Текст книги "Любовь - только слово"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)

Глава 6

В этот послеобеденный час во Франкфурте большими хлопьями идет сильный снег. Самое позднее через год моя мать окажется в сумасшедшем доме, если дело пойдет так и дальше, а именно так и будет.

Мой отец и тетя Лиззи станут тогда победителями. Все происходит быстрее, чем я думал.

Мне плохо.

Когда я трогаюсь в путь, делаю то, чего не делал никогда в жизни: левой рукой держу руль, а правой – бутылку с коньяком. Горлышко бутылки ударяется о мои зубы, и коньяк струится по подбородку. Кладу бутылку под сиденье.

Мне становится все хуже. Поэтому я сворачиваю с шоссе и еду вниз в заснеженный Нидервальд, вдоль Оэзерштрассе, к улице Брунненпфад. У меня нет ключей от «нашего» дома. Я хочу только взглянуть на него. Может быть, выпью еще немного, пока смотрю. Вот такой я сентиментальный идиот!

Окно с моей стороны открыто. Все сильнее и сильнее в машину проникает странный запах. Я не могу сказать какой, но отвратительный, пугающий.

Пугающий?

Я не знаю почему, но руки становятся влажными, когда я выезжаю на Брунненпфад. «Нашего» дома больше нет. Забора больше нет. Машинного сарая больше нет. В снегу лежат обуглившиеся руины, осколки стекла, стальные листы. Я вижу выгоревшую электропечь, то, что осталось от широкой тахты, душ из кухни – все погнутое, черное, разбитое. «Наш» дом сгорел. Теперь он – это обуглившиеся деревяшки, от которых так жутко пахнет.

Останавливаю машину и выхожу.

Вокруг никого не видно. Кричат вороны. Я медленно иду по уже не огороженному ничем земельному участку. Что-то трещит у меня под ногами: какая-то деталь от радиоприемника. Стою в снегу, уставившись на гору черных деревяшек, которая когда-то была домом, и снежные хлопья падают на меня и на мусор от пожарища. Так много хлопьев!

– Печально, печально, не правда ли, господин Мансфельд?

Я оборачиваюсь.

За мной стоит господин Лео, слуга, и сочувственно покачивает своим узким черепом. На нем теплое зимнее пальто и высокая черная шляпа.

Глава 7

– Откуда вы взялись?

– Наверху у заправки возле шоссе есть ресторан для туристов. Там я попил кофе и позволил себе подождать вас, пардон, пожалуйста.

– Откуда вы узнали, что я сегодня возвращаюсь назад?

– Ну, завтра начинаются занятия в школе, верно?

– А если бы я проехал мимо?

– Я попросил написать вашу фамилию на одном из этих больших черных щитов между трассами. И сделать на них пометку, если вы надумаете приехать на туристскую базу.

– Почему? И каким образом вы узнали о моих намерениях куда-либо ехать?

На это он лишь улыбается.

– Такой славный маленький домик… Такое несчастье… Это произошло во время праздников. В газетах пишут, преступники съели все консервы и выпили все спиртное. Потом они – то ли по случайности, то ли по злому умыслу, кто знает? – дом загорелся. Ужасно, правда?

– Ужасно для кого?

– Для вас, дорогой господин Мансфельд. И для мадам, пардон, пожалуйста.

– Если вы еще хоть одно слово…

Но он не дает себя перебивать:

– Подруга мадам, хозяйка дома, которая в настоящее время проживает в Америке, богата. Для нее эта потеря не страшна. Но мадам и вы – где же вы будете встречаться?

Я бью его кулаком. Господин Лео кубарем летит в снег. Из его носа идет кровь. Он держит у лица носовой платок, пока поднимается, и говорит так, что с трудом можно разобрать:

– Это будет стоить вам на две тысячи марок дороже, пардон, пожалуйста.

– Что?

– Потому что вы меня ударили. Раньше я требовал лишь три. Сейчас требую пять. Пять тысяч. Как в первый раз.

– За что, свинья?

