Текст книги "Пути Предназначения"

Автор книги: Влада Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

– Зачем он остался? – резко повернулся к нему Гюнтер. – Для чего торчал в Бенолии всё это время? А теперь даже сюда приехал. В Стиллфорт он должен был улететь ещё двадцатого сентября. Орден не прощает таких пренебрежений приказом. Теперь его разжалуют, прогонят в обеспечение… Почему он так сделал?

– Потому что ты для него важнее и дороже любых званий и должностей, – ответил Николай. Сердце больно куснула ревность. Его учеником Гюнтер не станет никогда. Ещё дня три-четыре, и рыцарёнок поправится, уедет с Найлиасом в далёкие края, позабудет и Бенолию, и случайного знакомого с плантации.

Гюнтер теребил край одеяла.

– У разжалованных учеников отбирают.

Николай пожал плечами.

– Даже если тебя отправят к другому учителю, досточтимый Найлиас всё равно будет знать, что ты в порядке. Ему этого достаточно.

– Это неправильно, – твёрдо сказал Гюнтер. – Учителя подвёл я, и вся ответственность за нарушенный приказ должна быть только на мне.

– Не думаю, чтобы досточтимый Найлиас на это согласился.

Гюнтер опять отвернулся к стене. Николай подсел к нему, тихонько тронул за плечо.

– Гюнт…

– Всё бессмысленно, всё зря, – до мертвенности тускло проговорил Гюнтер. – У меня нет больше никого и ничего. Илона мертва. Избавитель убит. Учитель опозорен. Всё кончилось.

– Я не должен тебе этого говорить, ведь ты не член братства Цветущего Лотоса… Но бывают случаи, когда все клятвы нужно отринуть. – Николай немного помолчал. – Избавитель жив, Гюнт. Его удалось спасти.

– Что?! – привскочил Гюнтер. – Как?!

– Точно неизвестно. Сначала думали, что это какое-то из братств, но вскоре стало известно, что нет. За Избранника отдал жизнь один из коллегианцев. Он постиг истину и сделал свой самый главный выбор. Пока коллегия занималась ложной целью, настоящий Избавитель успел скрыться. Теперь всё зависит от того, какое из братств найдёт его первым.

– А… А если первой будет коллегия? – недоверчиво сказал Гюнтер. – Что тогда? И откуда все эти сведения?

– Из Императорской башни Алмазного Города. Там служит один из наших братьев.

– А… А как звали того коллегианца?

– Лаймиор Тонлидайс, – благоговейно произнёс Николай, сотворил знак предвечного круга. – Лейтенант Преградительной коллегии. Ему было двадцать семь лет.

– Наурис? – уточнил Гютер.

– Да. Диирны Тонлидайсы – древний и славный род с западного побережья Круглого материка. И Лаймиор оказался достойным его потомком.

Сотворил предвечный круг и Гюнтер.

– Но как получилась замена?

– Подробностей я не знаю, – сказал Николай.

– Избавителя найти будет трудно, – задумчиво произнёс Гюнтер. – Тонлидайс наверняка обеспечил его надёжным убежищем и хорошими документами. Я бы на его месте спрятал Избранного в столице. Чем больше людей, тем легче среди них затеряться. И коллегия с охранкой работают там не так тщательно, как в провинции, потому что для хорошей работы в Маллиарве слишком много работников. А самое главное – надо взять под самый плотный контроль ежедневные сводки уличных происшествий. Драки, аварии, грабежи и всё такое прочее…

– Зачем? – не понял Николай.

Гюнтер улыбнулся.

– Впервые Избранный проявит себя именно там. Заступится за кого-нибудь или бросится спасать пострадавших в катастрофе. Но сделает это не так, как обычные люди делают. По-другому. По особенному.

– Обычные люди такого вообще не делают.

– Ещё как делают, – заверил Гюнтер. – И гораздо чаще, чем вы думаете, почтенный. Кстати, это хороший метод искать новых братьев. Люди, которые фигурируют в полицейских сводках уличных происшествий как защитники или спасатели, всегда и везде остаются смелыми, честными и верными. К тому же с точки зрения закона они в таких ситуациях зачастую оказываются виноватыми. И будут вечно благодарны тем, кто поможет им если не правду доказать, то хотя бы избежать несправедливого наказания.

Николай остро и зло позавидовал мастерству светозарных. Даже сопливый адепт искуснее его, посвящённого брата. Не удивительно, что орденцы так презирают братиан. «Вот если бы Гюнтер и досточтимый Найлиас выбрали путь истины… Тогда я бы стал старшим братом, Гюнт – младшим, а досточтимый Найлиас был бы нашим дядей по Цветущему Лотосу, передавал нам свою мудрость. Но это невозможно. Найлиас отрицает Пророчество».

Ватагин глянул на Гюнтера. Исхудал до прозрачности, глаза ввалились, лицо измученное. Но на губах улыбка. Слабая, едва заметная, но – улыбка.

Николай дал ему бульон. Надо же, не остыл. Соблазнительно душистое варево оставалось таким же горячим, как и в ту минуту, когда его налили в чашку. Для плантационного старшины посуда с термоподдержкой была недоступной и невиданной прежде роскошью.

– Нет, – покачал головой Гюнтер. – Не могу.

– А ты совсем немножко, – потрепал его по колену Николай. Гюнтер отхлебнул бульон.

«Ему обязательно нужен дом, – понял Ватагин. – Нужны тепло, забота и ласка. Тогда он сможет всё, ему будут под силу любые великие дела. А в ордене слишком холодно и строго. Рыцари загубят парня, и загубят понапрасну. Есть такой цветок, мланис. Нежный, хрупкий, ему одинаково губительны и жара, и холод. Почва нужна особая, вода. Хлопот с мланисом много. Зато один грамм его масла стоит дороже, чем тонна трелга. Так с Гюнтером. Если он будет чувствовать себя членом семьи, всегда любимым и опекаемым, то сделает эту семью великой».

– Если бы ты избрал путь Цветущего Лотоса, – сказал Николай вслух, – то мы могли бы вместе служить Избранному. Сначала ты был бы моим младшим братом, а после и сам стал бы для кого-нибудь старшим.

Гюнтер поставил чашку на стол, отвернулся к стене. Слова «старший брат» причинили боль. Николай притянул его к себе, обнял. Гюнтер заплакал – впервые с того дня, когда узнал о смерти сестры.

– Хватит, – сказал Николай несколько минут спустя. – Твоя жизнь продолжается, и принадлежит она Избавителю, избранному из избранных, самому благословеннейшему из благословенных.

– Нет, – ответил Гюнтер. – Если я оставлю учителя, это будет предательством. – Он хотел высвободится из объятий, но Николай не отпустил.

– Придти в братство досточтимый Найлиас сможет только вслед за тобой. Неужели ты хочешь обречь его вечно оставаться в ордене, которому сам не веришь? Который не любишь?

– Нет, – испугался Гюнтер. – И всё же… – Он отстранился от Николая, забился в угол койки. – Я не могу так сразу.

– Тебя никто и не торопит. Ты вообще можешь отказаться.

– Нет. Моя жизнь принадлежит Избранному, а значит и братству. Но я хочу, чтобы учитель был с нами.

– Я тоже, – ответил Николай. – Но для этого нужно время. И терпение.

– Да, – кивнул Гюнтер. – Я буду ждать учителя.

Он сел поудобнее, взял чашку с бульоном.

= = =

Пассер тоскливо созерцал стены директорского кабинета. Вздохнул и спросил с усталой обречённостью:

– Как получилось, что в Избранниках вместо заранее заготовленного безродного бродяги оказался коллегианец?

– По мотивам личной мести, – ответил Адвиаг. – Один из задействованных в операции сотрудников нашей службы бабу с этим коллегианцем не поделил. А тут подвернулась оказия отделаться от соперника самым радикальным и надёжным способом. Не воспользоваться столь удачным случаем было бы глупо. – Адвиаг помолчал и вдруг сорвался на крик: – Говорил я тебе – тщательнее надо людей подбирать, тщательнее!

– Я виноват! – вскочил со стула Пассер, замер по стойке «смирно». – Пусть я получу полную меру наказания.

– Сядь, – раздражённо сказал Адвиаг. – Мне от тебя тактический план нужен, а не службистские вопли. Ты уже слышал новую трактовку Пророчества?

– Разумеется. В Бенолии ее не слышал только глухой, да и тот прочёл. Однако на этот раз сиятельный Панимер, да благословит пресвятой его тщеславную, алчную и трусливую душонку, нам помог. Раньше, когда Избавитель был только один, братства выдирали его друг у друга когтями и зубами. Даже страх перед коллегией не мог их объединить. А теперь, когда каждое братство начнёт обзаводиться своим собственным Избранником… Да они, доказывая, что именно их Избавитель самый избавительный, так друг друга грязью пообливают, что мы со спокойной совестью можем закрывать отдел дискредитации. В изысканном искусстве клеветы им за братками всё равно не угнаться.

– Не обольщайся, – ответил Адвиаг. – Соперничество соперничеством, но в такой ситуации братки очень быстро выработают единый тест для проверки истинности Избранника.

– Раньше, чем через три месяца, тест не появится, – заверил Пассер. – За это время вы как раз успеете превратить братства в главную тему бенолийских анекдотов. Тогда их проповедям даже самый распоследний дурак не поверит. Братства очень быстро ослабеют, и Преградительная коллегия спокойно, без лишнего шума и пыли, передавит их одно за другим. Как вам такой план, директор?

Адвиаг одобрительно покивал:

– Очень симпатично. За одним исключением: император больше не доверяет коллегии, считает её сборищем предателей. Последствия ты можешь себе представить. – Адвиаг злобно оскалился. – Я никогда не уважал эту контору, однако для подсобных работ коллегианцы были куда как полезны. А теперь всё пошло прахом.

– Вряд ли председатель коллегии так легко сдастся.

Адвиаг оскалился с ещё большей злобой.

– Вот только придворного заговора нам сейчас и не хватает! И без того всё висит на волоске.

– А вы знаете, директор, ведь всё не так и плохо, – задумчиво проговорил Пассер. – Если смерть Лаймиора Тонлидайса преподнести как часть коллегианской операции по внедрению агентов в самые опасные братства с целью полного и необратимого уничтожения этих зловреднейших организаций…

– В самопожертвенность коллегианца Максимилиан никогда не поверит, – перебил Адвиаг.

– Никакого самопожертвования и не было. Тонлидайс страдал реммирангой. Заболевание неизлечимое, умирают от него тяжело и медленно. Эвтаназию запрещает бенолийский закон, а самоубийц проклинает лаоранская церковь. Для Тонлидайса это был единственный способ избавиться от страданий не нарушая ни уголовный кодекс, ни религиозные предписания.

– Император не настолько глуп, – возразил Адвиаг. – Он обязательно потребует вскрытия. Ведь Тонлидайс приговорён к позорному погребению, права на кремацию его лишили. Тело и голову закопали где-то на свалке. Извлечь их для экспертизы будет несложно.

– Вот поэтому для Тонлидайса необходимо срочно провести полноценное лаоранское погребение. А когда император примется выяснять, почему его приказ не выполнен, вы дадите ему самые подробные объяснения. – Пассер улыбнулся. – Председатель будет вам крепко обязан, директор.

– Да, получается симпатично, – согласился Адвиаг. – Только пару дней надо подождать. Настроение свиняки трон-нутого сейчас унылое, подозрительное и гневливое, но дня через два он успокоится и потребует результатов по поиску Погибельника. Тут главное успеть ровно в ту минуту, когда император будет в состоянии между «хочу знать всё» и «хочу казнить всех». О нужном времени меня предупредят.

– Кто?

– Старший референт Максимилиана. С тех пор, как я прищучил Лолия, референт считает, что в долгу у меня, и понемногу сливает информацию. Разумеется такую, которая не повредит его хозяину. Вроде того, в какую минуту с каким вопросом обращаться к императорской милости выгоднее всего.

– Такой стукачок хотя и не фонтан, – проговорил Пассер, – но тоже небесполезен.

– А то, – хмыкнул Адвиаг.

Пассер бросил на него быстрый пронизывающий взгляд.

– Дронгер, – начал он осторожно, – а с чего вдруг ты так взъярился на этого Лолия? Мало ли влиятельного хамья ты в своей жизни видел.

– Не знаю, – ответил Адвиаг. – Что-то вдруг взбесил до невозможности.

– В разговоре с ним ты упомянул Винсента Фенга.

– И что? – с холодной злостью спросил Адвиаг.

– Ничего, – поспешно ответил Пассер. Немного помолчал и решился: – Дронгер, Фенг уехал для того, чтобы начать новую, совершенно самостоятельную жизнь подальше от Алмазного Города. Разве ты спасал его не для этого? Тогда зачем ты вот уже полгода разыскиваешь Фенга?

– Я не собираюсь вмешиваться в его жизнь. Но Винсент наивен и беспомощен как пятилетнее дитя. Я всего лишь хочу убедиться, что с ним всё в порядке.

– Ну-ну, – кивнул Пассер. – А сколько лет было твоей дочери, когда она умерла от реммиранги? Пять? И сейчас ей было бы девятнадцать, как Фенгу?

– Причём здесь моя дочь?! – взъярился Адвиаг.

– Притом, что когда ты найдёшь Фенга, то постарайся определиться, чего ты действительно хочешь – помочь ему во имя пресвятого или изображать из себя папочку. Либо ограничивайся стандартной благотворительностью, либо усыновляй мальчишку официально! Фенг слишком честен и прямодушен для половинчатых отношений. Потому и сбежал от тебя куда глаза глядели.

– Малнира хотела со мной развестись, – тихо сказал Адвиаг. – Но я поклялся, что найду Винсента. Если только он жив…

Пассер накрыл ладонью его запястье.

– В данной ситуации лучшая новость – отсутствие новостей. Если бы с Фенгом случилось что-то плохое, ты бы узнал об этом через полицейские сводки. Ведь там есть ДНК всех, кто хоть как-то попадает в поле зрения полиции: и жертв несчастного случая, и преступников, и потерпевших. В сводках есть все – и живые, и мёртвые. Если в списках нет ДНК Фенга, это означает что жизнь его в полном порядке.

Адвиаг выдернул руку.

– Не всё попадает в сводки. В Бенолии до чёртовой матери подпольных борделей и наркофабрик, где трудятся рабы. Наивные юноши и девушки, которых завлекли туда обманом.

– Жить рабом Фенг не согласится больше никогда. Если бы его каким-то образом затянули в подобное заведение, он бы или сбежал, или с собой покончил. В последнем случае безымянный труп обязательно попал бы в сводки. Так что, Дронгер, пока нет новостей, можешь быть уверен, что с твоим мальчишкой ничего плохого не случилось.

– Хотелось бы верить.

Пассер бросил на него ещё один испытующий взгляд.

– А ты всё же определись, зачем он тебе нужен. Или забудь его совсем.

Адвиаг не ответил, только голову опустил.

– 4 -

Клемент смотрел на простёртого у его ног Ланмаура Шанверига. В первое мгновение пресмыкательство губернатора показалось слаще мёда, но всего лишь секунду спустя вызвало гневное отвращение. А ещё через минуту вообще никаких чувств не осталось.

Исянь-Ши не узнал своего практиканта. И напоминать губернатору о событиях тринадцатилетней давности оказалось бессмысленно. Он даже не понял о чём идёт речь. В Клементе Ланмаур Шанвериг видел только предвозвестника.

Но Клемента, вопреки собственным ожиданиям, беспамятливость бывшего Исянь-Ши не обидела и не разозлила. На душе стало до холода пусто – и только. А пустоту медленно заполняло безразличие.

Прежде Клемент душевной мертвенности радовался, она казалась спасением, а теперь испугала.

«Но ведь должен я чувствовать хоть что-нибудь! – подумал Клемент. И тут же добавил с тоской и обречённостью: – А зачем тут чувства? Они ничего не вернут и ничего не изменят».

– Предвозвестник, – хнычуще взывал губернатор, – Малугир ещё дитя. Он пока неразумен, и потому всё решает сердцем. А значит и судить его поступки надо как ребячество. Господин мой предвозвестник, ведь Малгуир – последний из Шанверигов. У меня уже никогда не будет других наследников, даже побочных. Род Шанверигов прервётся!

От губернаторского скулежа стало скучно. Клемент отвернулся, посмотрел в окно. В Плимейре опять идёт дождь. На площади перед зданием горпрокуратуры широкие лужи, дворники метлами сгоняют их в прикрытые ажурными решётками канавы.

Счастливая земля, у них столько воды, что она даже с неба падает.

До лицея Клемент жил в срединных областях Сероземельного материка, в Канрайской степи. Летом – одуряющая жара и сушь, зимой – пронзительный холод и всё та же убийственная сухота. Даже в городах, где множество каналов и фонтанов, сухой воздух раздирает горло и лёгкие. Дождь для любого канрайца навечно остаётся божественным даром и благословением.

Даже на сыром и промозглом Круглом материке.

…У ног Клемента по-прежнему скулил Ланмаур.

– Иди, – велел ему Клемент, небрежным движением кисти показал на дверь комнаты для очных ставок. – Жди.

Пятясь и кланяясь, губернатор выполз из следственного кабинета. Клемент подошёл к столу, нажал кнопку селектора.

– Следующего!

В кабинет вошёл Малугир Шанвериг. Склонился перед посланцем императора, переждал предписанные Высоким этикетом десять секунд и выпрямился на полупоклон.

– Так вы утверждаете, – сказал ему Клемент, – что приказ искалечить Авдея Северцева теньмам своего деда отдали вы?

– Да. – Голос у Малгуира бесцветный, измученный до смертной усталости.

Клемент подошёл к нему поближе.

– Теньмы выполняют приказы только своего владыки. Как вы заставили их подчиниться?

– Я убедил первого и седьмого теньмов, что это будет на пользу их Исянь-Ши.

– Допустим, – сказал Клемент. – А зачем вам понадобилось калечить Северцева?

– Зависть. Соперничество. Боязнь поражения. При Северцеве мне ни за что бы не получить гран-при. И тем более не получить место при дворе.

– Однако жюри всё равно присудило гран-при Северцеву. И место при дворе вам теперь не светит.

Малугир полностью выпрямил спину, сложил руки на коленях.

– Значит, не получилось.

– А как вы объясните свой публичный отказ участвовать в конкурсе? И то, что навещали Северцева в госпитале?

– Хотел отвести от себя подозрения.

Клемент смотрел на него озадаченно.

– Вы понимаете, дээрн Шанвериг, что вам грозит как минимум год каторги? Подчёркиваю – минимум. И вряд ли после плантационных работ ваши руки смогут играть на скрипке.

– Я и без того никогда больше к ней не прикоснусь!

– Почему?

Малгуир не ответил, лишь склонился в чельном поклоне.

– Для вас так важен этот плебей? – спросил Клемент.

Малгуир выпрямился.

– Для меня важна моя честь. А её больше нет.

Клемент нахмурился и сказал строго:

– Всё, что произошло с Северцевым, правильно и справедливо. Презренный грязнокровка, плебей ничтожного звания дерзнул желать недозволенного, преступно посягнул на то, что предназначено лишь людям высокого рождения. Он получил по заслугам. Черни место в грязи, а не на сцене императорского конкурса. Сам факт появления Северцева на «Хрустальной арфе» оскорбляет и подрывает устои империи.

Губы Малугира тронула горькая усмешка. Клемент поёжился – горечь была столь велика, что коснулась и его.

– Я думал, – сказал Малугир, – что на конкурсах оценивается наше мастерство. Наш талант. Та наша истинная суть, которая позволяет каждому из нас сказать: «Я есть, потому что своими делами я приношу пользу миру».

– Что за вздор? – недовольно сказал Клемент. – Я не понимаю этой чуши.

– Я всё объясню вам, предвозвестник. Если позволите.

Клемент кивнул. Малугир немного помолчал, подбирая слова, и начал объяснять:

– По-настоящему быть, а не существовать, мы можем только в свершениях. Только они делают нас людьми. Но, оказывается, на конкурсах должно оцениваться лишь происхождение. Порода. Никому не интересны наши дела, а значит – и наши души. Важна только кровь. Как будто мы племенной скот, а не люди! – Малугир посмотрел на Клемента. Тот опустил глаза, взгляд молодого Шанверига пугал до дрожи. – Вы лишаете нас права на свершения, предвозвестник. Всё, что нам позволено, – это жрать, спать и размножаться. В точности как скоту. И всем станет безразлично живы мы или умерли, потому что жизнь наша станет пустой и напрасной до бессмыслицы, а мы – живыми трупами.

Слова Шанверига-младшего царапнули болью. Клемент ответил с угрозой:

– Это бунтовщицкие речи. Так недолго и до расстрела договориться.

Юный дээрн рассмеялся невесело:

– Предвозвестник, происхождение становится драгоценным лишь для тех, у кого за душой больше ничего нет. Одни тщеславятся чистотой дворянской крови, другие – плебейской. Третьи на первое место выдвигают расу. Четвёртые – религию. Ненавидят иноверцев, презирают инокровок, а себя считают превыше всех. Но на самом деле они пусты, никчёмны и грязны как мусор.

– А себя вы таким не считаете?

– Нет, предвозвестник. Со мной всё иначе. Было иначе… – Малугир опустил голову, сцепил пальцы так, что побледнели костяшки. Вздохнул судорожно и продолжил: – У меня была скрипка. Для любого и каждого я в первую очередь был скрипачом и лишь затем дээрном, берканом, лаоранином… Я мог дарить миру музыку, и потому был людем для всех – и для дворян и для простородцев, и для бенолийцев и для иностранцев. Для всех иалуметцев, какой бы расы, веры и подданства они бы ни были. То же самое мог сказать о себе и Авдей. Я был хорошим скрипачом, он – прекрасным вайлитчиком. А теперь нас обоих нет, потому что нет нашего мастерства. Мы стали никем и ничем. Пустотой.

Клемент отвернулся. Слова Малугира во многом оказались созвучны тому, что Клемент думал о себе. Всегда и везде он был в первую очередь теньмом. В сравнении с этим всё остальное становилось ничего не значащим пустяком. Клемент тоже мог сказать о себе «Я есть». Он тоже был мастером.

И понимал, что означает для мастера утратить мастерство, лишиться истинного Я.

– Послушайте, дээрн… – начал он, шагнув к Малугиру.

– Нет, предвозвестник! – вскочил тот на ноги. – Вы можете расстреливать меня как бунтовщика и оскорбителя устоев империи, но я никогда не назову правильным и справедливым то, что сделали с Авдеем! Это преступно, подло и грязно. А значит и сам я стал преступником, подлецом и грязью.

Клемента не ответил. Он и не знал, что опалить душу горечью могут чужие вина и боль. А оттого, что и вина, и боль достались Малугиру незаслуженно, горечь жгла вдвойне.

– Но ведь не вы отдали приказ, – сказал Клемент. – Не вы принимали решение.

– Но случилось всё из-за меня. Значит и весь грех на мне. Незамолимый грех, – опустил голову Малгуир.

Клемент ничего не понимал. «Почему они такие разные? Внешне молодой Шанвериг – точная копия своего деда, но в мыслях и поступках они разнятся как ночь и день».

– Идите в кабинет очных ставок, дээрн, – сказал Клемент. Голос предвозвестника прозвучал мягко и ободряюще. – Ждите там.

Малгуир поклонился, ушёл. Пора вызывать Джолли. Но сердце почему-то сжалось в тоскливом страхе и предчувствии боли, словно этот ничтожный опальник властен был отправить Клемента в экзекуторскую.

Смелости подойти к селектору Клемент набирался целую минуту. Но привести приказал не Джолли, а губернаторского теньма.

= = =

От холодных сквозняков в приёмной перед следовательским кабинетом у Авдея разболелась рука. Он старательно делал вид, что ничего не происходит, но Кайдарс, помощник отца, высокий сухощавый наурис, всё равно заметил и силком натянул на него свой свитер.

– И нечего без нужды геройствовать, потому что получается не геройство, а глупость. Тебе руку для дальнейшего лечения беречь надо.

…Врач, который оперировал Авдея, оказался искусным целителем. И биоизлучатели в госпитале, несмотря на всю его обшарпанность, действительно были хорошими. Медсёстры добросовестно давали пациенту все предписанные лекарства и выполняли все процедуры.

И люди, и техника сделали всё возможное. Всё, что было в их силах. Но повреждения оказались гораздо серьёзнее, чем думалось на первый взгляд. Рука, а в особенности кисть, так и осталась покорёженной, неловкой, в паутине грубых шрамов.

«Это ничего, – заверял врач. – Это лишь начальный этап. На последующих операциях и кости выправят, и шрамы уберут. Лечение потребуется длительное, но все функции восстановимы. Вы обязательно вернётесь на сцену».

Авдей кивал, улыбался. А в памяти звучали слова Ланмаура: «…навечно застрянет между прежней и новой жизнью, так и не обретя ни одну из них».

…Кайдарс крепко сжал Авдею плечи, заглянул в глаза.

– Ты чего, парень? Не нужно так, – он вытер Авдею скользнувшую по щеке слезинку. – Не обижайся ты на батю, – попросил Кайдарс. – Если бы он мог, то обязательно приехал бы за тобой сам. Но дело есть дело. Слишком много жизней зависит от твоего отца.

– Я и не обижаюсь. До Гирреана я и сам мог бы добраться. Это о другом.

– А «другое» не навсегда! Всё поправимо. Вспомни, что сказал врач.

– Я помню.

Авдей улыбнулся Кайдарсу, мягко высвободился из-под его рук и сел рядом с Джолли. Тот смотрел в пол, комкал и теребил носовой платок. Авдей ободряюще пожал ему запястье.

– Вам нечего бояться, учитель. Это всего лишь формальный допрос. Минут пятнадцать-двадцать – и всех опустят по домам.

– Почему ты сказал следователю, что в фургоне был не Ланмаур и не его теньмы? Зачем покрываешь эту сволочь? Чего боишься?

– Того, что сделает с собой в этом случае Малугир.

– Малугир? – растерянно переспросил Джолли. – При чём тут он?

– При том, что он честен, смел и совестлив. Чувство вины для таких людей смертельно. Тем более, когда последствия совершённого необратимы. Малгуир всю тяжесть дедовского преступления возьмёт на себя. С моими показаниями или без них, а Ланмаур всё равно избежит наказания. Но если вина старого Шанверига будет доказана, младший обязательно уничтожит себя тем или иным способом. Ему просто не справиться со стыдом и с болью от чувства вины. Мир станет беднее на одного хорошего людя и талантливого музыканта. А мир и без того не слишком-то богат на красоту и доброту. Поэтому Малгуир должен быть абсолютно уверен в полной невиновности деда.

– Что за вздор ты несёшь?! – возмутился Джолли. – Ни одно преступление нельзя оставлять безнаказанным. Преступник должен получить возмездие за свои преступные дела. Справедливость надо свершить!

Авдей ломано и неловко повёл правым плечом.

– Надо остановить зло, учитель. Это и будет истинной справедливостью. Нельзя, чтобы разрушение оказалось сильнее созидания. Ланмаур уничтожил мою руку. И вместе ней уничтожил всё то хорошее, что я мог дать миру. А значит вместе с моей рукой умерла какая-то часть мира. Пусть это ничтожно малая часть, но смерть есть смерть, и потеря есть потеря. Они не приносят ничего, кроме боли. – Авдей немного помолчал. – Покарать Ланмаура, не уничтожив при этом Малугира, невозможно. Но если во имя мести… или ради абстрактной справедливости уничтожить Малугира, то это не вернёт мне руку, а мир потеряет еще одного творца, который мог бы сделать его богаче на красоту и доброту. Созидание опять сменится разрушением. В победителях окажется зло. – Авдей дёрнул плечом так, как будто закрывался от удара. – Учитель, уберечь от боли и смерти невинных гораздо важнее того, чтобы покарать виновного. Созидание должно продолжаться, пусть даже ради этого придётся отпустить уничтожителя без возмездия. Жизнь творца дороже смерти разрушителя. Это и есть истинная справедливость.

– Авдей прав, – сказал Кайдарс.

– Я не понимаю, – упрямо возразил Джолли.

Кайдарс ответил с горечью:

– Есть два изречения о возмездии. Первое: «Пусть весь мир погибнет, но правосудие свершится». И второе – «Пусть лучше сто виновных останутся безнаказанными, чем будет осуждён один невинный». Раньше я считал безоговорочно правильным первое. Но теперь понял, что в погибшем мире правосудие не понадобится никому.

Джолли опустил голову и тихо сказал «Я не знаю». Авдей пожал ему запястье. Джолли посмотрел на ученика, улыбнулся. И тут же схватил его под руку, спросил тревожно:

– Что с тобой?

Побледнел Авдей до мертвенности. Мимо них в кабинет следователя провели теньма.

= = =

Референтка принесла Адвиагу и Пассеру чай.

– На сегодня я больше не нужна?

– Нет, – качнул головой Адвиаг. – Можете идти домой.

Пассер глянул на часы. Одиннадцать вечера.

– Зачем теньм-четырнадцать поехал в Каннаулит? – спросил Адвиаг.

Пассер презрительно покривил губы.

– Уточняет предоставленную дознавателями информацию о невероятных и доселе невозможных поступках, которые многострадальные каннаулитцы совершили под влиянием злотворного излучения ауры Погибельника. Как только науточняется, то поймает сие отродье дьявола и принесёт Максимилиану его голову. Государь требует от предвозвестника ежедневного отчёта.

Адвиаг отмахнулся снисходительно:

– Чем бы свиняка ни забавлялся, лишь бы в дела не мешался.

– А дела у нас неважные, – вздохнул Пассер. – Ввод войск в Гирреан поначалу вызвал бурное возмущение, мы ждали вооружённых столкновений. Но вдруг всё затихло, как выключенное. – Пассер досадливо помолчал. – Партийцы занялись активной пропагандой в войсках. Успешно.

– Одна отрада, – хмуро сказал Адвиаг. – Партий слишком много. Офицерам, не говоря уже о солдатах, сложно будет сделать окончательный выбор.

– Если бы. Центристы резко начали набирать очки. Баланса, а вместе с ним и стабильности больше нет. Если эти твари перетянут к себе хотя бы четверть гирреанских военных, могут смело начинать смену власти. Не знаю, как на революцию, но на госпереворот им сил хватит.

Адвиаг в задумчивости водил пальцем по ободку чайной чашки.

– Расстрелы за пропаганду в войсках станут лишь полумерой. Уничтожать надо не агитаторов, а творцов пропангандируемых идей. Тогда агитаторам не с чем будет идти к народу.

– В первую очередь убирать надо стратегов, – возразил Пассер. – Именно они решают, когда, где и как воплощать созданные идеологами учения. Именно они делают их абстрактные идеи очень конкретной, а главное – успешной программой действия. Без стратегов все призывы идеологов канут в пустоту.

Адвиаг досадливо прицвикнул уголком рта.

– Всё не так просто. Идеи имеют свойство притягивать людей, желающих, а главное, способных воплотить их в жизнь. Была бы идея, а стратег для неё сам отыщется. – Он вздохнул. – Хотя ты и прав, конечно. Избавляться необходимо и от идеологов, и от стратегов. К несчастью, прямых оснований для ареста у нас нет, к тому же многие из партийных вождей живут в эмиграции и выбирают страны, с которыми у Бенолии нет договора об экстрадиции. А физическое устранение – средство сомнительное, только на самый крайний случай. Как бы мы ни старались представить смерти идеологов и стратегов естественными, в это никто не поверит. Возмущение рядовых партийцев, а вслед за ними и обывателей начнётся мгновенно. К несчастью, мятежнические идеологи и стратеги пользуются у бенолийцев популярностью не меньшей, чем звёзды стереовидения. Рядовые агитаторы у центристов, да и во многих других партиях достаточно сообразительны и профессиональны, чтобы скоординировать действия и самостоятельно поднять бучу, как минимум, в одном секторе, если не в целом округе. И таких бунтующих секторов и округов сразу же будет не меньше десятка. А дальше – больше.

– Подобные стихийные выступления обречены на быструю гибель, – возразил Пассер. – Партийные вожди не зря стремятся к всеобщим стачкам. Если не в масштабах империи, то хотя бы целого материка. Одиночные мятежи безнадёжны.

– Всё верно говоришь, но сколько сил и средств уйдёт на их подавление? Бенолийская казна и так не богата, а длинная серия антибунтовщицких операций истощит её до абсолютного нуля. Или ты позабыл суммы внешнего и внутреннего долга? К тому же множественность стихийных выступлений легко приведёт к тому, что страна погрязнет в вечной гражданской войне без цели и смысла, где каждый будет сражаться против всех.