Текст книги "Любовь - только слово"
Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)
Глава 10
Я снова доезжаю до перекрестка и встраиваюсь в длинную вереницу автомобилей, движущихся в сторону интерната.
В машинах сидят взрослые и дети, большие и маленькие, мальчики и девочки. Машины запыленные, едут издалека, об этом можно судить по номерным знакам. Вена, Цюрих, Брюссель, Париж, Лилль, Гамбург. И, конечно же, Франкфурт. Я вижу даже два американских автомобиля. Бесконечная вереница медленно карабкается в гору.
Глаза Верены. Они все еще стоят передо мной. Сейчас она уже вернулась домой. Успела ли она? Или он уже ждал ее там, ее муж? Хватит ли у нее выдержки отстаивать одну-единственную ложь? Придерживаться ее, если уж решила соврать?
Дорога продолжает забираться вверх горным серпантином. Древние деревья подступают к самому ее краю. Вдали я вижу остатки стен и развалины башни.
Отвесные стены поднимаются по обеим сторонам дороги. Таблички предупреждают:
Осторожно! Камнепад!
Становится совсем темно. Я включаю фары. Впереди мигает цепочка красных огоньков – габаритных и тормозных сигналов.
«Дождись меня. Я найду тебя даже на дне темной зияющей бездны».
Что это? Из Марлоу? Кажется, оттуда. Почему я вдруг вспомнил сейчас об этом?
Ее чудесные глаза.
И «Бранденбургские ворота».
Указатель: «Институт доктора Флориана – к „Зеерозе“. Институт доктора Флориана – к „Квелленгофу“. Институт доктора Флориана – к „Альтен Хаймат“. Институт доктора Флориана – к главному корпусу».
Почему здесь постоянно повторяется «доктор»? Я думал, он профессор. Дорога к главному корпусу самая крутая. Я сворачиваю на нее. Я уже знаю, что к чему. Все это уже было и в Лугано, и в Залеме, и в Байройте. Шесть-восемь вилл стоят вокруг вот такого административного корпуса. Общежития для девочек.
Общежития для мальчиков. Туда-то сейчас и едут все эти запыленные машины, привозят детей, выгружают их, избавляются от них. И снова уезжают. Везде так, когда начинается учебный год. Я долгие годы наблюдаю это. Только я все эти годы приезжаю один, где бы это ни происходило.
Главное здание было когда-то дворцом. Перед ним раскинулся огромный старый каштан. Вокруг темно. Ни людей, ни машин. Ну конечно же, все сейчас в общежитиях, уже развернулась борьба за комнаты и кровати. Кто с кем будет спать? Где старые друзья с прошлого года? Что представляют собой новички?
Груды чемоданов. Радиоприемники. Ракетки для тенниса. Спальные мешки. Озабоченные матери. Отцы, поглядывающие на часы.
В общежитиях сейчас очень оживленно. Все туалеты заняты, в них тихонько плачут маленькие дети, так как слезы при всех здесь не приветствуются. Все это мне хорошо известно. Я тоже запирался в туалете. В самый первый раз. Тогда мне было четырнадцать. Машины у меня еще не было и прав тоже. В тот раз это был интернат близ Бад Вилбеля. Привез меня в интернат наш пилот Тедди Бенке. Моей матери также запрещен въезд в Германию: она включена в списки разыскиваемых преступников. Тедди поцеловал меня тогда. Вы можете себе такое представить? «Это от твоей мамы, – сказал он, – она просила поцеловать тебя за нее. Я должен попросить у тебя прощения за нее».
– Скажите ей, что мне нечего ей прощать, господин Бенке.
– Хорошо, малыш. Я лечу обратно уже сегодня. Завтра я загляну к твоей матери в санаторий. Отцу что-нибудь передать?
– Да, пожалуйста. Ему и тетушке Лиззи.
– Что?
– Я хочу, чтобы они подохли! Оба. Медленно. И в мучениях. Вы поняли, господин Бенке? Подохли! – После этого я сбежал и заперся в туалете. Какой я был, в сущности, ребенок в свои четырнадцать лет! К счастью, все мы взрослеем.
