Текст книги "Браслет"

Автор книги: Владимир Плахотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

В конечном счёте сошлись на том, что я буду выполнять роль генератора нужных чувств, а браслет – усиливать их и излучать в окружающее пространство.

– Ну, а для начала, – сказал Санька, окидывая Пашку насмешливым взглядом, – испытать бы на ком-нибудь. А уж потом и на широкую аудиторию выходить...

– А чё ты на меня-то вылупился?! – взвился тот, сверкая белками. – Кролика нашёл, что ли, подопытного?

– Разве я о тебе говорил? – сделал Санька невинное лицо. – У меня тут объект покруче имеется.

– Что ещё за объект?

– А вот! – Он кивнул головой на стену позади себя. – Прислушайтесь!

Мы затаили дыхание. Действительно, из-за стены давно до нашего слуха доносился приглушённый шум, будто соседи занимались перестановкой мебели.

– Ремонт? – предположил я.

Санька ухмыльнулся и по лицу его прошла как бы судорога:

– Ага, ремонт! Этот, с позволения сказать, «ремонт» продолжается вот уже в течение полугода. Если не больше. – Видя мой недоумевающий взгляд, он пояснил: – Соседей к нам больно «весёлых» подселили!

– Подселили? Кто?

– Шут его знает! – зло сказал Санька. – До этого жили здесь тихие такие старички, никто их никогда и не слышал, и не видел. Божьи одуванчики. И в один прекрасный день они куда-то испарились: то ли поменялись, то ли продали квартиру. В общем, съехали... С тех самых пор объявились здесь эти вурдалаки. И пошло-поехало! Пьянь, рвань, наркота, бесконечные разборки!.. Нескончаемый праздник, короче. Мы уж и жаловались, и морды били, да только себе же оно и накладно.

– Ага! – догадался Пашка. – И ты предлагаешь провести испытание генератора на них?

– Ну, Пал Ксанч! – с деланным удивлением сказал Санька, разводя руки в стороны. – Шерлок Холмс просто отдыхает!

«Пал Ксанч» посопел, подвигал густыми бровями, проглатывая колкость, и ничего не ответил.

– Давай, Володь! – подтолкнул Санька. – Вскрывай бордель! Час настал!

– А удобно?..

– Ещё как удобно! – Санька решительно встал, поднял кресло и поставил его лицом к стене. – Заводи!

Я покачал головой, вздохнул и «завёл».

Стена, занавешенная обширным ковром, растаяла вместе с ним и нашим глазам открылось помещение, название которому больше всего подходило «берлога». Мебели в «берлоге» почти не было, если не считать видавшую виды раскоряченную тахту, притулившуюся к одной из боковых стен, да старого обшарпанного предмета, который можно было бы назвать креслом, да язык не поворачивался. Во-первых, из-за непрезентабельного внешнего вида, а во-вторых, что функцию означенного предмета мебели оно не выполняло. Во всяком случае, в тот момент, когда мы заглянули в сей вертеп. Горы бутылок, пустых и недопитых, растерзанные консервные банки, плюс ко всему, «изысканный» натюрморт из объедков, окурков и прочего мусора дополняли предметы женского туалета, снимавшиеся, видимо, в большой спешке, или же против желания тех, на ком всё это было надето, так как имело довольно плачевный вид.

Однако обитателям «берлоги» до всего этого беспорядка не было дела: там вовсю кипели страсти. Я не оговорился, употребив слово «вертеп». Шум стоял невообразимый. В комнате присутствовало человек пятнадцать. Все они сидели и лежали на многострадальной тахте, топали ногами и горланили во всю глотку, подбадривая две пары «артистов», дававших сеанс показательного совокупления. Как я понял, это было соревнование, какая из пар быстрее завершит начатое.

Согнувшись пополам, растрёпанного вида особи женского пола, опираясь на упомянутое «кресло» с разных сторон и широко расставив ноги, возбуждали друг друга затяжным поцелуем. Их взмыленные партнёры, пристроившиеся сзади, старательно ускоряли темп, свирепо поглядывая друг на друга.

– Весело, однако! – хищно осклабился Пашка.

Санька хмуро процедил:

– Желаешь присоединиться?

– Больно грязно! – Пашка брезгливо фыркнул. – И аудио, и видео. Я предпочитаю заниматься этим видом деятельности в более интимной обстановке.

Перекрикивая шум, Санька спросил:

– Ну и что мы с ними будем делать?

– Для начала, – поморщился я. – Уберём звук...

Браслет послушно выполнил команду, предоставив нам возможность любоваться лишь изображением.

– Эк их разобрало! – крякнул Пашка, не отрывая глаз от разомлевших девиц. – А тёлки-то, в принципе, ничего! – И он отпустил в их адрес парочку скабрезных замечаний.

– Пал Ксанч, – поддел его Санька, – вам такое кино вредно смотреть.

– За просмотр денег не берут! – отрезал тот.

– Ну, это смотря где...

В отличие от Пашки, созерцание «кина» у меня приятных ощущений не прибавило. Скорее, наоборот: захотелось отстраниться, выключить изображение. Но – уговор дороже денег. Если уж на этом этапе своротило, то чего там говорить о дальнейшем? Ведь в масштабах планеты всё будет гораздо безобразнее.

– Содом и Гоморра... – пробормотал я, как бы оправдываясь.

Первым делом надо всю эту гоп-компанию отрезвить. А уж потом приступать к поискам их совести. Хотя, глядя на экран, трудно вообразить даже наличие зародыша данного чувства у сего «почтенного» собрания.

Прошло, наверное, минуты три, прежде, чем картина на экране под воздействием направленного излучения браслета изменилась. Поначалу хор голосов «болельщиков», слышимый нами теперь из-за стены, потерял свою стройность и залихватскую браваду. Бутылки, которыми нещадно стучали по полу в такт общему ритму, попадали из рук алкашей и они стали удивлённо переглядываться: мол, куда подевался весь кайф? Само собой, в их среде возникло убеждение, что выпито недостаточно и требуется непременно повторить. Тут же было раскупорено и налито, но вот насчёт «выпить» оказалось «слабо». Едва кем-либо из подопытных подносился ко рту стакан, как на его физиономии появлялось непередаваемое выражение брезгливости и он, беспомощно оглядываясь на собутыльников, испытывавших те же муки, возвращал «сосуд» на место. Звука не было, но для того, чтобы догадаться, что при этом произносилось, и при помощи каких речевых изысков, большого воображения не требовалось.

Что же касательно участников «соревнования», так у них дело сразу не заладилось. «Наездники» вдруг решили, что во всём виновата женская половина и стали ей, половине, объяснять это довольно эмоционально, с применением верхних, а то и нижних конечностей. «Тёлки», разгорячённые «соревнованием», и уже находившиеся в чувственном нокауте, не сразу уразумели, что хмель из их голов улетучился. Одна из них к тому моменту была почти в отключке и только «рабочее место» всё так же жадно тянулось к удовольствиям. Очнулась она лишь после того, как получила по нему звонкий шлепок от разгневанного партнёра. На лицах раздосадованных «дам» с каждой секундой всё явственнее проступало выражение обиды и разочарования.

Пора было приступать ко второму действию.

Но тут возникли проблемы. Гнев, возмущение, брезгливость – это всё присутствовало в моей душе при виде сей «пасторали». Однако вызвать в себе чувство стыда у меня никак не получалось. Просто фраза, мол, стыдно, ребята, такую жизнь вести, сама по себе ничего не даст, кроме раздражения. Требовалось транслировать само чувство.

Но где его взять?

Может, надо вспомнить что-либо из прошлого? Из ситуаций, когда мне было мучительно стыдно за себя?

Но в голову лезли всё какие-то пустяки. По крупному я, вроде как и не успел никому нагадить. Жене изменить не успел... Детей не бросил на произвол судьбы... Убить – никого не... Хотя – нет... Мне вдруг припомнилась сцена с Настиным дедом. Когда я браслет получил, а дед в тот же момент перебрался в лучший из миров.

Я прислушался к себе, но угрызений совести не ощутил. Дед ведь сам всё спланировал и вёл меня, как барана на верёвке. И, если говорить о криминале, то случившееся можно с чистой совестью назвать самоубийством. Так что, виноватым я себя не чувствовал, как ни крути.

Видимо, лицо моё отражало ход моих мыслей, поскольку Санька участливо поинтересовался:

– Проблемы?

– Похоже на то, – виновато моргнул я и вкратце изложил суть камня преткновения.

– Отсутствие греха – лишнее подтверждение правильности выбора деда, – веско проговорил Санька. – Но, позволю себе заметить, ты довольно своеобразно понял поставленную задачу. Насколько я понимаю, дело не в том, чтобы выплеснуть наружу чувство стыда за что-то конкретное. Иначе все подопытные будут мучиться только твоими проблемами, для них несуществующими. Суть дела, по-моему, в том и состоит, чтобы транслировать в мир самого себя, свою сущность, своё... как бы это выразиться?.. своё мироощущение! Короче, во время передачи ты должен ощутить себя Человеком с большой буквы. Христом, если на то пошло... Ты не улыбайся, лучше припомни основной его пунктик. Помнишь? Любовь называется. Есть на свете такое чувство. Не знал? Все о нём говорят, но никто его не видел. Вот ты и не должен испытывать к подопытным ничего, кроме любви. Пусть даже отеческой.

– Не много ли чести? – мрачно хмыкнул Пашка и ткнул пальцем в экран. – Их-то за что любить? Быдло! Одно слово!

Санька фыркнул:

– Не будем опускаться до частностей! Какая, в принципе, разница, это быдло или другое? Сейчас вся планета – один общий бордель. А кандидатов в святые – единицы! Так кого нам из дерьма вытаскивать? Вот именно! – сам себе ответил он и заключил: – Излучай порядочность, излучай, если сумеешь, любовь. В высшем смысле, естественно. А всеобщее поле любви породит и обострённую совесть и всё, что с этим связано.

– Какие речи! – хрюкнул Пашка. – Слезу вышибает!

Санька слегка порозовел и отвёл взгляд в сторону:

– Пал Ксанч со мною не согласны?..

Пашка понял, что встрял не вовремя и стушевался:

– Да я чё? Всё правильно... Я так...

– Вот и не мешай, если всё правильно! – цыкнул я на него и обратился к смущённому Саньке: – Я, кажись, понял. Щас попробую...

Как говаривал в своё время мой дед (не Настин): «Языком молоть – не мешки ворочать!» Попробуйте думать о Боге, о спасении души во время просмотра крутого эротического фильма. Слабо? Вот то-то же! В таком положении оказался и я.

Общие рассуждения – это, конечно, хорошо. Но вот дело дошло до практического воплощения и я стал в тупик. В принципе, ведь я – простой смертный (хоть и получил сверхъестественные способности) и ничто человеческое мне не чуждо. И высокодуховное, и низменное. И потому вид обнажённого женского тела вызывает у меня, как и у всякого нормального мужика, совершенно адекватную реакцию.

А о художественной стороне этого вопроса можно говорить, когда снижен накал страстей, когда красива поза, когда зришь юное, не отмеченное печатью порока, лицо и тело, когда чуть прикрыты, а не призывно выпирают интимные места...

А это что? Это, извините меня, эротический нокаут! Иначе не назовёшь! О какой там Любви высшего порядка может идти речь?!!

Я закрыл глаза, чтобы хоть таким образом отгородиться от картины, возбуждающей низменные инстинкты, и попробовал сосредоточиться.

Все мои самые светлые воспоминания о том времени, когда я всею силою души любил Вселенную, а вместе с ней и Землю со всем человечеством, приходятся на детство и школьные годы. Потому что, уже будучи в армии, я вплотную столкнулся с людской жестокостью, тупостью и ханжеством, и лёгкое, безоблачное восприятие мира поблекло, стало более приземлённым и прагматичным. Не скажу, что это состояние мне сильно нравилось, но яд, проникший в душу, возымел своё действие: я стал более осторожным, осмотрительным, трудно сходился с людьми. Душа облачилась в защитный кокон, внутри которого хранились все мои сантименты и наивные идеалы, не претерпевшие существенных изменений и до сей поры.

Я сделал мысленное усилие и проскользнул по оси личного времени назад, в свои детские воспоминания. И вдруг я с удивлением обнаружил, что совершенно ничего не забыто, что всё помнится так ярко и празднично, будто пережито только вчера! В голове моей будто солнце взошло и ярко высветило каждую мало-мальски значимую подробность. Исчезла та серая пелена, которой обычно покрыты все давние воспоминания, за исключением, может быть, некоторых, оставивших неизгладимые шрамы в памяти.

Мелькнула мысль и тут же угасла, что так ярко помнить своё детство обычному человеку невозможно, и что без браслета тут дело не обошлось...

Но – какая разница? Я вновь чувствовал себя беззаботным и радостным ребёнком, воспринимавшим мир во всём его великолепном многоцветии! Ожили совершенно забытые воспоминания, а вместе с ними – глубина их восприятия и переживания.

На меня ринулась лавина мелких, с точки зрения взрослого человека ничего не значащих событий, но таких значительных и важных для меня, ребёнка со сложной и чувствительной душой!

Вот я в школе, у доски. Учился я хорошо и потому воспоминание было приятным. Сам процесс получения новых знаний доставлял мне неизъяснимое удовольствие, а изложение усвоенного и принятого, как своё, привносило в моё мироощущение осознание причастности к окружающей меня действительности, ко всей Вселенной!

А вот и улица, где я рос...

Всё своё детство я провозился с девчонками. Хоть и были пацаны на нашей улице, но меня к ним не тянуло. Нарочитая грубость, цинизм, ложное понятие о мужественности – отталкивали.

Сначала игры, потом первая влюблённость... Аромат нежных, пугливых ощущений сладкой патокой нахлынул на меня и с удвоенной силой закружил голову... Полузабытые имена и лица трепетно всплыли в памяти... Вспомнились первые взгляды украдкой, вдруг появившееся особое отношение к той, рядом с которой прошло всё детство. Расцвела, похорошела... Всплыли тайные фантазии, томление неопытной души...

Боже! Какое сладкое и забытое чувство! Огромное, занимающее собою весь окружающий мир! Душа пела гимн прекрасной жизни!..

Воспоминания наплывали одно за другим, как волны на берег моря, но никуда не уходили, а накапливались, усиливалось их переживание, душа пребывала в экстатическом онемении...

Это было удивительно, но приходили только приятные воспоминания! Я утопал в море эмоций, любовь переполняла меня и я почувствовал, как из глаз моих брызнули слёзы...

– Володь... – послышался тихий голос Саньки. – Ты не рассчитал силу воздействия!...

Я открыл глаза. Нервы гудели, душа трепетала и сердце готово было выпрыгнуть из груди! Несколько секунд я сидел, блуждая взглядом по сторонам и силился вспомнить, где я нахожусь...

– Ну ты чё? – подошёл ко мне Пашка и с беспокойством заглянул в лицо. – Тебе плохо, что ли?

Я расплылся в глупой улыбке и проблеял:

– Хорошо...

До моего оглушённого сознания вновь пробился тихий голос Саньки, в котором слышались истерические нотки:

– Володь, ты хоть знаешь, на каком этаже мы живём?

Я повернул к нему своё заплаканное лицо и удивлённо ответил:

– Н-нет...

– На девятом!.. Далеко лететь!..

Я вытер слёзы, поморгал и спросил:

– Зачем ты мне это говоришь?

– А ты посмотри туда, – кивнул он на прозрачную стену.

Я посмотрел. «Берлога» опустела. Окно было распахнуто настежь и ветер трепал грязную занавеску.

– Они ушли, что ли?

– Ага! – ехидно хихикнул Пашка. – Туда! Через подоконник!

– Ты хочешь сказать...

– Именно это я и хочу сказать, – серьёзно сказал Санька. – Видел бы ты, как они переживали, как метались по комнате, заламывая руки! Натуральное кино! Я бы подумал, что они притворяются, если б и нас с Пашкой не зацепило.

– Во-во! – хрюкнул тот, стоя возле стены и брезгливо разглядывая опустевший притон. – Я думал, крыша съедет от кайфа! – Он повернулся ко мне и со странным выражением оглядел меня с ног до головы: – С тобой теперь опасно дело иметь!..

– Они, что же?.. – промямлил я, медленно осознавая ужас произошедшего. – В окно выпрыгнули?!

– Ты что-то совсем тормозить стал! – удивился Пашка и они с Санькой переглянулись.

– Так ведь их же спасать надо! – подхватился я, но Санька крепко схватил меня за руку и усадил на место: – Сиди! Как сказал Пал Ксанч: «Много чести!» Будем считать это побочным эффектом нашего эксперимента.

– Да ты что?! – возмутился, не оставляя попыток встать с кресла.

– А то! – припечатал Санька довольно жёстко. – Ты что же, теперь каждому бомжу на выручку будешь кидаться, если он станет от угрызений совести загинаться?

– А как же иначе?

– Ну, знаешь ли! Христос, и тот был более разборчив в своих благодеяниях!

– Да ты-то почём знаешь?!

Я всё-таки встал, открыл проход в «берлогу» и, переступая через горы мусора, подошёл к окну. Перегнувшись через подоконник, я глянул с высоты девятого этажа. Далеко внизу, на асфальте, распластались наши старые знакомые. Вокруг них толпился народ, оживлённо обсуждая происшествие. Многие размахивали руками, кричали и показывали вверх.

– Я бы не стал этого делать, – донёсся до меня приглушённый расстоянием голос Саньки.

Он был прав: меня заметили и, как по команде, подняли головы кверху. Я запоздало отшатнулся от окна и захлопнул раму.

– И этого я бы не стал делать, – так же сдержанно заявил Санька.

Я уже и сам понял, что сглупил. Поди теперь докажи, что ты не верблюд, и что в комнате после ЧП никого не было! Улика неопровержимая! И куча свидетелей. А под подозрение подпадают все соседи. И Санька в том числе.

Я совсем растерялся:

– Ну и что теперь будем делать?

– Когти рвать! – гыгыкнул Пашка. – Чего же ещё? Пока не замели.

Я вдруг вспомнил сцену с драконом, испохабившим Настину квартиру и «на закусь» хряпнувшим соседскую бабулю по темечку оконной рамой. Ситуация повторялась. Тогда мне тоже пришлось поспешно уносить ноги, как нашкодившему щенку.

– А ты говоришь: «Купаться»... – задумчиво пробормотал я, возвращаясь в Санькину комнату и гася за собой экран.

– Чего? – удивился Санька.

– Ничего. Это я так, мысли вслух... Ну и куда же мы теперь?

– Ко мне, конечно! – уверенно сказал Пашка. – Там наши женщины, небось, уже с базара вернулись!

Меня словно кипятком обдало: я же канал сообщения с Пашкиной хибарой закрыл!!!

И случилось это в тот момент, когда я в азарте демонстрировал Саньке конец света!

Моля Бога, чтобы всё обошлось, я открыл проход в Пашкины апартаменты и буквально впрыгнул туда первым.

Тишина. Только на стенке тикают часы, да в печке потрескивают догорающие угли.

Никого.

– Рано им ещё, наверное, – предположил Санька, с любопытством осматриваясь.

– Да я бы не сказал... – Пашка посмотрел на часы: – Какой базар в такое время?

Часы показывали без десяти двенадцать.

– Может, зашли к кому? – попытался успокоить меня Санька. – Или по магазинам? – Он переглянулся с Пашкой и тот преувеличенно бодро поддакнул:

– А чё? Может быть! Денег-то теперь – завались! Карман чешется!

Но их игра меня вовсе не успокоила. Душа предчувствовала беду.

– Рынок далеко? – сдерживая дрожь в голосе, спросил я.

– Да нет, в двух шагах...

– Прошвырнёмся?

– В принципе, я бы тоже не против, – замялся Санька. – Только приодеться бы?..

Он глазами указал на то место, где за минуту до этого светился экран и который я выключил, как только Пашка, шедший последним, переступил порог.

– А... Да-да... – рассеянно кивнул я и вновь открыл проход.

Санька живо занырнул туда.

– И чего ты так разволновался? – напяливая на себя нечто среднее между фуражкой и лыжной шапочкой, неумело пытался успокоить меня Пашка. – Всё будет нормально!

– Дай-то Бог...

Уверенности его я не разделял.

Со стороны экрана послышались голоса. Санькин и ещё чей-то. Женский. Разговор шёл на повышенных тонах. Мы с Пашкой переглянулись и он прошипел:

– Влипли!.. Понесла ж его нелёгкая!..

– Не сообразили... Можно было бы самим сляпать ему что-нибудь приличное...

– Во-во! – шепнул Пашка, опасливо заглядывая за край экрана. – Ты хоть ворота сдвинь поуже... Чтоб не так явственно...

Я сузил экран до размеров обычной двери. Чтоб только человеку пройти.

Но всё оказалось не так страшно: просто вернулась жена Саньки. Он с виноватым видом выглянул из-за двери, ведущей в прихожую, и попросил:

– Володь, секундочку, я сейчас...

Он уже был при параде.

– С кем это ты? – услышали мы удивлённый возглас Санькиной супруги и из-за его плеча выглянуло довольно симпатичное женское лицо.

«Господи! – заныло в груди. – Как же невовремя!»

Но отступать было поздно. И мы с Пашкой, как были в верхней одежде, протиснулись в Санькину комнату.

И без того крупные глаза молодой женщины сделались от удивления ещё больше, когда она увидела окантованный светящейся рамкой проём в стене, которого (она знала это совершенно точно!) быть не могло, и нас, выходящих из этой новоявленной двери.

– О-о-оль! – простонал убитый Санька. – Ну некогда с этим сейчас!..

– Как это – «некогда»? – быстро обрела Ольга способность говорить. – У нас гости, а ты их прячешь от меня?

Она проскользнула между притолокой и раздосадованным мужем и медленно подошла, я бы даже сказал – подкралась к нам, внимательно нас разглядывая, словно музейные экспонаты.

Это была молодая и красивая светловолосая женщина лет двадцати пяти. Во всяком случае, она выглядела на этот возраст. Крупные глаза, маленький, чуть вздёрнутый носик и капризно изогнутые припухлые губы изобличали натуру, подверженную частым сменам настроения. Высокий лоб, прикрытый непокорным локоном, нисколько не портил общего впечатления. Скорее, даже наоборот, добавлял её образу некоторую мечтательность и интеллигентность. Ладная фигурка угадывалась в её кошачьих движениях, хотя она и не успела снять пальто с воротником какого-то рыжего пушного зверя.

Жеманничая, она протянула мне пухлую ручку, и, несколько растягивая слова, произнесла:

– Оля. – И, не давая мне раскрыть рта, прощебетала: – А вы, надо полагать, тот самый Володя? Мне Саша рассказывал о вас много замечательного. Так, значит, вот вы какой? – И она откровенно оглядела меня с головы до ног, будто пыталась на глаз определить, чем же это таким я отличаюсь от остальных шести миллиардов?

Я держал поданную ею руку и не знал, что с ней делать? Сначала было по привычке легонько пожал, потом сообразил, что так не поступают, а как, я не знал, и потому, после недолгого замешательства, наклонился и приложился к руке губами.

– Ой, ну что вы! – рассмеялась она мне в лысину и лёгким движением отняла руку. – Какие там церемонии?!

Потом, всё-таки не найдя во мне разительных отличий от рода человеческого, она обратилась к Пашке. Он переминался у меня за спиной и открылся для обозрения, лишь когда я согнулся буквой «зю».

– А вы, я думаю... Павел? – после небольшой паузы припомнила она. Пашка кивнул с такой готовностью, что я встревожился за его голову. Ольга также прошлась по нему оценивающим взглядом и неожиданно прыснула в кулачок, обернувшись к мужу: – Три мушкетёра!

Санька наблюдал всю эту сцену с кислым видом. Я подмигнул ему: ничего, мол, всё путём.

– Я не поняла, – капризно изогнула бровь его супруга. – Вы куда-то собрались? Разве вы у нас не погостите?

– Оля! – цыкнул на неё Санька. – Я ж тебе говорил: у человека беда стряслась, надо срочно выручать!

Ответом ему был взгляд, полный недоверия. Она подошла к проёму в стене и с некоторой опаской заглянула туда.

– Эт-то что?.. – с брезгливой гримаской спросила она. – Ход к соседям?

– Нет... – покраснел Пашка. – Это мои хоромы... Далеко отсюда.

– Да? – Она, конечно, не поверила, обвела нас рассеянным взглядом и тронула пальцем кромку экрана. Не встречая сопротивления, палец прошёл насквозь. Она отдёрнула руку, оглядела её, зачем-то подула на палец и загадочно стрельнула в меня глазами: – А, говорят, вы можете таким образом и... на Канары?

– Может, может! – раздражённо перебил её Санька. – Только не сейчас! Ты понимаешь, что нам некогда? Спешим!

– Какая жалость! – разочарованно протянула Ольга. Она сразу потеряла к нам всякий интерес. – Надеюсь, к вечеру ты уже будешь дома? – холодно осведомилась она.

– Надежда умирает последней! – мгновенно оживился Санька, схватил шапку и, заталкивая нас в проём, бросил через плечо: – Не скучай!

Ольга проводила нас равнодушным взглядом.

*****

Непредвиденная задержка несколько охладила мой пыл, и я уже мог спокойно рассуждать. Мы вышли на улицу, минуя скучавшую шавку. Она лениво загнусавила нам вслед, но после Пашкиного окрика мгновенно забыла, что хотела этим сказать, и забилась под крыльцо.

– Я всё стоял и ждал, что вот-вот постучат, – возбуждённо рассказывал Санька, радуясь скорому освобождению. – И тогда пришлось бы долго и нудно доказывать свою непричастность... к изобретению парашюта.

– Ну! – многозначительно хмыкнул Пашка. – Это нам ещё предстоит!

– Ещё посмотрим! – решительно отрезал Санька.

– Думаешь, она не догадается, что это наша работа?

– Ха! Пусть докажет!

Мы быстрым шагом шли по кривой улочке, сопровождаемые многоголосием собак.

– Ага-ага! И вас так же! – не выдержал Пашка, когда одна из них особенно рьяно старалась донести своё неприязненное к нам отношение. – И мать вашу также!

При слове «мать» он так бухнул кулаком в калитку, что шавкины соседки страшно обрадовались и принялись хором обсуждать нас на все лады.

– На кой чёрт ты её трогал! – сморщился Санька.

Мы проскакали метров тридцать, когда нам вслед визгливо донеслось:

– Фулюганы!

Я оглянулся через плечо. Из калитки, которой Пашка только что уделил особое внимание, высунулась сморщенная старушечья голова, покрытая пёстрым платком, и корчила нам вслед ужасные гримасы.

А собачий лай становился всё громче и невыносимее. Собаки с явным удовольствием перехватывали друг у друга эстафету и вовсе не собирались успокаиваться.

– Ой, мама дорогая! – заревел Пашка и, схватившись за голову, бросился бежать из бесконечного переулка. К радости собачьего населения мы последовали его примеру.

– И как вы в таком содоме живёте? Я б давно взбесился! – сказал запыхавшийся Санька, едва мы выскочили на широкую улицу, по которой в обе стороны проносились автомобили самых разных форм и окраски. Собачий хай доносился сюда уже приглушённым.

– Да клянусь, такого никогда не было! – побожился Пашка. – А щас прям как с ума посходили!

– Чуют, бродяги! – хитро покосился Санька в мою сторону.

– Ага! – поддержал Пашка. – Серой тянет за версту!

– Ну, Пал Ксанч! Зачем же так грубо? Скажем так: ощущают присутствие паранормального объекта!

Но «объекту» было не до их трёпа. Душа была не на месте. Пропала бы только Настя – ещё ладно, полбеды. Я уже не раз справлялся с ситуацией, выкрутился бы и теперь. Но, похоже, пострадали невинные люди – Пашкина Наталья, да ещё и с пацанятами! А это уже ни в какие ворота! Я мельком взглянул на него. Совершенно не осознавая всей сложности ситуации, он беззаботно перебрасывался колкостями с Санькой. На его лице не отражалось никакого беспокойства.

А, может, это я сгущаю краски? Может, они и впрямь болтаются по магазинам?

– Далеко ещё?

– А вот, за поворотом! – Пашка указал вперёд, в самую гущу народа, сновавшего по тротуару.

– Я, вообще-то, по твоим рассказам представлял, что ты живёшь в такой дыре, что ни дай тебе, господи! – проговорил я, удивлённо озираясь по сторонам. – А тут, смотри: народу, больше, чем людей! Да и городок не так плох.

– Ты ж на машине ехал! Не разглядел, что ли?

– Так ведь я оттуда сразу к тебе сиганул, – махнул я на небо. – Да и то – ведь уж ночь была. Чего б я увидел?

– На машине? – навострил уши Санька. – А чего ж мы ноги-то бьём? Где она?

– Та... – смущённо потупился Пашка. – Спёрли... Этой же ночью.

Санька расхохотался:

– Ну вы и спать, я гляжу, здоровы! А чего ж не рассказывал?

– Чё тут рассказывать?.. Да и не спали мы вовсе...

– А неплохо сейчас бы... – вздохнул Санька. – Однако я не понял: как это – на машине и оттуда? – Он глянул вверх. – Прилетел, что ли?

– Ну...

Он выдержал паузу, ожидая продолжения, и, не дождавшись, подковырнул:

– Обстоятельно изъясняешься, надо признать!

Я только плечом повёл:

– Потом...

Мы свернули за угол и сразу оказались в самой гуще народа. Музыку мы услышали ещё издалека, а народу было столько, что не протолкнуться.

– А ты говорил: «Какой базар?» – прокричал я Пашке. – Смотри, что делается!

У меня чуть отлегло на сердце. Всё-таки, есть надежда.

– Сам не врубаюсь! – ответил он, прокладывая себе дорогу локтями. – Обычно здесь в это время только ветер обёртки гоняет!

– Так ведь сегодня ж воскресенье! – на другое ухо крикнул ему Санька.

– Ну дык, а я об чём?.. О!.. Чудеса твои, господи!

Последнее восклицание относилось не к осознанию, какой сегодня день недели. Во всю площадь, из конца в конец, над морем голов протянулся длиннющий разноцветный лозунг: «Только раз! И только у нас! Разнообразные аттракционы и цирковое представление!» И ниже, шрифтом помельче, сообщалась дополнительная информация: кто, когда и за какую цену.

– Вот тебе и всё объяснение! – крикнул мне Санька. Разговаривать можно было только таким образом – шум стоял невообразимый. – Здесь они и затерялись!

Это было похоже на правду. Во всяком случае, хотелось в это верить.

– Мы сваляли большого дурака! – снова прокричал мне Санька минут через десять безуспешных поисков в торговых рядах. – Впопыхах выскочили из дому, хотя можно было бы преспокойненько отыскать их с помощью браслета, сидя в тепле и уюте!

– Чего уж теперь? – пробурчал я, рыская глазами по сторонам и стараясь не потерять из виду Пашку, усердно расталкивавшего перед нами толпу. – Не заводить же его теперь прямо здесь?

– А? – не расслышал Санька, но ответить ему я ничего не успел, так как в этот момент Пашка обнаружил своё семейство возле павильона с электрическими автомобильчиками.

Утомлённая, но довольная Наталья стояла у входа, а разгорячённые пацанята с остервенением накручивали баранки своих машин, каждую секунду сталкиваясь с другими такими же ездоками и сопровождая всё это радостным визгом и криками. Веселье было в самом разгаре.

– Вы чего так долго? – набросился Пашка на супругу. – Мы уж подумали, что-то случилось!

– Ничего не случилось, – спокойно ответила Наталья. – Пусть дети хоть раз всласть повеселятся. Думаю, теперь-то можно?

– Само собой! – оттаял довольный Пашка.

А я, тревожно озираясь, спросил:

– Настя где?

– Сказала, сейчас вернётся, – пожала плечами Наталья. – Какой-то мужик отозвал её в сторону. Вот уж минут двадцать...

– Какой мужик?! – закричал я в ужасе.

– Ну, «какой»?.. – виновато посмотрела на меня Наталья. – Лет двадцать пять, невысокий такой... Да я и сама удивилась, – стала оправдываться она. – По имени её назвал. Сказал, что хороший знакомый. Вежливый такой... – добавила она и осеклась, испугавшись выражения моего лица.

Мне в сердце будто нож вонзили! Не зря душа моя ныла! Опять! Опять я пролетаю, как фанера над Парижем!

– Стойте здесь. Никуда не уходите, – распорядился я и нырнул в толпу.

«Сезам! Ты хоть приблизительно знаешь, где Настю искать?» – в отчаянии воззвал я.

«Да», – как ни в чём ни бывало, ответил тот.

«Ну и где?» – без всякой надежды спросил я, ожидая очередной зауми. Но ответ оказался неожиданно простым: