Текст книги "Слезы на камнях"

Автор книги: Юлиана Суренова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

– Прости, господин! – вскричал он.

– Поднимись, – Шамаш шевельнулся, собираясь встать, чтобы подойти к горожанину, но видя, что к тому уже подступили с двух сторон Лигрен и Евсей, остановился, оставаясь сидеть на камне, поджав одну ногу, а вторую вытянув вперед.

– Прости! – когда караванщики подняли мага, он повис у них на руках, стремясь хотя бы встать на колени, выражая не просто почтение, но полное подчинение, смиренное покорство. – Не меня – город! Я же готов принять любую кару, которую Ты только…

– Ты ни в чем не виноват, – прервал его голос бога солнца.

Эти слова стали столь неожиданными для горожанина, что тот даже не сразу их понял, решил, что ослышался, ведь это не могло быть правдой…

– Но мы совершали неугодный Тебе обряд…

– Вы лишь исполняли то, чего от вас требовали. Что же до обряда… – Шамаш умолк на мгновение, закрыл глаза, отдыхая. – Не было убийства, не было стремления купить ценой чужой жизни что-то для себя.

– Мы продлевали жизнь города…

Укоризненный взгляд Шамаша заставил замолчать человека, который в душе уже дрожал от одной мысли о том, что дерзнул перебивать бога, спорить с Ним.

Повелитель небес качнул головой. Однако ничего говорить не стал, считая, что сказанного вполне достаточно. Что же до того, верить или сомневаться, успокоиться или продолжать винить себя во всем грехах мира – это было дело горожанина. В конце концов, что сделано то сделано.

– Но если Ты… – когда тишина начала становиться в тягость, решился заговорить жрец. – Если Ты не винишь нас… Если мы не преступники в Твоих глазах… Почему Ты не хочешь задержаться в нашем городе хотя бы на одно мгновение, один день, войти в священный храм, почтить нас Своим присутствием, освятить…

– Я устал, горожанин, – глаза Шамаша мерцали нездоровым блеском, веки покраснели.

– Последние дни выдались неспокойными. А минувшая ночь – особенно.

– Но где отдыхать, если не в городе!…

– Служитель, – осуждающе взглянул на него Лигрен. Губы лекаря были поджаты, брови сведены. Он видел – с Шамашем что-то не так. В какое-то мгновение ему даже показалось, что на серых потрескавшихся губах бога солнца – вернее, человеческого тела, в котором Тот путешествовал по земному миру – запеклись капельки крови.

А стоило Лигрену задуматься, как глаза подозрительно сощурились. Если хотя бы часть увиденного ими была правдой… Если дракон действительно почему-то… Не важно, почему… Если он напал на бога солнца… Его когти могли серьезно поранить телесную оболочку, и…

Лекарь уже собирался подойти к повелителю небес, узнать…

Но, в отличие от караванщика, горожанин словно ничего не замечал.

– Я не спорю! Разве осмелюсь я возражать Тебе, повелитель! Просто… Господин, Ты ведь не откажешь нам в милости оказать Тебе гостеприимство!

– Господин, – остановил друга Шед, – прости Твоего слугу! Он не имел права так говорить с Тобой! Кто мы такие, чтобы советовать небожителю, что делать, куда идти… – и, все же, что бы там он ни говорил, в его речи сквозила горечь.

Хранителю было страшно больно, мучительно тяжело, обидно… Ведь его лишали, возможно, самого счастливого времени в жизни смертного, о котором тот мог бы вспоминать все вечности сна и подземного мира – мига, рядом с богом.

Шамаш качнул головой:

– Мне жаль, но караван не может дольше оставаться в вашем городе. Ему пришла пора вернуться в снега пустыни.

– А Ты… – они все же продолжали надеяться.

– Моя дорога – путь этого каравана.

– Но…

Им хотелось, чтобы бог солнца успокоил их, сказал… они сами не знали, что именно – что-нибудь.

Однако господин Шамаш молчал, толи не замечая метания их душ, толи не считая нужным что-либо говорить. Что же до смертных, то те из низ, кто осмелился заглянуть в этот миг в Его глаза, увидел в них лишь усталость… Но при этом горожане искали и находили еще и безразличие, холодность, отрешенность. И души, стремившиеся к повелителю небес, натыкались на преграду, отделявшую Его от них, бились о нее, страдали, вынужденные отступить.

– Может быть… – вновь начали они, умоляя.

– Хватит, – не выдержав, прервал горожан Атен. – Довольно!