Я вышел из машины.
После прибытия я сразу должен обратиться в главный корпус – так сообщалось в письме в Люксембург. К господину профессору Флориану. Он хотел бы со мной поговорить.
Что это?
Я резко оборачиваюсь. Кто-то хлопнул дверцей моей машины. Кто? Черт побери, тьма вокруг хоть глаз выколи, в доме не горит ни одного окна, и я вижу только смутную тень. Тень девчонки.
– Эй!
Девчонка пригнулась. Подол ее нижней юбки взвивается, когда она бросается бежать. Я мчусь за ней. Она примерно моего роста. И это все, что мне удается разглядеть.
– Стой!
Она уже влетела в темный дом. Я спотыкаюсь, почти падаю, но все-таки добегаю до школы. Входная дверь открыта. В холле страшная темень. Руку не разглядеть, даже если поднести ее к самым глазам.
Она спряталась здесь. Но где? Я не знаю этого дома.
Где эта мерзавка? Снова я на что-то натыкаюсь, на этот раз на скамью. Мои поиски бессмысленны.
– Есть здесь кто-нибудь? – В ответ ни звука.
Придется отказаться от преследования. Что из того, если я найду ее?
Или она что-то украла?
Через распахнутую входную дверь струится молочная темень. Я снова выхожу на воздух и открываю дверцу машины. Насколько я понимаю, ничего не украдено. На этот раз я запираю «ягуар». Береженого бог бережет, – думаю я.
Глава 11
Я еще долго стою перед школой и жду, сам не знаю чего. Может, девчонка появится снова? Долго же тебе придется ждать. Она хорошо здесь ориентируется и наверняка улизнула через какой-нибудь боковой выход. Пора бы уж объявиться этому профессору Флориану или кому-нибудь еще. Что это за шарашкина контора? В ярости я снова захожу в главное здание. В темном холле гулко раздаются мои шаги.
Спички куда-то запропастились. Мне приходится продвигаться вдоль стены на ощупь, и я обнаруживаю, что зала круглая, с широкой лестницей посередине. В конце концов я же должен наткнуться на выключатель или на дверь?
Вот и дверь. Я нашариваю ручку и нажимаю ее вниз. Дверь открывается. В помещении за дверью все шторы плотно задернуты. Под торшером за столом сидит маленький мальчик, играет в куклы и напевает песенку: «Господин Гауптманн, господин Гауптманн, как поживает ваша жена?..»
Комната по своей обстановке напоминает обыкновенную гостиную. Антикварная мебель. Мягкий свет падает на мальчика и стол, за которым тот сидит.
– Привет, – говорю я.
Тишина. Малыш играет и продолжает петь: «…Она не причесывается, она не умывается, она старая свинья!»
Тут я наконец замечаю, какой он маленький. Примерно метр сорок. И то, если полностью выпрямится. Сейчас же он сидит, будто нарочно стараясь прижать подбородок к коленям. Тут мне становится страшно, так как я замечаю, что он делает это не специально – его спина жутко скрючена.
Голова его наклонена, левая щека почти лежит у него на плече. Можно, конечно, и по-другому сказать: левое плечо упирается в щеку. У горбуна светлые волосы, бледные щеки и ярко-голубые глаза. Я увидел его лицо после того, как во второй раз сказал: «Привет!» Он вскочил, и в его голубых глазах заплескался страх.
Где я очутился? Что это, собственно говоря, за заведение? Сумасшедший дом?
– Послушай, – говорю я, – не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
Но он замер, будто парализованный, закрыв руками лицо, а колени прижав к телу.
– Ты случайно не видел здесь девочку?
Качает головой.
– В юбке. Примерно моего роста.
Пожимает скошенными плечами. Нижняя губа начинает трястись.
– Да что с тобой такое? Чего ты так боишься?
– Я всегда боюсь, – отвечает он очень тихим и высоким голосом.
– Кого?
– Всех людей.
– Почему?
– Они все свиньи, – отвечает маленький калека. – С ними никогда ничего не угадаешь. – Он наконец опускает руки и смотрит на меня. Его глаза вспыхивают. – Ты кто? Новенький?