Он вынимает из кармана пять фотографий и протягивает мне. На одной из них я вхожу в домик. На другой Верена обнимает меня в дверях. А на двух – мы с Вереной вместе покидаем домик. На пятой фотографии запечатлено, как мы целуемся в саду.

– У меня очень хороший фотоаппарат, господин Мансфельд. Обратите внимание на качество снимков, яркость. Я стоял за гаражом.

Снимки, снимки…

Я рву фотоснимки господина Лео на мелкие клочки и бросаю их в обвалившуюся шахту колодца. Господин Лео при этом смотрит на меня и сочно улыбается.

– Какой же вы ребенок, пардон, пожалуйста, господин Мансфельд. Разве вы еще не слышали ничего о том, что существуют негативы. С них я сделаю столько фотоснимков, сколько захочу. – Он мерзнет и потирает руки. – Давайте с этим кончать. Деньги мне нужны завтра.

– У меня их нет.

– Вы можете еще раз взять ссуду под машину. Новый «ягуар» стоит двадцать пять тысяч марок. Ваш почти новый. Завтра вы поедете на фирму «Коппер и К°» и уладите все формальности. Я жду вас в шесть часов вечера с наличными наверху, в туристском ресторане.

– У меня есть подтверждение, что однажды я уже дал вам пять тысяч марок.

– Если вы этого желаете, завтра я принесу с собой второе подтверждение. Их вы можете показать господину Лорду. Я могу заодно показать господину Лорду негативы фотоснимков, если хотите. Если вы этого не хотите, то завтра я принесу негативы. Приятного вечера. Но мне здесь слишком холодно, пардон, пожалуйста.

Он приподнимает высокую шляпу и уходит прочь, осторожно, медленно, чтобы не поскользнуться. Он носит галоши. Смотрю ему вслед до тех пор, пока он не исчезает. Снег падает на меня и тает на моих волосах. Я сажусь в машину и вновь отпиваю из бутылки. Пахнет сырым, жженым деревом. Может быть, Лео поджег дом?

У моей матери есть небольшой счет в банке. Она поможет мне еще раз. Надеюсь, что она сможет это осилить.

Сделал ли господин Лео с негативов больше копий? Может быть. Определенно. У него есть еще письма и магнитофонные кассеты. Он будет шантажировать меня, пока это возможно. А потом? Что он будет делать потом?

Глава 8

– Если я расскажу тебе, что произошло, ты наделаешь в штаны, – говорит Ганси.

Я прибыл в «Квелленгоф». Привычный рев и беготня мальчишек. Перед домом припаркованы машины. Хорошие родители показывают нам, насколько они положительны. Они доводят до состояния полусумасшествия господина Гертериха жалобами, просьбами, волнениями, замечаниями. Дали ли Фрицу более удобную кровать? Почему опять так плохо кормят? Не возражайте, Карл Хайнц жаловался.

Когда будут построены новые ванные комнаты?

И так всякий раз.

– Почему я должен наделать в штаны? – спрашиваю я.

Выбираясь из водоворота детей и родителей, Ганси уединяется со мной в туалете и запирается на засов.

– Дай мне окурок.

Он получает его.

– У тебя ведь есть чувство юмора, верно? То, о чем я должен тебе рассказать, стоит целой пачки сигарет.

Я даю пачку.

– Итак: Джузеппе ведь остался, так же как и я, правильно?

– Да.

– И он был прав. Этот Фан… этот, как бишь его…

– Фанфани.

– Да, он-таки выпустил его отца из заключения. Знаешь, что случилось потом?

– Что?

Ганси имитирует полоскание рта, так как кто-то дергает ручку двери.

– Все итальянцы помешаны на своих детях.

– Ну и что?

– Так вот. При освобождении из тюрьмы отец Джузеппе получил кое-какие деньги. Все родственники, конечно, не смогли приехать сюда на празднование Рождества. Но отец Джузеппе – он монтажник – сразу же получил работу в какой-то топливно-нефтяной бирже во Франкфурте. Я видел, как он приехал, это было третьего. Сам он был одет исключительно в старье, но Джузеппе привез новое пальто, теплые ботинки и свитер. И огромный пакет со жратвой! Джузеппе был счастлив.

– Могу себе представить!

– Нет, ты этого не можешь представить! Он плясал от счастья! И отец тоже! Они вели себя как два сумасшедших! Рашид, этот плакса, начал выть. Потом отец вместе с Джузеппе ушли есть в какую-то закусочную. Вечером Джузеппе возвращается в интернат и говорит… – На Ганси вдруг нападет смех, и он смеется до тех пор, пока не начинает кашлять.

– Что здесь смешного?

– То, что сказал Джузеппе мне и Рашиду.

– Что?

– Что все коммунисты – преступники.

– Но отец Джузеппе один из них!

– Подожди же! Его отец был одним из них, и…

– Как это «был»?

– Отец Джузеппе был коммунистом. Но теперь он больше никакой не коммунист. В тюрьме он встретил других. Он даже разговаривал с тюремным священником, который и наставил его на путь истинный. Едва освободившись, он принял католическую веру, крестился. И Джузеппе посещает теперь занятия в церкви.

– А где Джузеппе, собственно, сейчас?

– Катается на коньках, – говорит Ганси.

– Но у него ведь нет коньков!

– Али подарил ему пару.

– Али?

– Да. У него было две пары. Кроме того, он теперь брат Джузеппе. Понятно? Оба постоянно вместе. Али весь растворился в Джузеппе. Он дарит ему шоколад, белье, мыло. Даже спортивные брюки. Они молятся теперь только вместе. Ну разве это не стоило «бычка» – спрашивает Ганси.

Глава 9

Я побывал на фирме «Коппер и К°».

Взял очередную ссуду в пять тысяч марок. Ежемесячные взносы по векселям составляют теперь шестьсот тридцать марок. Для меня это сумасшедшая сумма, которую я смогу оплатить только в том случае, если моя мать будет помогать мне больше, чем помогала до сих пор. Конечно, я понимаю, что бессмысленно объяснять ей, для какой цели мне нужны деньги. Это не имело никакого смысла и раньше. Я знаю, что она поможет мне сразу же. Я не знаю лишь того, достаточно ли денег на ее счету. Четыре взноса по шестьсот тридцать марок я уже оплатил. Из десяти тысяч, которые мне дали. Фирма «Коппер и К°» потребовала назад ровно тринадцать тысяч, так как они должны были с этого иметь прибыль. Я могу продать тяжелую золотую ручку, первоклассные золотые часы и очень дорогой бинокль.

От отца я уже много лет не получал никаких денег. Все, что мне необходимо, оплачивает господин Лорд и потом рассчитывается с моим стариком.

Фирма «Коппер и К°» заставила меня подписать заявление, по которому машина перейдет в их собственность в том случае, если я просрочу погашение взносов по двум векселям больше, чем на четыре недели. Тогда фирма продаст машину и этой суммой погасит мой долг.

На туристской базе у перекрестка Франкфурта я передал пять тысяч марок господину Лео Галлеру. Он сразу же предложил мне получить от него второе встречное подтверждение, с тем чтобы обе бумаги я при случае мог передать господину Манфреду Лорду в доказательство того, что господин Лео Галлер меня шантажирует. Я плюнул и ушел. И наконец-то (наконец-то!) до меня дошло, насколько «ценна» первая расписка, которую я считал неким защитным документом. Если я захочу когда-нибудь показать ее господину Манфреду Лорду, тогда мне уже никогда не придется давать господину Лео Галлеру ни пфеннига. Так как господин Галлер в таком случае, конечно, рассказал бы, за что он получил деньги, и таким образом это стало бы его следующим доказательством неверности Верены. Господин Лео Галлер, конечно же, знал это, когда писал первую расписку. А вот я этого не понимал.

Глава 10

Четверг, двенадцатое января 1961 года. Я свободен всю вторую половину дня, но я не еду во Франкфурт, чтобы встретить Верену, так как она появится лишь четырнадцатого. Я еду во Франкфурт на Кестельштрассе, расположенную южнее Майнса, чтобы побеседовать с Геральдиной. Я сообщил ей об этом по телефону.

– Фрау Ребер нет. С вами говорит фрау Беттнер, хозяйка квартиры. Что вы хотите?

– Я охотно объяснил бы это фрау Ребер сам. Или ее дочери.

– Ее дочь лежит в кровати. Она не может подойти к телефону. А фрау Ребер нет дома, я вам уже объяснила, молодой человек. – Голос звучит резко, жестко. – Может быть, вы соизволите сказать по-хорошему, чем я могу вам помочь?

– Я благосклонно прошу передать Геральдине, что приду к ней в четверг около трех часов дня.

– Ей не разрешены посещения.

– Я ненадолго.

– Хорошо.

Телефонная трубка повешена.

Все, начавшееся однажды, так и продолжается.

Это двенадцатое января – темный день с сильными порывами ветра. Люди идут, наклонившись вперед, мокрый снег ударяет в их сумрачные лица, водители машин нервничают. Мопед едва не сбивает меня, когда я пересекаю мост Фриднесбрюкке.

Дом, в котором сейчас проживает Геральдина, старый. Квартира находится на четвертом этаже. Звоню. Открывает мне миниатюрная дама и недоверчиво изучает меня.

– Простите за вторжение, Геральдина сказала мне, что ее мать сняла здесь на некоторое время квартиру. Я очень благодарен вам за то, что вы заботитесь о Геральдине в отсутствие ее матери, потому что…

– Что значит – она сняла квартиру? Она сняла комнату. Проходите вперед. Здесь темно. Лампочка перегорела.

Это типично для Геральдины. Она всегда врала, всегда преувеличивала.

Фрау Беттнер открывает одну из дверей.

– К вам пришли, фрейлейн! – Она пропускает меня. – Чай сейчас принести?

– Да, пожалуйста!

Это голос Геральдины. Через секунду я вижу ее. Кровать Геральдины стоит у окна. У нее слишком яркий макияж, она одета в черную кружевную ночную рубашку. (Где же гипсовая повязка?) Она сидит в кровати на высоко поднятых подушках. Перед кроватью стоит стол, празднично накрытый на две персоны. Цветы, разноцветные салфетки. Дешевый фарфор. Поднос с песочным тортом. Сигареты…

Дверь за мной закрывается.

Геральдина улыбается. У нее бледное лицо, впалые щеки, но выглядит она лучше, чем я думал.

– Привет, – говорю я.

Она еще улыбается, но слезы уже бегут по ее щекам. В окно я вижу церковь, кладбище, огромное серое каменное здание, похожее на ящик (это, может быть, неврологическая клиника), позади грязный серый Майн.

– Оливер, – говорит Геральдина. И еще раз шепотом: – Оливер…

Она протягивает руки.

Рот ее открывается. Я наклоняюсь и быстро целую ее.

Получается так: я хочу быстро поцеловать ее, но она крепко обхватывает меня, губы ее присасываются к моим, и поцелуй получается долгим. Она закрыла глаза. Дыхание ее учащено. Я не закрываю глаза и смотрю на неврологическую клинику, церковь и серый Майн. Это самый неприятный поцелуй в моей жизни.

Наконец это закончилось.

Геральдина вся светится.

– Оливер! Я так рада! Всему! Я поправилась невероятно быстро, врачи говорят, что это просто чудо! Позвоночник сросся как нужно. Гипс уже сняли. Смотри! – В следующее мгновение она снимает с плеч ночную рубашку. Груди ее дрожат. В глазах Геральдины появляется знакомый мне безумный блеск. – Погладь их… Поцелуй их…

– Эта Беттнер может появиться в любой момент…

– Только один раз… быстро. Пожалуйста, пожалуйста. Ты знаешь, как я ждала этого…

Я целую груди. Она стонет. В эту минуту снаружи раздаются шаги. Я едва успеваю плюхнуться в кресло. Геральдина натягивает одеяло до самого подбородка. Входит фрау Беттнер, приносит чай, ставит чайник, не говоря ни слова, бросает на меня злой взгляд и уходит.

– Что с ней?

– Не с ней! С тобой!

– Что?

– Губная помада на лице у рта. – Я провожу тыльной стороной ладони по лицу. Ладонь становится красной. Геральдина смеется.

– Садись ко мне.

– Послушай, я не хочу скандала…

– Всего лишь сядь ко мне. Подержи мою руку. И ничего больше. Я бедная плутишка. Я бы ничего не смогла. У меня все болит… Иди же!

Сажусь на кровать. Наливаю в чашки чай. Держу ее руку. Она не отрываясь смотрит на меня. Я стараюсь изо всех сил не смотреть на нее. Мокрый снегопад на улице усиливается. Хочу протянуть ей чашку.

– Оставь! Это я уже могу и сама. Смотри! – Она показывает, насколько она в состоянии самостоятельно держать чашку. – Я уже могу стоять и ходить, сама наклоняться. Но вот бегать пока не могу.

– Как прекрасно, Геральдина!

Я не выдерживаю ее взгляда, улыбаюсь и осматриваю комнату, в которой стоит безвкусная мебель и фарфоровые фигурки, на стене висит картина, где изображен альпийский ландшафт. С оленем.

– Здесь у тебя очень мило.

– Брось шутить!

– Нет, на самом деле…

– Здесь отвратительно! Не говори так! Эта комната. Эта старуха! И вид из окна… Ты все это находишь привлекательным?

Глоток чая. Но поможет ли чай и дальше? Мне нужно поговорить с Геральдиной. Сейчас. Не откладывая. Сразу. Нет, не сразу.

Еще несколько минут.

Какая же ты, Оливер, трусливая собака. Такая жалкая, трусливая собака.

Глава 11

Теперь уже и она гладит мою руку, и одеяло соскальзывает вниз. Если только она свою ночную рубашку не…

Рубашка тоже соскальзывает…

– Ты думаешь о старухе, да?

– Да.

Геральдина высоко поднимает ночную рубашку.

– Она… она в любой момент может войти снова.

– Ты сладкий!

– Как это?

– Потому, что ты так обо мне думаешь.

Вниз, вверх гладит ее рука мою, вниз, вверх.

– Геральдина, разве ты не сказала по телефону, что твоя мать сняла квартиру?

– Моя мать! – Редко приходилось видеть на ее лице столько горечи.

– Что случилось? И где она вообще?

– В Берлине, у своего мужа. С Нового года.

– Но все думали, что она будет жить с тобой.

– Да, она обещала мне это. Когда я была еще в больнице. Потом она привезла меня сюда. Квартира? На какие шиши? Денег нет, мы должны экономить. – Геральдина пожимает плечами. – Ты знаешь, ее второй муж терпеть меня не может. Он посчитал, что мне вполне будет достаточно одной комнаты. Она спала на тахте, пока находилась здесь. До тех пор, пока он не заставил ее вернуться. «Тебя и так уже долго нет. Или я, или твое чучело». Телефон стоит в коридоре. Я могла слышать все, о чем они спорили. Но в Берлин она все-таки полетела! – Геральдина передразнивает свою мать. – «Сейчас тебе уже намного лучше, моя маленькая. И я могу спокойно оставить тебя на фрау Беттнер». – И добавляет уже своим голосом: – Потом еще полчаса жалоб и причитаний. Что ей следует подумать о своей личной жизни, что в настоящее время она должна быть особенно осторожна, чтобы не злить приятеля в Берлине, так как он ревнив, что они еще не привыкли друг к другу и он выходит из себя от гнева, и, наконец, поскольку мой отец поступил так…

– Как он поступил?

Слава богу, что мне не приходится говорить все время.

– Я же говорила тебе, что к Рождеству он должен был прибыть с мыса Канаверал?

– Да. И что же?

– На первый взгляд это был спор. Они все время кричали друг на друга. Отец хотел, чтобы мать согласилась на развод. Тогда он смог бы работать в Германии в каком-то институте. Мать сказала, что развода не даст. Отец в ответ на это залепил ей пощечину. И это в святой вечер!

– Геральдина смеется. – После раздачи рождественских подарков. Они оба были немного пьяны. Напротив в углу стояла новогодняя елка. Мать выла так громко, что старуха хотела вызвать полицию. Это было самое прекрасное Рождество в моей жизни. А как отметил его ты?

– Очень похоже. Что же было после пощечины?

– Целых два часа они еще спорили. «Ты виноват. Нет, ты. Ты это сделал. Ты это сделала. Что у тебя было с этой лаборанткой в Новосибирске? А ты, до чего дошла ты с этим комиссаром, или ничего не было?». И дальше в том же духе. Обо мне забыли совершенно.

– И что?

– Ничего. Отец улетел обратно в Штаты уже на второй день рождественских праздников. «Счастливо оставаться, мой бедный ребенок». Во время каникул мне вновь будет разрешено поехать к нему, представь себе. Он сказал, что страшно соскучится тогда по мне.

– Если бы он имел родительские права, то смог бы снять квартиру и заботиться о тебе.

– Да, действительно! Но он считал, что мать в конце концов не бросит меня на произвол судьбы, ведь тогда я осталась бы одна и нуждалась бы в услугах медсестры. А здесь всегда была фрау Беттнер. И потом, у него не так много денег.

– Он врет?

– Все врут. Отец Вальтера тоже.

– Как это?

– Вальтер навещал меня. Через два дня после скандала. Ты знаешь, что с ним случилось?

– Да. Его отец хочет уехать в Канаду. И Вальтер должен покинуть интернат, потому что больше нет денег на обучение.

– Нет денег на обучение? Говорю тебе, они врут. Все родители врут. Вальтер вспоминал, что произошло на самом деле. То, что у его отца нет миллионов, это ясно! Но он устал от своей старухи! Он полюбил более молодую, симпатичную женщину. И при этом прекрасно знал, что его жена ни под каким видом не покинет Германию, так как здесь, где-то на юге, живут ее родители. Тогда отец Вальтера сказал себе: «Отлично! Уеду с этой молодой в Канаду и освобожусь от своей старухи!»

– А Вальтер?

– Ему они предоставили свободу выбора. Свобода выбора! Отец знает, как Вальтер любит свою мать. Дело было беспроигрышным. Все сложилось просто замечательно. Папа уже в Канаде. Красотка тоже. А Вальтер уехал с матерью к ее родителям. Теперь он ходит в школу. Думаю, в Аугсбурге. Или в Ульме. Так вот они поступают… Замечательно, не правда ли?

– Бедный Вальтер!

– А ты? А я? А Ганси? – Она назвала и Ганси! – Но я не хочу перед Господом проливать по нам слезы и говорю тебе: когда я вырасту, буду мстить!

– Кому? Своим детям?

– Детям? Не думаешь ли ты, что я захочу иметь детей, после всего, что пережила? Побои в России? Побои в Германии? Проститутка высшего класса? И вот теперь это. Не будет ребенка, от которого бы я не избавилась! – Она прижимается ко мне и шепчет: – За исключением того случая, если мы будем вместе и ты захочешь его. Ты хочешь?

– Нет.

– Я… должна сказать тебе еще кое-что.

– Что?

– Он так разжалобил меня, этот Вальтер, что я… что я его еще раз поцеловала. Честно. Ты злишься?

– Нет.

– Это было лишь сочувствие, клянусь!

– Конечно.

– Я больше никогда не поцелую никого другого, пока мы будем вместе! Я принадлежу тебе, только тебе одному. Только мне надо немного подождать.

Рука холодная, как лед, сползает вниз по моей спине.

– Немного?

– Врачи говорят, что они никогда еще не сталкивались с таким быстрым выздоровлением. Один из них сказал, что, должно быть, у меня организм сильный, как у лошади. А другой старик, симпатичный, сказал: «Она влюблена!» И поэтому, мол, я так быстро выздоравливаю.

– Я понимаю. Когда… когда, ты думаешь, сможешь вновь встать?

– Через три недели. Самое большее через четыре. И потом, Оливер! И потом…

И потом?