Текст книги "Любовь - только слово"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

Глава 18

«Love is just a word. It does not mean a thinq…» [44]44
  «Любовь – только слово, оно не значит плоть!» (англ.).


[Закрыть]

По-детски волнующе звучит голос певицы в сопровождении фортепиано и ударного инструмента. Маленькая пластинка вращается на тарелке проигрывателя.

Мы танцуем под мелодию любимой песни Верены. Эта песня, звучащая по-английски, настолько проста, что под нее могут танцевать и пожилые люди.

«…Это причудливая форма высказывания: два человека хотят качаться в танце».

На Верене никаких украшений, лишь одно красивое кольцо. Для сегодняшнего вечера она сделала высокую прическу. Платье ее настолько узко, что скорее напоминает вторую кожу. И сшито из ткани, похожей на настоящее серебро. Под ним отлично вырисовывается каждый изгиб, каждое очертание ее тела. Мы все немного под хмельком. Верена думает, что никто не замечает, как мы танцуем. Мы крепко обнимаем друг друга. Ее тело плотно прижимается к моему. Если двое на одном из вечеров, которые иногда устраивает в интернате шеф, танцевали бы таким вот образом, они тотчас же были бы отосланы домой! Я чувствую, как взволнована Верена. Я взволнован так же, как и она, и она тоже чувствует это и прикладывает все силы, чтобы еще более возбудить меня. «…Любовь – только слово, и, когда вступают в свои права чувства, оно покрывает грехи…»

Полдвенадцатого.

– О чем ты думаешь? – шепчет Верена.

– О том.

– Я тоже. Они уже уходят. Самое позднее – через полчаса уйдут все. – Она еще сильнее прижимается ко мне. Мы почти не двигаемся с места. Ее глаза такие большие, как никогда. Она красива, как никогда. Она накрашена и напудрена, как никогда.

«…Любовь – только слово».

Мы больше вообще не двигаемся с места. Мы, как в колыбели, качаемся в ритме этой печальной песни.

«…Любовь – лишь слово, которое твердят все вокруг».

– Тебе нравится песня?

– Нет.

– Мне жаль. Она моя философия: «Любовь – только слово».

– Пока.

– Как это?

– Она недолго будет твоей философией.

– Ах, любимый!

«…Любовь – только слово».

– Прижми меня сильнее к себе. Еще сильнее. Очень сильно, Оливер!

– За нами наблюдает доктор Филдинг.

– Он? Он просто ревнивец!

– Как это?

– Он уже много лет ухаживает за мной. Близкий друг моего мужа. Теперь ты видишь сам, какого дракона он выбрал себе в качестве любимой женщины. Если сам он уже не может и ни на что не способен физически, то довольствуется наблюдениями за каждым моим шагом. Это происходит на каждой вечеринке, и совсем неважно, с кем я танцую и с кем говорю.

– Ну да?

– Безразлично. Я говорю тебе, безразлично. Сегодня мне все безразлично.

– Не так громко. Он это слышит.

– Ну и пусть! У меня день рождения. – Сейчас она все-таки шепчет: – И через час…

«…Хотя я знаю, мы оба знаем – это неискренне…»

Этот доктор Филдинг целый вечер действует мне на нервы. Он не спускает с меня глаз. Может быть, Манфред Лорд попросил его об этом? Нет, вероятно, Верена права. Он ревнив. И он не может, не должен и не осмелится. Он смотрит и сейчас, танцуя с какой-то гремящей украшениями дамой, непрерывно оборачиваясь в мою сторону. Но я так возбужден, что мне уже все равно, как и Верене.

«…Любовь – только слово, слово, которое ласкает наш слух…»

Фортепиано. Щемящая душу труба. Песня, текст которой выражает философию Верены, закончилась.

Мы присаживаемся, доктор Филдинг готовит коктейль. Он переворачивает и встряхивает шейкер. Его жена смотрит на часы. Уже в третий раз. Кто-то говорит, что после последнего бокала, выпитого в честь виновницы торжества, нужно собираться домой. Все согласны. Господам завтра необходимо вовремя явиться на службу.