– Да.
– Я уже два года здесь.
– Ты что делаешь здесь один? Разве ты не провел каникулы дома?
– Нет, – отвечает он и одним ударом сбивает кукол, которыми только что играл. – Я остался на каникулах здесь.
– На все лето?
– Да. И еще несколько человек. Сантаяна. Ноа. И Чичита. Им остаться просто, они не могут поехать домой. А мне пришлось вскрыть себе вену, чтобы они наконец заметили.
– Что заметили?
– Что я хочу остаться.
– Ты вскрыл себе вену?
Он вытянул вперед тонкую левую ручку, и я увидел два свежих красных шрама.
– Осколком стекла, – объясняет он, – в ванне. Римляне всегда так делали? В горячей воде. Мы проходили на уроке истории. Но я забыл запереть дверь в ванную комнату. Кто-то вошел. Я уже почти был готов. Но доктор Флориан вытащил меня. Потом шеф сказал, что я могу остаться здесь, не ездить домой. Ловко, правда?
– Да, – ответил я, – это у тебя здорово получилось.
– Было бы лучше, если бы мне в самом деле удалось умереть.
– Почему?
– Из-за матери.
– Что с ней такое?
– Если бы я умер, ей пришлось бы поплакать обо мне. Ведь правда?
Глава 12
Старая дама входит в комнату. Вернее сказать, она ощупью пробирается внутрь. Выглядит немного страшновато, – она внезапно возникает из темноты погруженной во мрак лестницы и нащупывает дорогу правой дрожащей рукой, походя касаясь то сундука, то спинки кресла. Она ненамного выше маленького калеки, и сразу видно, что ей далеко за шестьдесят. Она носит очки с такими толстыми линзами, что глазные яблоки за ними кажутся выпученными, как у лягушки. Она наполовину слепа, бедная старушка.
Здесь вообще страшновато. Если так пойдет дальше, то мне лучше сразу удрать, не задерживаясь. К чему все это? Калеки, древние мумии – и все это за шестьсот марок в месяц? Я почувствовал себя так, словно очутился в доме Франкенштейна.
Судя по походке старой дамы, ее уверенному продвижению по комнате, она хорошо ориентируется в этом пространстве. Она даже улыбается. Ее доброе лицо светится оживлением.
– А кто это тут у нас? – приближаясь ко мне, говорит она голосом, которым обычно разговаривают с шестилетними. – Прошу прощения, я плохо вижу при искусственном освещении.
– Вы меня не знаете, фрау…
– Фрейлейн. Фрейлейн Гильденбранд. – Она теребит белый воротничок своего строгого закрытого платья. От нее пахнет лавандовым мылом. – Я работаю здесь воспитателем.
– Меня зовут Оливер Мансфельд.
– Ах, это вы, Оливер! Мы ждем вас. Доктор Флориан хотел бы с вами поговорить.
– Вот и вы называете его доктором!
– Простите?
– На всех указателях стоит «доктор Флориан». В своем письме ко мне он называл себя «профессором».
– Ну, конечно, это он и есть. Но он не хочет, чтобы его так называли.
– Мы называем его просто шефом, – уточнил калека, не оборачиваясь.
Старая дама улыбнулась и ласково погладила его по голове.
– Шеф, именно так. Он сейчас придет. Сегодня у нас столько хлопот. Посмотрите-ка, Оливер, что натворил наш Ганси.
На столе перед Ганси навалены куклы, деревья, заборы, кухонная посуда, кирпичи, мебель – весь наш цветной мир в миниатюре. Тут и мужчины, и женщины, и дети – все в тройном исполнении: богато одетые, попроще и одетые бедно. Есть даже животные: безобидные и опасные. В наличии туалет, машины, железная дорога, решетки и веревки. Самое главное – это великолепный принц и очаровательная принцесса.
С помощью всех этих игрушек мальчику по имени Ганси удалось создать невообразимый хаос. Куклы валяются на опрокинутых лавках, креслах и шкафах, а также под ними. Стены одной комнаты рухнули, стоять остался только один нарядно-голубенький дверной косяк, изображающий дверь. Из двери важно выходит прекрасный принц, таща за собой на красной веревке очень большого и опасного крокодила с разинутой пастью и торчащими зубами.
– Бога ради, – восклицает фрейлейн Гильденбранд и с наигранным возмущением всплескивает руками. – Что произошло, Ганси? Когда я уходила, вся семья дружно сидела за ужином и все было в полном порядке.
– Да, когда вы уходили, – ответил маленький уродец и склонил голову еще сильнее; на его тонких губах трепетала злая улыбка. – Так и было. А потом ворвался крокодил. Через эту стену. Он ее просто опрокинул. И всех загрыз… – Он указал на валяющихся кукол. – И Гайнца, и Карла, и господина Фареншильда…
– А мама? Почему ее голова в унитазе?
– Там ей придется остаться.
– Но почему?
– Потому что она постоянно писает в постель, грызет ногти и вообще злая.
– Что значит «злая»?
– Я не знаю. Так сказал крокодил.
– А как же ты? Тебе он ничего не сделал?
– Нет, фрейлейн. Сначала он всех убил, засунул голову мамы в унитаз и сказал мне: «Ты должен пообещать, что она останется там, даже когда я уйду». Я пообещал. Я как раз возвращаю его обратно в зоопарк. Его зовут Ганнибал. Я построю зоопарк, ладно, фрейлейн?
– Хорошо, Ганси! Но скажи, ты не можешь сделать мне одолжение и вынуть маму из унитаза?
Ганси угрюмо качает головой.
– Но сколько ей еще придется там торчать?
– Если бы ящик с игрушками был мой, то она осталась бы там навсегда, – ответил маленький Ганси. Затем повернулся к нам своей горбатой спиной. – Мне нужно построить зоопарк. Ганнибал хочет вернуться домой.
– Ну, тогда мы не будем мешать, – сказала маленькая дама, низко склонившись над ящиком с игрушками. – Пойдемте, Оливер, мы подождем доктора Флориана рядом. – Она на ощупь пробирается между стульев и столов в сторону второй двери и открывает ее. Эта комната, судя по всему, является кабинетом доктора Флориана. Горит настольная лампа. Все четыре стены скрываются за полками с книгами. Возле окна стоит большой глобус. Я замечаю много картинок, нарисованных детьми, и поделок. Стоят здесь и несколько глубоких кресел.
– Садитесь, – приглашает престарелая фрейлейн.
Мы оба садимся.
– Не бойтесь, Оливер. Не подумайте, что вы вместо школы попали в санаторий для душевнобольных. Ганси исключение. Большинство из тех трех сотен детей, что учатся у нас, вполне здоровы душевно. Здесь учатся дети известных актеров и писателей, инженеров, магараджей, пилотов, торговцев и даже маленький персидский принц. – Она вертит в руках книжку, которую принесла с собой. – Доктор Флориан проводит в нашей школе эксперимент, конечно с согласия родителей: мы время от времени помещаем в среду нормальных детей несколько трудных и пытаемся таким образом им помочь.
– И добиваетесь результатов?
– Почти всегда. Но это не наша заслуга!
– Чья же?
– Нормальных детей! Здоровые дети излечивают больных, – объясняет фрейлейн Гильденбранд и улыбается.
– Но бедный маленький Ганси! Он рассказал мне, что попытался убить себя, когда начались каникулы.
– Совершенно верно, – тихо проговорила фрейлейн Гильденбранд. – Он сделал это из страха перед своей матерью и господином Фареншильдом.
– Так он действительно существует?
– К сожалению, да. У нас есть несколько трудных детей, но с Гансиком дела обстоят ужасно. Я уже больше года занимаюсь с ним, но какого-либо улучшения так и не наступило. Вы не поверите, но он самый жестокий ребенок во всей школе.
– Русоволосый маленький кале… – Я замолкаю.
Старая дама согласно кивает.
– Маленький, русоволосый Ганси, да. Сегодня утром он до смерти замучил кошку. Мы услышали пронзительное мяуканье. Но когда наконец нашли его, кошка была уже мертва. Поэтому я снова посадила его поиграть.
– Играть? Его не накажут?
– Наказанием ничего не добьешься. В игре он может выплеснуть свою агрессию. Вы же видели ту бойню, которую он учинил. Каждый человек время от времени бывает агрессивным. Случается, что даже абсолютно нормальные дети бросают ножи или топор в прекрасные старые деревья.
– И вы не наказываете их?
Старушка отрицательно качает головой.
– Нет, – говорит она, – пусть лучше пострадают деревья, чем люди. – При этих словах она роняет книгу, которую вертела в руках до сих пор. Она наклоняется вперед и шарит по ковру, но ясно, что она не видит книгу, которая лежит прямо перед ней, и я испуганно думаю, что она не наполовину, а совсем слепая.
Я быстро поднимаю книгу и отдаю ей. Она улыбается.
– Большое спасибо, Оливер. Ох уж этот электрический свет! На самом деле я отлично вижу. Но при электрическом свете… – Ее улыбка гаснет, и она сидит в течение нескольких секунд молча. Затем резко выпрямляется и быстро произносит: – Ганси пережил много страшного. Он родился во Франкфурте. Отец бросил мать на произвол судьбы и исчез, когда Гансику было три года. Мать и сейчас еще хорошо выглядит. Она стала сначала танцовщицей, затем проституткой. Потом подхватила какую-то тяжелую болезнь и не могла больше работать. – Фрейлейн Гильденбранд рассказывает об этом по-деловому спокойно. – Она попала в беду. Я ее хорошо знаю. Она совершенно асоциальна и немного слабоумна. Когда ей было особенно плохо, она придумала связывать Гансу руки и ноги и оставлять его так лежать по три часа до и после обеда, иногда и дольше.
– Но зачем!?
– Чтобы сделать из Ганси калеку, конечно. И это ей удалось. Его позвоночник уже никогда не выпрямится. Голову он тоже не сможет держать прямо.
– О Господи! – Только и мог сказать я. – Мне плохо, я ничего не понимаю.
– Но это так просто, Оливер! Мать хотела сделать из сына попрошайку. И ей это удалось. Она одевала его в жуткую рванину. Он стоял возле самых шикарных ресторанов и ночных клубов и приносил в те времена много денег. Такой искалеченный ребенок трогает сердце каждого, не так ли?
– Что же, и соседи по дому ничего не заметили?
– К сожалению, слишком поздно. Попрошайничать она выпускала его ближе к вечеру и тайно, а искалеченный позвоночник может быть и следствием естественного заболевания. Ганси же молчал. Мать пригрозила, что убьет его, если он проронит хотя бы слово. Только когда ему исполнилось пять лет, вмешалось управление по делам молодежи. Кто-то заявил.
– И?
– Ее судили, так как Ганси все рассказал представителю этого управления, несмотря на весь свой страх. В зале суда он, правда, отказался от собственных слов. Таким образом, доказательств против матери не было. Ей назначили штраф за то, что она посылала сына попрошайничать.
– И это все?
– Ганси отдали в приют. Собственно, он побывал во многих приютах. Мать устроилась служанкой к некоему господину Фареншильду. Она была уже здорова. И, как я сказала, красива. Три года назад они поженились. Теперь мать Ганси хочет его вернуть. Но все не так просто… – Голос старушки становится тише. Она наклоняется и шепчет, будто не хочет, чтобы кто-нибудь, кроме меня, ее услышал: – Вы ведь не расскажете об этом шефу?
– Расскажу о чем?
– Ну, о книге.
– Конечно, нет.
– Он хочет отправить меня на пенсию. Мое зрение становится все хуже и хуже, так он говорит. Что в этом виновато электричество, он не верит. Я всю свою жизнь провела с детьми…
Через толстые стекла очков старая фрейлейн смотрит в никуда. Она вызывает во мне такую жалость, что я быстро спрашиваю:
– Что произошло с Ганси потом?
