355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлиана Суренова » Слезы на камнях » Текст книги (страница 4)
Слезы на камнях
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 22:38

Текст книги "Слезы на камнях"


Автор книги: Юлиана Суренова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)

Хотя… В какой-то миг в его сердце прокралось сомнение – а правильно ли он поступает? Может быть, он лишь заменяет пусть непонятный, но безопасный покой на приближение к беде, сон о которой, пусть с тех пор, как он привиделся хозяину каравана и миновало целых два года, лишенных даже тени того, о чем предупреждал, но все еще оставался столь четок и свеж в воспоминаниях, что порою казалось: закрой глаза, протяни руку – и коснешься скользкой, волглой кожи снежной змеи.

– Отец? – она взглянула на него, не понимая, почему тот вдруг остановился.

– Все в порядке, милая, – поспешил успокоить ее Атен. – Я… Я просто устал.

Это было правдой. И не важно, что, удаленное от истинной причины как один город от другого, казалось куда более похожим на ложь.

"Нет, нет, – он потер рукой с силой сжатые веки, – этого не случится. Никогда. В караване не осталось ни одной ягодки Меслам, – но это не успокаивало. Ведь, если бог, пусть даже такой ничтожный, как хозяин сновидений, захочет, он добьется своего. – Нет. Малышка просила Шамаша научить ее управлять снами. Она защищена от той угрозы, которую они могут нести в себе, защищена надежно, наверняка, навсегда…

В отличие от бед этого мира…" -Забирайся в повозку, дочка. Я подожду здесь, пока ты не укроешься одеялом. А потом приду пожелать тебе сладких сновидений…

– Я уже выросла из тех заклинаний-оберегов, которые ты пел мне в детстве на ночь.

Он никак не мог понять, действительно ли она хочет быть… казаться старше своих лет, или это своего рода защитная реакция, к которой прибегала наивная душа, готовя себя к предстоящим переменам. Как бы то ни было…

"Пройдет еще совсем немного времени – и она покинет меня, – лезвием острого ножа полоснула душу мысль, – сперва – чтобы перейти в повозку невест, затем – в жилище своего супруга… Она будет чья-то… – на миг его губ тронула улыбка, когда он вспомнил образ, увиденный годы назад – прекрасную длинноволосую невесту, бежавшую навстречу своему счастью, однако затем она угасла: – Но уже не моя, – ему было больно это сознавать, думать о том, что он останется совсем один, чтобы доживать свою жизнь в пустой повозки.

И он сказал:

– Не торопись стать взрослой, дочка. Мне бы очень хотелось, чтобы каждый новый год дарил тебе много больше счастья, чем предыдущий. Однако же, знай: что бы там ни было, ты всегда будешь мечтать вернуться в минувшее, в свою юность. Не ради того, чтобы что-то изменить – а лишь чтоб пережить еще раз. Ибо юность – самое лучшее время из всех, что нам даны судьбой… – видя, что задумавшаяся над его словами девушка вновь начала хмуриться, он поспешил отвести разговор чуть в сторону, на более надежную и безопасную тропу: – Что же до заговоров, то из них не вырастают. Их пела мне твоя мать, когда я возвращался усталым с дозора в метель.

– Мама… – и вновь в ее глаза вошла грусть.

– Прости, дочка, – вздохнув, караванщик качнул головой. – Я сегодня все время говорю что-то не то. Хочу успокоить тебя, а сам…

– Все в порядке, пап, – она взглянула на него с пониманием. – Мне не больно вспоминать о маме, – ее губ коснулась улыбка, – даже наоборот…

– Я вижу: тебе ее не хватает…

– Да, – она кивнула, легко соглашаясь с тем, что не вызывало сомнений.

– Прости меня.

– Но за что?

– За то, что не уберег ее.

– Неужели ты до сих пор винишь себя в ее смерти?

Он лишь чуть наклонил голову, но она поняла и так, подошла к нему, коснулась головой плеча.

– Не надо, пап. Мама бы не хотела, чтобы воспоминания о ней причиняли тебе боль, несли укор. Тем более, когда ты ни в чем не виноват: мама умерла потому, что так ей было суждено.

