Текст книги "Любовь - только слово"
Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)
Глава 16
– Я…
– Я…
Нет! Не говори этого! Я тоже не скажу!
Вот наше приветствие, наверху, в комнате старой римской башни, в субботу в три часа пополудни. На этот раз я пришел первым, она поднималась по лестнице в туфлях на низком каблуке. На ней васильковое платье под пальто из бежевой фланели, холодно, а время от времени накрапывает дождик.
– Но я знаю, что ты хотел сказать!
– Что?
– Я хотела сказать то же самое!
– Не говори!
– Нет.
– Довольно, что мы знаем, что мы оба хотели это сказать, не правда ли?
– Да.
Сегодня ее лицо румяно, она снова подкрашена. Кажется еще немного худой. Но уже в порядке. Если выглянуть из проемов башенной комнаты, увидишь горы и деревни, города, замки и коров под дождем, под тонкими нитями мрачного сентябрьского дождя. Но в этот раз она не выглядывает, и я в этот раз не выглядываю. В этот раз мы ушли вперед семимильным шагом. Куда? К хорошему? К плохому? К счастью? К печали?
– А где Эвелин?
– Внизу.
– Под дождем?
– У нее мой зонтик. Погода ей не страшна. Она играет с Ассадом.
– Как ты, сердце мое?
– Хорошо. А ты?
– Мне хорошо лишь тогда, когда ты рядом, – говорю я.
– Оставь сентиментальность. Не выношу этого.
– Не выносишь? Ты же сама так сентиментальна…
– Ну ладно. Но все равно оставь.
– Уже оставил.
Ассад лает. Эвелин смеется. Я слышу, как они под дождем носятся по лесу.
– Они чудесно проводят время, – говорю я.
– Да.
– А мы будем когда-нибудь?
– Чудесно проводить время?
В ответ тишина!
– Ну да, – произношу я. – Необязательно всегда получать ответ. Твой муж ничего не заметил?
– Что ты имеешь в виду?
– Мое посещение. Цветы…
– Ничего. А брат, конечно, не пришел, хотя знал, что я лежала в больнице. Брату я безразлична. Мы видимся, только если ему нужны деньги. А так я ему – что воздух.
Она поднимает широкий воротник фланелевого пальто и смотрит на меня огромными черными глазами, ее губы чуть-чуть дрожат.
– Оливер…
– Да?
– У тебя еще что-то есть с той девочкой?
– Нет.
– Не лги. Скажи лучше «да», это не так страшно.
В чаще лает собака и опять смеется маленькая девочка.
– Я не лгу. У нас кое-что было. Но теперь я скажу, что все кончено.
– Когда?
– Завтра. Я такой трус.
– Трус, – говорит она. – Прими руку труса.
И она снова поцеловала меня, нежнее, слаще, сердечнее, чем в первый раз. Потом она шепчет:
– Я не поцелую тебя больше, пока ты ей не скажешь. Это был последний раз.
– Да, да, ну хорошо. Твои боли уже, конечно, прошли?
– Конечно. Что нового в интернате?
– Все в порядке. Двоих выгнали. Парочку. Их застукали, в лесу. Дети сотворили макумбу. Я тоже там был.
– Что сотворили?
– Своего рода заклинание духов. Чтобы те двое были счастливы. У нас есть маленькая бразильяночка, она все и организовала. И все молились, каждый на своем языке.
– Ты тоже?
– Да.
– О чем?
– Чтобы мы были счастливы.
Ее лица почти не видно за поднятым воротником. Она говорит:
– Я тоже молилась.
– Я почувствовал это. Тогда в машине.
– Это помешательство, – произносит она. – Это плохо кончится.
– Конечно, – соглашаюсь я.
– Если я попаду в нужду, что тогда?
– Я прокормлю тебя и Эвелин.
– Ты? Ты ведь еще мальчишка! У тебя ничего нет! Ты ничего не умеешь! Ты…
Верена осеклась, и вот она все-таки подходит к проему и смотрит вверх, на дождь, и вниз, на бездну.
– Мамочка! – зовет Эвелин.
Она машет рукой. А Ассад лает.
– Ты ничего не стоишь, – говорит она.
– Ничего, – соглашаюсь я.
– Ты бродяга.
