Текст книги "Слезы на камнях"

Автор книги: Юлиана Суренова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

– Но других…

– А что тебе за дело до других? Живи одним днем, одним поколением, как учит тебя твоя вера – вот и все дела… И, потом, у твоего обожаемого бога солнца есть возможность изменить все это.

– Ты обещал, что не вызовешь Его на бой…

– Хватит, женщина! – поморщившись, остановил ее взмахом руки Нергал. – Мне уже начинает надоедать твое глупое упрямство! Как будто нет другого способа решить дело подобного рода, кроме как в бою… Давай бросим кости, – повернувшись к богу солнца, предложил вдруг он.

– Что? – Шамаш удивленно поднял на него взгляд.

– Все предельно просто: выпадет черное – Керха твоя. Я уйду. И забуду о ней навсегда. А выпадет белое… Что же…

– Я не верю в слепую судьбу и не поставлю даже одну единственную жизнь, не то что будущее целого города на камень.

– Не веришь в то, что выиграешь? – усмехнулся бог Погибели.

– Керха не мой город и не твой. Пусть так и будет… Мне пора возвращаться, – отложив в сторону кочергу, Шамаш поднялся с каменного стула.

– Не мой и не твой, говоришь? – Нергал задумался. – Мне нравится, как это звучит…

Ты хочешь сказать, что готов обойти его своей заботой, если я не стану заносить сюда зло? Интересная мысль… Я почти готов согласиться с этим… Вот только, – он развел руками, – ты не сможешь исполнить этот уговор. Потому что уже дал слово другим. Ты ведь все-таки решил провести этот странный обряд, рожденный за гранью мироздания?

– Они просили…

– Они просили тебя вернуть тепло небесам, – прервал его Губитель. – Согреть землю, даря ей грядущее жизни, не смерти. Однако ты, как я погляжу, не особенно торопишься исполнять эту просьбу.

– Это невозможно… – видя, что бог солнца молчит, нервно сжав руки, заговорила горожанка, словно стремясь оправдать повелителя справедливости в глазах владыки погибели… или, может быть, своих собственных глазах.

Нергал ни взглядом, ни словом не выразил своего недовольства тем, что смертная решила вмешаться в их разговор, вставая совсем не на ту сторону, произнося совсем не те слова, которые он от нее ждал. Однако он не дал ей договорить фразы:

– Возможно. Для него – возможно все. Или, вернее сказать – все, чего он хочет.

Надо просто захотеть, верно? А если так, в чем дело, Шамаш? Скажи. Не мне – мне-то, собственно, в нынешнем мире даже лучше. А вот ей, этой смертной, одной из тех, кто почитает тебя от рождения и после смерти больше, чем других небожителей.

Какой бы ни была правда, тебе нечего бояться, что в тебе разочаруются другие – ведь она никому ничего не расскажет. Удобный свидетель, я уже говорил. А слова…

Нужно же их отрепетировать. Посмотреть на реакцию. Прежде чем говорить тем, чье мнение тебе дорого. А ведь рано или поздно тебе придется это сделать.

– Истина одна. Что бы мы ни думали о ней. И от того, будет ли она произнесена вслух или нет, ничего не изменится.

– Говори, Шамаш. Я задал вопрос.

– Ты ведь сам хочешь получить ответ, верно? И тебе не важно, что почувствует эта женщина.

– Да.

– Я мог бы растопить снега. Мог бы согреть весь этот мир. Он не столь уж велик – остров в бушующем море. Но никогда не сделаю этого. Потому что у него нет будущего за исключением того, что зарождается в снежной пустыне.

– Загадка на загадке. Скажи прямо – ты не хочешь делать этого, потому что иначе твои горячо любимые маги будут никому не нужны.

– Господин Шамаш, – смертная впервые назвала его так, тем самым, наконец, признав власть повелителя небес над своей душой, – если это действительно так… Если, обретя спасение, наши потомки забудут о тех, кому обязаны выживанием своих предков, если они отвернут свой лик от хранителей тепла, если так, пусть уж лучше их вообще не будет, чем быть такими! – ее голос дрожал, в глазах стояли слезы, но не от мысли, что, возможно, сейчас она произносит приговор своим собственным правнукам, а от того кошмара, который вдруг открылся ее взору: нет ничего ужаснее неправедной жизни, полной неугодными небожителям поступками.

