сену. Река текла мирно и тихо, не бушевала, как несколько лет назад, когда осенние наводнения снесли несколько дюжин домов, а их несчастные жители утонули.

Когда София наконец тоже разглядела его, ее сердце бешено забилось. Но нужно было еще подождать, поскольку перед тем, как Филипп Август должен был подойти к ожидавшим его дамам, к нему вышел епископ Сенли, которым был не кто иной, как брат Герин. Он был вторым героем сегодняшнего дня, потому что именно он убедил короля в Бувине дать немедленное сражение, в то время как другие советники отговаривали его. Герину удалось выиграть, отстоять свою правоту, за что он был награжден саном епископа.

Он преклонился перед королем, как делал это обычно. Король тотчас же, в знак благодарности и уважения, велел ему подняться, сам поклонился и поцеловал его кольцо. Прежде, когда взгляд брата Герина бродил по трибуне, София демонстративно не смотрела в его сторону. Теперь она молча проклинала его, завидуя его триумфу, тому, что его жизнь, посвященная королю, принесла свои плоды. Она уже хотела привлечь его внимание, когда увидела, что король отошел от него и стал подниматься к дамам, перепрыгивая через одну ступень, красный и потный от солнца и кричащей толпы. София впервые видела его таким, обычно он выглядел вялым и нездоровым.

Женщины забеспокоились и стали смотреть в сторону Изамбур потихоньку, потому что не позволялось проявлять чувства раньше, чем король примет решение, но и с любопытством, потому что всем не терпелось узнать, что же решит король.

Позади короля появился дофин. Его лицо сияло. Или он стремился тем самым исправить прошлые ошибки, или был настолько глуп и слаб, что принимал триумф отца за свой собственный.

Король нерешительно подошел к Изамбур, будто не был уверен, что направляется к той женщине, к которой нужно. Помнил ли он, как она выглядит? Или ненависть и враждебность давно стерли ее лицо из его памяти? Был ли у него план, как приветствовать ее?

Он кашлянул, его лоб сверкал от пота, улыбка исчезла, хотя тело оставалось разгоряченным и напряженным.

«Достаточно одного слова, – подумала София, – и он снова отправит ее в тюрьму, порвет союз с папой, в котором он после блестящей победы под Бувином больше не нуждается».

Прежде чем король успел произнести хоть слово, София положила руку на затылок Изамбур и опустила ее на землю. Королеве не оставалось ничего иного, кроме как преклонить колени перед Филиппом.

Боже, только бы она не начала кричать, подумала София.

Король нахмурил лоб, его глаза сверкнули, и он завопил:

– Что это вам вздумалось, госпожа?

На короткое мгновение показалось, будто умолкли все звуки. Народ не видел, что произошло на парапете, и начал ликовать, но вокруг королевской четы царила мертвая тишина. У некоторых даже перехватило дыхание. Они решили, что, несмотря на триумфальный день, последует новое фиаско.

Люди начали беспокойно оглядываться. У них было такое выражение лиц, будто они не сомневались, что король отправит ее назад. Даже этот великий день не примирит его с ненавистной супругой.

Брат Герин тоже побледнел, заметив столь неожиданный поворот событий.

Лишь спустя какое-то время он, как и все остальные, заметил, что строгий взгляд короля был обращен не на стоящую на коленях Изамбур, а на Софию. То, что она, вытянув шею, смотрела ему прямо в лицо, вместо того чтобы упасть перед ним на колени, разозлило его гораздо больше, чем вид отверженной, высланной и вновь принятой супруги. На Изамбур он вообще не смотрел и упустил момент снова грубо оттолкнуть ее.

– Да здравствует королева Изамбур! – воскликнула София, встала наконец на колени и с удовольствием услышала, как люди облегченно подхватили ее слова, забыв о страшном мгновении.

– Да здравствует королева Изамбур! – кричали люди на парапете, и их голоса неслись дальше, в толпу.

– Да здравствует Филипп Август! Да здравствует Изамбур!