– Конечно, – они опустили головы, смиряясь. – Как угодно господину Шамашу… – глаза горожан поблекли, лишившись света. Они чувствовали себя потерянными, оставленными в одиночестве в бесконечности снежной пустыни. – Но можем мы хотя бы побыть здесь, с Тобой, до тех пор, пока караван не подойдет?

– Это ваш город, – прозвучало в ответ.

Горожане совсем сникли. "Ваш" город, сказал повелитель небес, не Его…

Если бы самоубийство не считалось тягчайшим грехом, являя собой не что иное, как вмешательство в планы небожителей, они бы сами, наверное, уже давно лишили себя жизней, лишь бы не ждать того мгновения, когда из уст бога прозвучит приговор.

Приговор, куда более страшный, чем смерть. Ведь, возможно, каждый из них по отдельности и не был ни в чем виноват, но все вместе они чувствовали себя преступниками. Заглядывая в глаза друг другу они видели свои отражения, на которых ясно и отчетливо различалась печать вины, и ее нельзя было смыть ни водой, ни кровью, ни даже огнем.

– Шамаш… – Атен не спускал взгляда со своего повелителя, с каждым новым мигом все сильнее и сильнее за Него беспокоясь.

Небожитель сидел, устремив взгляд задумчивых глаз на устроившегося у его ног золотого волка, и, казалось, не замечал более ничего и никого вокруг себя.

Караванщик не припоминал случая, когда бы повелитель небес был столь отрешен и безразличен, слаб, словно Его оставляли последние силы.

– Если караван готов отправиться в путь и ничто не удерживает его в городе…

– Да, конечно, я велю… – Атен сорвался было с места, готовый броситься назад, ведь без его приказа ни одна повозка не тронется с места. Но Шамаш остановил его:

– Подожди… – начавший засыпать у ног своего господина волк вскинулся от звука его голоса, огляделся вокруг настороженным взглядом цепких глаз, ища источник опасности или даже беды. Но видя, что хозяин спокоен, слыша его ровный голос, вновь опустил голову на лапы. – Караван ведь не за этими деревьями…

– Мы… – Атен переглянулся со своими спутниками.

Конечно, они были готовы бежать что было силы весь путь, отделявший эту поляну, находившуюся возле самой границы оазиса, от стен города, где стоял караван. Но вот только смогут ли они сделать это? Все трое были уже далеко не молоды…

– Мы можем послать к каравану воина… – едва слышным сдерживаемым шепотом осторожно заговорил со спутниками бога солнца Хранитель.

Караванщики взглянули на него словно на маленького ребенка. Нет, они понимали – горожанин хотел как лучше. Более того – лучше для торговцев, не себя. Ведь бог солнца в городе лишь до тех пор, пока в нем караван. И, все же, маг должен был понимать: никто не станет исполнять приказ, принесенный чужаком.

Атен качнул головой, затем повернулся к подошедшему к нему почти вплотную брату:

– Ты самый молодой…

– Но мне хотелось бы остаться здесь. Ведь я летописец…

– Все, что должно было произойти, уже случилось.

– Да, – чуть наклонил голову, соглашаясь с хозяином каравана, Евсей, – но только что произошло? И, главное, почему? У меня осталось так много вопросов…

– Ты можешь задать их и потом.

– Нет. Не смогу. Едва мы покинем пределы города, все останется позади. И оборачиваться назад…

– Разве летописец только этим и не занимается?

– Но…

Шамаш несколько мгновений задумчиво смотрел на своих спутников, не прислушиваясь к их спору, не выражая ни тени недовольства их промедлением, словно просто раздумывая о чем-то своем. Затем, закусив губу, он прищурился, отыскал остроносую мордочку серой мышки, высунувшуюся из норы, прорытой у корней поваленного дерева, и чуть заметно повел рукой, вытягивая зверька наружу.

Поток света, вырвавшийся из ладони бога солнца, заставил всех – и горожан, и караванщиков замолчать, целиком уйдя во внимание, с зачарованным восторгом глядя на происходившее прямо на их глазах чудесное превращение.

Охваченная пламенем, которое питало, вместо того, чтобы сжигать, мышка начала увеличиваться, изменяя по мере роста свои очертания. И, все же, несмотря на то, что люди видели каждый миг превращения, это не уменьшило оцепеняющего поражения того мгновения, когда вместо крошечной зверюшки на землю встал мускулистый олень-рогач.

– Торговец…

Атен мотнул головой, сбрасывая с себя цепкие нити-паутинки оцепенения.

– Да? – он поспешно повернулся к повелителю своей души, ожидая Его приказаний.

– Возьми, – Шамаш протягивал ему уздечку, сделанную из чистейшего золота, без единого кусочка кожи. Золотыми были не только удила, которые караванщики всегда делали из металла, впрочем, разумеется, не столь благородного, но и поводья.

Пластинки последних соединялись между собой каким-то неведомым караванщику образом в нечто напоминаемое скорее даже не цепь, а чешуйчатую змеиную шкуру, точно также перетекая одна в другую с просто поразительной мягкостью и подвижностью.

Евсей и Лигрен какое-то время смотрели на то, как хозяин каравана, с долей опаски поглядывая на чудесное и, при этом, во всяком случае, внешне, если забыть о превращении, совершенно обычное животное, надевал на голову оленя уздечку, затем, одновременно, подумав об одном и том же, наклонили головы в одобрительном кивке. Олень был один. И предназначался для Атена. Значит, бог солнца не был против того, чтобы другие караванщики остались пока рядом с Ним.

– Я быстро, – набросив на спину зверя свой плащ, Атен, кряхтя, забрался на него верхом, – я мигом…

– Не торопись, – проговорил Шамаша.

– Но поспешай, – тихо, полушепотом добавил Евсей, подойдя к брату.

– Не сомневайся… – бросив быстрый взгляд на бога солнца, он, вновь повернувшись к помощнику, наклонился к нему: – Вы тут пока… смотрите, чтобы все было в порядке.

– Все, что должно было случиться, уже произошло, – повторил летописец слова хозяина каравана, однако при этом в его глазах не было ни тени веселья, взгляд был насторожен и печален.

– Не беспокойся, – к ним подошел Лигрен, – мы сделаем все, что в наших силах…

– Да,конечно, – у караванщика не было времени на долгие разговоры. Сжав бока оленя ногами, он натянул повод, вынуждая животное сдвинуться с места. – Будьте внимательны!– крикнул он уже от деревьев.

Проводив Атена взглядом, Шамаш повернулся к горожанам и тотчас недовольно качнул головой.

Воспользовавшись тем, что караванщики перестали удерживать Хранителя на ногах, тот опустился на колени перед богом солнца и замер, склонив голову на грудь. Его губы беззвучно шевелились, повторяя слова молитвы – не защитного заговора-заклинания, а песни восхваления. Рядом с ним неподвижной коленопреклоненной тенью застыл жрец, в то время как все остальные служители распростерлись на земле, по которой ступали ноги небожителя, не смея даже взглянуть на повелителя небес, не то что заговорить с Ним. Их душах было достаточно уже того, что они были столь близко от своего господина.

– Встаньте! – его голос звучал негромким шепотом ветра. Но горожане услышали бы, наверно, даже язык мысли, когда целиком ушли в слух, боясь пропустить любое знамение воли бога. И подчинились, выполняя быстрее приказа, отданного раскатом грома. Однако, даже стоя на ногах, они продолжали прятать лица, не отрываясь, глядя вниз, словно считая себя недостойными видеть ничего кроме голой тверди.

– Шамаш… – воспользовавшись их молчанием, заговорил Лигрен.

– Да, лекарь?

– Я просто хотел спросить… Может быть, что-нибудь нужно?

– Не сейчас.

Лигрен умолк, не смея настаивать.

– Шамаш, – затем пришла очередь Евсея, которому не терпелось поскорее узнать, что же произошло. – Дракон, который прилетал сюда, твой священный зверь…

– Мой друг, – поправил его Шамаш.

– Да, конечно. Это был тот самый дракон, который принес Тебя в снега пустыни?

Которого видела Мати?

– Да.

– Значит, он выжил…

– Его исцелила Айя.

– Ты… Ты говорил с… Ней? – летописец затаил дыхание.

Грустная усмешка коснулась губ его собеседника:

– Ты знаешь лучше меня, что это невозможно.

– То, что происходило в этом городе… – Евсея просто переполняли вопросы, на которые ему просто было необходимо получить ответ прежде, чем события минующей ночи окутаются предположениями, возможно, столь же далекими от истины, как небо от земли.

Летописцу хотелось, чтобы его легенды были именно отражениями произошедших событий в зеркале мира, а не всего лишь еще одной сказкой в цепочке тех, которые он в тихие часы дороги по снегам пустыни придумывал для детей каравана. – Куда дракон уносил людей этого города?

– В один из ледяных дворцов Айи.