Она снова улыбается и с облегчением отвечает:
– С Ганси, ну да! У господина Фареншильда есть средства. Он связан со строительством. Господин Фареншильд изъявил желание, чтобы Ганси посещал интернат, хорошую школу. Он был готов заплатить сколько потребуется. Но ни одна администрация не хотела брать Ганси в свой интернат. У него энурез. Он грызет ногти, плохо учится, отстает в развитии. Но мы его приняли. Все шло нормально до зимних каникул. И тут мы совершили ошибку.
– Какую именно?
– Господин Фареншильд лично приехал к нам и так искренне просил отпустить с ним Ганси, что мы поддались. Позволили себя обмануть. Господин Фареншильд произвел на нас хорошее впечатление… – Ее взгляд снова устремляется в никуда, и она говорит самой себе: – Я всегда думала, что могу угадать характер человека по его лицу.
– А разве нет?
– Я, по крайней мере, не смогла. Я подумала о человеке, что он ангел, а он оказался настоящим дьяволом. Вы не видели рубцы…
– Рубцы?
– У Ганси по всему телу следы побоев. Я дала Ганси поиграть с нашими игрушками, и тогда-то все и выяснилось – то, что произошло на зимних каникулах. Господин Фареншильд ужасно обращался с Ганси. Потому-то малыш и попытался убить себя перед летними каникулами. И мы оставили его здесь. С ним трудно, очень трудно. Ко всему прочему, он еще вступает в подростковый возраст…
Сколько дружелюбия, сколько теплоты излучает фрейлейн Гильденбранд! Мне подумалось, что никто ничего не знает об этой почти слепой даме, которая всю свою жизнь посвятила детям и провела ее с ними здесь, высоко в горах. Никому и в голову не придет дать ей орден, как великим завоевателям, в ее честь не прозвучат фанфары, да и крест за подобные заслуги перед отечеством еще не учрежден.
– Этот игровой ящик вы используете в работе со всеми трудными детьми? – спросил я.
– Да, Оливер. Это так называемый сценический тест. Современная детская терапия применяет прежде всего игровые методы. Ведется наблюдение: как играет ребенок? Затем все анализируется. Мы слушаем, как ребенок сам комментирует свои идеи. Интересуемся, с каким предметом или с какой личностью он идентифицирует себя. При подведении итогов теста речь не идет об установлении коэффициента интеллектуального развития, выявлении черт характера или особых дарований. Мы пытаемся установить характер и глубину конфликта, от которого страдает ребенок. Вы сами убедились, насколько плохи дела у Ганси. Господина Фареншильда сожрал крокодил. Других людей тоже. Мать он засунул головой в унитаз. В наказание за мокрую постель и обкусанные ногти. И за то, что она «вообще злая». Только самому Гансику – он воображает себя прекрасным принцем, самой ценной куклой из всех остальных – крокодил ничего не сделал. Он даже позволил ему привязать веревку на шею и отвести назад в зоопарк.
– Крокодил олицетворяет его агрессивность?
Фрейлейн согласно кивает головой:
– Да. Но он олицетворяет и надежду, стремление, желание стать наконец-то взрослым, сильным и могущественным, чтобы отомстить всем, всему миру.
Я отвечаю:
– Однажды он вырастет. Не сильным и не могущественным. Но вырастет. И что произойдет тогда?
– Да, – произносит фрейлейн Гильденбранд и теребит свои очки. – Что произойдет тогда? Возможно, наш Ганси станет преступником, убийцей.
– А во что верите вы?
– Я верю, что он станет хорошим человеком, – тихо проговорила она.
– Несмотря на сегодняшнюю кошку? Несмотря ни на что?
– Несмотря ни на что. Если бы я не верила в это, во всех моих воспитанников, то не смогла бы больше работать. Меня бы повсюду преследовали неудачи. Я работаю уже больше сорока лет, Оливер, и добилась больших, очень больших успехов.
– Больше удач, чем поражений?
– О да, – отвечает она и снова улыбается. – Но это были не только мои успехи, мне всегда помогали. Все должны помогать друг другу… Никто из нас не может быть островом.
– Простите, чем?
– Обернитесь. На стене, прямо за вами, висит изречение. Повесил его доктор Флориан. Прочитайте.