Ликующие крики смягчили его. Король, лицо которого было по-прежнему красным и потным, не заметил, как София поднялась на ноги, подвела к нему королеву и посмотрела, как народ радостно поднял руки.

Только теперь она заметила, что у короля было новое знамя. Это был древний мотив, он считался всегда личным символом его величества, но его никогда не брали в сражения. Все изменилось после Бувина: Гало фон Монтини, бедный рыцарь, которому пришлось заложить все свое имущество, чтобы купить боевого коня, вышел в бой с золотой лилией на синем фоне. С тех пор этот цветок, который теперь радостно развевался на многочисленных флагах и платках под теплым солнцем, оставался символом французского короля.

Изамбур сидела тихо на своем месте. Ее скрещенные руки лежали на коленях, голова была опущена вниз. Перед ней стоял пустой поднос, с которого она только что ела – мясо ягненка, поджаренное и разрезанное на мелкие кусочки. Она послушно брала их бледными губами, медленно пережевывала и проглатывала. Король Филипп ничего не ел, только пил из своего кубка и недоверчиво наблюдал за тем, чем занята его супруга.

София, которая все еще не могла отойти от Изамбур, увидела, что король наблюдает за ней, будто ненавистная женщина была чужой, безобидной и пустой, седой, морщинистой старухой, которая не могла ни бояться, ни сердиться, ни ненавидеть.

За одним столом с ними сидели немногочисленные доверенные, несколько епископов, в числе которых был и брат Герин, казначей короля и Бартелеми ле Рой, который долгое время был соперником Герина в борьбе за благосклонность короля, но после Бувина отошел на второй план. Бланш и Луи тоже сидели за этим столом, но выглядели смущенно и молчали. Они не принимали участия в разговоре, который все остальные старались поддерживать, чтобы развлечь напряженного короля.

Они долго говорили об Анри Клемане, который давно, в решающий день турнира, был противником Софии. Он погиб в битве под Бувином.

Она не почувствовала торжества, а король не проявил ни малейшего сожаления. Он, не отрываясь, смотрел на Изамбур – угрюмо, со скучающим видом и даже с какой-то досадой.

Может, он думал о том, сколько сил потратил напрасно в этой борьбе против Изамбур. Может, задавал себе вопрос, который мучил Софию уже десятки лет: что сделала Изамбур в первую брачную ночь, что до такой степени напугало его? Чем она вызвала ненависть, которая была жива до сих пор?

Все затаили дыхание, когда он вдруг поднялся и подошел к королеве. София боялась даже смотреть на него. Может ли старая, сморщенная женщина, несмотря на слова Греты, превратиться в орущую, взбесившуюся фурию, как только король к ней прикоснется?

Казалось, король хотел это проверить. Он поднял руку, поднес ее к морщинистому лицу, не прикрытому вуалью. Но его пальцы не коснулись его, он отдернул руку. Он едва заметно содрогнулся, возможно, при мысли, что ему придется снова лечь в постель с этой старухой, возможно, от неприятных воспоминаний, с которыми он не делился ни с кем, кроме Агнессы, а та уже давно покоилась в могиле.

Только когда король отошел от Изамбур на приличное расстояние, его тело расслабилось. Он поспешил покинуть зал, чтобы как можно скорее пойти искать утешения в объятиях своей любовницы Маргариты, между ее мягких бедер.

Однако в заключение он сказал несколько слов, обращаясь не к Изамбур, а ко всему столу:

– Вся Франция думает, что с сегодняшнего дня я снова буду делить ложе с королевой. Знайте, этому не бывать. Но позаботьтесь о том, чтобы это осталось тайной.

Сказав это, он развернулся и ушел прочь.

Брат Герин, казалось, был доволен тем, как прошел праздничный обед. Он едва заметно улыбался.

«Как странно, – подумала София, – что мы снова заодно, как прежде, оба боимся, как бы Изамбур не наделала глупостей и король не оттолкнул ее».