– Да.
– Я тоже бродяга.
– Ну, так, – говорю я. – Трус, прими руку труса. Кстати, это мне не нравится. А кто автор?
– Я не знаю.
– А я знаю кое-что, что тебе понравится! Я даже знаю, кто автор.
– Кто? – спрашивает она прокуренным, сиплым голосом, но очень тихо, и смотрит на вымокший зеленый ландшафт субботнего вечера.
Я стою за спиной Верены очень близко и не решаюсь обнять ее.
– Шекспир, – отвечаю я. – Из «Бури». Это говорит Просперо. Знаешь, мы как раз читаем Шекспира, по-английски. Учитель английского – славный малый. Молодой. Ослепительно выглядит. Прекрасно одевается. Каждый день новый пиджак. С такими чудесными шейными платками из шелка. Ноа полагает, что он голубой. Девчонки сходят по нему с ума! И если он голубой, то скрывает это. Он очаровывает девчонок, в самом деле! Мне надо непременно помешать вам когда-либо встретиться!
– Так что там в «Буре»?
– «We are made out of such stuff as dreams, and our little life is rounded by a dream». Я прочел это. Вчера.
– Что это значит по-немецки?
– Как? А что же твои американские возлюбленные!
– Это подло!
– Нет, Верена, нет!
– Тогда скажи мне, что это значит по-немецки, – говорит она и смотрит вверх, на дождь, и вниз, на ребенка, играющего среди цветов с собакой: – Честно говоря, я все-таки плохо знаю английский.
– Это значит, – говорю я, – примерно следующее: «Мы созданы из той же материи, что и сны, и наша маленькая жизнь наполнена снами».
– Красиво.
– Да, не правда ли?
– Мне следовало иметь больше америкашек. Тогда сегодня бы я лучше знала английский. После Третьей мировой я так и поступлю. Если только останусь жива.
– После Третьей мировой ты будешь моей женой, – возражаю я, – если только мы оба останемся живы.
Теперь она оборачивается и смотрит на меня, а у меня по спине бегут мурашки по спине. Я еще никогда себя так не чувствовал от взгляда женщины. No, no, this must be love… [32]32
Нет, нет, это должна быть любовь… (англ.).
[Закрыть]
– А наша маленькая жизнь будет наполнена снами?
– Да, – говорю я.
Дождь шелестит в осенней листве. Дождь идет, идет тихо, возвращайся домой, пастушка…
– У тебя есть мужество?
– Для чего?
– Я спрашиваю, есть ли у тебя мужество?
– У меня? – отвечаю я. – Ты же знаешь, я прирожденный трус.
– Хватит молоть чушь, – говорит она, и ее глаза начинают светиться, а узкое лицо становится еще уже. – Я сказала ему.
– Кому?
– Мужу.
– Что?
– Что встретила тебя. С другими ребятами. Совершенно случайно. Прозвучало твое имя. И я задумалась: «Мансфельд? Мансфельд?» И заговорила с тобой. И это оказался ты! Сын его старинного делового партнера!
– Верена!
– Да?
– Ты сошла с ума!
– Конечно! Об этом мы постоянно и говорим! Я хочу тебя чаще видеть! Дольше! Не только тайком! Не только в этой башне! Ты уже задумывался о том, что будет, когда скоро наступит зима?
– Продолжай.
– Что мне тебе сказать? В этой жизни вечно случается неожиданное! Мой муж был поражен! Он сказал, мне следует позвонить тебе в интернат и спросить, не хочешь ли ты прийти к нам в гости, завтра, на ужин.
– Уже завтра?
– Да, поэтому я и спрашиваю, есть ли у тебя мужество.
– Думаю, есть.
– Я рассудила, если ты разок придешь к нам, то сможешь приходить всегда. И во Франкфурте. Мы скоро уезжаем отсюда.
– Всю прошлую ночь я боялся этого.
– Кем ты хочешь стать, Оливер?
Я не отвечаю, потому что стыжусь.
– Ты еще не знаешь?
– Знаю.
– Тогда скажи мне.
– Звучит глупо.
– Скажи!
– Писателем.
– И потому ты стыдишься?
– Это трудно. Может быть, я никогда им не стану. И вообще…
– Ты уже что-нибудь написал?