– Мати… – он не знал, как спросить об этом дочь. За столько лет он так и не смог подобрать слов, набраться смелости. Но теперь, когда об этом зашел разговор…

– Я понимаю, тебе сейчас нужнее мать, чем отец… Ты в том возрасте, когда с женщиной легче найти общий язык и понимание… Может быть…

– Ты считаешь, что мне пора перебираться в повозку невест? – в глазах девушки отразился испуг. Она и сама не раз думала об этом, хотя и гнала все подобные мысли прочь, когда ей меньше всего на свете хотелось покидать свою, родную повозку, где все было с рождения знакомо, наполнено воспоминаниями, и уходить в совершенно чужое жилище, чтобы, словно рабыня, делить его с кем-то чужим. И не важно, что сейчас в повозке невест жила лишь одна засидевшаяся в невестах Сати.

Мати не хотела перемен – и все! Ее губы задрожали, пальцы стиснулись в кулаки, готовясь принять то неизбежное, что, казалось, уже практически прозвучало.

– Нет, милая, – он думал совсем о другом, смотрел в сторону, не в силах бросить и взгляд на дочь, а потому не видя тех чувств, которые, как девушка ни пыталась скрыть, читались в чертах ее лица, – конечно, нет. Еще не пришло время. По закону ты должна будешь сделать это за год до испытания… Если, конечно, не захочешь уйти раньше…

– Нет!

– Милая… Я все думаю… Не совершил ли я ошибки, не лишил ли тебя чего-то очень важного, отказавшись привести в нашу повозку другую жену…

– Если ты хочешь… – страх сменился обидой.

И он почувствовал это, спеша объяснить: – Нет. Я никогда не смогу забыть твою мать. Я очень сильно ее любил, люблю до сих пор… Просто… Я подумал… Если бы я в свое время поступил иначе, переступил через свои чувства, смирился бы с потерей… У тебя была бы мама, которая…

– Мачеха! – она постаралась вложить в это слово всю ненависть к ней – не существующей на свете, нереальной и совершенно чужой.

– Дочка…

– Не надо об этом, папа! – она откинула полог повозки, собираясь забраться внутрь.

– Если все дело во мне, если тебя это заботит лишь из-за меня – тогда не надо ничего изменять. Ты все сделал правильно. Я никогда бы не забыла маму. Я считала бы, что ты предал ее память… И вообще…

– Прошлое уже совершилось, – вздохнув, кивнул Атен, – оно есть и его не изменишь.

– Я знаю, – она вновь повернулась к нему, взяла за руку, – ты очень любишь меня.

Ведь я – твой единственный ребенок, – грустная улыбка чуть коснулась ее губ, чтобы всего лишь мгновение спустя растаять хрупкой снежинкой. – И я тоже очень люблю тебя. Мне бы хотелось, чтобы ты был счастлив, чтобы у тебя был сын, о котором ты мечтаешь…

– Дочка…

– Я знаю, папа, знаю. Я вижу, какими глазами ты смотришь на подрастающих близнецов Лиса и Лины. В них просто написано: "Вот бы и мне таких…" -Я уже стар…

– Совсем нет! Просто… Все дело во мне, да? В том, что… – у нее на глазах выступили слезы. – Прости меня, – она прижалась к нему, уткнувшись мокрым лицом в грудь, – я всегда думала лишь о себе, о том, как мне удобнее, лучше…

Успокойся, милая. Ну, не надо плакать, – караванщик приобнял дочь.

– Это все из-за меня! Из-за того, что я не такая, как все!

Атен не видел ее лица, но совершенно точно знал, что в этот миг ее губы вновь тронула вымученная, полная горечи и боли кривая усмешка.

– Те люди, – грустным, едва слышным голосом продолжала она, – тогда, давно, были правы: снежный ребенок приносит одни несчастья. Даже если сам того не хочет…

– Счастье мое…

– Нет, папа! – вскрикнула она, резко отстранившись от отца. – Не-счастье!

Несчастье – слышишь! – ее полные слез глаза горели нездоровым огнем, лицо покрыла матовая бледность, лишая цвета не только щеки, но и губы. – Если бы не я, если бы меня не было, все было б иначе, совсем по-другому!

– Но…

– Да, папа, это так! Я точно знаю! Если бы не я, мама была б жива! Ведь она умерла потому, что защищала меня, да? Скажи же мне: да?

