Текст книги "Варька (СИ)"

Автор книги: Владимир Канюка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

На Кузю, с красными как у быка глазами, страшно было смотреть, а не то, что злить его. Он хоть и не рвался в командиры, но если нужно, мог прихлопнуть кулаком любого, как комара. С тех пор, как они перестали пить, нервы у всех были на пределе. Ясь и Сковорода притихли. Кузя схватил Сковороду за ворот и спокойно сказал:

– Если ты ещё раз на старшего хвост поднимешь, то я тебе отрежу яйца и засуну тебе же в рот. Как тому краснопёрому. Помнишь? Или забыл? Ясь здесь старший, и он за всё отвечает. Понял?

Всё, Кузя, всё, – ответил Сковорода. Он мгновенно побелел от страха. Кузя отпустил его ворот, толкнул ладонью в затылок и уже миролюбиво спросил:

– Так что в письме-то было?

– Немцы сеструху его в услужение взяли. Пришли к нему в дом и сказали, чтобы она, сеструха, пришла к ним по хозяйству помочь, вещи постирать, уборку сделать. А девка-то видная. Щеня мне хвастался. Мать сообразила, что к чему, и говорит им, что, мол, брат её у вас полиции служит, что обещали не обижать. А немцы пьяные были. Так они ей и говорят, мол, брат её там нам служит, а она нам здесь послужит. Пригрозили и увели с собой. Неделю продержали. Сеструха, как домой вернулась, так руки на себя и наложила, в колодец бросилась. Мать умом тронулась. Вот он и сбежал. Не вернётся он, Ясь. – заключил Сковорода и зевнул. Они со Щенёй ночью охраняли комендатуру.

– Ясь, а он толково поступил. Правильно. Дежурство закончилось. Щеня пошёл отдыхать и сбежал, – сказал Кузя.

– Да и хрен с ним! Главное, что без оружия ушёл. Всё равно от него толку мало. Только за самогоном посылать, да полы подметать, – сказал Ясь, он повернулся к Сковороде и спросил:

– Ты бак и таз прихватил?

– Всё уже давно на месте. Брага тоже поспела, – сердито ответил Сковорода.

– А хлеб для обмазки взял? – спросил Ясь.

– Да взял, взял, – ответил Кузя.

Ясь заулыбался. Почти все немцы вместе с комендантом ушли на болота, к мостам. А так как путь к Евдокии был заказан, то Ясь решил организовать винокурню на торфянике, где они охраняли часть периметра и отлавливали беглецов. После гибели Петра и Василя, они остались вчетвером. Ещё четверых, что были в отряде, перевели в другую смену. Хоть по чуть-чуть, но у них теперь вновь появилась возможность выпить. А чтобы избежать неприятностей, он договорился с немцами, тоже охранявшими торфяник, что он будет отдавать им часть самогона. С начальником караула, фельдфебелем Бахом, он быстро нашёл общий язык и шутил: « Надо пойти с Бахом бахнуть». На торфянике, помимо рабочих, было много военнопленных. Жили они в бараках. Бараки, сколоченные из старых досок, светились щелями. Ни окон, ни печек в бараках не было. Только двухъярусные нары. По ночам было очень холодно и сыро. Каждый день кто-то умирал, но

взамен привозили новых пленных. Казалось, конца и края им не будет. Ясь, не без злорадства, смотрел на них и говорил:

– Все тут ляжете, краснопёрые! – и тыкал прикладом первого попавшегося в спину. Чувство мести и безраздельной власти разрослось в его пропитанном спиртом мозгу. Он совершенно не отдавал себе отчёта в том, что ситуация может кардинально измениться. А если возникали сомнения, то толпы пленных и слухи о том, что немцы одержали очередную победу и вновь идут на Москву, разносили эти сомнения в прах. Только когда немцы застряли под Смоленском, он забеспокоился. Вдруг немцев погонят обратно? Протрезвев, Ясь стал вести себя осторожно. Благодаря случаю, он приподнялся вверх по карьерной лестнице и был готов двигаться дальше. От прежнего задиристого, склочного, но работящего и, где-то, доброго в душе, Яся ничего не осталось. Он видел цель и шёл к ней. Только одна маленькая заноза не давала ему покоя. Заноза, засевшая так глубоко, что её не вынуть, пока плоть вокруг неё не распухнет и не вытолкнет занозу из тела. Здесь он был бессилен. Служба на торфянике связала его по рукам и ногам. До него только доходили слухи о том, что кто-то убит, а кто-то пропал. Ясь не сомневался, что это дело Варькиных рук, и в душе посмеивался над Леманном, Абихтом и прочими. В душе он даже был горд за неё. И, как никто другой, знал, на что она способна. Он знал, что Варька придёт за ним. Обязательно придёт.

 

Проехав сколоченные из жердей и обтянутые сеткой ворота, они направились навстречу потоку гружёных торфом подвод. Было очень жарко. В воздухе витала удушливая торфяная пыль.

Через километр, они свернули на выложенную брёвнами гать. Там, на краю леса, недавно построили для них караулку. Она им не понравилась. Комендант махнул рукой на их недовольство и сказал, что если не нравится, то леса кругом много. Берите топоры и стройте. Прибыв на место, Ясь сразу отправился с тремя полицаями, которых они сменяли, на обход, а Кузю и Сковороду он оставил заниматься «делом». Сковорода хорошо знал, что к чему, а Кузя ему помогал и сидел у телефона.

Сковорода развёл огонь в сложенном из камней очаге. В высокий шестидесятилитровый бак он вылил брагу. В бак он вставил большую воронку. Длинный носик её был изогнут, и высовывался через отверстие в стенке бака наружу почти на метр. Сверху, на бак, Сковорода водрузил большой таз и наполнил его водой. Все щели он промазал хлебным мякишем. На длинный носик воронки он подвесил ведёрко, набитое древесным углём, а под ведёрко подставил чистое эмалированное ведро, и процесс пошёл. Ему оставалось только следить, чтобы пламя было умеренным и вовремя менять в тазу воду. Участок им достался спокойный. Здесь не было даже вышки. Только колючая проволока вдоль леса. Добыча торфа увеличивалась, но их участок ещё не начали разрабатывать. Если кто-то из военнопленных сбежал, то им тут же сообщали по телефоны. Чаще всего, люди были так истощены, что погоня превращалась в развлечение. Кузя, как и Петро, – отменный следопыт. И горе тому, кого он выследил.

Из караулки вышел Кузя. Он как-то раздобыл кусок телефонного кабеля и изоленту. Он удлинил провод и теперь мог с телефоном сидеть возле очага. Они выпили по полстакана крепкого как спирт первача и курили. Утренняя перепалка забылась. Они сидели и, как ни в чём ни бывало, разговаривали, глядя на тонкую струйку, стекающую в белоснежное ведро. Тут Сковорода был вне конкуренции. Самогон у него получался чистым, как слеза, крепким и не вонючим. Солнце зашло за высокую раскидистую берёзу, и они, выпив ещё немного, разлеглись в тенёчке.

 

Ясь приехал вечером вместе с Бахом. Точнее, Бах приехал на мотоцикле и привёз Яся. Фельдфебель был ещё молод, но толст, и в строевые части не попал. Зато он хорошо знал бухгалтерию и легко, но только на спор, складывал в уме любые числа. На торфянике ему не было цены.

К тому времени Сковорода влил в бак очередную порцию браги. Вчетвером они расселись возле очага. Бах привёз сосиски, тушёнку, картошку и квашеную капусту, от которой был без ума. Капусту ему поставляли регулярно. Не раз, изрядно выпив, он начинал пердеть, чем до слёз смешил полицаев.

После разноса за пьянство, они собрались впервые. Бах привёз хорошую новость: начальство будет только послезавтра. Он сам был родом из крестьян и к офицерам, особенно с приставкой «фон», относился с неприязнью. Он быстро освоил местный диалект и вполне мог общаться.

Выстрелы на торфянике были обычным делом. Когда вдалеке щёлкнул винтовочный выстрел, а потом ожил пулемёт, они даже ухом не повели.

– Опять кто-то в бега подался, – лениво прокомментировал Кузя.

– И куда бегут? – непонятно! – поддержал его Сковорода. Они на ногах-то еле держатся. Скольких уже закопали.

– У коммуняк пушечного мяса ещё много. Они его на фронт исправно поставляют. Так что сколько надо, столько и закопаем. Ещё привезут. На весь торф хватит, – сказал Ясь. Выпив, он очищался от отголосков совести и зверел. В его глазах светилась лютая ненависть.

– Правильно. А когда всех закопаем, то за их баб возьмёмся, – добавил Сковорода.

– Кто про что, а вшивый всё про баню, – поддел его Кузя.

– Не ты ли в бане стонал, что какая девка молодая да упругая! – ответил ему Сковорода.

Кузя, в отличие от Яся, что пьяный, что трезвый, оставался одинаковым. И этим он был страшен. Он никак не отреагировал на выпад Сковороды. Вздохнув, он сказал:

– Евреечки в овраге были не хуже.

Слушая их, Ясь только ухмылялся. Солнце повисло над лесом и светило ему в глаза.

 

Первая пуля ударила Баху в затылок. Лицо его разлетелось, забрызгав Яся кровью, Вторая попала Кузе в ухо. Левая половина головы его исчезла. На Яся смотрел осиротевший правый глаз. Сковорода вскочил, но оступился и упал, третья пуля, пробила бак на вылет. Сковороду обдало красно-синим огнём, и на него опрокинулось ведро с самогоном. Он загорелся.

Ясь бросился к караулке и, дельфином, нырнул в окно. Только здесь он сообразил, что телефон остался на улице. Он осторожно выглянул. Всё оружие осталось у стола, а револьверами много не навоюешь. Сковорода катался по земле и дико орал. Была ещё надежда, что его вопли услышат и придут на помощь. Пуля ударила в стену. Она пробила толстую доску, а острая щепка вонзилась Ясю в щёку.

Снова раздался страшный щелчок, и в стене появилась ещё одна дыра. Такого он ещё не видел и не представлял, что за оружие у стрелка.

Ясь глянул на часы. Прошло десять минут. Он осторожно вышел из своего убежища. Никто больше не стрелял. Вместо телефона он нашёл лишь трубку. От корпуса ничего не осталось. Тогда он подошёл к Сковороде, который лежал на боку и в полузабытьи стонал от боли. Через некоторое время он затих.

 

Бах – не последнее лицо на торфянике. Ясь понял, что карьера его кончилась. Напившись воды, он исторг из себя всё, что съел и выпил. Затем слил из ведра с капустой рассол и залпом выпил его. Вылил в канаву самогон и брагу. Долгожданный самогонный аппарат пришлось утопить в этой же канаве, вырытой для осушения участка. Только одного не учёл Ясь. От Сковороды брагой несло за версту. Пока он соображал, как будет оправдываться. Начальник одного из участков потребовал к себе Баха. У Яся похолодело внутри, когда он увидел грузовик.

Солдаты оторопели. Один из них тут же оседлал мотоцикл и умчался.

На допросе Ясь пытался выгородить себя, но получив пару раз по зубам, всё честно рассказал.

Через три дня дверь в подвал распахнулась. Просидев в темноте несколько суток, он едва стоял на ногах. Ему не давали ничего, кроме воды.

Войдя в кабинет, он увидел Леманна. Леманн подошёл к Ясю, внимательно посмотрел на него и приказал сесть. Ясь повиновался.

– Я ведь тебя предупреждал, чтоб не пьянствовал? Почему на посту никто не стоял?

– Мы не думали, что на нас кто-то может напасть. В эту сторону обычно никто не бежит. Здесь только болота, господин оберштурмфюрер.

– И ты считаешь это оправданием? Разве правила несения караульной службы нужно соблюдать только когда есть угроза нападения? По-моему, их надо придерживаться всегда, – сказал Леманн. Его тон не предвещал ничего хорошего.

Ясь проклинал Сковороду, который подал идею гнать самогон у караулки. Теперь Сковорода мёртв.

– Вы все сидели у костра? – спросил Леманн, держа в руках листок, заполненный красивым почерком Яся.

– Да, – коротко ответил Ясь.

– Значит, первым погиб фельдфебель Бах, затем Кузнецов. Сковорода, по твоим словам, оступился и упал в огонь?

– Так всё и было, господин оберштурмфюрер,– подтвердил Ясь.

Поехали, прокатимся.

Они вышли на улицу. В кабине машины Леманн дал Ясю хлеба с колбасой, а сам завёл мотор, и они поехали на торфяник.

– В который раз тебе везёт. Не находишь это закономерным? На хуторе ты единственный, кто остался жив. Здесь двое убитых и один обожжён, а ты опять цел и невредим. В тот раз тебе поцарапало зад, а сейчас ты вновь отделался царапиной. Тебе определённо везёт, – сказал Леманн. Он немного помолчал и спросил:

– Как ты думаешь, почему она не убила тебя первым?

– Откуда мне знать, что у неё в голове? – угрюмо ответил Ясь. Он бы с удовольствием напомнил Леманну о том, кто его самого продырявил на хуторе, но Ясь знал, что это сродни смертному приговору, хотя, какая разница, рано или поздно, всё равно расстреляют. Он давно понял, что для немцев его собственная жизнь не дороже, чем жизни военнопленных на торфянике.

– Пожалуй, я соглашусь с тобой. Её, действительно, трудно понять. Угадать, где в следующий раз будет нанесён удар, – сказал Леманн и тут же спросил:

– Бах часто к вам наезжал?

– Часто, – ответил Ясь.

– Зачем же ты разрешил гнать самогон, скотина?

– Без него все стали злые, как черти, – ответил Ясь. Он был уверен, что домой уже не вернётся.

– Значит тётка твоя тут ни при чём? – спросил Леманн.

– Она давно уже мне ничего не даёт, да я к ней и не хожу,– ответил Ясь.

– Ей это уже не поможет. Ригер первой её поставил к стенке, – сказал Леманн.

У Яся к горлу подступил комок.

– Можно закурить, господин оберштурмфюрер?

– Кури, – разрешил Леманн и дал ему сигарету. Ясь закурил.

– Все ваши «подвиги» у Абихта на столе, и шансов у тебя нет. Да ты и сам знаешь, что тебя ждёт. Абихту нет дела до крестьян, но вас мы держим для службы на торфянике, и платим вам за службу деньги. А деньги следует честно отрабатывать. За изнасилования молоденьких девочек мы денег не выделяем. В тридцати километрах отсюда команду из двадцати полицаев, расстреляли, как бандитов, за грабежи, убийства и изнасилования. Любые акции, Голенок, осуществляются только с наших санкций. Любые самовольные действия расцениваются как бандитизм, – сказал Леманн. Он достал из кармана фляжку и подал Ясю.

– Пей, – приказал он.

Удивлённый, Ясь с опаской взял фляжку и выпил.

– Пей, пей, – повторил Леманн. Он остановил машину и вылез.

Ясь последовал за ним.

– Зачем мы сюда приехали, господин оберштурмфюрер? Вы хотите меня расстрелять?

– Расстрелять я тебя не могу. Абихт добился того, чтобы тебя оставили на службе. Но не обольщайся. Ты жив, потому что она ещё жива. Зачем за ней охотится Абихт, я не знаю. Зато я знаю, что ты сдал меня с потрохами Ригеру и Колману. А ещё я знаю, что она обязательно придёт за тобой, и тогда Абихт своего шанса не упустит, – объяснил Леманн.

– Тогда зачем мы сюда приехали, господин оберштурмфюрер?

Ясь облегчённо вздохнул. От коньяка в сердце его потеплело. Он вновь почувствовал запах травы, воздуха и невольно улыбнулся.

– Ты, Голенок, просто мразь, хотя я, немногим лучше тебя. Ты прав, расстрелять я тебя не могу... Зато могу просто пристрелить. Я не садист, но мне захотелось дать тебе надежду выжить, чтобы ты почувствовал, как хороша жизнь, а потом взять, и забрать её. Тем более, я сдержу своё обещание, которое дал тебе очень давно. Отвернись и иди, если не хочешь получить пулю в лицо, – сказал Леманн.

Ясь хотел было упасть на колени, броситься к ногам Леманна, но, глянув ему в глаза, только спросил:

– Зачем?

– Затем, чтобы она тебя не искала.

Ясь усмехнулся и повернулся спиной. Сойдя с дороги, он сказал:

– Она никогда не остановится, пока вы здесь.

Леманн ничего не ответил и нажал на курок.

 

 

 

 

 

3.

 

 

Варька с трудом отыскала речку. По речке она стала подниматься к её истоку. Топкие берега кончились. Речка превратилась в ручей. Варька запомнила, что полицаи охраняют торфоразработки, но никогда не бывала в этих местах.

Обозначилась тропа. Варька сошла с неё. За деревьями, она двинулась вдоль тропы. Чувствовалась близость людей. Издалека доносился шум работающей техники. Она прошла ещё немного и увидела сидящего на тропе немца. За время, пока она смотрела на него, немец не шелохнулся, и Варька подумала, что он мёртв. Когда она подошла к нему вплотную. Он поднял глаза. В этих глазах ничего не было – одна пустота. Он вновь уставился в землю и не шевелился.

– Ну, что ждёшь? – стреляй! Стреляй, сука! – громко сказал он, всё так же глядя в землю.

Варька отвесила ему такую оплеуху, что он завалился набок. Глаза его ожили. В них появился страх и любопытство. Они молча смотрели друг на друга. Варька его узнала. Это был тот самый лопоухий юнец, одетый с чужого плеча и в кепке, висящей на ушах. Сейчас он был в немецкой униформе. Впрочем, и она висела на нём, как мешок.

– Сопли подбери. Всю руку измазала об тебя, – сказала она, вытирая руку об траву,– ещё раз сукой назовёшь, – точно пристрелю. Ты хоть на суке-то бывал, кобель?– спросила она и сорвала с его рукава повязку.

– А я знаю, кто ты. Про тебя в Посёлке только и говорят, – сказал он.

– А песни не поют? – насмешливо спросила Варька и добавила:

– Пойдём-ка в сторонку отойдём.

– Зачем? – испуганно спросил полицай.

– Что, теперь жить захотелось? Смотри, не описайся! Матрос салагу не обидит, – сказала Варька. В ней проснулись дворовые привычки.

Полицай понуро поплёлся за ней.

– Обещал тогда не выдать меня, а выдал, – спросила Варька и, не дожидаясь ответа, вновь спросила:

– Ты зачем в полицаи пошёл? Не для тебя это дело.

– Дядька заставил, он мамку напугал, сказал, что если немцы про отца узнают, будет худо. И я тебя не выдавал. Он догадался, что я кого-то встретил, но я ему не сказал, кого.