– Всех благ, уважаемая, – говорит доктор Филдинг, но при этом он смотрит не на Верену, а на меня. Обладает чутьем, старый мешок. Мы пьем за Верену. Обе горничные, кухарка и слуга давно ушли спать.

Эвелин уже несколько часов лежит в кровати. Она поздоровалась со мной, когда я пришел, утащила меня в сторону и прошептала:

– Ты прочитал мою записку?

– Да.

– И что?

– Все будет хорошо.

– Когда?

– Знаешь, все это очень тяжело. Какое-то время все остается как есть. Ты должна набраться терпения.

Терпение!

Это же говорила мне и Верена.

Все люди, видимо, должны иметь терпение.

– Я терплю, – прошептала Эвелин, и ее горячая маленькая рука лежала в моей, – я еще много должна терпеть. Но это будет продолжаться не слишком долго? Хотя бы не слишком долго.

– Все так уж плохо?

– Это так печально, – ответила она. – Мама вообще больше не смеется. Раньше она так много смеялась. А ее муж терпеть меня не может…

Верена пригласила четырнадцать гостей, включая меня. Гости принесли небольшие подарки. Пепельница в стиле «антик» (так как вилла построена в этом стиле, такая же была у нас в Бетховен-парке), пепельница из цинка. Кое-что полезное для кухни. Большая, очень толстая, художественно украшенная свеча для огромного деревянного светильника, который стоит в прихожей. И все в том же духе. Я подарил Верене пятьдесят одну красную гвоздику. Доктор Филдинг прокомментировал это так: «У вас, должно быть, много денег, молодой человек!»

Манфред Лорд подарил Верене новое кольцо – уже вчера – в нем определенно два карата. И еще нежно окрашенную в светлый тон норку. Кольцо Верена уже носит, оно переливается и блестит на свету. Норковое пальто она убрала. Дорогие подарки Манфреда Лорда напугали меня. Этот мужчина любит свою жену. Час назад он звонил и еще раз поздравил жену с днем рождения. Он даже меня пригласил к телефону:

– Я так рад, что вы тоже пришли, Оливер. Позаботьтесь немного о Верене! Потанцуйте с ней! Ведь приглашены только пожилые люди. Вы – единственный молодой человек! Знаете ли, дорогой друг, я тоже слишком стар для нее…

– Цинизм, – сказала Верена, которая слушала все это, приложив трубку телефона к уху, после того как я закончил разговор. – Это его манера говорить циничные вещи.

– Но норка… Кольцо… Он любит тебя…

– Конечно, он любит меня. По-своему. Но я не люблю его. Я же сказала тебе, я…

– Успокойся.

Это была вечеринка. Коктейль. Великолепная еда. Кофе. Коньяк. Виски. Шампанское. Верена хорошая хозяйка, внимательная и уверенная. Она рано отправила горничных спать. Она все делает сама. Пару раз она заходит на кухню. Один раз я иду следом за ней. И мы целуемся, пока один не отталкивает другого.

– Я так долго не смогу выдержать.

– Скоро, любимый, скоро. Уже десять. Возвращайся к гостям. Иначе они заметят.

Итак, я вернулся. Это очень красивый дом. Здесь все дышит серьезностью, стабильностью, традициями, манерами и достоинством. Когда я иду по этому дому, мне становится ясно, в каком доме, доме выскочек, я жил когда-то и какой карьерист мой отец.

Так думаю я. Я еще приду к тому, что не только люди, но даже дома могут разочаровать.

Глава 19

Когда веселье в разгаре и все пьют (и доктор Филдинг так таращит на меня глаза, что я слышу, как его супруга говорит ему: «Что ты уставился! Ты выставляешь себя на посмешище. Кроме того, это оскорбительно для меня!»), Верена абсолютно спокойно, довольно громко спрашивает меня:

– Что с этой девушкой?

Я просто не знаю еще, что она имеет в виду:

– С какой девушкой?

– Девушкой с украшениями. Ты ей это сказал?

