Текст книги "Решающий шаг"
Автор книги: Владимир Савицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)
ОБРЯД
Они поженились.
Они поженились вчера.
Как водится, Дом свадеб навестили, цветочки возложили куда следует, потом, говорят, пир горой был, семьдесят шесть гостей да приглашенных; на третий день брат невесты их куда-то в деревню увез – на лоно природы.
А я осталась одна.
Своими руками отдала любимого другой, состарилась лет на десять – и осталась одна-одинешенька.
Оправлюсь ли от удара безжалостной судьбы, нет ли – не знаю…
По загуменью тропиночка бежит, ах, ну!
По тропиночке дружок бежит, ах, ну!
Он бежит, бежит, бежит, ах, ну!..
Мы дружили весь седьмой класс и весь восьмой. Вместе в техникум заявления подали. Городок у нас крохотный, больше и поступать-то некуда, но мне уехать никак нельзя – мама все болеет.
А раз осталась дома я – остался и Вася. Ну, так что с того? Дружбу свою мы не прятали. Любовь – тоже. Пожениться решили сразу, как техникум кончим да на собственный заработок жить начнем. Это я так предложила, Вася согласился.
Именно сейчас, в эти самые денечки, могла бы состояться наша свадьба…
А пока мы были неразлучны с утра до вечера и ни разу друг дружке не наскучили. О том, чтобы Вася пошел без меня на каток или я без него в клуб, просто речи быть не могло.
Душа в душу.
Мы и думали обо всем одинаково – когда книжки читали, или кинофильмы обсуждали, или выглядывали через телевизор в необъятный мир. Я скажу – Вася согласится. Он что-нибудь не то ляпнет – я его поправлю. Уступали, конечно, в частностях, в главном всегда заодно.
Душа в душу, душа в душу.
Многие нам завидовали, только мама сомневалась почему-то в наших категорических планах на будущее. «Обождите, цыплятки, загодя решать, еще переменитесь оба десять раз…» Не то чтобы она лично против Васи настроена была, нет-нет, ничего такого. Посмеивалась иногда легонечко: «Тоже мне жених, молоко на усах не обсохло…»
Я маме не перечила; с детства усвоила, что спорить со взрослыми бессмысленно, только время терять.
И жили мы спокойно. А наша дружба с Васей крепла не по дням, а по часам.
Не было ветру, не было ветру —
Вдруг навеяло.
Не было гостей, не было гостей —
Вдруг наехали.
Прошлым летом стали в нашем городе кино снимать.
Я внимания бы особого не обратила – снимают и снимают, – но только как-то под вечер раздается звонок и к нам заявляется не кто иной, как Пашка Иноземцев, бывший сосед. Лет пять назад он в Москву, к дяде, на жительство перебрался.
Влетает это Пашка, расфуфыренный по-столичному, с коробкой конфет в руках, осыпает меня комплиментами, даже в щеку чмокает под горячую руку и, после первых охов и ахов, заявляет, что, поскольку он работает теперь в кино и группа приехала сюда на ответственные съемки, а в гостинице отдельного номера ему не предоставляют, он просит разрешения пожить у нас месяцок. Со своей стороны он, Пашка, имеет полную возможность дать мне подзаработать, если, конечно, у меня время и охота имеются.
Времени у меня всегда достаточно – человек я организованный, четкий, учусь ровно, без завалов и хвостов, – а от денег кто ж откажется?
– Как это – подзаработать? – спрашиваю.
– Очень просто, – отвечает Пашка. – Нам натура нужна, а платим мы – будь здоров.
– Что за натура?
– Ох, темнота, – трясет Пашка своей лысеющей башкой. – Ну, попросту ежели – снимать тебя будут.
– Так я же не артистка, – говорю. – Не играла никогда, даже в самодеятельности, опыта никакого нету.
– А играть тебя никто не просит. Делай, что режиссер велит, – вся задача. Оденут тебя, поставят как надо либо посадят – и снимут. Это и называется натура. У нас ведь студия не художественная, а научно-популярная.
– В толпе, что ли, стоять?
– Зачем в толпе, зачем в толпе! – Пашка вроде злится. – В толпе статисты стоят, а тебя крупным планом возьмут – крупешник называется. Только будешь ты наподобие манекена, играть не придется ни капельки.
Из трубочки трубочка вилася,
Вот вилася, вот вилася, ай, вилася.
Вылетала из трубочки голубка,
Ай, голубка, ай, голубка, ай, голубка…
Ничегошеньки я не поняла, стала Пашку тормошить, и он мне мало-помалу все выложил, – вот только кем он сам в этой группе числился, обнаружить не удалось.
Приехали они снимать фильм о старорусском свадебном обряде, поэтому и городок наш выбрали – он еще много старинного в своем обличье сохранил.
– Это я посоветовал, им бы самим ни за что в голову не пришло! – бахвалился Пашка.
Вот кто моей судьбой-то оказался! Без него ни одной киностудии сюда не доехать, уж это точно.
Свадьба будет показана в чистом виде – без всяких там пьяных драк, религиозных и прочих антинаучных наслоений. Специальная хоровая группа исполнит полный набор свадебных песен – величальные, корильные, хороводные, причитанья разные.
А вот исполнителей на роли новобрачных, родителей жениха и невесты, тысяцкого, дружек, подружек, гостей-поезжан решили среди местного населения подбирать. Так режиссура задумала: архитектура здешняя и люди коренные, – профессионалов им и даром не надо.
– Как раз ты, – говорит Пашка и бесстыдно меня оглядывает, – как раз ты, с твоими внешними данными, вполне можешь невесту изобразить. В самом соку! Дело только в том, чтобы жениха подобрать поточнее.
А сам хихикает и галстук поправляет.
– Обожди с женихом, – говорю. – Жених найдется. А вот как с моей модной прической быть? Неужто она для древней свадьбы подойдет?
– Опять не твоя забота. И как только ты можешь так упорно сомневаться в силе искусства?! Грим сделают любой, еще и косу привесят – комар носу не подточит.
– Тогда другое дело, – говорю. – Тогда я согласна. Любопытненько будет на себя в кино поглядеть. И на жениха у меня твердая кандидатура имеется, завтра познакомлю.
– Это как же понимать – твердая? – изумляется Пашка. – Только на роль жених или, может, всерьез?
– Тебе-то что?
– Сориентироваться никогда не мешает.
– И на роль, и всерьез!
Вам уже ясно, о ком речь? Заработаем, думаю, с Васенькой деньжат, на юг вместе съездим, к теплому морю.
– Заметано, – как-то кисло говорит Пашка.
В тот же вечер он поселяется в моей комнатенке, а я временно к маме перебираюсь.
Назавтра он знакомится с Васей и, конечно, остается им доволен, а Вася, конечно, дает согласие – вместе со мной он хоть куда, хотя вообще-то паренек застенчивый.
И тогда Пашка ведет нас к режиссеру.
Раздайся, народ,
Девья красота идет!
Не сама она идет —
Ее ноженьки идут.
Не сама она несет —
Ее рученьки несут…
Мы заходим в гостиницу, – одно название! – поднимаемся на второй этаж, подходим к дверям, стучим.
Открывает нам заспанный чернявый человечек небольшого росточка; увидев его, Пашка сразу сникает, теряет свою значительность, тихо говорит что-то хозяину номера и отходит в сторонку.
А режиссер буквально кидается к Васе, поворачивает его по-всякому, даже по руке от волнения гладит – так необычайно ему Вася нравится.
Распортретная картиночка,
Ай, люли-люли-люли!
Наливное сладко яблочко,
Ай, люли-люли-люли!
Удалой добрый молодец,
Ай, люли-люли-люли!
Что и говорить, Вася был у меня – загляденье. Стройный, но и представительный – это в восемнадцать-то лет! Лицо обаятельное, глаза голубые-голубые, русые волоса вьются немного, носик ровненький, на верхней губе усы пробиваются, ушки топориком, улыбнется – рублем подарит.
Парень, как водится, краснеет, а режиссер то отбежит от него, взглянет издали, то вновь подойдет, то присесть попросит, то встать, – видно, человек весьма опытный, умеет натуру изучать со всех сторон.
Потом он поворачивается ко мне – и разом в тоску впадает. Оглядывает меня медленно, задумчиво так. Мнется. Губами что-то беззвучно изображает, а мне даже повернуться и то не предложит.
Я стою ни жива ни мертва; сомнение в душу еще в тот момент запало, когда режиссер сперва не ко мне, а к Васе двинулся, – кто же без внимания девушку оставит, если она ему приглянулась?
Поглядел он на меня минутку-другую, да и говорит вежливо так, потихонечку:
– Боюсь, милая девушка, вы нам не подойдете. Как вас ни гримируй, вы, рядом вот с ним, всегда чуточку старше казаться будете… Д-да… А вариант «неравный брак» может внести в нашу строго научную картину нежелательный оттенок, противоречащий духу народного песенного творчества, да и вообще у нас никак не предусмотренный… никоим образом…
Тут он закуривает сигаретку – до чего же неловко ему все это мне в лицо выкладывать!
– То есть можно, пожалуй, взять вас на невесту и подбирать другого партнера, но уж больно мне этот молодой человек по душе! Чисто местный типаж – просто находка! Я именно таким себе жениха и представлял… Так что вы уже не обижайтесь, но…
Может, не совсем так он говорил, может, слова другие были, но смысл уж точно тот самый.
Тут Пашка ему что-то нашептал, и режиссер еще прибавил, что с радостью возьмет меня на роль подружки. И заработок ничуть не меньше, и все такое.
Что – заработок! Сам того не ведая, режиссер мое больное место задел: Вася-то действительно отроком еще выглядел, а я – взрослой женщиной.
Хотела я отказаться: что ж, в искусстве мне вторые роли предлагают и не быть мне с Васей рядышком?!
Потом согласилась все же, иначе обстановка не позволяла: откажись я, Вася немедленно отказался бы тоже, вовсе бы некрасиво получилось, да и Пашку бы я подвела, режиссер и так уж шипел на него за то, что он плохо Васе пару подобрал.
Ой, чашечки, виты, виты, виты,
Ой, полны медом, налиты, налиты,
Ой, кто наливал, наливал,
Ой, кому подавал, подавал?
В результате нашей встречи Пашка отправился вместе с Васей подбирать невесту. К вечеру они ее отыскали. Не где-нибудь, а в нашем техникуме, на первом курсе. Такой бутончик розоватенький, такую Светочку-конфеточку, невинность в третьей степени, ангелочка такого без крылышек.
Ужас как мне ее внешность не показалась, а Вася со мной, как всегда, согласился, только руками развел – я, дескать, не причастен!
И началися съемки.
Ай, не пора ли тебя, дочка,
Замуж выдавати?
Ой, розан мой, розан,
Виноград зеленый!
Ах, лучше б я оглохла, чем эти бесконечные величанья новобрачным слушать! Лучше б ослепла, чем на веселые хороводы глазеть, что вокруг жениха да невесты водили! Лучше не гналась бы за славой да за деньгами, чем каждый день, каждый час их рядышком созерцать, в этих волшебных, прекрасных уборах…
Ножик острый – в самое сердце.
Только если до конца быть честной, должна признать: стоило мне разок их в гриме да костюмах увидеть, и я сразу поняла, как точно чернявенький все рассчитал, да и Пашку вроде зауважала. Хоть и пройдоха, и трепло, а ведь это он фактически такую подходящую натуру подобрал.
Как на речке, на плоту,
Девка платье мыла!
Лента ала, лента ала,
Лента голубая!
Работали мы день-деньской не за страх, а за совесть. И, надо сказать, были окружены пристальным вниманием всего городка. Как только слух прошел, что старинный обряд снимают, все бабы, стар и млад, ровно с цепи сорвались. Повытаскивали из сундуков всякое тряпье, что им от прабабок досталось, вырядились кто как мог и давай съемочную площадку осаждать – надеялись, что и они в кадр попадут.
Ладно бы еще молча таращились, так нет: шуточки да прибауточки так и сыпятся, и хихикают они, и притоптывают в такт музыке, и взвизгивают, и даже подпевают дурными голосами. Режиссер сперва все тишины требовал, потом, гляжу, ничего – приноровился к бабьему окружению.
Особенно Маня Трофимова резвилась, наша соседка, соломенная вдова.
– Глядите, бабы, Ваську женят! – завизжала она в первый же раз, что к площадке подошла. – Телочек, телочек, а невесту лапает – только пар идет!
– А она-то к нему так и льнет, так и льнет, – немедленно отозвался кто-то. – Вот уж истинно – жених да невеста!
Не станешь же каждому объяснять, что по сценарию полагается и как жестко режиссер все взаправду требует… И хоть я все это прекрасно понимала, защемило сердце, да и не отпускало уже весь день.
А вокруг – старинный обряд воскресал во всей пестроте своих первозданных красок. Песни-то, песни какие лились – и передать невозможно. Мы нынче к гладеньким песенкам привыкли, словечки у них такие никчемушные, что лучше и не вслушиваться. А тут вроде не шибко складно, нету той закругленности, зато что ни слово – видение, что ни строка – картина, в куплете едином – жизнь человеческая заключена.
На горы на высокой, ой, да рано-рано!
На красы на великой, на прекрасной, ой, да рано-рано!
Вырастала верба золотая, ой, да рано-рано!
И боль в них, и радость, и взлет, и падение! И каждый, кто поет их и кто слушает, ту боль и ту радость своими почитают, и слезы нежданные из глаз льются – или ноги сами в пляс идут…
Кто только эти песни придумал?.. А еще говорят, люди раньше темные были… Как же может красота с темнотой совмещаться?
С терема на терем княгиня шла,
Играйте гораже!
С высока на высока, Ивановна.
Играйте гораже!
«Не могу пройти – башмачки глюздят,
Играйте гораже!
Башмачки глюздят, пяты ломятся,
Играйте гораже!
Пяты ломятся, гвозди сыплются,
Играйте гораже!
Гвозди сыплются, сени дыблются.
Играйте гораже!
Сени дыблются, мосты колыблются,
Играйте гораже!..»
Песня за песней, хоровод за хороводом, и раз, и другой, и третий – дубли, дубли эти проклятые снимали… Как закрутится все, как завертится, бабы как завизжат вокруг, музыканты по струнам как ударят – с яростью, со стоном, не то чтобы сладенько… Все на свете позабыть можно, и вот уже чудится тебе, что ты сто лет назад живешь и нынче, между прочим, на чужой свадьбе гуляешь…
На чужой, ой, на чужой… Все к столу двинулись – Вася с другой идет в обнимочку… Плясать пошли – Вася обратно за ней тянется… А я как подниму на них глаза – ревность во мне кипит жгучая!
А режиссер все улыбаться велит, улыбаться…
Нет, не светлые – черные дни шли тогда на меня вереницею. Больше месяца продолжалась эта пытка.
Потом, как-то вдруг, все закончилось, киношники заторопились и сгинули в одночасье. И Пашка, сделав мамаше прощальный подарок – вазу из реквизита, – а мне оставив свой московский телефон, тоже отбыл утречком.
Заработали мы с Васей порядочно – таких денег у нас отродясь на руках не бывало. И съездили мы с ним, правда, не на юг, зато такой город, как Ленинград, повидали, порадовались, восхитились, прикупили кое-чего и домой вернулись – продолжать учебу.
Вроде все по-старому пошло. Месяц, другой. А на третий проступила едва заметная трещинка.
Сердце ты мое, сердечко,
Об чем, сердеченько, тужишь?
Об чем, ретиво, скучаешь?
Али мне весть навеваешь,
Али какое несчастье,
Горькое гореванье?
Молчаливость в Васе появилась, грустинка. Сперва чуть-чуть, потом больше… Исхудал он, почернел с лица, учиться стал похуже.
Я особого значения не придала, но уж постаралась трещинку лаской да вниманием загладить. Только вскоре – глянь! – еще трещинка там же, рядышком возникла. Я и эту ликвидировала, но уже с некоторой тревогой. Третья трещинка пробежала – поглубже. У нас даже несовпадение мнений нежданно-негаданно обнаружилось.
Тут я встревожилась всерьез, но виду еще не подаю, а только позорчей вокруг наблюдаю. И что вы думаете? На второй же день наблюла я их, голубчиков, вместе, на прогулке вдоль реки. Васеньку моего разлюбезного и Светочку-конфеточку. И сразу вспомнила, что не раз их в техникуме вместе замечала, но там народу много, я значения не придала. А тут – одни на реке.
Вызываю Васю на разговор – ежится, прячется. Да от меня разве ускользнешь?
– Василек, – говорю я ему, – мы должны, мы обязаны друг другу правду говорить, чистую правду, иначе нам никак нельзя. Близится наша свадьба! Как же нам в жизнь идти, если трещинки появляются? Чем их потом замазывать станем?!
Тут он сразу и сдался.
Не здесь ли наше сужено?
Не здесь ли наше ряжено?
Здесь! Здесь!
– Не знаю, с чего и начать, – говорит.
– А хоть с того, как ты ко мне относишься.
– К тебе? К тебе – по-прежнему. Не хуже, чем всегда. И уважаю, и дружбу ценю – все, как было, так и есть. Слышишь?!
– А как же, – говорю. – Слышу.
– Только… видишь какое дело… раньше ты у меня одна была. А теперь рядом с тобой другая встала. Не разорваться же мне! Да ты и сама не захочешь, верно?
– А как же, – говорю. – Верно.
– Ну, вот. Загвоздка – в чем? В том, что с тобой мы, кроме дружбы, ничем пока не связаны. А вот с ней я связан – навек…
– О какой же такой связи речь идет? – спрашиваю. – Неужто наш ангелочек так далече залетел, что разрешил тебе все, чего я до свадьбы не разрешаю?
– Ты Свету не черни понапрасну! Я имел в виду совсем другое… Вот изображали мы с ней жениха да невесту… То есть я понимаю, конечно: никакой настоящей свадьбы не было… Умом – понимаю. А сердце знай нашептывает: обряд-то был свершен как полагается… Свадебный обряд… И песни все спеты… Было это?
– А как же, – говорю. – Было…
Сама обалдевши стою, голова кругом идет.
– Вот видишь! Нас с ней что-то извечное соединило… Могучая сила, которую народ испокон веков уважал… А мне – переступить?! Да я, может, ночи не сплю, сам с собой борюсь. Сил никаких нету. Все стараюсь о ней как о чужой думать – не могу… Убей – не могу!.. Вроде она мне доверилась, в защите моей нуждается…
– Это она?! Она нуждается?! А я?!
– Ты?! Ты и сама сильная, хоть кого защитить сумеешь… А Света – слабая, мягкая, нежная, совсем как ребенок… Нет, она, она моя суженая, выходит… моя венчанная… Связала нас ниточка, каната толще…
Тут Вася закрыл лицо руками, согнулся в три погибели и замолчал.
Я последнюю попытку сделала к его сознанию пробиться.
– Опомнись, – говорю, – Васенька, дружочек, какая ниточка? Это же Пашка Иноземцев вас окрутил – за денежки… суточные вам выдал… Какая же ниточка?!
А он снова:
– Это неважно, обряд-то был свершен…
Я сидела ошарашенная, ни вздохнуть, ни охнуть. Ну и мысли в его головушке – чистый бред! На самом-то деле – что? Он себя рядом со слабенькой Светочкой мужчиной, мужиком почувствовал… а со мной все в мальчиках ходил…
Но я-то Васю знала, как никто, и понимала в эту минуту, что раз Вася себе такое в башку втемяшил, никакими словами этого оттуда не выбьешь.
А не словами – так чем? Чем прикажете чужую дурь выколачивать, когда мне самой-то девятнадцатый год всего подходил?
То есть я могла, понятное дело, взять его за руку и свести в Дом свадеб. Тут же, сейчас, немедля. Многие на моем месте именно так и поступили бы. И на этом, скорее всего, прекратились бы Васенькины терзания.
Ну, а если бы не перешибло?
А гордость моя девичья на что?
Долго сидели мы в тот вечер. И пообещал он мне не видеться с ней больше.
Обещания, обещания…
Вася честно старался все выполнить – не смог.
Что ж это за колдовство такое? Что за наваждение?! Почему ни я, ни другие наши ребята, кто гостей на свадьбе изображал, ничего особенно глубокого не ощутили и живут себе, как жили раньше?
Или я Васю плохо изучила?
Или слишком рано уверилась, что он – мой?
Зря, конечно, я ему шагу шагнуть самому не давала; он бы тверже знал тогда, что я – его единственная.
Я, не кто другой.
Мама пыталась меня утешить, говорила, что Вася, дескать, попросту в эту Светочку втюрился, пообнимавши-то во время дублей… Так ведь маманя Васятку никогда всерьез не принимала.
Он бы мне прямо сказал, коли так… Что-то тут не то, а что именно – не пойму, хоть ты тресни!
Винился он, бедняжечка, раз, другой, третий, и плакали мы, обнявшись. И такой он был разнесчастный да убитый, словно я его на клятвопреступление толкаю.
И отпустила я его добровольно на все четыре стороны.
Взяла – и отпустила.
И зла на него не брала ни капельки.
И сейчас не держу.
Недолго веночку на веточке висеть,
На веточке висеть!
Недолго нашей Танечке в девушках сидеть,
В девушках сидеть!
МАЛОВЕРОЯТНЫЕ ИСТОРИИ
Знаете ли вы… что истинныя происшествия, описанныя со всею исключительностью их случайности, – почти всегда носят на себе характер фантастический, почти невероятный?
Достоевский
Чего только не коллекционируют люди…
Старинный приятель автора московский журналист К—в много лет собирает замысловатые истории.
Человек одинокий, легкий на подъем, он охотно отправляется в самые дальние и длительные командировки и, помимо острых материалов для своей газеты, привозит отовсюду аккуратно пронумерованные, с датами и адресами, краткие записи-конспекты разного рода маловероятных происшествий. Где он их выкапывает, как у него времени хватает – понять невозможно; впрочем, недаром же возникла поговорка «на ловца и зверь бежит».
О своем увлечении К—в говорит в достаточной степени туманно.
– Видишь ли… Еще студентом я натолкнулся как-то на такую характеристику одного из, любимых героев Ремарка, нашего тогдашнего кумира: «По его теории, самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным». Я призадумался: не станет же маститый, много передумавший писатель просто так, эффекта ради, сыпать парадоксами – тем более в книге характеристика довольно подробно обосновывалась. Задал вопрос на семинаре – меня высмеяли… И лишь много лет спустя, основываясь уже на собственной практике, я понял, кажется, что имел в виду Ремарк, и подумал: а ведь это в известной степени мой долг – не выпускать из поля зрения задевшие, заинтересовавшие меня случаи из жизни, какими бы странными, из ряда вон выходящими они ни казались… Не беда, что они не всегда объяснимы с точки зрения привычной логики, что они разрушают видимость гармонии – я так и называю их «диссонансами»… Эти нестандартные проявления нашего бытия подчас не меньше говорят уму и сердцу, чем стройные колонки так называемых средних показателей, которыми пестрят отчеты уважаемых социологов.
– Понимаешь? Такого рода «доказательства от противного» помогают взглянуть на текущие события в необычном ракурсе – а это не только полезно, но и необходимо даже, если хочешь всерьез разобраться в происходящем и ухватить хотя бы за краешек вечно ускользающую истину.
– Почему ты не публикуешь свои были-небылицы? – спросил как-то автор, с интересом выслушав очередное пополнение коллекции К—ва.
– Пробовал подробно написать – ни черта не получается, – буркнул тот. – Все время на что-то вроде фельетона сбиваюсь, а это не моя стихия.
Помолчал, похлопал по записной книжке, добавил:
– А ты – пользуйся… Я не жадный… Все равно все свои находочки я первый до косточки обсасываю и в дело пускаю: то ли «зримо», то ли нет, «диссонансы» в каждом моем материале присутствуют… А потом мне уже все равно, что с ним станется.
Автор усердно трудился тогда над гигантским замыслом. Он кивнул, беззаботно рассмеялся и не придал щедрому предложению особенного значения.
Потом как-то раз…
Словом, вот рассказы К—ва, записанные автором.