– Смехотворные любовные истории, для девочек. А больше ничего.
– Так напиши нашу историю!
– Нашу историю?
– Историю о нас двоих! Как мы познакомились. Что уже произошло. И что…
Она запнулась. И я спросил:
– Ты хотела сказать: «И что еще произойдет»?
Она кивает и смотрит на дождь.
– Хорошо, – отвечаю я. – Я попробую. Я дам тебе все прочесть. И если будет плохо, ты мне скажешь, да?
– Да. И если мне что-то особенно понравится, я тебе тоже скажу.
– Пожалуйста.
– Оливер…
– Да?
– Энрико тоже придет завтра вечером. Он вернулся из Рима. Мой муж его пригласил. У тебя хватит мужества?
– Что значит «мужества»? Возможно, Энрико будет еще менее приятно снова увидеться со мной, чем мне опять его встретить! Но что будет дальше?
– Ты доверяешь мне?
– Конечно, нет, – говорю я. – Чепуха. Конечно, я доверяю тебе, Верена.
– Тогда дай мне еще немного времени. И когда сегодня в одиннадцать ты выйдешь на балкон, то кое-что увидишь.
– Ты упражнялась?
– Да, – ответила она. – Теперь я почти достигла совершенства. У тебя есть смокинг?
– И очень элегантный!
– Тогда надень его завтра вечером. А тебе вообще можно уйти?
– Надо спросить шефа. Но наверняка можно. Вы ведь такие знатные люди. Несомненно, это возымело бы действие, позвони твой муж в интернат и скажи, что он меня приглашает. Иначе шеф будет до конца считать, что я иду не к вам, а во Фридхайм в «Какаду».
– Что это?
– Такой бордель, там можно снять проститутку.
– Откуда ты знаешь?
– Один из старших ребят рассказал мне.
– Ты хочешь проститутку, Оливер?
– Знаешь, прежде я хотел спать со всем, что между… что женского рода.
– А теперь?
– А теперь лишь с одной.
– Это правда?
– Клянусь моей жизнью. Нет, твоей жизнью. Нет, жизнью Эвелин!
– Истинно и непреложно?
– Истинно и непреложно.
Верена подходит ко мне, а у меня словно судорога проходит по всему телу, по всем членам, сердце сжимается, я не могу пошевелить ни пальцем. Она говорит, прямо перед моим ртом:
– Знаешь, это должно быть в самом деле правдой…
– Я знаю. Это в самом деле правда.
– Я, наверное, чокнутая, если иду на такое.
– Я тоже чокнутый.
– …но ты мне так нравишься.
– Ты мне тоже.
– Это плохо кончится. Я намного старше тебя.
Опять!
– Не повторяй прежней чепухи!
– Я говорю об этом снова и снова?
– Постоянно. Это ранит меня.
– Но я ведь правда на двенадцать…
– Замолчи!
– Я уже молчу. Уже молчу.
И теперь, как раз когда я хочу ее поцеловать, в чаще залаяла собака и Эвелин начала петь:
Уточки-утята плавают в пруду,
Хвостики задрали, ищут там еду…
– Кто-то идет, – торопливо говорит Эвелин. – Мне надо идти. Завтра в восемь, да?
– Да. И твой муж должен позвонить в интернат.
Она целует меня, но очень торопливо, в щеку, а затем сбегает по лестнице со словами:
– Если кто придет, спрячься. А так выжди несколько минут.
– Да. Сегодня вечером в одиннадцать?
– Сегодня вечером в одиннадцать.
В следующую секунду она уже скрылась. Я подхожу к проему и вижу, как она выходит из башни и удаляется вместе с Эвелин и собакой в сторону леса, осеннего дождя, от меня, все дальше, дальше, не оглядываясь. Вот она уже исчезла за деревьями. Появляются полный мужчина и полная женщина, долго смотрят на башню и затем идут дальше. Наверное, от посещения башни их отпугнула памятная доска.
Я сажусь на старый ящик, стоящий в башенной комнате, и закрываю глаза рукой, и моя рука опять пахнет духами Верены. «Диориссимо». Она сказала, мне надо записать нашу историю. Я так и сделаю. Начну прямо сегодня.
Господи боже мой, к кому я вечно прибегаю лишь в несчастье, если мне что-то нужно или если я чего-то хочу, для себя или для других, пожалуйста, пожалуйста, сделай так, пусть это будет хорошая история!
Глава 17
Принц Рашид Джемал Эд-Дин Руни Бендер Шапур Исфахани молится: «О уверовавшие! Никто не должен насмехаться над другими людьми, ибо, быть может, осмеянные лучше своих насмешников. Не очерняйте друг друга и не поносите друг друга. Старательно избегайте подозрения, ибо некоторые подозрения – грех. Не ищите ошибок другого из любопытства и не говорите плохо о другом в его отсутствие. А что, если кто-то из вас вздумает съесть плоть мертвого брата? Конечно, вам это претит. Так нас пугает Аллах. Смотрите, Он – милостив и милосерден. О люди, Аллах произвел вас от одного мужчины и от одной женщины и разделил вас на племена и народы, чтобы вы с любовью могли познавать друг друга. Воистину, лишь того всех больше чествует Аллах, кто больше всех миролюбив и больше всех любви выказывает. Ибо Аллах – Аллах читает в сердцах всех людей».
Уже вечер, девятый час. А в одиннадцать я стою под дождем на балконе нашей комнаты на втором этаже, и из ночи, из темноты, из дождя ко мне приходит послание из световых знаков с виллы над старой башней:
ЗАВТРА… В… ВОСЕМЬ… Я… РАДА…
И я свечу в ответ:
Я… ТОЖЕ… РАД… ЗАВТРА… В… ВОСЕМЬ…
Сквозь темноту и дождевые потоки приходят знаки:
ДОБРОЙ… НОЧИ… ОЛИВЕР…
Я отвечаю:
ДОБРОЙ… НОЧИ… СЕРДЦЕ… МОЕ…
Да, я напишу нашу историю. Я напишу историю этой любви. Возвращаюсь в комнату. Ноа и Вольфганг еще не спят, горит свет, и они видят, как я надеваю халат.
– Ну и ну, ты ведь насквозь мокрый, – говорит Вольфганг. – Где ж тебя носило?
– Оставь его в покое, – вступается Ноа. – Неужели не видишь, что с ним происходит?
– А что с ним происходит?
– Не is in love. [33]33
Он влюблен (англ.).
[Закрыть]
Yes – I am in love. [34]34
Да, я влюблен (англ.).
[Закрыть]
Завтра в восемь.
Верена Лорд.
Верена.
Глава 18
Первое, что я вижу, переступая порог виллы, – это Рубенс моего отца: белокурая толстая голая баба за мытьем ног. Картина висит в обшитом деревом холле дома господина Манфреда Лорда. Забавно, не правда ли?
Я нахожу это столь забавным, что совершенно забываю отдать слуге в черной ливрее, открывшему мне дверь, бумагу от цветов, которые я принес. У слуги гладкое вытянутое лицо с холодными, словно лед, глазами и с такими тонкими губами, что можно подумать, у него вовсе нет рта. Он – тощий, маленького роста, надменный и самоуверенный. Мне вспоминается наш господин Виктор! Что за славный малый он был. Интересно, где он теперь работает?
Этот слуга и садовник с женой – люди, ненавидящие Верену, размышляю я, тем временем разглядывая сначала Рубенса, а затем слугу. Они считают Верену последней грязью. Она рассказала мне об этом в вечер нашего знакомства. В тот вечер я отвозил ее домой. С этим слугой надо держать ухо востро. Держаться дружелюбно. Очень дружелюбно.
– Пардон, пожалуйста, господин, бумага…
– О да! – улыбка, всегда улыбаться. – Не будете ли столь любезны?
Он будет столь любезен. Он берет бумагу.
– Большое спасибо, господин?..
– Меня зовут Лео, господин Мансфельд.
– Большое спасибо, господин Лео.
Заметно, как ему приятно обращение «господин». Я запускаю руку в карман.
– Ах, да! Не считайте выскочкой. У меня есть ужасная привычка, господин Лео.
– Пардон, пожалуйста, не могу поверить, господин Мансфельд!
– Нет, нет. Это со мной уже несколько раз случалось, когда меня приглашали.
– Что же, пардон, пожалуйста?
Кажется, его вечное «пардон, пожалуйста» – нервный тик.
– Уходя под хмельком, я забывал оставить вознаграждение, кое-что для людей, которые целый вечер ради меня так старались. Гадко, не правда ли? Полагаю, вы подаете за столом сегодня вечером?
– Да, господин.
– А кто готовит?
– Жена садовника.
– Могу ли я себе позволить заранее оставить вот это вам и ей?
Я даю ему тридцать марок. Сначала я хотел дать лишь двадцать. Но ему пришлось бы делиться. А так он может оставить себе на десять марок больше.
Кстати, давать на чай заранее придумал я. Я всегда так поступаю в гостях. Лучше всего сразу прокрасться на кухню и сунуть поварихе бумажку в руку. Сами знаете, на большинстве вечеринок не хватает льда или содовой. А если повариха уже подкуплена, она всегда отложит для вас посудину с кубиками льда или сифон…
Я еще раз оглядываю слугу Пардон-пожалуйста. Заручился ли я его дружбой? Кто знает. К господину Лорду приходит так много богатых людей…
– Я не могу это принять, господин Мансфельд!
– А если я вас очень прошу?
– Ну ладно. Сердечно благодарю. Также и от лица фрау Кляйн. Это жена садовника.
Он кланяется, фальшиво улыбаясь, проныра, который подсиживает Верену и на которого я надеюсь.
Раздвижная дверь красного дерева растворяется, появляется хозяин. Слуга исчезает.
– Мой дорогой Оливер – я все же позволю себе так вас называть – я искренне рад приветствовать вас в моем доме!
Манфред Лорд направляется ко мне с распростертыми объятиями. Он выглядит бесподобно! Мне приходит на ум хирург из одного фильма, несущийся по коридору в операционный зал в окружении свиты ассистентов и медсестер. Этот Манфред Лорд по меньшей мере на голову выше меня. Его смокинг, должно быть, стоит целое состояние. Он лучисто улыбается. Голубые глаза сверкают. Зачесанные назад седые волосы открывают высокий лоб. Думается мне, такой человек умен и опасен. Опасность заключается в его дружелюбии. У него благородный тонкий нос и выступающий затылок. Он пахнет лосьоном «Книзе Тен» и богатством, богатством, богатством. Его голос – звонкий, звучный, чарующий.
– Что за чудесные цветы вы принесли!
– Я хотел вашей жене…
– И к тому же красные гвоздики! Ее любимые цветы! Как вы догадались?
– Я… – Осторожно! – Не знаю, господин Лорд. Красные гвоздики – и мои любимые цветы. Вероятно, поэтому!
– Конечно, поэтому!
Он сердечно смеется и хлопает меня по плечу. Известно ли ему что-нибудь? Догадывается ли он о чем-нибудь? Есть ли у него план? Какой? Кажется, сильная сторона этого господина в том, что за честным, открытым лицом нельзя прочитать его истинных мыслей и чувств.
– Жена очень обрадуется, – он замечает мой взгляд и снова смеется: – Тот самый Рубенс, не так ли? Ваш Рубенс!
– Да.
– Знаете, я купил его на аукционе. На аукционе в Люксембурге. Вашему отцу картина неожиданно разонравилась. Потому он и избавился от нее. Ведь денег у него еще достаточно, не правда ли? Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! – теперь я немного собрался. – Если у вас уже здесь, в Таунусе, висят такие картины, хотел бы я видеть вашу квартиру во Франкфурте.
– Увидите, мой мальчик, увидите! Я потрясен, что Верена вас нашла! Сына моего старинного друга…
Осторожно, этот человек опасен.
– А вы не боитесь, господин Лорд? Я имею в виду, если сюда залезут, когда вас не будет…
– Кто-нибудь здесь всегда есть, дорогой друг. К тому же существует охрана и сигнализация. Самострельные приборы в парке и прочие милые вещи для того, кто попытается тайком пробраться сюда.
Его сияющую улыбку вдруг как водой смыло, он смотрит на меня голубыми глазами, их взгляд стал жестким, словно сталь. Жуткий человек этот Манфред Лорд. С ним, полагаю, мне еще придется съесть пуд соли.
Глава 19
На Верене черное вечернее платье с декольте, очень узкое, а на боку – что-то вроде банта. И дорогие украшения: бриллиантовое колье, браслет с бриллиантами, бриллиантовые клипсы в ушах и роза из бриллиантов на платье. На лице яркий макияж. Когда мы с Манфредом Лордом вошли в обшитую деревом гостиную, краска на несколько секунд ударила ей в лицо. Затем она идет мне навстречу, держа в руке бокал с коктейлем.
– Господин Мансфельд! Наконец вы явились! Позвольте познакомить вас с господином Энрико Саббадини.
Вот вперед выступает франт-итальянец, тот самый, из аэропорта. На нем тоже смокинг, темно-синий, и рубашка с тесьмой. Кажется, он нервничает. Мы кланяемся друг другу.
– Рад знакомству с вами, господин Мансфельд, – говорит Энрико по-немецки с акцентом.
При этом он постоянно сжимает и разжимает левую руку. В правой итальянец держит бокал.
– Представь себе, – произносит Манфред Лорд, – любимые цветы Оливера – те же, что и у тебя, сокровище мое!
И он снова улыбается, я тем временем передаю Верене красные гвоздики и целую руку. («Диориссимо». Надеюсь, я продержусь этот вечер.)
– Вы сошли с ума, господин Мансфельд! Столько цветов!
– Я люблю дарить цветы.
– Слышишь, Верена, он любит дарить цветы.
Ох уж этот Манфред Лорд! Он нажимает на кнопку звонка. Тотчас возникает господин Лео.
– Вазу для цветов, пожалуйста.
– Будет исполнено, милостивый государь.
– Что вы будете пить, Оливер?
Хозяин направляется к бару, расположенному в старом шкафу. Гостиная оформлена под старину. Толстые ковры. Темная мебель. Огромный гобелен.
– Коктейль? Виски?
– Виски, пожалуйста.
Он наливает виски. С любовью. Аккуратно. Как аптекарь микстуру.
– Со льдом?
– Да, пожалуйста.
– С водой или содовой?
– С содовой.
– Скажите «стоп», когда будет достаточно.
– Стоп.
Я быстро выпил виски, и уже снова наполняет Лорд мой бокал. Теперь мы все стоим с напитками в руках. Манфред Лорд демонстрирует свое превосходство; кажется, он искренне рад этому вечеру.
– Давайте выпьем, – говорит он, – за то, что Верена нашла нашего – нет, я должен сказать «моего»! – Оливера! Вы не знаете, как часто я думал о нем… Малыш Оливер! Теперь он стал взрослым Оливером, настоящим мужчиной. Наверное, женщины сходят по вам с ума?
– Нет. Отчего же?
– Ну, ведь вы сказочно хорошо выглядите! Ты не находишь, Верена? Вы не находите, Энрико?
– Он выглядит сказочно хорошо, – произносит Энрико.
Верена молчит. И только смотрит на меня. Мне надо срочно что-нибудь сказать!
– Чепуха, – говорю я. – Позвольте мне выпить за вашу любезную жену. Это она выглядит сказочно хорошо. Я… я… – Тут я смотрю на Верену и думаю: со мной такие шутки не пройдут! – Я еще никогда не видел более красивой женщины!
Я поднимаю бокал. Все пьют. Энрико поперхнулся и кашляет.
– Какой очаровательный молодой человек, – осушив бокал, замечает Манфред Лорд. – Правда, Верена, не знаю, как тебя отблагодарить за то, что ты его нашла.
– А почему мы, собственно, стоим? – спрашивает Верена.
Мы опускаемся в огромные старинные кресла у камина, где, потрескивая, горит огонь. Верена глядит на пламя. Энрико уставился на меня (на нем снова роскошные ботинки с чересчур острыми носами). Манфред Лорд попеременно смотрит то на Энрико, то на меня, не без удовольствия, забавляясь. Жену он не удостаивает взгляда. Потирая руки, Лорд говорит:
– Нет ничего уютнее огня, горящего в камине, не правда ли, Оливер? Вы легко нашли дорогу к нам?
– Да.
Проклятье, я допустил ошибку!
– Браво! Большинство в первый раз приходящих к нам людей плутают. Cheerio! [35]35
За ваше здоровье! (междунар.).
[Закрыть]
Мы снова поднимаем бокалы.
– Я уже достаточно хорошо здесь ориентируюсь, господин Лорд. Моя школа находится недалеко от вашего дома.
– Разумеется, – говорит он, широко улыбаясь. – Это-то я и забыл! Теперь вы, так сказать, наш сосед. Разве это не чудесно, Верена? Когда меня не будет дома, а у Оливера найдется время, вы могли бы вместе погулять, или выпить чашечку чая в «Амбассадоре», или поиграть в теннис на наших кортах!
– У меня всего лишь два свободных часа в день, господин Лорд. Нет времени играть в теннис. А в «Амбассадор» ходить мне запрещено.
С бокалом в руке Манфред Лорд откидывается назад в кресле.
– Разве это не безумно странно, милая? Ему нельзя в «Амбассадор», он не играет в теннис, у него всего лишь два свободных часа в день! А Энрико играет в теннис, ему можно в «Амбассадор», у него нашлось бы время, но ему нужно возвращаться в Рим! Бедолага!
Манфред Лорд – муж женщины, которую я люблю. Мой визави – мужчина, с которым она спит. Ребенок Верены, которого Манфред Лорд… в эту секунду в гостиную входит малышка Эвелин. Она выглядит крошечной. Поверх светло-голубой пижамы она накинула халатик, к нему – светло-голубые тапочки из шелка.
– Не помешаю? – вежливо и по-взрослому умно спрашивает она.
– Вовсе нет, Эвелин, – говорит Манфред Лорд.
– Я не Эвелин, папа.
– А кто же ты?
– Сегодня вечером я – господин Майер.
Верена потихоньку объясняет мне:
– Это старая игра. Каждые несколько дней она – не Эвелин, а господин Майер, господин Шмиц или господин Клингельбрёзель.
Я думаю: «Сегодня вечером она – не Эвелин, а господин Майер, чтобы лучше притворяться вместе со мной».
– И что же у вас за профессия, господин Майер? – задает вопрос Манфред Лорд.
– Я – финансист, – отвечает Эвелин (она произносит «финанцист»).
– О, понимаю, Чем могу быть вам полезен, господин Майер?
– Я только хотел пожелать доброй ночи.
– Очень мило с вашей стороны, господин Майер. Так и поступите, пожалуйста.
– Будет исполнено, господин, – отозвалась Эвелин.
Мать долго целует ее, они нежно обнимаются. Левую руку Эвелин сжала в кулачок, замечаю я.
– Спокойной ночи. Приятных сновидений.
– Да, мамочка.
Затем малышка идет к Манфреду Лорду. Она дает ему руку, не целуя его, и серьезно говорит:
– Прощайте, господин Лорд.
– И вы, господин Майер. Увидимся с вами завтра на бирже. Но не хотите ли вы меня поцеловать?
Кажется, Лорду это доставляет невероятное удовольствие.
– Хочу, – шепчет Эвелин.
Она целует отчима в щеку, торопливо, словно выдыхает. На секунду он перестает улыбаться, а затем шлепает Эвелин по попке. Она молча идет дальше и приседает перед Энрико. Теперь она направляется ко мне. То, что Эвелин держала в левой руке, она переложила в правую.
– Это господин Мансфельд, Эвелин, – говорит Лорд.
Эвелин снова приседает и дает мне руку.
– Спокойной ночи, господин Мансфельд, – произносит она.
Затем кроха в светло-голубых тапочках подходит к двери и исчезает. У меня в правой руке находится то, что только что находилось в правой руке Эвелин: что-то жаркое, мягкое. Но что?
Слуга Лео появляется с вазой, в которой стоят мои красные гвоздики.
– Куда мне их поставить, мадам, пардон, пожалуйста?
– На столик у камина.
– Не будет ли там слишком тепло, дорогая? – мягко спрашивает Лорд.
– Гвоздики так хороши. И я хотела бы любоваться ими после ужина.
– Конечно. Итак, сюда, Лео.
Энрико Саббадини смотрит на меня так, словно желает убить. Слуга Лео по-рыбьи улыбается мне, пока ставит цветы на мраморный столик, затем выпрямляется и говорит:
– Все исполнено, мадам.