– Я не смог.

– Что это значит?

Я рассказываю, что произошло с Геральдиной. Странным образом Верена сразу верит этому.

– А когда ее разрешат навещать, ты пойдешь туда и скажешь ей?

– Клянусь.

Я действительно это сделаю. Я обязан был сделать это сразу. Не прося помощи у этого проклятого Ганси. О Ганси я вообще ничего не рассказываю Верене, а также ничего о печальном уходе фрейлейн Гильденбранд.

– Как два голубка, – подкалывает доктор Филдинг.

Он не может по-другому. Это сильнее его.

Юноша, ты должен плотски любить Верену. И это не фокус. При его весящей целую тонну жене.

– О чем вы думаете, дорогой доктор? – Верена улыбается.

– Как хорошо вы оба веселитесь! Я уже целый вечер наблюдаю это. Вы должны самым прекрасным образом понимать друг друга.

– Наши семьи очень дружны, любезнейший доктор. Особенно мой муж и отец Оливера.

Верена! Так, не подумав, нельзя вызывать ссору!

Фрау Филдинг не выдерживает:

– Все, Юрген, хватит. Нам пора уходить! – И, когда все повернулись к ним, громко (это ее месть) говорит: – Завтра утром он опять будет мне жаловаться, что плохо себя чувствует. У него проблемы с печенью. Ему вообще запрещено употреблять спиртное.

Другие дамы тоже придерживаются почти такой же точки зрения, и все господа сравнивают себя с доктором Филдингом. Конечно, каждый из них с удовольствием расстался бы со своей старой женой и женился бы на молодой и шикарной, стройной, сладкой, не злой и не ворчащей и не брюзжащей. Однако Денежный мешок рискует своими монетами, если хочет развестись со старой женой. Кто же хочет этого? Уж лучше ад дома, миллионы в банке и где-нибудь тайные апартаменты с изящной, грациозной подружкой. У подружки, конечно же, несколько вот таких старых мальчиков и их план посещений. Все пытаются в этом подражать Розмари. Я преувеличиваю?

Спор между господином и госпожой Филдинг – часы показывают без пяти минут двенадцать – провоцирует общие сборы домой. В то время как гости шумной толпой надевают в коридоре свои пальто (и норок среди них прилично), когда они, стараясь, чтобы это было по возможности замечено, кладут на латунную тарелку деньги для прислуги, Верена шепчет мне:

– Все двери будут открыты. Тихо снова закрой их.

Я киваю и улыбаюсь доктору Филдингу.

Помпезное прощание. Объятия. Воздушные дамские поцелуи в дамские щечки. Надеюсь на то, что Эвелин не проснется. И никто из служащих. Наконец-то мы на улице. Дом расположен в небольшом парке. Когда мы по гравийной дорожке идем к улице, Верена демонстративно гасит несколько светильников на первом этаже.

Еще светят старые железные кованые фонари по ходу автомобилей. Наши машины паркуются на улице. Одни «мерседесы». И мой «ягуар». Возобновленное прощание. На этот раз более короткое. Господа хотят домой. Только доктор Филдинг никак не успокоится:

– Вам далеко ехать, молодой человек.

– Не так уж и плохо, старик, – хочется сказать мне, но конечно же, говорю я другое. – Ах, всего каких-то сорок минут, господин доктор.

– Как вы поедете?

Тут я соображаю достаточно быстро:

– Так же, как и приехал сюда – от Мигель-аллеи до Рейнгау-аллеи. И далее через Висбаденштрассе до шоссе.

И тут же получаю по заслугам.

– Это великолепно! Вы сможете быть для нас лоцманом. Поезжайте впереди нас! Мы живем на Висбаденштрассе, дом номер 144.

Проклятие!

Ничего не поделаешь. Теперь я должен сделать огромный крюк. Собственно говоря, я всего лишь хотел объехать квартал и где-нибудь припарковать автомобиль.