Нерожденный не знает горя, умирающий в праведности – страха, ведь его ждут прекрасные сады благих душ и сладкие снежные сны. Но все это – и горе, и страх, и горечь невосполнимых потерь, и разочарование перед ликом мечты, которая не сбудется никогда – окружает того, кто, рожденный и живущий в преступлении, проживает лишь одну жизнь, совсем крохотную рядом с вечностью мироздания.

– Ну конечно, – криво усмехнулся Нергал, – легко отказываться за других. А если бы это была твоя судьба, твоя жизнь? Что если бы мы дали тебе перерождение как раз тогда, на грани перемен?

– Я сказала бы то же, повелитель Погибели, – в этом странном, не понятном ей разговоре, она – не разумом, душой – избрала сторону одного из богов и теперь была готова стоять на ней до конца, – то же и куда быстрее, – продолжала она, не сводя с собеседника твердого, решительного взгляда глаз, которые вдруг вспыхнули тем огнем, что, свойственный юности, обычно к старости угасает, лишаясь сил страстей, – ведь решать за себя – легче, чем за других.

– Разве? – тот не верил в ее искренность. Возможно, старуха действительно так думала, во власти какого-то мимолетного чувства, но тем самым она лишь обманывала себя.

– Спроси любого. И ты получишь тот же ответ! – а затем она перевела взгляд на бога солнца: – Спроси, господин Шамаш!

– Нет, смертная, – прервал ее Нергал. – Никого он спрашивать не будет, – его лицо помрачнело, наполнившись какой– то далекой, задумчивой грустью. – Потому что и так знает, что ему скажут… А еще потому, что дело не в магах, а в нем самом.

– Нет! – в глаза женщины волной ужаса вошло внезапное подозрение, заставившее побледнеть ее губы.

– Что? О чем ты подумала? Говори, не стесняйся. Кажется, мы сделали все, чтобы сейчас, в этом разговоре ты чувствовала себя равной, не боясь говорить то, что думаешь, не беспокоясь о том, кто твои собеседники. Ну?

– А даже если так… Даже если все дело в Ней, пусть так…

– В ней – это в ком? В Айе, что ли? – Нергал рассмеялся. – Ну, право же, вы, смертные, не перестаете меня удивлять! Ладно, вы, конечно, можете не знать, что она менее всего стремится к власти над вашей землей. Людской мир ей и нужен-то исключительно постольку, поскольку по нему странствует Шамаш. Ее стихия, ее дом – луна. Так было всегда и это ничто не изменит. Или ты думаешь, в ином случае она бы пряталась от вас? Нет, когда стремишься властвовать, хочешь, чтобы тебе поклонялись, идешь к своим будущим рабам, а не бежишь от них в снега, где кроме бродяг-караванщиков да таких же, как они, безумных разбойников и нет ничего…

Хотя… – он задумался. И улыбка исчезла с его губ. – Может, ты и права… Ведь властвуют не только над живым, но и над мертвым… И, потом, она всегда считала эту землю разлучницей… Так что не удивительно, если захочет положить ей конец…

Но даже если и так, это ничего не меняет. Во всяком случае, в нашем разговоре. В отличие от людей, Айя Шамашу безразлична.

– Этого не может быть! – вскричала старуха.

– Но это так, – остудил ее пыл Нергал. – Ведь верно, Шамаш? – он повернулся к повелителю небес, понимая, что смертная если кому и поверит, то богу истины, а не отцу обмана. – На чьей стороне ты будешь, если Айя захочет уничтожить род людской?

– Тех, кому будет нужна моя помощь, – он, стоявший до этого мига на месте, не видя для себя возможности уйти посреди разговора, теперь решительно двинулся к двери, открыл ее…

– Я хочу, чтобы ты знал, Шамаш, – остановил его на пороге голос бога погибели, – Намтар уже приготовил камни жребия. Я сам видел. Если камни не бросим мы сейчас, это сделают смертные. А у них куда меньше шансов выбрать лучшую долю.

– Но это будет их выбор и их судьба.

– Значит, пусть решают сами? К добру или злу? К счастью или беде? Как угодно – но сами? – Губитель кивнул, так, словно ждал от собеседника чего-то подобного. – Я скажу тебе кое-что… Что мне не следовало бы говорить, потому что для меня все твои недостатки – подарок судьбы. Глупо идти к черте, когда можешь все изменить на безопасном удалении от нее. Зачем тратить силы, бросать вызов судьбе, вырывая жертву смерти из рук вестников, когда можно, не доводя все до крайностей, ограничится маленьким безобидным чудом? Оп – и готово!

Не отходя от порога, бог солнца повернулся к собеседнику:

– Зачем ты меня хотел видеть на самом деле? Ведь все, сказанное тобой – лишь слова, не более.

– Да, верно, – Нергал сощурился, поджав на миг губы. – У меня была причина…

Которая заставляла меня вежливо с тобой говорить, вместо того, чтобы пронзить кинжалом. Очень важная для меня причина. Важнее нашей с тобой вражды, этого города, да и вообще всей земли. Вот. Передай от меня привет своей маленькой спутнице. И этот скромный подарок, – он легкой тенью в мгновение ока перенесся к богу солнца, чтобы протянуть ему тонкий серебряный браслет, резные пластинки которой были покрыты причудливыми рисунками, выложенными переливавшимися всеми цветами радуги драгоценными камнями.

– Ты решил заставить ее вспомнить о том, что лучше забыть навсегда?

– Не думай, Шамаш, я меньше всего хотел, чтобы она мучилась от воспоминаний. Но теперь это не важно. Она уже все знает. Лалю удалось обмануть нас тогда и сохранить свободу. Он в этом мире, Шамаш. И накапливает силы, таясь в тени. Не знаю, что он там замышляет… Но он нашел путь в ее сон и все ей рассказал.

Шамаш помрачнел. Взгляд, брошенный им на Нергала, был черен и холоден.

– Надеюсь, она поймет, – чуть слышно проговорил он.

– Почему ты спас ее и позволил мне помочь тебе в этом?

– Почему я скрыл от нее правду… -его мало волновали события, оставшиеся далеко в прошлом. Тем более, в прошлом не этого мира, а края сновидений. В рожденном грезой она разберется. Но вот в голосе обиды… Он слишком хорошо помнил, как чувствительна была душа малышки к любой недомолвке, которую она воспринимала не иначе, как самый жестокий из обманов.

– Люди быстро взрослеют. И она уже должна была вырасти из детских обид… Шамаш, передай ей браслет. Пусть она носит его на левой ноге. Он… Он будет хранить ее от тех сил зла, что подвластны мне. И даже действуя не по моей воле, а из собственной прихоти, они не смогут причинить ей зло. Нигде и никогда. Ты знаешь, я обещал… – Нергал объяснял… Или даже скорее оправдывался, полагая, что бог солнца медлит потому, что не доверяет своему врагу. – Загляни в мою душу, если сомневаешься… – он был готов открыть ее. Собственно, ему нечего было скрывать: когда речь заходила о малышке, он не позволял себе ни тени не то что обмана, но даже недомолвки.

Шамаш несколько мгновений пристально смотрел на него. А затем взял из рук Нергала подарок.

– Я передам. Прощай, – и он исчез во мраке ночной улицы.

– До встречи… – прошептал в полутьме комнаты Губитель. Тени и отблески огня скользили по его лицу, однако же, не придавая ему зловещий вид. Нергал казался скорее чем-то расстроен. – Жаль, – сорвалось вздохом у него с губ, – но когда мы встретимся в следующий раз, мы встретимся врагами, ведущими бой…

– Если тебе не хочется этого…

– Я бог Погибели, смертная! – резко повернувшись к ней, воскликнул Нергал. Его голос был грозен, а вид властен. Чувствовалось – еще мгновение, один неверно сделанный шаг, случайно оброненное слово и вся хранившаяся в его душе ярость выплеснется наружу.

Однако, даже если он хотел поставить на место забывшуюся женщину, а не просто играл в могущественного повелителя стихий, у него ничего не вышло.

– Знаю, – спокойно произнесла та, чуть наклонив голову. – Не пугай меня, не надо.

После того, что произошло, что я услышала, тебя не испугалась бы даже маленькая девочка, не то что старуха, которой все равно больше не жить, и которой теперь есть что вспоминать, о чем думать долгими снежными ночами во владениях луны. Я больше не боюсь тебя, повелитель страха.И правильно, что никто не видел тебя таким…

– Ты не боялась меня и раньше. Иначе бы не осмелилась даже стоять рядом со мной, не то что говорить. Что же до увиденного тобой… Ты разочаровалась во мне – я не столь жесток, как должен быть. Но, поверь мне, нынешний вечер – очень редкое исключение из правил, когда мне не хотелось быть таким, какой я всегда, каким меня привыкли видеть другие. Потому что у меня была другая цель… Придет полночь. Зажгутся черные звезды, выползут из своих нор мои слуги – призраки и демоны – и упаси ваш род встать на моем пути – не пощажу… Но ты говори, говори со мной, будь искренна и смела – я этого хочу… Ответь: а в Шамаше ты не разочаровалась?

– Нет! – как она могла? Наоборот – до сей поры в ней не было особенной веры в бога солнца. Если она и почитала Его – то по обычаю, вместе со всеми, чтобы не выделяться. Теперь же ее душа, признав в Нем своего господина, трепетала при одной лишь мысли о повелителе небес, одном воспоминании, растекавшимся блаженным теплом по сердцу.

– Но ведь он говорил со мной – своим врагом, врагом своих друзей, тем, кто чуть было не убил его.

– Ты тоже говорил с Ним!

– Я! Я – злодей. Мне все можно. Бить ножом в спину. Издеваться над беззащитными.

Губить невинных. А он – не может даже солгать.

– Господин Шамаш и не скрывал, что ты Ему неприятен. Он видит в Тебе врага.

– Что же он не вызвал меня на бой?

– Зачем? Он ведь уже раз победил тебя в этих стенах.

– Не напоминай мне об этом, если хочешь пережить эту ночь! – процедил Нергал сквозь крепко стиснутые зубы. Его глаза вспыхнули алым пламенем злости.

– Ты сам велел мне быть искренней, – спокойно напомнила ему старуха. Ее губ коснулась усталая улыбка. Умереть в такую ночь – это было бы прекрасно! Тогда время не успело бы стереть ничего из памяти и она б перенеслась в самый прекрасный и волшебный сон из всех возможных.

– Да. И, все же, я не советовал бы тебе злоупотреблять моей благосклонностью. Я – тот, кто привык во всем потакать своим желаниям, не заботясь о том, чтобы эти желания соответствовали данному слову.

– Спасибо, бог погибели.

– За что? – тот удивленно вскинул брови, сразу растеряв запал ярости.

– За совет.

Нергал рассмеялся:

– Да. Мне нравится твоя смелость. И поэтому я прощаю тебе дерзость… И знаешь что? Я готов предложить тебе просто так то, что другие покупают долгими годами верной службы. Хочешь стать бессмертной?

– Ты предлагаешь той, которую ждет вечность сна, бессмертие?

– Да. Сон – не для души. Он – для того, что остается от плоти. Подумай и о другой части себя. Ведь после того, что произошло этой ночью, моя женушка Кигаль вряд ли откроет для тебя врата в сад благих душ.

– Но… – по ее лицу скользнул если не страх, то его тень – сомнение. – Я ведь не совершила ничего плохого…

– Ты привела Шамаша навстречу с его врагом. Если бы сегодня я хотел его убить, мне бы это удалось. Или ты не считаешь это преступлением? Смертная, то, что хорошо заканчивается, не обязательно и начиналось так же хорошо.

– Но… – она сжалась, на глаза набежали слезы, в которых пока еще было больше удивления, чем боли.

– Это несправедливо? Да. Но Кигаль никогда не была богиней справедливости. Это – путь Шамаша. А Шамаш, в свою очередь, не вмешивается в дела сестры. Край смерти – не его владения. Так что, – он развел руками. Затем, выдержав паузу в несколько мгновений, продолжал: – Но я не хочу, чтоб ты страдала из-за меня.

Поверь – витать призраком над земным миром, преодолевая за один миг путь в тысячу дней, встречая утро в одном городе, а ночь – в другом, не так уж и плохо.

Может быть, даже интереснее, чем все время сидеть пленником в одном-единственном однообразном в своей неизменности саду. Я так думаю, будь твой обожаемый Шамаш простым смертным, он выбрал бы для себя именно такую долю.

– Я… – душа горожанки рвалась на части. Она не знала, что сказать. Страх толкал ее из стороны в сторону. – Я… Мне нужно подумать…

– Что ж, думай. Но лишь до рассвета. С последней тенью тьмы я уйду – с твоей душей или без нее – и уже не вернусь в этот город до тех пор, пока не умрет последний из тех, кто уже рожден. Все должно забыться. Поколение, помнившее о произошедшем здесь, должно уйти, сменившись тем, для которого все рассказы о прошлом будут только легендой, не былью…

Глава 12

Оставив позади дом, который, казалось, умирал вместе со своей хозяйкой, походя скорее на склеп, чем на жилище, Шамаш вышел на проулок – узкий и такой черный, что не обладавший способностью видеть в темноте мог бы пройти по ней лишь на ощупь, держась рукой за стену и осторожно вымеряя каждый шаг.

А тут еще дождь… Начавшись внезапно, он лил как из ведра. Вода словно перелившись через край переполненных ею небесных сводов, нескончаемым потоком летела вниз, наполняя воздух влажной прохладой. Поспешно смыв пыль и грязь с мостовых, она разлилась стеклянными лужами и тотчас запрыгала по ним, разбивая на мелкие осколки.

Ливень разогнал по домам людей, которых, знавших о приближении великого события и ожидавших его прихода под открытым небом, не смогла заставить разойтись ночь.

Еще совсем недавно заполненная толпами народа площадь опустела. Она стала похожа на залу в замке великанов, которую тысячи духов-невидимок спешат отмыть, готовя к возвращению после долгого отсутствия хозяев.

Шамаш остановился, запрокинул голову, подставляя лицо под капли дождя. Ему всегда нравился дождь. В нем было столько силы и, вместе с тем – слабости, радость свободы и текшая по щекам потоками слез грусть. Дождь был тем единственным, что вбирал в себя все стихии, соединяя их, перемешивая – воздух и огонь, воду и твердь. А, главное, он всегда был искренен, никогда не таил своих чувств – ярость была яростью, а ласка лаской. И спешил поделиться ими с другими, теми, кого застал в пути, даря покой забытья уставшим и гром пробуждения заснувшим…

"Где ты был! – он не заметил, как богиня врачевания подошла к нему, очнувшись от своих мыслей лишь когда в голове прозвучал ее мысленный голос – взволнованно-резкий, полный одновременно радости и недовольства. – Я всюду тебя искала! Лика уже родила!" "Я знаю", – его безмятежно-спокойный взгляд остановился на лице Нинти.

"Ты должен был быть с ней рядом!" "Нет, – качнул головой Шамаш. – Я не повитуха, чтобы принимать роды".

"Да! Как я могла забыть! – недовольство перелилось в с трудом сдерживаемое возмущение. – Ведь вы, мужчины – и боги, и люди, и звери, – все одинаковые! Во всяком случае, в этом – стремлении в такое мгновение оставить женщину одну, словно только она во всем виновата, и должна одна за все расплачиваться!" "Ты забываешься: это не мой ребенок".

"Не твой? – она не сразу поняла, что тот имел в виду, когда же до нее дошло – нервно рассмеялась. – Я и не говорила, что ты его отец! – однако уже через мгновение она посерьезнела. – Однако ты – его бог покровитель! Который должен стоять рядом с малышом в миг рождения, чтобы вдохнуть в него первый глоток воздуха!" "Я не его покровитель".

Сперва лицо богини побледнело, в глазах осколком льда застыл ужас, но уже через мгновение мороз сменился пламенем ярости:

"Ты ведь дал слово!"

"Провести обряд".

"Разве это не одно и то же?" "Нет", – он чуть наклонил голову, глядя на собеседницу из-под густых бровей, как той показалось – с вызовом. В какой-то миг Нинти даже испугалась, что вот сейчас повелитель небес повернется и уйдет прочь из города.