Я поднимаюсь и читаю:
«Нет человека, который был бы как остров, сам по себе, каждый человек есть часть материка, часть суши; и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа, и так же будет, если смоет край мыса или разрушит замок твой или друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе».
– По ком звонит колокол…
– Да, – говорит старая фрейлейн, – это отсюда позаимствовал слова Хемингуэй.
Некоторое время мы молчим, потом она спрашивает меня:
– Вы не хотели бы мне помочь? Я имею в виду маленького Ганси. Не хотели бы немного позаботиться о нем?
Я молчу.
– Чтобы из него не вырос преступник, убийца. Если я вас прошу об этом…
Этот маленький калека замучил кошку до смерти. Что здесь понимают под словом «помочь»? Что здесь значит «позаботиться»? Однако же в странный интернат я попал.
– У вас, конечно, свои трудности, Оливер. Вы найдете здесь друзей, которые помогут вам. Я была бы очень рада, если… – Тут зазвонил телефон.
Старушка встает и пробирается к столу, мне становится так жалко ее, что я поднимаю трубку и передаю ей.
– Спасибо, вы так внимательны. – Она отвечает и при этом выглядит несколько растерянно. – Да, он здесь. Вы можете соединить. – Она протягивает трубку мне.
– Меня?
– Телефонистка уже пыталась найти вас в «Квелленгофе».
Кто бы мог мне сюда позвонить? Может, мама? Но еще до того как я приложил трубку к уху, я уже знал, что это не мама, я почувствовал запах ландышей, снова увидел перед собой черные глаза и услышал звуки из «Бранденбургских ворот»…
Тихо и торопливо зазвучал ее голос – прокуренный и грудной:
– Господин Мансфельд?
– Да.
– Вы узнали меня?
– Да.
– Мне надо с вами встретиться.
– Вы сейчас где?
– В отеле «Амбассадор». У входа со стороны Фридхайма. Вы можете приехать?
Неплохое начало. Я успею вылететь отсюда до того, как увижу свою комнату!
– Кое-что произошло.
– Я сейчас приеду, – быстро сказал я.
Иначе ей может прийти в голову рассказать мне обо всем по телефону. Да что же это такое, стоит мне только познакомиться с женщиной, как я тут же попадаю в беду.
– Вы сможете придумать какую-нибудь отговорку?
– Хорошо, – отвечаю я, так как мне уже пришло в голову кое-что подходящее, – хорошо, мадам, я потороплюсь, чтобы вы могли уехать домой. – Я кладу трубку, чтобы она не могла возразить. – Мне очень жаль, – обратился я к фрейлейн Гильденбранд, – но мне нужно совсем ненадолго отлучиться. Подруга моей матери остановилась перекусить в отеле «Амбассадор» и хотела бы до своего отъезда повидаться со мной.
– Понятно, – ответила старая дама и мягко улыбнулась. – Я объясню вам, как быстрее добраться до «А». Так называют этот отель наши дети. Вообще-то пребывание в отеле строжайше запрещено, это касается и взрослых.
– Подруга матери уезжает. Так что мне вряд ли придется побывать в самом отеле.
– Я понимаю, Оливер.
Ох уж эта улыбка. Она не верит ни одному моему слову. Да и почему она должна верить? Я бы тоже не поверил.
– Извинитесь за меня перед профессором Флорианом, если он придет.
– Непременно. – И она объяснила мне дорогу.
Когда я проходил через комнату, где сидел маленький горбун, то увидел, что он построил зоопарк, который выглядит так же, как выглядела до этого гостиная. Звери валяются, решетки опрокинуты.
– Ганнибал, – ухмыльнулся он.
– Что Ганнибал?
– Это он все натворил. Все. Сломал клетки. Загрыз зверей.
Крокодил сидит в центре стола. На его спине гордо красуется принц.
– Я могу делать с ним, что захочу, так сказал Ганнибал. Я ему нравлюсь!
– Ну и прекрасно! – отвечаю я.
Вот ведь как, каждый нуждается в существе, которое бы его любило. Даже если это существо крокодил. Ганси. Верена. Я и ты.