Я еду. Филдинг все время движется за мной. На Висбаденштрассе я начинаю присматриваться к номерам домов. 120; 130; 136. Сейчас я должен был бы притормозить. 140. Он следует за мной далее. Что же такое? Он хочет увидеть, действительно ли я еду в свой интернат. К счастью, я ориентируюсь во Франкфурте, как в кармане собственных брюк. И, к счастью, у меня спортивное авто.

Ну, поехали! Сейчас что-то будет!

Возле Бигвальда я дергаю руль вправо, не включая указателя поворота и забираю наверх, к пляжу. На пляже вновь направо. Еще раз направо, выезжаю на Рёдельланд-штрассе. Здесь есть заброшенная парковка, где я и останавливаюсь со скрежетом и выключаю фары. Жду три минуты. Пять минут. Ни одна машина не проезжает мимо. Кажется, я отделался от доктора Филдинга. Между тем все же лучше подождать еще одну минуту. Возможно, он меня ищет. Пока я жду, на ум приходит господин Гертерих. Я столько раз помогал ему с тех пор, как мы вместе находимся в интернате, что сегодня вечером очень откровенно поговорил с ним:

– Я уезжаю и вернусь лишь завтра утром.

Он уже так измотан, измучен и разбит, что лишь бубнит:

– По крайней мере, вовремя приезжайте, к началу занятий.

– Конечно.

Его любезность объясняется тем, что за две минуты до этого разговора я влепил маленькому черному Али пару пощечин, так как тот забрызгал чернилами костюм воспитателя (чего только не приходится терпеть бедному господину). Пока я сообщал господину Гертериху о своем намерении, тот вытирал с помощью лимона и губки, которую все время макал в горячую воду, свой пиджак и брюки.

– Наверное, я уволюсь. Я не выдержу.

– Чепуха. Вы определенно добьетесь признания.

– Да, – безнадежно говорит он, оттирая запятнанный старый пиджак, – конечно. Само собой разумеется, совершенно определенно.

Так это было.

Я подождал шесть минут. Мимо не проехала ни одна машина. Я трогаюсь в путь. На Бокерхаймерландштрассе есть гараж, работающий круглые сутки, я помню его. Это вообще счастье, что я так хорошо знаю Франкфурт. Я плачу служащему бензозаправки хорошие чаевые, и он обещает поставить автомобиль в гараж. Я говорю, что зайду за ним рано утром в точно оговоренное время. Служащий сдает смену в восемь утра. Я с ним еще увижусь. Это хорошо. Еще лучше то, что машина не будет стоять на улице.

До дома Верены отсюда не более пяти минут ходу. Я иду на север мимо пальмового сада. Не видно ни души. А ведь еще только четверть первого. Цеппелин-аллея. Франценлобштрассе. Потом я вижу виллу, окрашенную в желтый цвет, с зелеными ставнями на окнах. Все ставни закрыты. Но за двумя из них еще горит свет. Он пробивается сквозь щели.

Комната на первом этаже. Спальня Верены расположена странным образом на уровне земли. Слава Богу. Поэтому мне не нужно ломать голову над тем, как я буду уходить утром, чтобы меня никто не заметил.

Ворота в парк притворены. Я осторожно открываю их, чтобы не скрипели, и плотно прикрываю. Замок защелкивается. Это хорошо. Когда я иду по гравию, слышны мои шаги. Это не годится. Я снимаю ботинки и бегу по траве. Мои носки становятся мокрыми. Пандус. Входная дверь. Притворена. Я закрываю ее. Вновь клацает засов. В зале темно, но дверь открыта, из нее падает свет. Я прохожу через гардеробную комнату с большими зеркалами и шкафами по всем стенам. Я делаю еще три шага и вот уже стою в комнате Верены. Большая кровать расстелена. Два горящих настольных ночника с розовыми абажурами. Все в этой комнате в розовых тонах: обои, обивка кресел, туалетный столик с большим трехстворчатым зеркалом, ковер.

Верена стоит передо мной. Никакой косметики. На ней голубая несуразная детская рубашечка и маленькие брючки. И больше ничего. Волосы свободно спадают по плечам. Я стою и во все глаза смотрю на нее.