"Прости, я, наверно, не правильно поняла… – она уже стала извиняться, хотя и еще не понимала, в чем ее вина.– Но ты собирался дать ему имя, и я подумала…" "Я не знаю с точностью до подробности, как все произойдет здесь и сейчас. Но если все пойдет по плану – мне не придется давать малышу имя, я лишь помогу ему встретиться с ним".

"Найти…" "Это не совсем поиск. Скорее встреча двух сущностей – плоти и силы".

"Я не понимаю!" "Видишь ли… Этот обряд… Он не связывает обетами и обязательствами. Он лишь позволяет обрести в настоящем, что суждено наделенному даром, среди множества путей тот единственный, который открыт именно ему".

"Я все равно не понимаю… Нет, Шамаш, не надо, не пытайся объяснить! Мне легче разобраться в том,что я вижу, а не слышу. Конечно, это странно для богини, но слова и образы для меня не одинаково ясны и отчетливы. Пойдем. Так или иначе, нам пора, верно?" "Да".

Они стали подниматься по холму вверх. Превращенная дождем в вязкую жижу земля мешала идти, все, даже мокрые камни, скользили под ногами. Но те, кому ничего не стояло подняться в воздух, меняя земные пути на пусть призрачные, невидимые глазу, однако в этот миг куда более надежные небесные, не торопились шагнуть на них. Со стороны это могло показаться упрямством. Или забывчивостью. Никто, кроме них самих не знал, что это было на самом деле. А они в этот миг не задумывались над причинами своих поступков. Им было все равно. Важным было не это – совсем другое.

"Дождь, – когда молчание стало в тягость, прошептала Нинти, – странно…" "Что – странно?" "Его не было так долго… В оазисах он – редкость. И вот вдруг…" "Пусть идет. В нем нет ничего плохого".

"Да. Если люди с ним и связывают какие приметы, то только хорошие. Дождь – очиститель. То, что происходит под его потоками – свято. И, все же… Я предпочла бы, чтобы нынешний день ничем не отличался от вчерашнего".

"Почему?" "Не знаю. Есть во всем этом что-то… От слез плакальщиц… Ладно, Шамаш, – она уже спешила закончить тот разговор, который сама начала, – не будем об этом. А то еще призовем беду на головы людей".

"Как скажешь", – пожал плечами бог солнца.

В молчании они поднялись на вершину, вошли в храм.

Там их ждали Хранитель и жрец.

– Господин Шамаш, госпожа Нинтинугга, – Бур склонился перед небожителями в низком поклоне.

– Все в порядке?

– Да, господин, – прошептал он, с трудом справившись с вдруг накатившей на него нервной дрожью. – Хвала небожителям – у меня родился сын! – удивительно, но действительно ему было все равно, наделен ли новорожденный даром или нет – главным было, что в семье появился продолжатель рода. Для древней знатной семьи, хранившей память о сотнях поколениях предков, к которой принадлежал Бур, сейчас это было куда важнее всего остального… Хотя, конечно, знать, что твоему ребенку суждено стать Хранителем и не думать об этом, невозможно.

– Как его мать?

– С ней все хорошо, господин. Она так счастлива… Господин, – он сам перебил себя, меняя одну мысль на другую, – тот обряд, о котором она говорила с Тобой…

Могу ли я тоже присутствовать на нем? Я понимаю, что лишен дара, и… – он умолк, заметив поспешный кивок бога солнца.

Шамаш не видел никакого смысла в уговорах, на которые был готов пуститься жрец, когда то, о чем он просил, было не просто правом, но долгом отца.

– Я тоже хотел бы быть там… – бросив быстрый взгляд на друга, произнес Ларс.

Шамаш вновь кивнул.

– И я, – наконец, решилась попросить Нинти. Она понимала, что, вообще-то, ей, богине врачевания, не место на обряде наречения. Ни к чему лезть не в свое дело.

Но ей было так любопытно, что она просто не смогла побороть в себе это чувство.

Тем более, что повелитель небес не возражал.

Шамаш сказал бы "нет" лишь в том случае, если бы хозяева города собрали для обряда всех жителей оазиса, превращая тайное в представление для народа. А так – так даже было лучше. Новое всегда требует свидетелей.

– Скоро полночь, – проговорил он, – пора.

– В полночь? – все переглянулись. В глаза Нинти вошло удивление. – Это чужое время, – она хотела сказать – враждебное, время Губителя, но не стала, видя, что горожане и так испуганы. Они надеялись, что у них еще будет время подготовить себя к тому, свидетелями чего им предстояло стать. А тут… Все происходило настолько быстро, что мужчины растерялись.

– Начавшееся в полночь получит завершение на рассвете… – задумчиво проговорил Шамаш, а затем кивнул. – Да, все должно произойти именно так…

Однако затем он, вспомнив, что мать новорожденной – не колдунья, которой нужно лишь совсем немного времени, чтобы восстановить свои силы, а простая смертная, вновь погрузился в раздумья.

– Жрец, – спустя несколько мгновений тишины он повернулся к Буру, – где сейчас твоя жена?

– Здесь, рядом, – поспешно ответил тот, а затем продолжал,объясняя: – Она в дальней, жилой части храма. Если хочешь, я позову ее…

– Нет, – качнул головой бог солнца, – будет лучше, если я пойду к ней. Но сперва не сочти за труд, спроси жену, готова ли она поговорить со мной сейчас… И вот еще что, – он остановил Бура, который уже бросился выполнять приказ бога солнца, – если она спит – не буди. Просто вернись и скажи об этом.

– Но обряд…

– Ничего страшного не случится, если мы отложим его до следующей полночи.

– Я…– Бур взглянул на него настороженно, с долей испуга. Ему мысль о том, чтобы отсрочить самое важное в жизни его ребенка, самое важное для всего города, а, может быть, кто знает, и всего рода людского события, совсем не казалась чем-то безобидным. Напротив, он мгновенно испугался даже самой возможности отсрочки, когда любое промедление представлялось ему шагом к потере – не дня, а всего будущего. – Я все сделаю, – склонив голову в поклоне, не столько в знак почтения, сколько стремясь спрятать глаза, проговорил он. Однако думал он в этот миг совсем не о том, о чем говорил ему повелитель небес.

Бур собирался поговорить с женой. Его мучили, раздирая на части, сомнения… Он был уверен, что та разделит его решимость провести обряд как можно быстрее. И, все же, боялся, что Лика может оказаться слишком слаба для этого. Тем более, что никто, кроме бога солнца не знал, сколь долог может быть этот путь, сколько шагов им придется преодолеть до рассвета.

– Я пойду с ним, – решительно проговорила Нинти. – Так, на всякий случай… Все– таки, я богиня врачевания.

Шамаш кивнул. Он хотел сам взглянуть на роженицу, убедиться, что с ней все в порядке. Но, с другой стороны, женщине это было сподручнее. К тому же, решил он, горожанке будет спокойнее рядом с покровительницей оазиса.

– Господин… – оставшись один на один с богом солнца, начал Хранитель, но тотчас умолк.

– Ты о чем-то хотел спросить меня? – повернулся к нему Шамаш. – Давай. Сейчас, пока мы ждем – самое время для вопросов.

– Я… Господин, спрашивают ради ответа. А я не знаю, нужен ли он мне. Прости, повелитель моей души, наверное, я говорю ерунду, но мне кажется, что некоторые вещи лучше не знать. Так спокойнее.

Бог солнца кивнул:

– Верно, – он огляделся вокруг. – Прошло всего три года, а город изменился так, словно минула вечность…

– Да. Я старался.

– И, в то же время, он остался прежним, – Шамаш наклонил голову в знак одобрения.

– Сначала я хотел сделать все, чтобы от старого не сохранилось и следа, чтобы ничто не напоминало о минувшем. Но потом… – поджав губы, Ларс замолчал, задумавшись над чем-то своем, но всего на мгновение, а затем продолжал: – Я решил, что не в праве этого делать. Ведь минувшие сто лет – не вся история города. И нельзя, поддавшись мгновенному чувству, уничтожить все, что создавалось тысячелетиями…

– Все так… Последние годы были спокойными?

– Да, господин. Полны забот, но большей частью приятных, – он улыбнулся. – Это были хорошие годы. Да славятся боги, пославшие их нам. Да будут Они так же милостивы и в будущем… – произнес он обычные в подобном случае слова благодарности, и лишь умолкнув, смущенный, втянул голову в плечи: привычные слова, сказанные в присутствии небожителя, приобрели особенное, совершенно иное значение. Словно он не просто выражал почтение и признательность, но просил. И еще – упрекал за то, что подобная благосклонность скорее исключение, чем правило: боги жестоки, жизнь сурова и на мгновение счастья приходятся долгие года горя. – Прости, я не хотел… – сглотнув подкативший к горлу комок, пробормотал он.

Шамаш, брови которого были нахмурены, губы напряженно сжаты, а руки скрещены перед грудью, кивнул, показывая, что понимает и принимает извинения. А затем, как могло показаться – с долей поспешности – повернулся в ту сторону, с которой до его слуха донесся звук шагов.

В залу медленно вошли Нинти и Бур, ведя под руки болезненно – бледную Лику, выглядевшую такой слабой, что, казалось, не поддерживай ее спутники, она б упала.

Шамаш, осуждающе взглянув на богиню врачевания, двинулся к ним навстречу:

– Зачем ты встала?

– Господин, я… – голос горожанки был тих, но глаза горели таким огнем, что остудить их жар не смогли бы никакие слова, ни лютый мороз, ни все снега пустыни.

– Я готова к обряду! Я смогу! Ты видишь: я иду. У меня хватит сил…

Несколько мгновений Шамаш смотрел на нее, затем качнул головой:

– Будет лучше подождать до завтра.

Та тотчас вскинулась, испуганно вскрикнула:

– Нет! – завтра! сколько всего могло случиться за целый день! – Прости меня, господин, я не имела права идти против Твоей воли, – однако, ни в ее голосе, ни в глазах, не было и тени вины, – но я не могу иначе: мой сын сейчас – самое главное для меня. Он – весь мой мир, мой бог. Прости, – вновь проговорила она, увидев, как побледнел, услышав эти слова, муж, готовый зашикать на жену, говорившую богохульства.

Взглянув на горожанку, Шамаш тяжело вздохнул. Он был хмур. Но совсем не потому, что слова женщины разозлили его. Бога солнца беспокоило нечто совсем другое.

Лике не следовало вставать. И уж тем более идти куда-то. Прежде ей следовало набраться сил. Времени достаточно. Зачем спешить? Однако, видя, что спорить с горожанкой сейчас, все равно, что кричать на ветер, он, наконец, кивнул.

– Хорошо.

– Спасибо, господин! – едва услышав это, она расплылась в благодарной улыбке.

Лицо разгладилось, полнясь покоем и счастьем.

– Хранитель, жрец, – продолжал тем временем он, обращаясь к мужчинам, – подготовьте носилки…

– Нет! – остановил его вскрик Лики.

– Ты снова споришь, женщина? – он взглянул на нее с укором.

– Да! – она готова была стоять на своем, даже если тем самым лишала себя вечности.

– Да!-повторила она с еще большим жаром. Оттолкнув Бура и Нинти, Лика пошла к Шамашу, подобно туче, надвигавшейся на солнце. В ее голосе был вызов: – Я не могу позволить, чтобы что-то пошло не так, ибо тогда я лишусь своего ребенка!

– А так ты лишишь его матери! – ее упрямство начинало злить Шамаша. И особенно потому, что его собственный разум, знавший грядущее, понимал: горожанка абсолютно права. Но душа, сердце отвергали эту правоту. И следуя голосу чувств, не рассудка, он продолжал: – Подумай! Подумай о том, что можешь умереть!

Она всхлипнула, унимая готовые хлынуть из глаз слезы, тяжело вздохнула, однако даже не опустила глаз, продолжая глядеть на бога солнца решительно и твердо:

– Но мой сын будет жить! Он станет таким, каким ему суждено быть, каким он нужен городу, миру, Тебе! – казалось, Лика уже смирилась с мыслью о собственной смерти, словно такой была ее судьба, словно все давно произошло: она уже мертва и задержалась среди живущих лишь потому, что должна была закончить дело своей жизни.