– А почему?

– Караванщик, мне известно лишь то, что сказал дракон. Таково было желание Айи.

Крылатый странник же считал невозможным отказывать спасшей его.

– Но чем мы разгневали повелительницу снежной пустыни! – не выдержав, вскричал Шед.

Конечно, гнев богини луны не был столь страшен, как ярость господина Шамаша. И если выбирать врага, то уж лучше Ее…

Среди смертных не родился еще тот, кто был бы совершенно безгрешен. Нет старика, который мог бы уверенно сказать, что за свою жизнь не прогневил ни одного небожителя. И не был наказан за это – на самом деле или в мыслях, сомнениях. Да и что такое полная болезней и страхов старость, если не наказание?

У недовольного своей судьбой господин Намтар отнимает все, что тот имеет. На бахвалившегося своей смелостью госпожа Айя насылает нескончаемые кошмары.

Совершившего преступление, за которое не было наказания при жизни, ждут ужасные подземные пещеры повелительницы смерти.

Бог солнца – самый милосердный среди небожителей и, все же, Его наказание не менее сурово. Оно тяжкой ношей ложится на душу, помноженное стократно чувством вины и осознанием того, что прогневавшего господина Шамаша не пощадят и другие небожители, за исключением разве что Губителя…

Впрочем, выбравшему сторону Врага тоже не позавидуешь. Его легко разозлить, оправдаться же невозможно. Горе тому, кто осмелится хоть слово молвить поперек Его воли. И не будет ему в этот миг утешением, что никто другой из небожителей не станет карать их за преступления, ведь и спасения ждать не от кого, ибо все отворачиваются от перешедшего за грань, чтобы вечно жить… вернее – вечно умирать, влача призрачное существование среди демонов и теней.

Но чем жители города могли прогневать богиню снегов, в пределы владений Которой никогда не заходили? Может быть – именно этим? Тем, что не служили Ей, не преклонялись перед Ней, избирая себе в покровители других небожителей? Но разве в остальных городах испокон веков было не так же?

– Шамаш, они ведь только горожане, и… – Евсей пожал плечами. Он не знал, зачем заговорил, что заставило его встать на сторону чужаков, ища им оправдание. – За что госпожа Айя так сурова с ними?

Какое-то время Шамаш молчал, раздумывая над словами караванщика, потом тихо произнес:

– Мне не ведомо, что двигало ею. Спросить же у нее я не могу.

– Да, конечно, конечно, – поспешно проговорил летописец. Он понимал – есть вещи, о которых не следовало бы напоминать. Даже небожителю. Особенно Ему. – И все же…

– Евсея мучило любопытство. Он не спускал горевшего пламенем взгляда с бога солнца. – Как Ты думаешь?

– Я могу ошибаться, торговец, – качнул головой небожитель. Ему совсем не хотелось отвечать. Но ведь вопрос уже был задан и он не мог просто промолчать. Прикусив губу, Шамаш вздохнул, глянул на горожан, все также стоявших недвижимыми тенями, на караванщиков, которые все ушли во внимание, ожидая ответа. – Мне кажется, – медленно начал он, – то, что происходило, было не наказанием.

– Три года жертвоприношений! – полным боли вздохом сорвался с губ жреца стон. – Что же тогда для Нее наказание? Неужели Она так жестока, что…

– Не знаю, – Шамаш заговорил прежде чем мысленные вопросы успели сложиться в слова. – И мне не хотелось бы обсуждать поступки Айи.

– Прости нас, господин! – испуганно прошептал жрец. Меньше всего на свете он хотел испытывать терпение бога солнца. – Прости неразумных! Мы… мы спрашиваем не из любопытства! Мы пытаемся понять… -неуверенно продолжал Гешт. – Чтобы знать, как умилостивить богиню, как вести себя в будущем, что делать, чтобы… ну, чтобы Она простила нас…

– Не предпринимайте ничего. Порою поступки лишь усугубляют ситуацию, вместо того, чтобы разрешать ее.

Горожане виновато втянули головы в плечи. Да, они знали, что это так, возможно, даже лучше, чем кто бы то ни было другой из смертных. Ведь они уже совершили эту ошибку, которая, пусть не в реальности, но, во всяком случае, в их глазах, чуть было не обернулось концом мира.

– Что же до дракона, – продолжал Шамаш, – он больше не потревожит ваш покой.

– Спасибо, господин! – Шед был безгранично благодарен богу солнца за эти слова, принесшие облегчение. И не важно, что, в сущности, это был еще не покой, так, временное затишье. Ведь дракон прилетал в город не по собственной воле.

– Я не могу обещать, что в вашем городе больше никогда ничего не произойдет, – видя его сомнения, проговорил Шамаш, – но не думаю, что вам стоит опасаться Айи.

– И вообще, если бы богиня снегов хотела наказать город, Она сделала бы это иначе, – проговорил Лигрен.

– Как, например? – в глазах Евсея зажегся интерес, в то время, как в его голове вместе с легендой уже начала складываться сказка. А сказка должна была отличаться от яви, но, в то же время, не далеко уходить от правды в своем предчувствии истины.

– Заморозила б город.

– А как же магическая сила…

– Что сила человека, даже Хранителя, рядом с могуществом богини? А еще Она могла бы погрузить всех в сон… – задумчиво продолжал Лигрен. – Вечный сон…

– Лекарь, – Шамаш смотрел на него с укором. – Зачем доливать огненную воду в костер чужих страхов, который и так полыхает ярче луны? Этим людям ведь придется жить со всем этим.

"Ничего с ними не произойдет", – проворчал волк у ног бога солнца. Он был недоволен тем, что дети огня надоедают повелителю небес вопросами, вместо того, чтобы дать ему отдохнуть.

"Ты знаешь?" – Шамаш повернулся к нему, коснулся рукой рыжей пушистой головы.

"О планах госпожи Айи – нет, – подняв морду, он взглянул на бога солнца с задумчивой грустью. – Она… Она не такая, как ты. Ей по душе тайны, секреты, заговоры… " "Я уже слышал это… Но почему тогда ты так уверен?" "Ну… Богиня снегов любит причудливые судьбы, хитросплетения сна. А тут все уже ясно… И, потом, я не чувствую больше духа Ее присутствия в окрестных землях. А если Она ушла, то уже не вернется".

"Жаль, что я не смог с ней поговорить…"

"О том, что здесь происходило?" "Нет. В конце концов, это не мое дело… – он прикрыл глаза, отдыхая. – Единственный, кто меня беспокоит…" "Мати? Ты волнуешься за нее? – Хан слишком долго был рядом с богом солнца, чтобы научиться Его понимать. – Не надо, хозяин, госпожа Айя всегда относилась к ней по особенному. Я уверен – богиня меньше всего хотела причинить ей вред. Она не думала, что Мати испугается дракона. Может быть, Она просто собиралась встретиться с ней, поговорить… Не знаю…" "С ней что-то происходит…" "Не беспокойся, хозяин, это нормально. Она просто взрослеет и… Взрослеет…

Однако, если ты хочешь, я поговорю с Ней. Но потом. Позже. Когда караван покинет город. И когда тебе станет лучше. Когда твои раны заживут".

"Это так заметно?" "Что ты ранен? Да. Я ведь все-таки зверь и чую дух крови".

"Ладно. Раз ты считаешь, что малышке ничего не угрожает…" "Конечно, нет!" "И вот еще. Будешь говорить с ней, скажи – я не хотел нарушать ее планов. Просто…

Так получилось… И я прошу у нее прощения…" "Хозяин, право же, это лишнее! Она так сильно тебя любит…!" Шамаш кивнул, а затем повернулся к горожанам, чуть заметно улыбнулся, наконец увидев их глаза, не затылки. Однако это была не смелость, скорее наоборот – страх, когда они ждали решения своей судьбы.

– Господин…

– Живите в мире со своей душой, не ища вины и не ожидая наказания, – наконец, решив, что пришло время для прямого ответа на так и не заданный вопрос, проговорил Шамаш.

– Ты… Ты не гневаешься на нас?

– Нет, – и, все же, караванщики, которые в отличие от горожан, хотя бы немного понимали Его, почувствовали в голосе небожителя какое-то отрешенное безразличие.

Или, может быть, это была усталость. Столь сильная, что Он не мог ни о чем думать, ища лишь тишины и покоя.

Лигрен недовольно качнул головой. Он знал, как ранимо людское тело, даже если оно – всего лишь телесная оболочка для небожителя. Душа лекаря трепетала, сердце сжималось, ему хотелось… он считал себя обязанным сделать хоть что-то… Но что он мог? Ведь смертный не властен над волей богов. Все, что ему оставалось – ждать, когда к поляне подойдет караван. И поэтому… – "Поторопись, Атен, поторопись!" – мысленно повторял он вновь и вновь, вглядываясь в просветы между деревьями.