– Все прошло нормально?

Мы оба шепчем.

– Этот Филдинг поехал следом за мной. Но я обхитрил его.

– Раздевайся. Ванная комната там. – Она показывает на вторую дверь, стоящую открытой.

В ванной, облицованной голубым кафелем, тоже горит свет.

Я начинаю раздеваться.

– А если проснется кто-нибудь из служащих?

– Никто не проснется.

– И Эвелин…

– Если уж она спит, ее ничем не разбудишь.

– А если…

– Мы запрем дверь. Поторапливайся.

Неожиданно дыхание становится учащенным. Она смотрит на то, как я раздеваюсь и вешаю свой смокинг на кресло. Когда я остаюсь без рубашки, она обнимает меня и быстро целует много, много раз мою грудь. Потом сбрасывает через голову свою рубашку, и я вижу прекрасные большие груди. Она прижимается ко мне. Я нюхаю ее волосы, ее духи, мыло, которым она только что мылась. Я чувствую ее грудь.

– Скорее…

– Да.

– Как можно скорее. Я жду тебя.

Она идет к кровати и падает на нее. Когда я возвращаюсь из ванной комнаты, она лежит совершенно голая с раскинутыми руками. Она улыбается. Однажды я уже писал, что никогда еще не видел более красивой женщины. Но тогда я видел лишь ее лицо. Сейчас пишу снова: никогда еще я не видел более красивой женщины. Кожа ее сохранила коричневый загар прошедшего лета, ноги – длинные и совершенной формы, бедра – полные.

Живот у нее совсем плоский. Я не Казанова и не спал с тысячью женщинами. Но у красивых, с которыми я спал, – всегда был плоский живот.

Читаю то, что только что написал, и нахожу это смешным. Вычеркну.

Нет, оставлю.

Может быть, это и вызовет смех. Но это правда.

У всех по-настоящему красивых женщин на лице есть родинка. Многие, кто таковой не имеют, рисуют эту родинку. Верена больше не пользуется косметикой. Черная родинка на ее левой скуле – настоящая…

– Иди, – шепчет она.

Сейчас я обнажен так же, как и она.

Я сажусь на край постели и ласкаю ее бедра, грудь, руки.

– Ты должен быть со мной очень нежным, любимый, – шепчет она. – Ты можешь быть нежным с женщиной?

– Да.

– Действительно нежным?

– Действительно нежным.

– Иди, любимый, будь со мной нежным. Я так жаждала этого… Мы оба так долго ждали этого…

Я прижимаюсь лицом к ее бедру. Думаю, что никогда в жизни я не был столь осторожным, столь нежным. Так влюблен я тоже никогда не был. Так сильно. Никогда в жизни.

В доме тихо, полная тишина. Где-то лает собака. И в тот момент, когда раскрылись ее бедра и руки опустились на мои волосы, ко мне вновь пришло чувство, которое уже посещало меня однажды: это предчувствие предстоящей смерти.

Оно стремительно исчезло.

Теперь лишь Верена, Верена, только Верена.

Глава 20

Я забуду своих родителей. Забуду Геральдину. Забуду все. Но одно не забуду никогда: эту ночь. Я рассказывал, что испытал с Геральдиной. С Вереной в эту ночь я впервые узнал нечто другое, нечто совсем иное. Когда мужчина и женщина могут составить единое целое, как будто являют собой одного человека, с одной душой и мыслями.

С Вереной в эту ночь я пережил все, что делает счастливыми влюбленных, когда руки, ноги и губы двигаются сами по себе, будто бы они сами с собой договорились, а не мы.

То, что я почувствовал с Геральдиной, было как спутанный кошмарный сон. То, что я познал в эту ночь с Вереной, – это огромное парящее чувство, возвышающее и возвышающееся, которое не идет на убыль, не прекращается, становясь с каждым разом все сильнее и сильнее. На вечеринке мы были под хмельком. Сейчас мы абсолютно трезвы. И трезво, с нежностью, доставляем друг другу удовольствие, она – мне, я – ей.

Проходят часы. Два часа. Три часа. Иногда я встаю на колени и целую ее тело, или мы смотрим друг на друга, и я вижу, как из ее черных глаз сегодня ночью исчезли печаль, разочарованность и отвращение: я вижу в них только надежду, веру и убежденность. Да, иногда я сижу на ковре и только разглядываю ее. Или мы держим друг друга за руки. Или она гладит мои волосы.

Вдруг, после того как она долго смотрела на меня, она отворачивает голову.

– Что с тобой?

– Почему я такая старая?

– Ты не старая… Ты молодая… Ты великолепная.

– Я на двенадцать лет старше тебя.

– Ты не старше меня ни на один день!

Она поворачивает ко мне голову и устало улыбается.

– Иди, – тихо говорит она, – иди ко мне снова, Оливер. Это так прекрасно. Я люблю твое тело: волосы, твой рот и твои руки. Я люблю в тебе все.

– Я люблю тебя.

Мы погружаемся друг в друга. Иногда она стонет, но совсем тихо, чтобы никого не разбудить. Я думаю, что это самая чудная ночь в моей жизни.

В этот момент она говорит:

– Это самая чудная ночь в моей жизни!

– Правда?

– Я клянусь Эвелин.

– Для меня тоже, Верена, для меня тоже.

– Если бы можно было начать жизнь сначала… с самого начала… Вторая жизнь. Я бы еще раз охотно стала молодой… Мне бы так хотелось… Такой молодой, как ты…

– Ты такая и есть, и навсегда останешься такой. Ты никогда не станешь старой…

– Ах, любимый! Давай будем счастливыми ровно столько, сколько нам отпущено. Кто знает, сколько еще будет у нас таких ночей…

Огромная, мощная волна чувств охватывает нас, подобно тому как волна накатывает на берег, медленно и мощно, в последний раз вздымается высоко, высоко и мягко уходит в песок. Так нежно… так нежно.

Верена открыла рот, и я очень испугался, что она может закричать.

Но она молчит.

В момент наивысшего наслаждения она кусает меня в плечо.

Выступает немного крови, и можно увидеть отпечатки ее зубов.

– Извини… Я сошла с ума… Я же сказала… Очень больно?

– Совсем нет.

– Я схожу за пластырем.

– Кровь больше не идет.

– Оливер.

– Да?

– Я… Я должна была сейчас… сейчас кое о чем подумать, о чем-то… о чем-то страшном…

Она выглядит настолько уставшей, что глаза ее закрываются.

Она говорит почти в полусне.

Четыре часа тридцать минут утра.

– О чем?

– Что… что должно произойти, если я все-таки влюблюсь в тебя.

Она вздыхает. Глубоко задерживает дыхание, растягивается на кровати.

Потом опять произносит бессвязные слова. Разрозненные предложения. Я не все могу понять.

– Портоферрайо…

– Что это?

– Море… с тобой… волны…

– Верена!

– Парус… Солнце садится… Парус цвета крови…

– О чем ты говоришь?

– Эльба. У него там дом… Однажды… одни… нас только двое… зеленые волны…

Я ласкаю ее.

Она вздыхает.

– Оливер…

– Да?

– Как называется… как называется место?..

– Какое место?

– Из… из «Бури»…

Я не знаю почему, но, несмотря на страшную усталость, меня не покидало чувство высокого и дальнего полета.

Я еще помню, что, закрывая глаза, отвечаю:

– Мы созданы из такой материи, что и сны и… и… наша маленькая жизнь наполнены снами.

Мы лежим повернувшись друг к другу лицом. Я натягиваю на нас одеяло. Она прижимает руку к моей спине, а я – к ее. Мы так и засыпаем: щека к щеке, грудь к груди, бедро к бедру, так тесно прижавшись друг к другу, насколько это возможно.

– Сошла с ума… – бормочет она во сне. – Совсем… совсем сошла с ума… – И немного позже: – Новая… новая жизнь… совсем новая… вторая… существует она?