Атен молчал, опустив голову на грудь. Он слишком хорошо понимал, что нити души Мати так натянуты, так истончены, что отзовутся, ощутив любую даже самую наивную, обращенную во благо неправду, отшатываясь, словно от меча врага. Но правда…

Она так изменчива, так противоречива! Взгляни на нее чуть под другим углом – и вот уже белое становится красным, синим, а то и вообще черным.

– Милая, – взяв дочь за плечи, повернув лицом к себе и глядя прямо в глаза, начал он, – она защищала тебя. И в то же время – не тебя. Она спасала от опасности, от смерти своего ребенка. И себя саму. Себя, потому что в твоих чертах она видела свое отражение, свое счастливое детство. Она видела и мои черты, мою любовь к ней. Ты… В ее глазах ты была олицетворением всего, что было ей дороже жизни. И даже если бы было возможно вернуть время вспять, я уверен, она поступила бы точно так же.

– Но я говорю не об этом! – вскрикнула девушка, что было силы сжимая кулаки. – Если бы вы не оставили меня, если б сделали так, как велели законы каравана…

– Нет! Никогда!

– Но так ведь было бы лучше для всех! Для мамы – она была бы жива! Для тебя – ты так хочешь сына! Вообще для всех – если бы не я, с караваном не случалось бы всех этих бед…

– Дочка, ты ни перед кем не виновата…

– Виновата! – перебила она его, притопнув ногой, готовая настаивать на своем так, словно это был какой-то детский спор, хотя в ее душе, глазах, памяти все выглядело совсем иначе.

– Перед кем? – желая успокоить, он хотел показать ей нелепость всех этих обвинений, но она словно разучилась что-либо видеть, понимать, за исключением того, что питало ее чувство вины.

– Перед тобой!

– Я ни в чем не виню тебя…

– А это не важно! Важно, что я виновата! Я виновата перед Сати с Ри. Из-за меня они не могут пожениться.

– Милая… – это начинало переходить все границы.

– И перед дядей Евсеем я тоже виновата, – не слушая его, продолжала Мати. – Он мог бы придумывать светлые, чудесные сказки, как та, про дракона, а из-за меня пишет эти ужасные легенды… И вообще…!

– Дочка, – Атен пристально смотрел ей в глаза, заглядывая в самую душу. Он начал понимать, что на самом деле творилось с Мати. – Ты сторонишься всех из-за этого?

Ты считаешь, что мы виним тебя во всех наших бедах и несбывшихся желаниях? – та кивнула. Вырвавшиеся на волю слезы, ничем не сдерживаемые, катились по щекам, срываясь с подбородка крохотными снежинками-жемчужинами. – Глупышка! – он прижал ее к груди, успокаивая, делясь своей верой и любовью, как делятся теплом. – Что же ты напридумывала такое? Как тебе только это в голову могло прийти? Все вокруг так любят тебя…

– Любят, – согласилась она, всхлипывая, не успокаиваясь, а, наоборот, переходя от тихого беззвучного смеха к горьким рыданиям. – И поэтому ничего не говорят. Но я…

Я не могу себя не винить, особенно когда все остальные молчат!

– Особенно? Мати… – сперва он хотел сказать: "Ну что еще за ерунда? Опять детские фантазии?" но потом понял, что ничего не добьется этим, скорее, наоборот, сделает лишь хуже, еще сильнее отдалив от себя дочь. – Конечно, ты можешь думать все, что угодно. Это твое право. Только прошу тебя: хотя бы на мгновение взгляни на все другими глазами. Хотя бы моими. Возможно, у меня были бы и другие дети. А, может, и нет. Ведь я прогневал бы богов, убив беззащитного, ни в чем неповинного малыша. Но у меня точно не было бы тебя. У всех нас. А если бы не было тебя, в караван не пришел бы господин Шамаш…

– Он здесь не из-за меня, – она тяжело вздохнула, выдавая потаенные, заветные мечтания – "Ах, если бы это только было так!" – потом поспешно замотала головой, отгоняя от себя все то, что было светлым, словно боясь запачкать мраком овладевшей ее сердцем тоской.

– Но разве не ты привела Его в караван?

– Нет. Если бы не я, он пришел бы сам… И, может быть, тогда бы его дракон не погиб… – она снова заплакала. – Пап, пап, я, наверно, притягиваю беду! Я не хочу этого! Но все само как-то получается!

– Милая… – караванщик не знал, что сказать, как переубедить, переуверить девочку, которая отказывалась не только задуматься над его словами, но даже хотя бы выслушать, услышать их. – Я не верю, что ты источник бед. Хотя бы потому, что со дня твоего рождения наш караван видел куда больше счастья и удачи, чем все смертные земли.

– А если все беды еще только предстоят?

– Но все не может измениться в одночасье.

– Может! Как раз так все и меняется! Ведь верно? – она вновь отстранилась от отца, замерла, глядя ему в лицо, ища в глазах ответ на свой вопрос.

Атен молчал. Он чуть наклонил голову, пряча взгляд. Девочка была права. И в том, что перемены к худшему мгновенны, в то время как возвращение к благу медленно, словно самый долгий переход между городами. И в том, что впереди караван ждало что-то… Что-то, что заставляло мрачнеть его самого, стремясь, предчувствую опасность, избежать встречи с ней. Может быть, у его дочки тот же дар? Может быть, она тоже начинает чувствовать это будущее, но не понимая этого, ищет причины не вовне, а внутри, виня себя во всем том, что еще не случилось, что еще только произойдет?

– Мати… Ты знаешь… Тот дар, что дан мне… Дар предвидения…

Атен уже готов был сложить слова в ту мысль, которая должна была помочь, во всяком случае, он очень на это надеялся, но девушка вновь прервала его, не дослушав:

– Ну, при чем тут ты? Ведь мы говорим обо мне!

– Пойдем-ка, дочка, – он взял ее за руку, повлек за собой.

– Куда ты меня ведешь? – та стала упираться, сперва слабо, а затем, услышав: "К Шамашу" что было сил. – Нет!

– Но почему? – понимая, что не в силах достучатся до разума дочери, он решил воззвать к ее душе, которая просто не могла не услышать слов повелителя небес. – Давай спросим у Него. Шамаш всегда говорит только правду, и…

– Я не могу!

– Ты боишься услышать Его ответ? Не надо! – караванщик не сомневался, каким он будет. Конечно, ведь Шамаш, пусть девочка сейчас этого и не помнит, уже раз ответил на подобный ее вопрос. В тот день, когда люди встреченного в пустыне каравана узнали, что она – снежный ребенок, Мати спросила Его, проклятый она ребенок или нет. И Он ответил… Как же Он ее назвал? "Маленьким чудом, любимицей богов и людей". Какой ответ может быть желаннее, особенно в устах повелителя небес?

– Я не могу идти к нему!

– Почему? – удивился отец. Это было странным, вернее даже не просто странным – невозможным. Еще совсем недавно Мати с утра и до позднего вечера крутилась вокруг бога солнца, не отставая от него ни на шаг, надоедая какими-то вопросами, историями, шутками. И вот вдруг…

– Он не захочет меня видеть.

– Да с чего ты взяла! – нет, он просто не верил своим ушам!

– Я ничего не выдумываю, – она глянула на отца исподлобья, но не с осуждением, а полной боли тоской. – Я виновата перед ним! Это из-за меня Шуллат и Хан ушли, – слезы вновь навернулись на глаза, слова мешались с рыданиями. – А он так привязался к золотому волку…!

– Дочка, священные животные ушли, потому что настало их время. Я понимаю, тебе было очень тяжело расставаться с подругой. Но мы знали, что однажды это случится…

– Нет! Шамаш говорил, что если я привяжусь к Шуши так сильно, что не будет силы, способной порвать эту цель, она не уйдет, она останется со мной! Но волчица ушла!

– Дочка…

– Хватит, пап! – ее губы дрожали, не в силах больше сдерживать рыдания. – Я больше не могу говорить об этом! Неужели ты не видишь!

Он подошел к ней, хотел снова обнять, но она не позволила, отшатнувшись, словно от ледяной статуи.

– Вот что. Иди спать. Уже поздно. Очень поздно. Ночь навеяла эти мысли, и…

– Но когда взойдет солнце они не исчезнут! Они будут со мной, пока я здесь, пока я живу… – несколько мгновений она молчала, закусив губу, затем заговорила вновь, стараясь вложить в голос всю решительность, что была в ее сердце, душе. – Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал.

– Что, дочка?

– Если беда… Если что-то случится снова… Я слабая, я не смогу сама уйти.

Обещай, что тогда ты прогонишь меня в снега.

– Да что ты такое говоришь!

– Ты будешь должен! Ты – хозяин каравана. Твой долг заботиться о безопасности людей, доверивших тебе свои жизни. И если угроза во мне… – не договорив, оставляя ту незавершенность, за которую – последнюю из надежд – еще держалась ее душа, девушка исчезла за пологом повозки, оставив отца стоять в снегу посреди тропы каравана совсем одним – ошарашенным, озадаченным и не на шутку встревоженным.


Глава 4

Какое-то время он бессознательно, во власти скорее привычки, чем какой-то определенной цели медленно шагал по неизменным в своей бесконечности просторам снежной пустыни чуть позади своей повозки, не приближаясь к ней, но и не удаляясь.

Но постепенно беспомощность начала уступать место решимости. То, что совсем недавно было мимолетным образом, потом – расплывчатой мыслью – "А вот хорошо было бы узнать…" – тогда он еще и сам не знал, что, – теперь обрело очертания, стало четким и ясным.

"Я должен знать, что может произойти, какого мгновения мне бояться. Только так я справлюсь с бедой! Я должен и могу. И если я не сделаю этого сейчас – ни за что не прощу в тот миг, когда будет уже поздно".

А доподлинно узнать о грядущем можно лишь спросив бога. Обычный смертный в подобном случае слагает молитву, надеясь, что небожители услышат ее и снизойдут до ответа снежинке на лице земли. Но Атен был хозяином каравана, шедшим тропой повелителя небес. И поэтому, резко повернувшись, он решительно зашагал в сторону повозки бога солнца.

Было уже поздно. Детишки, прибегавшие к Шамашу каждый вечер, чтобы послушать сказки, вернулись к родителям, и небожитель сидел один. Чуть прикрыв глаза он отрешенно смотрел сквозь узкую щелку век на мерцание огня лампы.

– Можно? – коснувшись полога, спросил Атен.

Шамаш едва заметно кивнул.

– Прости, что тревожу Твой покой…

– Все в порядке, – тот, наконец, оторвавшись от немого созерцания огня, перевел взгляд на гостя.

– Я хотел поговорить с тобой о Мати… – осторожно, издалека начал караванщик. – Она беспокоит меня…

– Она тоскует по волчице? Должно быть, очень переживает из-за того, что Шуллат убежала в снега.

– Она винит во всем себя, – вздохнув, хозяин каравана качнул головой. Выходит, на этот раз ему ничего не привиделось. Выходило, что и повелителя небес тревожило происходившее с девочкой.

– Малышка ни в чем не виновата. Никто не виноват. Просто так должно было произойти – и все.

– Но ведь священные звери вернутся…

– Я не знаю. Это зависит только от них.

– Они вернутся, – уж в чем-чем, а в этом караванщик не сомневался. Ведь ничто, даже зов крови, не может заставить верных слуг забыть долг служения своим небесным хозяевам. – Поговори с ней, – попросил он. – Пусть она знает и не винит себя, не грустит о потерянном, когда на самом деле это не навсегда, а всего лишь на время…

– Она не станет меня слушать.

– Но почему? – ему-то казалось, что дочь не идет к богу солнца лишь потому, что боится увидеть упрек в Его глазах.

– Дело не только в том, что она чувствует себя виноватой. Это лишь одна сторона.

Она винит и других.

– За то, что мы не удержали волков, -понимающе кивнул хозяин каравана.-Но, – однако спустя всего лишь миг он напрягся, душа затрепетала, уже предчувствуя слова, которые она была не хотела слышать. – Не может же она, – его голос дрогнул и Атену пришлось сделать над собой усилие, сглотнуть подкативший к горлу комок, прежде чем: – винить в этом Тебя! – было совершенно невероятно даже предполагать нечто подобное. – Ведь Ты – бог!

– Какая разница, кто я! Главное, что я делаю или не делаю, – горькая усмешка скользнула по губам Шамаша. – Попробуй взглянуть на все происходящее глазами девочки. Я приношу ей маленького щенка, поручаю ее заботам кроху, говоря: "Однажды придет день, когда ей захочется уйти. Но если ты будет любить ее всем сердцем, привяжешься к ней всей душой, волчица останется". И она день напролет возится с этим маленьким существом, заботится, словно о своем собственном детеныше, любит сильнее самой себя… Но Шуллат все равно уходит. А я отпускаю волчицу, хотя могу задержать.

– И, все же, поговори с ней. Прошу Тебя!

– Хорошо, – небожитель не стал с ним спорить, хотя и понимал всю бесполезность разговоров. – Сейчас?-он был готов пойти с караванщиком, не откладывая то, что считал вынужденной уступкой, в дальний угол.

– Нет. Утром… Если можно… – добавил Атен, взглянув на своего бога с некоторым смущением. Он выглядел виноватым, глаза просили прощения за настойчивость, говоря: "Не сердись на меня! Я всего лишь простой смертный, которому хочется, чтобы с дорогими его душе и сердцу людьми все было в порядке". – Мати, наверно, уже уснула. Не будем ее будить.

– Мне хотелось бы верить, что сон исцелит ее душу, прогонит тоску, исправив все лучше, чем мог бы я… Иди и ты отдыхать, торговец.

– Я… – тот двинулся к пологу, уже готовый выбраться из повозки, подчиняясь воле бога, но остановился, вспомнив о том, зачем приходил. Нет, он не мог уйти, не сейчас. И, потом, что такое один вопрос? Всего – то несколько мгновений. Повелитель небес не рассердится на него из-за такого пустяка.

– Я хотел спросить… – вновь заговорил он, сперва робко, неуверенно, затем все решительнее и тверже. – Спросить о будущем Мати. У меня недоброе предчувствие. Я боюсь, что с ней может случиться что-то плохое.

Шамаш не сразу ответил. Какое-то время он молча глядел в сторону, всматривался в полумрак повозки, затем повернулся к торговцу. В его взгляде не было осуждения, лишь затаенная боль понимания, сколь сильным бывает это желание узнать грядущее и как жестоко судьба мстит тому, кто оказывается не способен с ним совладать.

– Атсинен, – он называл своих спутников по имени лишь тогда, когда хотел подчеркнуть важность того, что собирался сказать, и потому всякий раз это заставляло собеседника вздрогнуть, насторожиться, целиком уходя во внимание, – не спрашивай о том, что, узнав, страстно захочешь забыть.

– Неужели судьба моей дочери так ужасна…

– Нет. Совсем нет. И тебе это известно не хуже меня, – он заглянул ему в глаза и караванщику в какой-то миг показалось, что Шамаш знает его тайну – то видение, которое, явившись торговцу несколько лет назад, накануне дня рождения дочери, стало звездой, на свет которой он так стремился.

"Чему я удивляюсь? – мелькнуло в голове у хозяина каравана. – Ведь богу ведомо о судьбах людей все, в то время как мы лишь предчувствуем, надеясь и боясь ошибиться".

Но если так. Если ее будущее действительно будет столь прекрасно… Стоило ли ему и дальше продолжать эти расспросы, рискуя прогневать богов, вынуждая их в отместку заметить добрую судьбу злой?

Однако… Любопытство оказалось сильнее голоса разума. Ему хотелось, чтобы не только один миг будущего Мати, открывшийся ему, был радостным, но и все грядущее, вся дорога к нему. А для этого караванщику было просто необходимо очистить тропу от всех преград и бед.

– Шамаш, я не прошу рассказать мне обо всем, но… Мне очень важно, просто необходимо знать, от чего беречь дочку, чего бояться…

Бог солнца взглянул на него с непониманием:

– Почему ты спрашиваешь об этом меня? Разве тебе самому не дан дар предвидения?

– Это совсем не то. Я вижу лишь обрывки – маленькие эпизодики, никак не связанные друг с другом. И, потом, это зрение расплывчатое, надежда, мечта, страстное желание заставляют видеть одно лишь добро, затемняя все остальное сомнением. К тому же в душе живет страх, что свершится не лучшая, а лишь худшая часть предугаданного…

– Знание грядущего – не награда, а кара, – качнув головой, тихо проговорил небожитель. – Мне казалось, что тебе-то это должно быть понятно.

– Только если впереди ждет беда. Если ж счастье – предчувствие только растягивает светлый миг предвкушения на года, позволяя насладиться им сполна.

– Это не так.

– Что – не так? – не поняв, переспросил караванщик.

– Тот, для кого не существует мрака, не увидит и свет. Кого хранят от всех на свете бед, не узнает счастья, даже если оно заполнит собой весь мир.

– Ты говоришь загадками, так, словно что-то скрываешь от меня.

– Возможно.

– Конечно, в мироздании множество такого, что смертному не положено знать…

– Дело в другом. Я хочу, чтобы ты понял все сам. Ведь подсказка, не осмысленная разумом услышавшего ее, не облегчит путь, скорее, наоборот, все еще сильнее запутает.

– Я лишь простой караванщик и…

– Торговец, – прервал его Шамаш, – я не отвечу на тот вопрос, который ты собираешься мне задать, даже если ты спросишь.

– Ты не хочешь… – он опустил голову на грудь. Что же, ему ничего не оставалось, как смириться. Да и кто он такой, чтобы просить, тем более требовать от бога ответа?

– Нет, – качнул головой небожитель. Его глаза, храня спокойствие, смотрели на торговца, ожидая от собеседника не подчинения, а понимания. – Я просто не знаю ответа.

– Не знаешь? – караванщик резко вскинул голову. Это было невозможным! Но, с другой стороны, разве мог он хотя бы на миг усомниться в правдивости Его слов? А потом, когда первый всплеск удивления прошел, чувства немного улеглись, он начал понимать…

"А ведь действительно. Моя дочка еще не достигла совершеннолетия, не прошла испытания. У нее еще нет судьбы, нет четко определенной дороги, подобной тропе каравана, лишь бесконечность просторов снежной пустыни. С ней может произойти все, что угодно, а может не случится совсем ничего! И пока Мати не пройдет испытание, никто, даже величайший из богов не может сказать, каким будет ее будущее, ведь сейчас у нее множество грядущих и, в то же время, нет ни одного.

– Прости, – плечи караванщика опустились, голова склонилась на грудь. – Я все понял. То, о чем я хотел попросить, действительно невозможно… Но…Но может быть… Может быть, Ты скажешь мне хотя бы с какой стороны ждать приближения беды?

– Ты не поймешь, – вздохнув, качнул головой Шамаш.

– Но, великий бог, мне ведь и не нужно понимать! Мне достаточно просто знать, верить: все будет именно так и никак иначе!

– Как, торговец? – Шамаш с грустью взглянул на него, не скрывая, что разговор утомил его сильнее всей дороги и совершенных по пути чудес.

– Не важно… – почувствовав это столь же явственно, как и близость желанной цели, караванщик заторопился, боясь, что все остановится за миг до заветного слова.

– Как раз это важно. Важнее всего. Нет ничего хуже и губительнее неправильно понятого предсказания. Лучше пусть его вовсе не будет, чем…

– Господин! – не выдержав, взмолился хозяин каравана. – Не мучай меня! Особенно теперь, когда я знаю, что ответ на мою мольбу существует! Прости, я всего лишь слабый человек, которому хочется быть или хотя бы казаться сильнее. Не ради себя – ради своего ребенка!

– Будь по-твоему, – видя, что спутник все равно не отступит, сдался Шамаш. – Только, прошу, не ищи в сказанном, того, чего там нет. Не додумывай сам.

Постарайся принять все таким, какое оно есть. Как образ, что ты видишь в своем предвидении, не более того.

– Конечно! Я запомню каждое сказанное Тобой слово и не добавлю к нему ничего от себя…

– Постарайся. От этого очень многое может зависеть.

– Да! Не сомневайся во мне! Я не подведу Тебя, оправдаю доверие…

– Ничто, внушающее страх Тебе, не будет ей опасно, – он говорил медленно, словно позволяя летописцам госпожи Нинтинугге в точности записать каждое сказанное слово в летопись подземного мира.

Атен вздохнул с нескрываемым облегчением. Услышанное им было даже больше того, что он ждал, на что надеяться.

"Какое облегчение знать, что ничего из того, что пугает меня, не сбудется! " И, все же… Внутри себя, каким-то неведомым чувством, может быть – самим даром предвидения караванщик понимал: это только первая часть пророчества. Будет и вторая. И совсем не столь добрая.

