Текст книги "Величайший из изменников. Жизнь сэра Роджера Мортимера, первого графа Марча, правителя Англии в 1327-1330 (ЛП)"

Автор книги: Ян Мортимер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Глава 14
Король сумасбродств

Мгновение, когда граф Ланкастер встал на колени перед юным монархом, Роджер мог провозгласить личной победой, гораздо значительней просто победы, одержанной над вельможей. Вся Англия, Уэльс и Ирландия находились под его надзором. Король был у Мортимера в руках, Изабелла зависела от него больше, чем когда-либо, на всех ключевых служебных позициях в стране стояли люди, назначенные Роджером. Если население хотело прощений, то ждало их от него. Если распределялись опекунства, то исключительно тем, кого одобрял Мортимер. Ему пожаловали самый престижный титул в государстве, и никто не смел противопоставить себя Роджеру даже с войском. Единственная действительная угроза заключалась в побежденном и униженном графе, склонившем колени перед ним в грязь. Вот, о чем Мортимер мог думать в минуту славы, и чувствовал он себя, словно настоящий суверен.

Словно суверен, но в действительности не он. Роджер не наслаждался властью, полученной по праву, только той, которую добился через использование двойных стандартов и силу. Мортимер никогда не ощущал теперь безопасности. Знание о том, что Эдвард Второй жив, отныне ходило среди представителей аристократии. Если раньше у Роджера существовали сомнения, стоит ли оставаться при дворе, сейчас они развеялись. Он уже никогда не сумеет вернуться и жить в личных имениях, как того требовал граф Ланкастер. Да и зачем это ему? Мортимер добился права диктовать своей судьбе, равно, как и судьбе Ланкастера. Помимо прочего, еще была Изабелла. Она нуждалась в Роджере. Восстание Генри Ланкастера доказало, – доверять нельзя никому. Если второй сын Изабеллы, Джон, недавно произведенный в статус графа Корнуолла, умрет, следующим в линии претендентов на трон окажется граф Норфолк. Норфолк первоначально поддерживал мятежников, и лишь в последнюю минуту пожелал мира. Что, если он возьмется за оружие? И сколько еще вокруг других, ему подобных? Долг Мортимера – остаться и показать королю, как управлять государством и как присматривать за возражающими ему. Таким образом, Роджер оправдывал в себе необходимость держать власть в кулаке. Результатом стало руководство страной в течение следующих двух лет, с еще меньшим обращением внимания на народ, чем на свою личность.

Те, кто осмеливались противостоять Мортимеру, вынуждены были платить штрафы, особенно, менее важные люди, жители Лондона. Всего несколько дней спустя после демонстрации Ланкастером покорности были вызваны новый мэр столицы и двадцать четыре уважаемых горожанина, чтобы получить приказ устроить расследование с целью полностью выкорчевать поддерживавших графа Генри. В конце месяца они держали совет. Могущественные лица внутри городской иерархии пытались защитить сочувствовавших ланкастерцам, но шпионы делали все, чтобы донести сведения об этом до Роджера. Несколько дней спустя столичная группа следователей оказалась смещена в пользу покровительствуемых Мортимером, конкретно, – Оливера Ингхэма, сэра Джона Малтраверса, Джона де Стонора, Роберта Меблторпа и Джона де Грантэма, мэра Лондона. Судебные процессы продолжались всю первую половину февраля. Судили даже самых влиятельных торговцев, включая Хамо де Чигвелла, бывшего мэра, теперь отправленного в Тауэр.

Лондонцы могли встретить давление с каждой из сторон. Другое дело – высшая знать. Очевидно, что властные должности были избавлены от присоединившихся к Ланкастеру лордов. Вынесли негласный, но подразумеваемый смертный приговор тем, кто, по мнению Роджера, предал его самым подлым образом. В список вошли Томас Росселин, Генри де Бомон и Уильям Трассел. К ним, за убийство Роберта де Холанда, добавили Томаса Уитера. Все четверо перечисленных мужчин бежали во Францию и потеряли свои земли. Тем не менее, в остальных случаях, Мортимер проявлял снисходительность. Не были наказаны графы Норфолк и Кент. Томас Уэйк, будучи кузеном Роджера, лишился десяти тысяч фунтов. Хью Одли, племянник Роджера, также не подвергся ссылке, но получил разрешение сохранить поместью с уплатой за это десяти тысяч фунтов. Схоже поступили по отношению к графу Ланкастеру, лишившемуся тридцати тысяч фунтов и оштрафованному на одиннадцать тысяч. Еще большему числу не столь значительных предводителей восстания позволили остаться и сохранить имения при условии уплаты неминуемого штрафа. Мортимеру не требовалась суровая кара, он просто укреплял победу финансовыми наказаниями, одновременно заставляя взбунтовавшихся лордов принести присягу защищать короля, Изабеллу и других членов монаршего Совета, включая сюда, разумеется, и его самого.

Существовало несколько причин демонстрации Роджером такой снисходительности по отношению к противникам. Во-первых, он не желал вызывать реакцию, за которой, само собой, последовало бы хладнокровное убийство представителей знати, как уже было после сражения при Боробридже. К тому же, Мортимер принес клятву не причинять вреда графу Ланкастеру на посохе архиепископа Кентерберийского. Томас Уэйк и Хью Одли приходились Роджеру близкими родственниками, и он не желал их оттолкнуть. Равно Мортимер не собирался причинять зло графам Кенту и Норфолку, скорее намеревался выразить им благодарность за обмен с Ланкастером ролями. Кроме того, Роджер стремился оказаться к королевской семье ближе, а не отдалиться от нее. Но, возможно, самой важной причиной являлось его опасение перед значительностью стороны противника, осмелившейся вступить с ним в спор. Даже теперь Генри Ланкастер сохранял высокий уровень народной любви, особенно на севере, ведь он возглавил сопротивление заключенному Мортимером мирному договору с Шотландией. Суровое наказание графа спровоцировало бы бунт населения. В конце концов, в настоящее время в лагере противника, не подчиняясь надзору Роджера, распространились известия о сохранении в живых низложенного монарха, мгновенно превратившись в добравшийся до каждого слух. По словам длинной версии летописи Брута, «почти все простые люди в Англии впали в печаль и ужас», размышляя жив ли король в замке Корф или же нет.

Вдобавок к слухам и шепоту за закрытыми дверями, была еще и проблема, связанная с Францией. Взойдя на трон, вопреки претензиям Эдварда Третьего, Филипп де Валуа нанес английской королевской семье удар, как в дипломатической, так и в политической сферах. Осенью 1328 года новый суверен Франции настоял, чтобы Эдвард лично прибыл к нему для принесения клятвы верности за Гасконь. Изабелла возразила, – сын короля никогда не будет приносить присягу сына простого графа. Филипп Валуа ответил на это отнятием у Гаскони доходов и в феврале 1329 года прислал ультиматум. Продолжающие наводить порядок в юридических вопросах относительно мятежа Ланкастера Роджер и Изабелла поняли, – сейчас они воевать с Францией не в состоянии. Вместо этого пара нагрузила посыльных предназначенными ее монарху дарами и пообещала, что Эдвард принесет присягу в ближайшем будущем. Извинения за промедления отправились в путь в апреле. В мае двор, в конце концов, двинулся в графство Кент, чтобы оттуда проводить своего юного суверена во Францию. Во время прощания в Дувре Эдвард передал Роджеру амулет с бриллиантом, стоимостью двадцать фунтов, свидетельствующий, возможно, о большем доверии Мортимеру, нежели чем Генри Ланкастеру.

Король отсутствовал на протяжение шестнадцати дней. 6 июня в Амьене он принес Филиппу присягу. Но сделал это в столь неудовлетворительном виде, что французский монарх встревожился. Филипп желал, дабы Эдвард поклялся служить ему также в процессе военных действий, потому как знал о высоком риске нападения со стороны заморского соседа (его соперника в претензиях на французский трон). Но английские советники, приехавшие с Эдвардом, в особенности, близкий друг Мортимера, Генри де Бургхерш, уже получили наставления не позволять подобному произойти, да и сам король совсем не стремился служить кузену матушки. Стоило церемонии завершиться, Изабелла призвала сына как можно скорее вернуться в Англию, и он повиновался, даже не попрощавшись официально с Филиппом. 11 июня молодой человек прибыл в Дувр. Тремя днями позже он находился с Роджером и Изабеллой в Кентербери.

Нам точно не известно, почему Изабелла так внезапно вызвала сына домой. Вероятно, она не хотела, чтобы юноша попал под влияние Филиппа, или же не доверяла тому, опасаясь удержания сына на континенте. Но существует и другая возможность, более правдоподобная, чем страх попадания Эдварда под воздействие Филиппа. И хотя данная возможность не может быть доказана, рассмотреть ее со всей серьезностью необходимо.

Изабелла ждала ребенка.

*

К вопросу о беременности Изабеллы следует приближаться с громадной осторожностью. Если она когда-нибудь ждала от Роджера ребенка, то это сохранялось в тайне по двум очень основательным причинам. Во-первых, младенец становился доказательством чудовищного в своем неприличии поведения со стороны королевы-матери и прилюдно нанесенного суверену оскорбления. Во-вторых, дитя мужского пола могло предъявить претензии на трон Франции вслед за королем Эдвардом и принцем Джоном. Таким образом, само его существование представляло собой международный скандал, крайне вероятно, повлиявший бы на претензии английского монарха на французскую корону. Для Эдварда, явно считавшего контроль над ним Мортимера раздражающим, мысль о признании сына Роджера единоутробным сводным братом была невыносима. Ирония заключалась в том, что он являлся единственным человеком, от кого чета Роджера и Изабеллы не могла скрыть правду. Находясь к матери так близко и наблюдая за ней каждый день, король насторожился бы, если она на какой-то продолжительный период оказалась далеко. Но с его помощью беременность можно было сохранить в тайне, особенно под более объемными нарядами, вошедшими в моду при дворе с приобретением Филиппой статуса королевы.

В подобных обстоятельствах удивительно само существование указывающих на беременность улик. Однако, у нас есть некоторые подробности, соединив которые, получается увидеть, – такое вполне могло случиться. Во-первых, стоит упомянуть летопись Фруассара, прямо утверждавшего, – ходили слухи, что в 1330 году Изабелла носила ребенка. Он отчасти переменчив в выстраивании системы событий первых лет правления Эдварда Третьего и полагает даты менее значимыми, нежели доблестные подвиги, но вряд ли хроникер позволил себе полностью выдумать историю, навлекающую тень на матушку своего героя. Фруассар мог услышать сплетню и решить, что та касается задержания Роджера в 1330 году. Либо же он подхватил слухи относительно второй беременности.

Подтверждением слов Фруассара о беременности Изабеллы являются пусть менее откровенные, однако более официальные источники предыдущего года. В сентябре 1329 года королева-мать написала нечто, похожее на завещание, – расписала судьбу некоторых своих владений, в случае ее смерти, долженствующих перейти в руки Роджера. Подобное было необычным для тридцатитрехлетней женщины, большинство людей заявляли о посмертной воле лишь в последние месяцы жизни, когда уже точно знали, что умирают. Но Изабелла не в первый раз совершала такие жесты: она сделала то же самое, нося в 1312 году своего первого ребенка и глядя в лицо связанным с беременностью неопределенностям. Единственными правдоподобными альтернативами грядущего материнства можно считать болезнь королевы, или же страх покушения на ее жизнь. Но у нас нет никаких свидетельств о болезни, как и о том, что кто-то тогда устраивал заговор с целью убийства Изабеллы.

Следующая деталь доказательства беременности королевы-матери летом 1329 года прямо относится к Роджеру. В пожаловании, сделанном им церкви Лейнтвардина в прошлом декабре, вельможа выделяет девять каноников для исполнения ежедневных служб о спасении душ короля Эдварда Третьего, королевы Изабеллы, королевы Филиппы, епископа Бургхерша, его лично, графини Джоан и их детей, с потомками и предками. Для этого выделяется девять групп – шесть индивидуальных и три общих, – соответствующих девяти одаренным каноникам. 10 февраля 1330 года Роджер добавил к данному числу нового каноника и новую индивидуальную группу служб, сказав, что теперь внутри его растущей семьи появился новый член, о спасении души которого следует ежедневно служить мессы. Мортимер назвал его «графом Линкольном».

Выбор титула очень интересен, потому как в 1330 году графа Линкольна не существовало. Последним человеком, носившим титул, являлся Томас, граф Ланкастер, пользовавшийся им благодаря супруге, Алисе, последней выжившей дочери Генри, графа Линкольна. Графиню захватил в плен граф Саффолк, увезя даму, к огромному ее удовольствию, от Ланкастера, поэтому Генри Ланкастер и не имел возможности после ниспровержения Деспенсеров унаследовать титул Линкольна. Алисе исполнилось сорок восемь лет, и она знала, что не сумеет подарить жизнь наследнику, хотя и вышла потом за сэра Эбуло Лестрейнджа, барона из Шропшира. Таким образом, титул следовало после смерти носительницы считать утраченным. Более того, значительная часть владений Линкольна была уже пожалована Изабелле, а оставшиеся вскоре попали к Роджеру и его сыну, Джеффри. Вот и получается, что, хотя доказательство пожалования Лейнтвардину и не является решающим, оно явно весомо. Эта улика заставляет предполагать рождение сына и наделение его чрезвычайно правдоподобным титулом, на который тот мог надеяться после смерти графини, а также она объясняет, как Роджер и Изабелла сумели бы провести ребенка в высший слой знати, несмотря на его незаконнорожденность.

Если бы в тот период у Изабеллы родился малыш, то можно было бы ожидать указания на это, выраженного продолжительным перерывом в ее путешествиях. На последних сроках беременности сыном Эдварда королевы Филиппы в 1330 году двор оставался в Вудстоке с 29 марта по 20 июня, то есть на протяжение почти двенадцати недель, тронувшись с места только через несколько дней после появления на свет младенца (случившегося 16 июня). Помимо описываемого случая найдется лишь четыре других периода, охватывающих пять или больше недель, когда двор в 1326–1330 годах пребывал на одном месте. Каждый из этих перерывов, кроме одного, можно связать с важными политическими событиями 1327 года, когда правительство добивалось более надежных и твердых оснований. В маршруте 1328 года у Изабеллы таких растянутых пауз не просматривается. Единственное исключение в продолжение власти Роджера приходится на пребывание в замке Кенилуорт с 29 октября 1329 года до 3 января 1330 года. И оно не имеет очевидного объяснения. В действительности это было самое спокойное время в течение всего срока совместной жизни Мортимера и королевы-матери. Таким образом, если Изабелла ждала от Роджера ребенка, то наиболее подходящие период и место для появления младенца на свет – это декабрь 1329 года в Кенилуорте. Они совпадают с информацией рассмотренного пожалования Лейнтвардину, подразумевающего дату не ранее 10 февраля 1330 года.

Если незаконнорожденный малыш родился в Кенилуорте в декабре 1329 года, тогда факт его появления на свет помогает объяснить и другие события лета того же года. Например, почему Эдвард так быстро вернулся из Франции в июне. Изабелла и Роджер осознали необходимость при первой же возможности оповестить монарха и вызвали его домой без четких растолкований. Это заставило молодого человека поторопиться, терзаясь опасениями худшего. Равно факт рождения малыша объясняет церемонию пожалований, произошедшую тем летом в Виндзоре. Эдвард пожаловал Роджеру некое количество ценных ювелирных изделий и другие дары, включая семь серебряных кубков, четыре из которых были позолочены, один – украшен ракушками, один – покрыт глазурью, и еще один – инкрустирован драгоценными камнями. Подобные подарки короля самому значительному из его вассалов могут расцениваться в качестве повседневного явления, но совсем не просто объяснить, почему суверен позже тем же летом преподнес Мортимеру кубок французской работы. Это был дорогой покрытый серебром и золотом с глазурью кубок, несущий на поверхности монаршие гербы Франции и Наварры. Гербы принадлежали родителям Изабеллы, поэтому дар являлся собственностью французской королевской семьи, подаренной Эдварду. Передача кубка Роджеру, вероятно, служила подтверждением со стороны Изабеллы, что Мортимер отныне тесно связан с монаршим родом.

Каждая из подробностей приведенных доказательств сама по себе позволяет лишь попытаться предположить беременность. Но вместе они намекают, – в декабре 1329 года Изабелла родила Роджеру сына. Кроме того, по всей видимости, Эдварду рассказали о произошедшем. Оповещение суверена сыграло значительную роль, так как им можно объяснить ухудшение в то время взаимоотношений между ним и Мортимером. Вплоть до конца 1329 года Роджер превосходил по влиятельности и короля, и двор, хотя и оставался к Эдварду почтителен. Все признаки неуважения, как пребывание в сидячем положении в его присутствии, передвижение рядом и, в конце концов, заявления, что слушать следует правителя, а не монарха, – ведут счет с позднего лета 1329 года.

В чем заключался истинный смысл беременности 1329 года, так это в воздействии, оказанном ею на Роджера и Изабеллу и на их взаимоотношения с Эдвардом. Каким образом они сумели справиться с давлением на себя необходимости сохранить ее в тайне, будучи постоянно на людях и наблюдая за работой правительства? Что случилось с их личными отношениями? Так как Изабелла уже являлась связанной с Мортимером своей от него зависимостью в деле сокрытия и обеспечения безопасности Эдварду Второму, вероятно, беременность лишь укрепила понимание, – они никогда не смогут покинуть друг друга, ибо, в таком случае, секрет разрушит жизнь обоих. Но что это значило для взаимоотношений Роджера с Эдвардом? То, что он стал еще крепче связан с королевской семьей. Роджер не только обладал властью над низложенным монархом и любовью королевы Изабеллы, теперь он был биологически связан с Эдвардом через единоутробного сводного брата молодого человека. Отныне суверен не мог больше надеяться, что Мортимер когда-нибудь покинет двор. Если Изабелла носила ребенка, то Роджер вливался в монарший клан благодаря кровному родству. Чтобы его выдавить, следовало пролить эту кровь.

*

В борьбе за власть между двумя мужчинами ставки резко возросли, поэтому участились случаи шпионства, козней, вероломных интриг и обманов. Джон Виард, многолетний соратник Роджера, стал сейчас старшим офицером при короле и шпионом. Возможно, он рассказывал Мортимеру, что граф Кент посетил в Авиньоне Папу и обсуждал с ним заточение Эдварда Второго. В Париже, в покоях герцога Брабанта, граф участвовал о разговорах о судьбе изгнанных Генри де Бомона и Томаса Росселина. Вероятно, именно Виард узнал, что Кент с супругой отправились в паломничество в Сантьяго де Компостелла, что на севере Испании. Как бы то ни было, Роджер разработал план убийства вельможи. Но, очевидно, шпионы находились на службе и у Эдварда. Монарх проведал о планах Мортимера и сумел вовремя предупредить Кента о грозящей его жизни в Сантьяго опасности. Суверен и Роджер разыгрывали свою личную битву словно смертельную шахматную партию на поле Европы, дома любезно обмениваясь официальными дарами.

В конце августа 1329 года Мортимер решил устроить турнир Круглого Стола в стиле его знаменитого деда. Поводом и причиной для праздника стала церемония нового двойного брака в семье, как и предыдущим летом, но на этот раз в качестве женихов выступали более могущественные люди. Со времени прошлой свадьбы в доме Роджер стал графом, поэтому его дочери могли надеяться выйти за графов или за их сыновей. Одна из дочерей, Агнес, сочеталась браком с молодым графом Пембруком, Лоуренсом де Гастингсом, чье право вступления в союз находилось в руках у Мортимера. Другая добилась еще более выдающегося замужества, войдя в королевский клан. Разрешить сыну и наследнику жениться на дочери Роджера, Беатрис, убедили графа Норфолка, дядюшку суверена. Обычно считали, что четвертый в очереди к трону человек должен заключить лучший союз, чем с шестой дочерью недавно получившего титул графа Марча, но время было совсем не обычное.

Накануне выезда в Уигмор предположительно беременная Изабелла сделала распоряжения на случай своей смерти. 2 сентября она велела, дабы Роджеру при подобном обороте событий достался замок Монтгомери и относящееся к нему лордство сотни Чирбери. Также он должен быть сохранять замок Билд, заботясь о нем за символически взимаемую арендную плату. Утвердив эти приказания, королевский кортеж направился в сторону границы с Уэльсом, к следующему вечеру добравшись до Леоминстера. Оттуда, они днем совершили короткий переезд в Уигмор.

Посмотреть на турнир собралась внушительная толпа. Мортимер оплатил все из конфискованной у Деспенсеров казны и из монаршего пожалования в тысячу фунтов стерлингов. Графы и бароны расположились лагерем в долине под крепостью и вокруг маленького городка Уигмора. По охотничьим угодьям распростерлись шатры. Как и на турнире Круглого Стола, устроенном дедом Роджера, совершались дары, происходили обмены знаками любви, рыцари сражались, а зрители наблюдали за ними с возвышений вокруг арены. Мортимер взял на себя роль Артура, а сидящая рядом с ним Изабелла, сыграла Гвиневру, созерцающую события. Каждый из дней состязаний король одаривал Роджера формальными пожалованиями драгоценностей и покрытых золотом и серебром кубков, включая сюда преподнесенный 5 сентября французский монарший кубок с гербами Франции и Наварры, уже описанный выше.

Турнир в Уигморе продолжался в течение двух или трех дней. Все это время Мортимер являлся темой обсуждений, затмевая даже дочерей в момент заключения ими брачных союзов. Люди отмечали его близость к королевской семье, свободное обращение с нею. Надевший, в подражание Артуру, корону и с матушкой суверена рядом, Роджер на глазах у толпы ставил себя выше истинного суверена. Выбери он роль Ланселота, это смотрелось бы забавно и иронично, и королю Эдварду (в качестве Артура) ничего бы не угрожало. Но Мортимер не просто исполнял отведенную ему роль, он важно напоминал окружающим, что именно ему, а не Эдварду выпало происходить из рода Артура. Среди народа ходили слухи, что Роджер теперь сам стремился стать монархом. Люди не нуждались в пророчестве Мерлина, научившем бы их трактовке символизма носимой графом короны.

Здесь и крылись корни допущенного Мортимером промаха. Он не являлся членом монаршего клана, и его попытки предстать таковым выглядели извращенными. Тщательно продуманная и «удивительно» богатая одежда, странная и по стилю, и по цвету, особо бралась на вооружение. Демонстрируемые драгоценности вызывали зависть. Повседневно привычное обращение с королем задевало каждого из наблюдавших, – ведь Роджер шел рядом с Эдвардом и сидел в его присутствии. Люди были потрясены выказываемым Мортимером безрассудством. Не спасал и внушительный размер личного хозяйства, – почти две сотни человек, то есть, столько же, сколько вооруженных солдат мог позволить себе содержать суверен. Порождаемые сравнения с королем Артуром становились уже не просто отчасти смехотворными. Дед Роджера пятью десятилетиями раньше в финале своей славной карьеры мог удалиться от дел, отметив это турниром Круглого Стола, но Мортимер-младший, совсем не в пользу для себя, вызывал сравнения с доселе непревзойденным Артуром из легенды о Круглом Столе, с тем, кто, предположительно, сражался с великанами, выиграл каждую из выпавших на его долю битв, завоевал Францию, спасал похищенных девиц и предводительствовал блестящей командой рыцарей. Как мог Роджер сравниться с «самым достойным из властителей, известных тогда в мире?»

Самостоятельное создание Роджером рыцарского великолепия и могущества перешло допустимые границы. Он окружил себя представителями королевской семьи и всеми возможными ловушками роскоши, придворной, полагающейся в силу происхождения, обладания состоянием и влиянием, но и граф, и каждый до единого из знающих его, понимали, – Мортимер – сын простого барона с территории Уэльской Марки. Роджер не завоевал славу, равную его герою, Уильяму Маршалу, графу Пембруку, напротив, добился ее ловкостью. Власть Мортимера оказалась достигнута не благодаря мудрости, а через хитрость. Лишь один человек обладал достаточной смелостью, чтобы прилюдно встать и в лицо сказать Роджеру, как он стал смешон. В Уигморе сэр Джеффри Мортимер, любимый отпрыск графа, объявил отцу, что тот превратился в «короля сумасбродств». Фраза была символичной и говорящей. Вельможа сумасбродно пришел к компрометации своей близости к трону, постепенно сам переняв монаршее достоинство, и равно сумасбродно, утратил способность здравого оценивания и надзора за общественным мнением. Он стал чересчур могущественным.

*

После состоявшегося в Уигморе турнира конфликт в сердце правительства перешел в более горячую стадию. Эдвар плохо отреагировал на демонстрацию Роджером власти и сейчас же предпринял первые шаги к возвращению себе монаршего могущества. 12 сентября он отправил за границу своего друга и доверенное лицо, сэра Уильяма де Монтегю. Для общества его задача заключалась в посещении Гаскони, но у гонца были еще и тайные поручения, – поехать к Папе в Авиньон и проинформировать понтифика о происходящем в Англии. Услышав о международной миссии Монтегю, Мортимер преисполнился подозрениями и настоял на сопровождении его сэром Бартоломью де Бургхершем, братом архиепископа Линкольна. Тем не менее, в Авиньоне Монтегю удалось ускользнуть от спутника и добиться личной с Папой встречи. Назад он привез сообщение о желании святого отца иметь некий знак, по которому тот сумеет отличить послания Эдварда от писем, отправляемых от его имени Роджером. Король ответил в начале следующего года, собственноручно подписав документ словами «Pater Sancte» («Святой отец»), что стало самым ранним из его сохранившихся автографов.

Придворный кортеж покатил дальше. 16 сентября в Глостере король добился успеха, назначив вместо поставленного Роджером казначеем Томаса де Чарлтона Роберта Уодхауса, прежде бывшего хранителем гардероба Эдварда. Неделей позже монарх поднажал и устроил назначение хранителем личной печати своего секретаря, Ричарда де Бери. Все это представлялось ветхозаветной надписью, проступающей на стене: Эдвард медленно наращивал степень влияния. Мортимеру и Изабелле приходилось искать равновесие между возможной тайной беременностью и столь же тайным проживанием низложенного суверена в замке Корф и укрепляющейся неприязнью знати вкупе с властными честолюбивыми намерениями семнадцатилетнего короля. Вдобавок, в августе 1329 года могла произойти попытка освобождения Эдварда Второго. В конце сентября Роджер назначил Джона Малтраверса официальным хранителем крепости Корф, чтобы он защищал заключенного в ней бывшего монарха.

В начале октября двор находился на турнире в Данстейбле. Сразу после него королевская свита, возглавляемая Мортимером и Изабеллой, направилась на север, в Кенилуорт. Если Изабелла ждала от Роджера ребенка, то там она собиралась подарить ему жизнь. Являясь собственностью графа Ланкастера, цитадель могла показаться довольно странным местом для такого выбора. Но у этого было несколько серьезных причин. Одна из них – осмысление и восприятие Роджером истории и своего предназначения, связывающие его семейные истории о Кенилуорте и победы деда с судьбой, намечаемой отцом еще не рожденному младенцу. Вторая причина более прагматична. Рядом располагались имения Мортимера в Уэльской Марке. Да и Генри Ланкастер находился во Франции, действуя от имени короля в процессе переговоров с Его Величеством Филиппом относительно неполноценной присяги Эдварда за Гасконь, принесенной в июне. Так как замок отличался простором и был окружен телохранителями Роджера в составе почти двух сотен вооруженных мужчин, он мог считататься до определенной степени безопасным.

Если Изабелла родила в декабре 1329 года, то, вероятно, это произошло в самом начале месяца. 3 декабря Роджер все еще был в Кенилуорте, но потом ненадолго его покинул, совершив поездку в принадлежащие ему земли в Уэльской Марке. 5 декабря граф пребывал в Ладлоу, где совершил земельное пожалование одному из соратников (Уолтеру Ле Бейли из Лейнтхолла), его супруге и старшему из наследников. Тремя днями позже он находился в городке Клун. Вопрос, которым, как нам известно, Мортимер там занимался, был крайне незначителен, – он касался прав на рыбную ловлю, относительно чего Роджер приказал устроить дознание, и, вероятно, совпадал с настоящей причиной его посещения, так и не зафиксированной тогда. Но Клун находился рядом с замком Монтгомери и сотней Чирбери. Ее земли Изабелла передавала Мортимеру в случае смерти и, таким образом, предположительно, намеревалась оставить их ребенку. Выбранный маршрут также повел Роджера через Лейнтвардин, где он мог объяснить грядущее продление своего пожалования. К 12 декабря, уладив монаршие дела, Мортимер вернулся в Кенилуорт.

*

В течение последней пары месяцев Роджер вел себя абсолютно осторожно и спокойно. Сейчас он принялся действовать. Осталось лишь девять месяцев до тех пор, когда Эдварду должно было исполниться восемнадцать, и юный король, вырастая и взрослея, равно приобретал и политический вес. Роджер осознавал, – их открытое столкновение является исключительно вопросом времени.

В январе двор вернулся в столицу и остановился в принадлежащем Изабелле дворце Элтэм. Мортимер отписал себе все владения Хью Деспенсера, скрываемые от суверена в Пембрукшире. В конце месяца он начал распоряжаться опекой над землями графства Килдейр, объединенной с правом позволения жениться их наследнику. В феврале двор переместился в Тауэр, чтобы готовиться к коронации королевы Филиппы, в настоящий момент находящейся на последних сроках беременности. Это требовало от Изабеллы уступить территории и замки, предназначенные к пожалованию новой властительнице, за что она, разумеется, надеялась получить еще большее возмещение. Как бы то ни было, противоборствующие силы продолжали крепнуть. В конце января Хамо де Чигвелл оказался освобожден от надзора епископа Лондона, и жители столицы принялись открыто возвышать голос, защищая торговцев, пострадавших годом ранее от назначенных Роджером судей. В страну вернулся граф Кент и окунулся в сеть интриг.

За два дня до освобождения Хамо де Чигвелла Мортимер от имени короля издал призыв к Парламенту собраться в Винчестере. Кент и его брат, граф Норфолк, выполнили свои обязанности на коронации королевы Филиппы 18 февраля, облачившись, как простые придворные и проехав рядом с Филиппой, когда она направилась в Вестминстер из Тауэра. Для Роджера ничего из окружающей помпы значения не имело. Он разработал требуемый план. У него на руках было доказательство устройства Кентом заговора с целью освободить Эдварда Второго. Документ подписала лично Маргарет Уэйк, кузина Мортимера и супруга графа.