Текст книги "Величайший из изменников. Жизнь сэра Роджера Мортимера, первого графа Марча, правителя Англии в 1327-1330 (ЛП)"

Автор книги: Ян Мортимер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Откровенное манипулирование Парламентом целиком находилось под ответственностью Роджера. Позднее в тот же день внушительная толпа из знати, духовных лиц и рыцарей последовала за ним в Зал Гильдий, дабы принести клятву в преданности, необходимую Ричарду де Бетюну. Первым из поклявшихся стал сам Мортимер. Она отличалась от требуемой де Бетюном в письме. Приносившие присягу клялись исключительно защищать Изабеллу, ее сына и тех, кто сражался против Деспенсера, соблюдать Распоряжения лордов и свободы города Лондона. О низложении короля не было ни слова. Убеждение де Бетюна включить подобный текст являлось изобретенной Роджером хитростью, чтобы припугнуть не желавших сохранять тишину во время принесения присяги и произнесения в Парламенте речей. То, что большая часть собравшихся не произнесла клятву в Зале Гильдий не имело значения. Сама по себе клятва не играла роли, главное заключалось в низложении Эдварда. Все это влияло или даже прямо угрожало Парламенту голосованием в пользу смещения короля, таким образом Роджер мог заявить, что решение было принято с согласия совещательного института с народом Англии. Английская монархия кардинально поменялась. Навсегда.

*

Согласие Парламента низвергнуть Эдварда Второго стало достижением, поделившим историю на до и после. Никогда прежде ни одного английского монарха не смещали, как и не низводили с трона ни единого европейского короля, равного тому по статусу. Единственным прецедентом можно считать незначительного немецкого князя с не очень известным именем, но это произошло еще в самом начале четырнадцатого столетия. Таким образом, для викторианцев и исследователей первых лет двадцатого века ключевой характеристикой падения Эдварда Второго являлось развитие конституционности, в особенности, ее указание на роль в событиях Парламента. Сосредоточившись на конституционности, забывают отметить важнейшую черту в низложении короля: в действительности его не случилось. Эдварду не навязывали решение Парламента, а скорее просто попросили согласиться с ним.

20 января одетого в черное суверена ввели в зал замка Кенилуорт. Там он увидел лица пришедших сообщить ему о вынесенном Парламентом постановлении. Эдвард тут же потерял сознание, поднимать его на ноги пришлось епископу Стратфорда и Генри Ланкастеру. Орлетон зачитал предъявленные обвинения. Короля сочли виновным в нескольких преступлениях. А именно:

В неумении управлять страной и в позволении другим править вместо него, что приносило вред и народу, и Церкви;

В игнорировании добрых советов и в погружении в неподобающие монарху занятия;

В потере Шотландии и земель в Гаскони и в Ирландии из-за краха результативного правления;

В небрежении по отношению к Святой Церкви и, как следствие, нанесению ей вреда и в заключении ее представителей в темницы, в позволении убийств, арестов, ссылок и лишений наследства по отношению к знати;

В небрежении проверкой обеспечения англичанам справедливости и суда, вместо же этого, в правлении ради личной выгоды и в позволении другим поступать также, что противоречит данным при коронации клятвам;

В побеге в обществе известного врага государства и в оставлении королевства без правительства, таким образом, в соответственной утрате доверия и веры народа.

Так как жестокость Эдварда и негативные качества его характера подлежали осуждению, народ согласился, что нет иного выхода, кроме как низложить короля. Услышав обвинения и чрезвычайно потрясенный приговором, монарх заплакал. В конце концов, ему предложили выбор: отречься в пользу сына или сдержаться и освободить трон в пользу человека не королевской крови, но имеющего опыт управления, что, со всей очевидностью, подразумевало Роджера. Сквозь слезы суверен признал, – он сожалеет о ненависти народа к его методам правления. Эдвард согласился, – если население страны одобрит кандидатуру сына, он уйдет, освободив место юноше. Сэр Уильям Трассел выступил вперед и произнес текст отречения от лица всех лордов королевства, после него Томас Ле Блаунт прилюдно надломил свой служебный посох, продемонстрировав отставку монаршей администрации Эдварда. Таким образом, суверен сам отрекся и не был низложен, что имеет серьезные различия, позднее ставшие крайне важными.

Новости о произошедшем в Кенилуорте объявили в Лондоне 24 января:

«Сэр Эдвард, бывший король Англии, исходя из своей доброй воли и с общим советом и с согласия духовных лиц, графов, баронов и других представителей знати и общин государства, распустил правительство страны и решил, что бразды власти должны перейти к Эдварду, его старшему сыну, которому и следует править, царствовать и являться помазанным монархом, к чему всем магнатам стоит проявить почтение. Мы провозглашаем мир нашего господина, сына Эдварда и повелеваем под страхом лишения наследства, утраты жизни и членов, чтобы никто не нарушал царство нашего вышеназванного господина и короля. Если же кому-то есть что требовать от другого, то пусть требует с помощью закона, а не с использованием принуждения или насилием».

День после объявления об отречении стал первым днем правления Эдварда Третьего. Таким образом началось действительное правление Роджера и Изабеллы, дававших четырнадцатилетнему юноше основательные советы, следивших за его личной печатью, назначивших канцлера, державшего большую печать, и, разумеется, надзирающих за доступом лично к молодому монарху.

*

Роджер, как дирижер произошедших событий, никогда не сомневался в правомочности обсуждений относительно низложения прежнего короля, как и в правильности последующего его отречения. Еще до начала этих обсуждений он установил дату коронации на 1 февраля и решил, что три старших его сына должны находиться среди посвящаемых в тот день в рыцари. 13 января, в день произнесения им речи и объявлений в Парламенте духовных лиц, Мортимер был больше озабочен, что его сыновья наденут во время коронации нового суверена, и гораздо меньше думал о низложении старого монарха. Роджер велел, дабы сыновьям выдали ради такого случая рыцарские наряды. Три дня спустя он поменял мнение и решил, что юношам следует быть облаченными в одежды, достойные графов. Это имело место за четыре дня до отречения Эдварда. Увереннность Роджера в себе была настолько высока, а его власть – настолько велика, что облачение сыновей в качестве графов, подразумевавшее статус, превосходящий по значимости отцовский и перекрывающий занимаемый молодыми людьми, казалось никогда не рассматриваемым Мортимером, как самоуправство. Так же, в восторге проживаемого момента, это казалось не рассматриваемым и остальными.

В день коронации юный монарх был посвящен в рыцари Жаном Эно. Затем Эдвард, как требовала того традиция, продублировал число молодых рыцарей. Прежде всего в их ряды попали сыновья Роджера – Эдмунд, Роджер и Джеффри, – в одеждах графов, сопровождаемые Хью де Куртене, Томасом Лестренжем и остальными наследниками. Коронацию проводил архиепископ Кентербери, тогда как епископ Уинчестера и Лондона держал над юношей корону, слишком тяжелую, чтобы возлагать на его голову. На церемонии присутствовали оба епископа, сыгравшие столь основательную роль в произведении Парламентом низложения, – Орлетон и Стратфорд, равно, как и другие епископы, поддержавшие Роджера: Уильям Эйрмин из Норвича, Генри де Бургхерш из Линкольна и Джон де Хотэм из Или. Был даже епископ Рочестера, все еще лечивший свои синяки. На этот раз он присоединился в пении литании к епископу Эйрмину.

Как и заседавший недавно Парламент, коронация оказалась отмечена несколькими пропагандистскими утверждениями. Юный Эдвард объявил общее прощение всем преступникам, попавшим в заключение, сняв, таким образом, проблему, созданную его отцом, предложившим прощение ставшим солдатами, воюющими с захватчиками. По случаю отчеканили особую медаль и рассыпали ее экземпляры среди собравшейся толпы после церковной службы. На одной стороне медали изобразили юного короля, возлагающего скипетр на груду сердец с девизом: «Дарован народу в соответствии с его волей», на другой – короля, протягивающего руки, словно бы подхватывая падающую корону, с девизом: «Я не брал, я получил». Последнее сообщение, тяжеловесное и бесхитростное, как есть, не было неверным. Эдвард не брал корону, вместо него это сделал Роджер.

С официальной передачей короны в руки новому режиму, главные действующие лица революции обрели свободу в пожаловании себя всеми желаемыми землями, титулами и властью. Историки обычно заявляют, что Роджер и Изабелла воспользовались этим, порадовав сердце крупными дарами, что они оказались алчными, ненасытными и даже жестокими в приобретении территорий, замков и могущества. Подобное звучит, словно описание классического случая завоевателей, жадно загребающих поближе свои богатства, но данный образ насквозь ошибочен. Более внимательное исследование сделанных записей раскрывает значительную разницу между Мортимером и королевой в 1327 году. Еще в день коронации Изабелла добилась для себя годового дохода, размером не менее 20 тысяч марок (или 13 тысяч 333 фунтов стерлингов). Это феноменально отличалось в сторону увеличения от ее прежнего дохода, размером в 4 тысячи 500 фунтов стерлингов до того, как имущество королевы конфисковал режим семьи Деспенсеров. Таким образом, Изабелла обеспечила себе один из крупнейший личных доходов, которым никто и никогда в английской истории не мог похвастаться, даже покойный граф Ланкастер, чье состояние считалось невероятным. Роджер не стал следовать примеру государыни. В декабре 1326 года он получил опекунство над замком Денби и относящимися к нему землями с годовым доходом в размере 1 тысячи фунтов стерлингов, во исполнении совершенного по отношению к нему до вторжения обещания. Мортимер и Томас Уэйк вдвоем были обязаны выплатить долг в размере 1 тысячи 152 фунтов стерлингов (но так до сих пор и не погашенный) покойному Хью Деспенсеру. И если говорить о прямых материальных дарах, то на этом разговор завершался. В самом деле, интересно, насколько мало прямых пожалований получил в 1327 году Роджер. В середине февраля ему было дано право выдать одну из дочерей замуж за наследника графства Пембрук, а четыре месяца спустя Мортимер приобрел временное опекунство над землями Элеоноры де Клер, вдовы Хью Деспенсера, которое Роджер вернул молодой женщине уже в следующем году. Также он получил опекунство над наследниками семейств де Бошанов и Одли, но, из-за того, что Мортимер успел оказаться пожалованным им еще Эдвардом Вторым накануне мятежа, это было просто восстановлением принадлежащей Роджеру собственности. Прощение вельможи от 21 февраля за побег из Тауэра и возвращение его владений в Англии едва ли являлось уступкой. Оставшиеся пожалования, совершенные по отношению к Мортимеру, несли в себе исключительно административную ответственность. Например, прежние функции его дядюшки в качестве верховного судьи Уэльса, исполняемые Роджером до конца жизни, и охрана мирного существования на территории Марки (графства Марч). В других случаях, пожалования оказывались требуемы Мортимером в пользу зависящих от него людей. Например, награда жителей Ладлоу наравне с правом выкупа (налог с прибывающих в городок и отъезжающих из него, дабы местные обыватели могли восстановить стены) и разрешение Роджеру совершить маленькое земельное подношение монастырю Аконбери, где жили обе сестры Джоан. Все это не было признаками не сдерживаемого ничем стяжательства или диктаторства, ибо сводилось к единовременной сумме размером в несколько сотен фунтов стерлингов и доходу, вероятно, доходящему до половины того, что причиталось Роджеру в дни его нахождения на посту верховного судьи Ирландии. В отличии от Изабеллы, Мортимер предъявлял относительно скромные требования и использовал время для изучения границ предоставленных ему власти и полномочий.

Объяснение нежеланию Роджера немедленно приобрести значительное состояние найти довольно просто. Можно сказать, что примеры Деспенсера и Гавестона преследовали его. По сравнению с этими двоими Мортимер не стремился к внушительным пожалованиям. Роджер не стал полагаться на щедрость правительства, как Хью и Пьер. Что важнее, он и не пытался подавить своего главного соперника, Генри Ланкастера. Вместо подобного Роджер мудро позволил ему официально преобладать в Парламенте и в регентском совете. Мортимер дал стороннику ланкастерцев, Джону де Росу, оказаться назначенным управляющим королевским хозяйством. Он не препятствовал ни одному из прощений, дарованных ланкастерцам за их преступления вместо наказаний в 1322 году, исключая из данного числа историю с Робертом Холландом, в которой последовал прошениям вышеназванных ланкастерцев, дабы этого человека не прощали. Генри Ланкастеру официально разрешили принять оставшийся от покойного брата титул графа Ланкастера. Что еще значительнее, был назначен совет из двенадцати или четырнадцати магнатов и духовных лиц, где председательствовать стал Генри Ланкастер, а вовсе не Роджер. Этот совет оказался заполнен членами партии ланкастерцев, – ими являлись Генри Перси и Джон де Рос, а Томас Уэйк был не только кузеном Мортимера, но также и зятем покойного графа Ланкастера. До сих пор остается под вопросом, заседал ли Роджер когда-либо в данном совете. Единственное серьезное решение, для которого Генри Ланкастер не добился окончательного успеха, заключалось в возврате ему всех имений брата. Изабелла лично присвоила большую часть из внушительного состояния Генри Ланкастера, перешедшего к Элис, несчастной и отстраненной жене покойного Томаса Ланкастера, таким образом, удержав долю рассматриваемого свежеиспеченным графом в качестве его полноправного наследия. Особенно он приходил в ярость от того, что не получил почести и замок в Понтефракте. Столкновение между королевой и Ланкастером, вопреки намеренному на этом фоне избеганию Мортимером ссоры с графом, позволяет предположить, – приобретение Изабеллой земель совершалось совсем не с полного благословения Роджера. Создание ею личного состояния являлось единственной областью, в которой королева отказалась следовать советам возлюбленного.

Можно подумать, что Мортимер исполнял в отношениях Изабеллы и Ланкастера дипломатические функции, смиряя собственные интересы и, вероятно, пытаясь отговорить государыню от захвата слишком большого количества территорий и одновременно стараясь успокоить Генри Ланкастера. Но не позднее конца марта он уже осознал, – успокоение совершенно точно не относится к разряду долгосрочных стратегий. Новые владения Изабеллы оказались чересчур баснословны, а склонность Ланкастера к обиде – еще больше. Вдобавок к грандиозно увеличившемуся доходу королева добилась в январе пожалования в размере 20 тысяч фунтов стерлингов, предположительно, чтобы заплатить накопившиеся за морем долги (в действительности уже ею уплаченные), а до того получила сумму в размере 11 843 фунтов стерлингов вместе с казной как Хью Деспенсера, так и графа Арундела. Генри Ланкастер выразил горькое недовольство. Роджер, само собой, поддерживал Изабеллу, в качестве защитника которой совершил единственное важное, способное обезопасить и молодую женщину, и режим, установленный Мортимером от ее имени. Он забрал Эдварда Второго из цепких когтей графа Ланкастера.

Опека над королем имела для Роджера жизненное значение. Если Ланкастер обернется против королевы и спровоцирует переворот, тогда Эдвард Второй станет естественной объединяющей целью для всех, кого успела вывести из себя алчность Изабеллы. Иными словами, граф мог дать Эдварду оказаться «спасенным» какими-то из готовых к крайним мерам группировок, пытающихся освободить монарха и восстановить его на троне. Сюда были способны вовлечься даже шотландцы, снова начинающие сейчас браться за оружие. Одна из таких попыток, осуществлявшаяся братьями Данхевед, представляется произошедшей в конце марта. Наступил час для выпалывания крапивы, то есть для решения сложной и неприятной задачи.

Перевод бывшего суверена из замка Кенилуорт 3 апреля 1327 года без сомнения был спланирован и претворен в действие лично Роджером. Два новых стража, сэр Джон Малтраверс и Томас, лорд Беркли, относились к числу ближайших политических соратников Мортимера. Малтраверса посвятили в рыцари в тот же день, что и Роджера, более двадцати лет тому назад, впоследствии он также сопровождал его в Ирландию, был соратником в бунте 1321 года и товарищем в изгнании на континент. Малтраверс являлся близким человеком и для Беркли, будучи женат на сестре того и равно с лордом состоя в прошлом в свите графа Пембрука. Сам Беркли в 1318 году служил в хозяйстве Роджера, выезжал с ним во времена мятежа 1321 года и женился на старшей дочери Мортимера, Маргарет. Если поверить доказательствам летописца-пропагандиста Джеффри Ле Бейкера, одним из вооруженных людей, сопровождавших короля из Кенилуорта, был Уильям Бишоп, служивший у Роджера солдатом в 1321 году. Но, вероятнее всего, самой интересной деталью истории, указывающей на ответственность Мортимера за перевоз смещенного монарха, являлось то, что впервые за продолжительный период, прошедший после вторжения, Роджер решил оставить двор.

Намного легче хранить уверенность в местонахождении Мортимера в дни после низложения Эдварда, чем когда-либо ранее на протяжении его карьеры. Начиная с 1327 года, он часто брал на себя задачу представать в ряду баронов, свидетельствующих правомочность выдачи хартий с королевской печатью. В первый год правления Эдварда Третьего Роджер засвидетельствовал, по меньшей мере, выдачу пятидесяти семи из девяносто одного пожалования, зафиксированных в Свитках Хартий, таким образом, указав на свое присутствие при, как минимум, пятидесяти семи церемониях. Вдобавок, Мортимер совершил около двадцати запросов о пожалованиях, относящихся к другим лицам, при которых его присутствие почти точно было необходимо. Благодаря регулярности придворной службы, совмещенной с обычными средствами установления средневековых маршрутов, мы можем разумно заключить, – периоды, о которых у нас нет достоверной информации относительно местонахождения Роджера Мортимера, указывают на дни, когда он отсутствовал при дворе.

В 1327 году есть два периода, на протяжение которых Роджера не было при дворе более, чем две недели. Первый охватывает время от начала марта до начала мая, второй приходится на осень. В обоих случаях Мортимер присоединялся ко двору в Ноттингеме. В последний раз Роджер вернулся в Ноттингем из Южного Уэльса, то есть, к слову сказать, из земель Уэльской Марки, поэтому вполне вероятно, что и во время первого периода отсутствия он также пребывал в районе Южного Уэльса. Это совпадает с перемещением короля из Кенилуорта в начале апреля. На следующий год Генри Ланкастер уже обвинял Мортимера в похищении Эдварда из Кенилуорта силой. Редкие отъезды Роджера от двора в то время и его возможное присутствие в названном регионе предполагают готовность вельможи, при необходимости, исполнить военизированные функции при захвате бывшего суверена, а также, если обвинения Ланкастера правдивы, взятие Мортимером Эдварда силой. Прежнего короля перевезли из Кенилуорта в аббатство Ллантони, что близ Глостера, а оттуда – в Беркли, где содержали в великолепных условиях за счет ежедневной выплаты казной пяти фунтов стерлингов.

К настоящему моменту Роджер и Изабелла окончательно решили все проблемы, мучившие их последние шесть месяцев. Они заставили Эдварда отречься и посадили на трон принца, тем самым придав законные основания своей власти и обезопасив себя от злонамеренности графа Ланкастера, пусть и ненадолго. Теперь же поднимала голову новая проблема, или, вернее обозначить ее старой, преследовавшей и вызывавшей на борьбу как Эдварда Первого, так и Эдварда Второго: Шотландия.

*

В день церемонии коронации шотландцы произвели пробный набег на замок Норем. Нападение отбили, но в марте двор оповестили об обнаруженной английскими агентами подготовке шотландских сил к вторжению. Соответственно, в качестве предварительной меры, было приказано устроить в начале апреля общий воинский сбор. Хотя Роджер и Изабелла искренне стремились найти дипломатическое решение вопроса, мирные переговоры между двумя странами постоянно терпели крах. Были назначены четыре сессии обсуждений, но одна за другой они заканчивались поражением. Это представлялось странным, ведь обеспечение продолжительного мира находилось в интересах обеих сторон. Как же произошло, что Англия и Шотландия оказались стоящими на пороге полномасштабной войны?

Объяснение скрывается в нейтралитете шотландцев во время осуществления Мортимером и Изабеллой вторжения. Если существовало мгновение, когда шотландцы могли напасть на Англию, то оно приходилось на сентябрь 1326 года, когда значительная часть английского флота оказалась связана на юге страны, а армия не горела желанием подчиняться призыву к общему сбору. Но шотландцы не напали. Накануне вторжения сэр Томас Рэндольф, главный переговорщик Брюса, отправился в Париж на встречу с Роджером и Изабеллой. Они сошлись на определенных условиях: взамен признания шотландской суверенности, шотландцы не станут обрушиваться на Англию во время вторжения. Сейчас вторжение кануло в Лету, но о признании независимости Шотландии никто не говорил. Роджер и Изабелла откладывали выполнение своей части сделки, потому что не хотели отчуждать северных баронов и Генри Ланкастера, для которого мысль о независимости Шотландии представлялась подобной проклятию. Брюс находился на краю смерти и мечтал успеть увидеть страну независимой. В результате он разработал трехзубцовое нападение на Англию: через вторжение из Шотландии, из Ирландии и восстание в Южном Уэльсе. Пусть Мортимеру удалось предотвратить ирландский бунт, заменив назначенного там Деспенсером верховного судью на собственного бывшего посланника, время для мирного урегулирования все равно истекло.

Положение оказалось тяжелым. Ни Роджер, ни Изабелла сражаться не стремились. Шотландия была, несмотря ни на что, потеряна, и последнее, чего пара желала, – это расходы на новую шотландскую кампанию. Но не пойди они на данные потери, – придется столкнуться с враждебностью графа Ланкастера. Единственным выходом стала стратегия компромисса. Чета создала видимость похода на защиту севера, но и не думала совершать значительных вылазок к укреплениям шотландцев. Мортимер и Изабелла подняли людей из мелких городков, а также солдат Жана Эно, снова получившего просьбу привести на помощь войско наемников. Была созвана толпа феодалов, и уже к концу мая английская армия находилась в Йорке в полной готовности.

Нам известно произошедшее в последующие недели в мельчайших подробностях, ведь сэр Жан Эно взял с собой в составе свиты летописца, Жана Ле Беля. Его отчет прекрасно соотносится с тем, что дошло до нас благодаря истории из созданной Джоном Барбуром поэтической биографии Роберта Брюса. Таким образом, мы обладаем цельным описанием с обеих сторон того, что прославилось как Уирдейлская кампания, с самого ее бурного начала в абсолютно не подобающем месте общей спальни доминиканского мужского монастыря в Йорке.

7 июня, ради празднования прибытия сэра Жана, Изабелла устроила в монастыре, где остановился двор, великий пир. В качестве части придворных увеселений она решила принимать сэра Жана одного с шестьюдесятью фрейлинами за столами, поставленными в общей спальне монахов, тогда как король со двором и мужчинами устроился в зале и в галереях. Дамы были великолепно наряжены, кушанья передавались по кругу, скрытые разнообразными оттенками, так что от каждого требовалось угадать, что ему пришлось отведать. Но не успели собравшиеся продегустировать и малой доли принесенных лакомств, как разразилась яростная ссора между несколькими из слуг Жана Эно и английскими лучниками, устроившимися с ними рядом. Увидев, как на их товарищей нападают, английские лучники пришли на помощь соратникам вместе с зазубренными стрелами на тетиве луков и застрелили некоторых из жителей Эно, вынудив остальных искать убежище в близлежащих домах. Кто-то из домовладельцев сильно испугался и отказался пускать к себе обитателей Эно, намеревавшихся забрать свое оружие. Изгороди и сады с огородами подверглись в ходе последовавшей паники вытаптыванию, а те гости из Эно, кому удалось вооружиться, собрались на площади, чтобы напасть там на английских лучников. Между жителями Эно и англичанами произошла общая драка, в которой с каждой из сторон оказалось убито по несколько сотен человек. Ле Бель утверждает, что погибло более трех сотен английских лучников. Мир восстановился только тогда, когда на улицах появились король и ведущие английские магнаты, призывавшие остановить кровопролитие. Тем не менее, вред уже был причинен: с этого момента наемники из Эно спали исключительно в доспехах и ставили у дверей охрану. Они заявили об опасениях, что английские лучники с большим рвением готовы убить их, нежели шотландцев.

Армия оставалась в Йорке на протяжение всего июня. Ушей Роджера достигло несколько слухов о образовавшихся против него заговорах. Соответственно, он взял контроль над положением в собственные руки. 8 июня Мортимер сам назначил главного ответственного за сохранение мира в Херефордшире, Уостершире и Стаффордшире, прибавив к ним четырьмя днями позже Гламорган. Обязанности опекуна низложенного короля предполагали достаточно нелегкое существование, и поездка в Шотландию могла его только усложнить. Но 15 июня шотландцы бросились в ночную атаку, после чего неизбежность военного столкновения стала очевидной, оно требовалось не столько, чтобы нанести напавшим поражение, сколько, чтобы утихомирить живущих на севере английских лордов.

1 июля, когда армия выступила из Йорка, с юга пришли ужасные известия. Срочный посланник передал Роджеру Мортимеру тайное сообщение: замок Беркли разграблен, а Эдвард Второй взят в плен людьми, верными братьям из семьи Данхевед, теми, которые были замешаны в марте в заговор с целью освобождения бывшего суверена. Удар имел серьезное значение. Можно лишь представить себе ярость и ощущение слабости, испытываемые Роджером. Он находился, готовый выступить для фальшивой войны против шотландцев и от имени фальшивого короля, на расстоянии двухсот пятидесяти миль от крепости Беркли и не имел возможности непринужденно поддерживать связь с Малтраверсом и Беркли. Эдварда следовало освободить любой ценой, не только из-за опасности использования бывшего монарха противниками Мортимера, но еще и из-за контроля над настоящим королем. Роджеру приходилось признать, – без Изабеллы у него не существовало истинного влияния на Эдварда Третьего. Юноша стремился сражаться, играть роль героического рыцаря, даже править страной, и без воздействия матушки Мортимер не мог его остановить. Единственное возможное влияние, оказываемое им на суверена, заключалось в опеке над отцом молодого человека и в способности остановить любого, решившего сделать Эдварда Второго соперником Эдварда Третьего.

После выступления войска из Йорка Роджер ждал там еще в течение одного дня. У него не оставалось выбора, кроме как сохранить доверие к Беркли и Малтраверсу и надеяться, что им удастся вернуть бывшего монарха. Двум опекунам предоставили в распоряжение особую комиссию для охраны мира в регионе, включавшего графства Дорсет, Сомерсет, Уилтшир, Хэмпшир, Херефордшир, Оксфордшир и Беркшир, в надежде, что это поможет им выследить заговорщиков. Помимо официального назначения, остальное совершалось в строгой секретности, – никому не следовало знать, что прежний король оказался на свободе. Только после этого Роджер отправился догонять войско.

Собираясь начать свою первую военную кампанию, Эдвард Третий был преисполнен веры в себя и надежд. Ле Бель отмечает звуки труб и развевающиеся на ветру знамена во время шествия армии на север через Овертон, Митон-он-Свейл к Топклиффу, где пришлось на протяжение недели ждать докладов разведки, а потом через Норталлертон и Дарлингтон к Дарему, до которого добрались к 14 июля. Там войско снова остановилось, внимательно проверяя принятую стратегию. Учитывая еще небольшой контингент солдат из Карлайла, охраняющих западные границы Англии, можно было надеяться, что любая попытка шотландцев достигнуть Йорка окажется под угрозой отрезания силами находящегося в Дареме короля.

Шотландцы не испугались. Под командованием сэра Томаса Рэндольфа и сэра Джеймса Дугласа – Черного Дугласа, как его называли шотландские патриоты, – армия Брюса уже пересекла английскую границу и принялась грабить страну. Далекие от поставленной перед ними цели – отрезать от основных полков передовой отряд шотландского нападения – оба английских войска создали коридор, вдоль которого противник искусно провел своих солдат. Англичане узнали о вторжении, лишь увидев дым, поднимающийся над городками и селами на юге.

Как мог опытный военный предводитель, подобный Роджеру Мортимеру, позволить такому случиться? Одно из объяснений состоит в том, что он просто не имел полномочий контролировать положение. Король назначил графов Норфолка и Кента отдавать войскам прямые приказы, велев общее командование взять на себя Генри Ланкастеру. Роджеру в управление армией поста не досталось. Так как он являлся наиболее опытным и успешным полководцем в Англии тех лет, ситуацию хочется назвать, как минимум, удивительной. Но тут следует помнить, – Мортимер и Изабелла не предусматривали великих завоеваний или побед, скорее они ожидали кампанию по обыкновенному сдерживанию шотландцев, чтобы потом согласиться на отказ Туманного Альбиона от господства на севере. Более того, стоит не забывать о политике Роджера по избеганию официальных должностей в командовании, дабы не казаться присваивающим себе влияние. Вероятно, он отказался от любой доли ответственности за проводимую кампанию, ибо та должна была завершиться миром, многими рассматриваемым как унизительный. Второе объяснение заключается в связи неудачи Мортимера в получении командного поста с обидой монарха или же графа Ланкастера. Это неправдоподобно, ведь назначения осуществлялись в середине июня в Йоке, когда Эдвард все еще пребывал под надзором материнского неусыпного ока. Просчет, скорее всего, явился плодом краха общего руководства, в чем Роджера, в его рассеянном и далеком от восторга настроении, винить следует равно с Генри Ланкастером и двумя графами из королевской семьи.

У Жана Ле Беля, как у пехотинца армии Эно, имелось собственное объяснение причины опережения и обмана шотландскими силами англичан. Шотландцы путешествовали верхом, не взяв с собой ни телег с провизией, ни ящиков с мясом, ни бочек с вином. Они не заботились ни о котелках, ни о сковородках, поэтому могли преодолевать в течение дня большие расстояния, тогда как англичане оказались привязаны к долгим рядам вьючных лошадей и повозок с продовольствием. На войне шотландцы полагались на местный рогатый скот, который резали и варили в котлах из шкур, а для равновесия в рационе под седлами возили кашу, запекаемую в лепешки на гладких камнях. Вдобавок к перечисленному, они следовали за двумя очень опытными и умеющими вдохновить полководцами, англичане же, напротив, имели предводителем четырнадцатилетнего мальчика, кого и Роджер, и другие командиры отчаянно старались укрыть от опасности.