Он ждал ее, пусть без былого отчаяния, но с долей сомнения: "Что же тогда ей угрожает?" и страха: "А вдруг…" Прошло лишь одно мгновение, но оно показалось тому, кого боги не наградили терпением, целой вечностью. И лишь когда она подошла к концу бог солнца продолжал:

– У ней один лишь только враг.

С ним справиться она лишь властна.

Ну, что ж… Караванщик вздохнул. Все оказалось даже лучше, чем то, на что он надеялся. Единственный враг, справиться с которым малышка сможет и сама…

Должно быть, что-то незначительное, несущественное…

Атен одобрительно кивнул. Это было хорошее предсказание, доброе от начала до конца. А раз так…

Раз так, караванщик мог не беспокоиться. Во всяком случае, до тех пор, пока не появится нечто, что напугает Мати больше, чем его самого… А тогда, если нечто подобное случится – все, что ему будет нужно, это прислушаться к дочери. Она сама найдет путь.

Все просто.

И раз так…

Атен двинулся к пологу. Вместе с покоем пришла усталость.

– Я, пожалуй, пойду, – пряча зевок в ладонь, проговорил он.

– Спокойной ночи, – Шамаш вновь повернулся к огню, от которого он оторвал взгляд лишь когда полог, упавший за спиной торговца, покинул последний трепет движения.

Он мог скрывать правду от других, но к чему было таить ее и от себя? Шамаш не просто боялся, он знал, что пророчество не способно уберечь от ошибок, скорее, наоборот, наплодит множество новым. Так было всегда, так будет и на этот раз. Но в то же время он не мог и промолчать, когда, в сущности, сам подтолкнул торговца к этому разговору, зная, что очень скоро ему потребуется помощь хозяин каравана.

Этот разговор… Шамаш закрыл глаза, с силой сжав губы в тонкие бледные нити.

Даже та его часть, что была легчайшей, далась ему с трудом. А ведь это было только начало…

Он не видел движения за пологом повозки. Оно было столь робким и затаенным, что его было невозможно ощутить. Но это было не важно, когда он точно знал, что не один.

– Иди сюда, малыш, – позвал он девушку. Та подчинилась, забралась в повозку, не скрывая своего смущения, когда ей-то казалось, что она ступала беззвучно, дышала в себя, даже думала без слов, в общем, делала все так, как учила ее волчица и никто не должен был ее заметить.

Она села возле самого полога, обхватив руками колени, притянув из к груди, сжимаясь в маленький комочек.

– Я… Я не хотела подслушивать, – Мати покраснела, зная, что говорит неправду, но ничего не могла с собой поделать, – просто оказалась рядом. Это… вышло случайно.

– Может быть, так и лучше.

– Если ты не сердишься на меня…

– Я не могу на тебя сердится. Ты же знаешь.

– Тогда – хорошо. Я боялась…

– Малыш, – он осуждающе взглянул на нее. – Чувство вины – это нечто среднее между болезнью и защитной реакцией. Ничего нет, но мы убеждаем себя, что есть.

– Ты тоже?

– Да.

– Но почему? Ведь это глупо!

– Разве все наши поступки продиктованы разумом?

– Нет… Я имела в виду… – она даже растерялась. – Ну… ты не такой, как я, как мы все… И поэтому… Ну… – ей было трудно объяснить, и, все же, она пыталась: – Ты не должен чувствовать себя виноватым, потому что ты – бог, а небожитель никогда ни в чем не виноват. Даже Нергал. Потому что… Ну, потому что вина – она лишь для человека.

– Что ж, – он не сводил с нее взгляда черных глаз, в глубине которых сверкнули огоньки доброй, теплой улыбки, – выходит, я больше человек, чем бог.

– Да? – пусть улыбка коснулась губ девушки лишь на мгновение, но ведь не все сразу, правда? Хорошо было уже и то, что Мати позволила себе немного расслабиться, и хотя ее тело продолжало быть зажатым, скованным, словно покрывшись льдом, в глазах зажегся огонь, который, как казалось еще совсем недавно, ушел из них навсегда. Она заговорила о другом:-Отец так обо мне беспокоится…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю