Текст книги "Пути Предназначения"
Автор книги: Влада Воронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)
– Привет, Джеймс. Малг уже у вас?
– Так он ещё вчера уволился. А ты что, не знал? – удивился вахтёр.
– Он альбом с нотами забыл.
– Нет, пока не был, – сказал вахтёр. – Появится, передам, что ты просил поторопиться.
– Спасибо, – проговорил Цалерис, оборвал связь.
Бросил телефон на кушетку.
– И что теперь? – спросил он в пространство.
В Большом Кольце невозможно найти того, кто не желает быть найденным.
– Месяц нормальной жизни. Такой же, как у людей. Всего лишь месяц… Пресвятой Лаоран, почему ты сотворил меня таким дураком?!
Цалерис сел на кушетку.
– Ты не мог бросить меня совсем, Малг. Ты слишком добрый, чтобы оставить без присмотра пьяного недоумка. Так или иначе, ты дашь о себе знать. Ты скажешь, что я должен сделать для твоего прощения. А тем временем я найду такую работу, чтобы тебе не приходилось её стесняться.
* * *
С дежурств и служений Николай освободился только двадцать восьмого, к трём часам пополудни.
Авдей уже сутки сидит в одной камере с коллегианцами.
Строго говоря, это не камера, а одна из складских секций в подвале магазина, но какая разница…
Николай подошёл к камере. Из-за двери донёсся короткий болезненный вскрик. И ещё один.
– Открой! – велел Николай брату-охраннику.
Авдей ничком лежал на полу. Рубашки нет, штаны до половины задницы спущены. Двое коллегианцев, дюжие молодые берканы, держали его за плечи и за лодыжки. Третий, светловолосый человек средних лет, кулаками давил спину.
Ещё трое коллегианцев сидели у стены, смотрели на происходящее с немалым интересом.
– Тяните! – крикнул блондин берканам. Те потянули Авдея за ноги и за плечи, а третий резко и сильно даванул на крестец. Авдей коротко, стонуще вскрикнул.
– Всё-всё-всё, – похлопал его по бедру коллегианец. Он осторожно ощупал Авдею крестец, поясницу. – Всё хорошо.
– Ничего хорошего там нет, – буркнул Авдей. – Вы отличный костоправ, но править уже нечего. Полный абзац.
– Авдей, всё не так страшно…
– Я три года в погребальной часовне отработал. И прекрасно знаю, как выглядит здоровый позвоночник, и чем заканчиваются такие повреждения, как у меня. Полным параличом ног.
– Если будешь осторожен, то…
– Осторожность – дело хорошее, но трудноосуществимое. Особенно в плену.
Авдей встал, застегнул штаны. Качнул поясницей.
– Не болит, – сказал с удивлением. И восхищённо посмотрел на коллегианца: – Вы замечательный костоправ! Настоящий целитель. Спасибо.
Николай отступил в коридор, жестом велел охраннику запереть дверь.
– Всё в порядке, брат, – сказал ему Николай. – Ты отлично выполнил служение. Я принимаю твой пост.
– Пост сдал, – обрадовался охранник. И насторожился: – Но ты ведь уже не ученик, а полноправный брат. С чего вдруг на пост при коллегианцах?
– С того, что там сидят не простые агенты.
– Ну да, – согласился охранник. – Так может, тебе подкрепление прислать?
– Я и есть подкрепление. Иди.
Охранник поклонился, ушёл.
Николай осторожно приоткрыл дверь, заглянул в камеру.
Авдея не видно, он сидит на матраце в углу. Зато его собеседник, среднерослый негр лет двадцати семи, ходит от двери к своему матрацу и обратно.
– В слове «предназначение» нет ничего оскорбительного! – сказал коллегианец. – Люди – часть мироздания, в структуре которого каждая, даже самая крохотная деталь существует не просто так, а с определённой целью.
– Деталь – это вещь, – отрезал Авдей. – Объект мёртвый и неодушевлённый. Вещь не способна оценивать происходящее с ней, не может отвечать на воздействие и воздействовать сама. Люди – объекты живые. А первый и главнейший признак живого объекта – это способность принимать решения. Самоопределяться. Поэтому никто и ничто не может предназначать людям кем и чем им быть в структуре мироздания, потому что люди сами создают структуру мироздания и сами решают, какое место в ней занять.
– Так решай и создавай! – разозлился коллегианец. – Сначала сидишь без дела, жуёшь сопли по своей никчёмности, а после возмущаешься, что тебя низводят до уровня вещи.
– У меня нет больше дела, – обронил тяжёлые тусклые слова Авдей. – И никогда не будет. Мне нечем его делать.
– Врёшь, – уверенно сказал коллегианец. – Если не сбылось одно предназначение, надо выбрать другое, только и всего.
– Только и всего? – возмутился Авдей.
– Да! Только и всего. От рождения мы все наделены множеством разнообразных способностей и задатков. Они даются нам по воле случая, но единственно наша воля решает, какие таланты и какую судьбу мы слепим себе из этого сырья. Из разных задатков можно сделать один и тот же талант. И наоборот – из одних и тех же способностей получаются разные таланты. Всё определяется нашим выбором. Мы сами предназначаем себе какой дорогой и к какой цели будем идти. Ты сам так говорил. Так почему ты не следуешь собственным словам?
Авдей молчал.
– У тебя отняли один талант, – сказал коллегианец. – Так создавай себе другой! Да такой, чтобы превзошёл предыдущий! И с помощью этого нового таланта добейся того, чего желаешь. Воплоти то, что избрал своим уделом. Если ты сам не выполнишь выбранное тобой предназначение, то каждая встречная сволочь будет избирать тебя в инструменты для воплощения собственных затей.
– Почему именно сволочь? – спросил кто-то из коллегианцев.
– А потому что люди людей в вещи не превращают.
Авдей горько рассмеялся.
– Ты прав… И одновременно ошибаешься. Я всегда хотел стать музыкантом. Иного предназначения я не желал и не пожелаю никогда.
Коллегианец-негр остановился посреди камеры, посмотрел на Авдея.
– А ты не путаешь желание с желательностью?
– Что? – не понял Авдей.
– Твоим желанием всегда было сделать Иалумет красивее и добрее. Желательно при помощи музыки. Другим желанием, не столь значимым, но всё же ощутимым, было добиться известности для себя и материального благополучия для семьи. Желательно при помощи игры на вайлите. Я прав?
Авдей молчал.
– Да или нет? – жёстко и требовательно, как на допросе, произнёс коллегианец.
– Да… – сказал Авдей так тихо, что Николай не столько услышал, сколько угадал ответ.
Коллегианец довольно улыбнулся.
– Желательность стала невозможной – это верно. Но желание осуществить это тебе не помешает.
– Как? – меркло спросил Авдей. – Единственное, что я мог по-настоящему – так это играть на вайлите.
– А теперь у тебя нет для этого руки. Да-да, как же, как же – трагедия или крушение всего. Но разве музыка исполняется только руками? Или для этого гораздо важнее душа, сердце, мысли? Ведь воплощение музыки может быть любым – и в звучании инструмента, и в кирпичах, из которых складывается дом, и во вкусе хлеба. Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить.
– До откуда тебе знать как воплощается музыка?! Ты хотя бы один раз в жизни хоть одну ноту сыграл?
– Я умею слушать, – сказал коллегианец. – Ведь любой музыкант играет именно для того, чтобы его слушали. И слышали. Я слышал.
Авдей не ответил. Коллегианец подошёл к нему. Теперь Николай его не видел, мог только голос слышать.
– Исполнить свою истинную музыку ты можешь и без рук.
– Это как? – голос у Авдея дрогнул.
– Попробуй заняться журналистикой. Вместо музыки кристаллов сыграй музыку слов.
Повисло молчание. Николаю оно казалось похожим на острые осколки стекла, которые – ещё мгновение – и вопьются в тело.
– Настоящая журналистика – это совсем не то, о чём ты думаешь, – сказал коллегианец. – Не статеечки о том, какого цвета трусики предпочитает носить очередная звезда стерео. В настоящей журналистике пишут о том, что делает мир лучше. И о том, как исправить то, что его уродует. Как ты сделал это в «Лицеистском файле».
Николай едва сдержал крик. «Пресвятой Лаоран…», – прошептал он.
– Ты хорошо пишешь, – говорил коллегианец. – Пока немного неуклюже, но практика это быстро исправит. Главное, что ты слышишь музыку слова, как слышал музыку кристаллов. Или в Иалумете нет ничего прекрасного, о чем должны знать люди? Или нет больше зла, от которого они должны защитить себя и своих детей?
– Зачем ты мне это говоришь? – спросил Авдей. – Для чего?
– Хочу вернуть долг, – ответил коллегианец. Он встал, отошёл к противоположной стене, Николай опять его не видел, мог только голос слышать.
– Долг? – растерянно переспросил Авдей.
– Долг жизни, – ответил светловолосый коллегианец-костоправ. – За всех нас – уже живых, но ещё не умеющих разговаривать.
– Я… Вы о чём? Я не понимаю…
– Ты подарил нам жизнь вместо существования, – сказал негр. – И теперь я не хочу, чтобы твоя жизнь превратилась в существование. То, что ты сейчас с собой делаешь, Авдей, называется самоубийством. Пусть тело остаётся жить, но душу себе ты убиваешь. Ты загородился калечеством от мира как стеной. Жизнь поступила с тобой жестоко, это верно. И ты, вместо того, чтобы изменить её, сделать хоть немного добрее, решил от жизни отказаться. Я знаю, что ты атеист, безбожник. Для таких как ты, самоубийство не грех. Для вас это ещё хуже! Самоубийство для атеиста – это огромная, невдолбленная и беспростветная дурость! И трусость! Подлое и мелкое слабодушие. Предательство самого себя. А значит и всех, кто когда-либо верил в тебя.
Ответом стал горький смех.
– Где ты раньше был… – проговорил Авдей. – Если бы это всё кто-нибудь сказал мне ещё тогда, в госпитале… Или сразу по возвращении домой… Раз уж я такой дурак, что не смог додуматься до столь простой истины сам. «Музыка может быть везде, где ты захочешь её воплотить», – повторил он. – Это действительно так. Только уже поздно. Всё кончено. Не сегодня-завтра меня расстреляют. – Авдей помолчал. – Я ничего не успел сделать.
– Нет! – выкрикнул Николай. Его не услышали, крик слился с криком коллегианцев.
– Авдей! Послушай меня, Авдей, – голос чернокожего коллегианца звенел от переполнявших его слов, многое надо было успеть сказать, слишком многое для той крупицы времени, которая им оставалась. – Ты ещё жив. Мы все ещё живы! И сколько бы нам ни осталось жизни, её надо прожить, а не просуществовать. Ты успеешь написать статью. Я планшетку от обыска спрятал… Авдей, это ведь не настоящая тюрьма, а всего лишь магазин. Планшетку можно передать на волю. Написать в окошке запуска над строкой пароля «Нашедшего просим вернуть за вознаграждение по такому-то адресу». Подобные надписи на планшетках и телефонах многие делают. Когда планшетку найдёт уборщица, то нисколько не удивится и, скорее всего, передаст адресату.
– Только статью напиши настоящую, – сказал другой коллегианец, молодой беркан, сидевший прямо напротив двери. – Тебе ведь есть, что сказать и о чём рассказать. Сделай такую статью, чтобы была не хуже «Лицеистского файла»!
– О да, «Лицеистский файл»! – с ядовитым восхищением сказал Авдей. – Величайшее моё творение! – И выкрикнул ненавидяще: – Писулька, из-за которой я стал отцеубийцей!
– Нет! – рывком распахнул дверь Николай. – Михаила Семёновича Северцева убил я.
Вскочили, тут же замерев от удивления, коллегианцы. Устало смотрел Авдей.
– Ты-то здесь при чём?
– Это я добавил к файлу копирайт.
– Знаю, – кивнул Авдей. – Но спровоцировал тебя я. Твоя вера принадлежит лишь тебе, и никто не в праве её осуждать или обсуждать.
– Вера… – горько повторил Николай. – В том-то и дело, что не было никакой веры. Верить могут только люди, а я год за годом превращал себя в тупую скотину, которая может лишь жрать да гадить. И ждать, когда пустят на фарш. Я убил в себе душу и стал ждать того, кто даст мне новую. Избранника высших сил, который подарит мне веру. Но так не бывает. И веру, и душу мы творим себе сами.
Авдей поднялся с матраца, подошёл к Николаю.
– Ты был прав тогда, – сказал Николай. – Ты показал мне истину. Но истина как огонь – может согреть, а может сжечь. Живых она согревает, а мёртвых сжигает в прах, чтобы зря место не занимали. Я был полужив-полумёртв, поэтому меня только обожгло. Это как электрошок, которым запускают остановившееся сердце – больно, но целительно. Только дурак будет винить врача за такую боль…
– Коля…
– Подожди, – остановил его Николай. – Ты не всё знаешь… Я хотел убить тебя. Копирайт был как бластер. Только твой отец успел встать под выстрел. Мой батя сделал бы то же самое. И любой отец в Иалумете и Ойкумене. Если, конечно, это отец по сути, а не по названию…
– Но…
– Не смей себя ни в чём винить! – схватил его за плечи Николай. – Ты всё правильно сделал. Спасённые жизни и души лицеистов стоили того, чтобы пойти ради них на смерть. Твой отец это знал. А вот я думал только о себе. – Он отпустил Авдея, на шаг отступил. – Ты помог мне вновь стать живым. А я хотел тебя убить. Это мерзко и подло. Это предательство. И пресвятой меня наказал. Он забрал Гюнтера. Заставил меня оборвать его жизнь. Теперь я знаю, что такое, когда близкие уходят из жизни задолго до отмерянного им срока. И уходят по твоей вине. Только у меня вина истинная, а у тебя – ложная. Слышишь, Авдей, ложная! На самом деле ты ни в чём не виноват. Всё случилось только из-за меня.
– Как умер Гюнтер? – спросил Авдей. Изуродованную руку повело судорогой. Авдей сжал её левой рукой, остановил дрожь.
– Вечером двадцать третьего, часов где-то в девять, мне позвонил Винсент. Сказал, что отец забирает его из цирка, а с тебя снимаются обвинения в Погибельничестве. Ты пойдёшь под суд как обычный мятежник и будешь сослан в Гирреан. О том, что тебя из коллегианской управы переводят в СИЗО охранки, тоже сказал. Я доложил об этом руководству братства. У любого из нас, даже у самого младшего ученика, есть сетевой канал экстренной связи… Уже через час началась подготовка к твоему захвату. Но вмешались орденцы. Наше командование только обрадовалось: перехватить объект у светозарных проще, чем у охранки. Мы дождались, когда белорылые довезут автозак почти до самого порта, и начали перехват. Тогда я подумал, что судьба даёт мне шанс убить тебя. – Николай криво усмехнулся: – Автозак – это ведь самый обыкновенный лётмарш-бус, разве что с решётками. На СТО я перевидал десятки бусов. Я знал, куда надо стрелять, чтобы взорвать энергокристаллы автозака. Тогда бы и машину, и пассажиров разнесло в молекулярную пыль. И ответственности никакой. В суматохе никто бы не понял, кто сделал выстрел. Братиане думали бы на орденцов, орденцы на братиан. Ведь есть немало людей, которые норовят уничтожить то, чем не могут завладеть сами, чтобы оно другим не досталось. Так что я был бы вне подозрений. – Николай замолчал. Перевёл дыхание, словно перед прыжком в ледяную воду, и продолжил: – Мы все были на авиетках. Все в шлемах, лиц не видать. И фигуры у всех одинаковые – орденцы в камуфляжке, мы в форме гонщиков. Я выстрелил, орденец бросился под выстрел… Иначе было автозак не спасти. Только принять заряд на себя… А на утро, в десять часов, позвонил наш с Гюнтером общий знакомый. Друг. Он тоже орденец. Гюнтер в орден вернулся, я тебе не сказал… В тот же день, когда по новостям объявили о твоём аресте. – Николай отвернулся. – Он не хотел верить в моё предательство. То есть сначала понял всё так, как надо. А после стал всякие оправдания мне придумывать… Будто бы семью у меня в заложники взяли. – Николай опять замолчал. – Пресвятой Лаоран… – сказал он тихо. – Всемудрый мой владыка, ведь это я предатель и убийца! Так почему ты заставил расплачиваться за мои грехи невиновного?! Почему для того, чтобы покарать меня, надо было убить парня, который только начал жить? Ему же только двадцать лет было! Пресвятой, зачем?!
К Николаю подскочил чернокожий коллегианец, резко тряхнул за плечо.
– Прекрати истерику!
Николай отшатнулся, заморгал, будто внезапно попал из сумрака на яркий свет.
– Ты ведь не просто так пришёл? – сказал коллегианец. – Что ты хотел?
– Я помогу вам бежать.
– Не нам! – шагнул к Николаю светловолосый коллегианец. – Авдею. Всем табором оттуда не уйти.
– Один я не пойду! – отрезал Авдей.
– Я выведу всех, – сказал Николай. – Сначала хотел увести одного только Авдея, но теперь вижу – забирать надо всех.
– Кстати, – вспомнил молодой беркан, – а где тот визгливый браток? Мы его с захвата не видели.
– Пристрелили, – ответил Николай. – Он из Ночных Ангелов оказался, а с ними у Цветущего Лотоса вражды ещё больше, чем с коллегией.
– Когда отсюда выберемся, – сказал Авдей, – надо будет разделиться. Поодиночке спрятаться легче. Мы об этом ещё в автозаке говорили.
– Да, – кивнул негр.
– Тогда пошли, – сказал Николай. – У меня всё готово – и транспорт, и одежда. Деньги тоже есть, подчистил слегка братианскую казну. Ну что, идём?
– Идём, – ответил Авдей.
= = =
Адвиаг сидел на скамейке в парке Алмазного Города. Руки бессильно лежали на коленях. В глазах пустота.
Подошёл Пассер, сел перед ним на корочки.
– Винсент Фенг для ВКС интереса не представляет, – бесцветно произнёс Адвиаг. – ВКС не вмешивается во внутреннюю политику суверенных государств без крайней на то необходимости.
– Герни… – прошептал Пассер уменьшительное, домашнее имя Адвиага, которое не решался произнести много лет, с тех самых пор, как Адвиаг стал начальником отдела в службе охраны стабильности. – Герни… – Пассер взял ладони руки Адвиага, сжал осторожно и крепко.
– Казнь назначена на первое декабря, – ответил Адвиаг. – Их содержат в карцере для теньмов Филиппа. Мне туда не добраться. Их сожгут на костре, Берт! Как в ойкуменском средневековье.
– Нет, Герни, – в ужасе пролепетал Пассер. – Этого не может быть… Это же…
– А я не смогу предать им яд… – говорил Адвиаг. – Они будут гореть живыми…
– Нет, Герни, нет! Такого не может быть. Филипп ведь не безумец! Расстрел, гильотина, виселица… Так казнят везде, где есть смертные приговоры, но чтобы публичный костёр… Этого не может быть! Инспекция ВКС…
– Я очень просил инспектора, – сказал Адвиаг. – Я даже пресвятого так никогда не просил… Но инспектор сказал «Нет».
Пассер прижался лицом к его рукам. Если бы только можно было забрать его боль себе!
– В древности, ещё за долго до Раскола… – медленно, как в полусне говорил Адвиаг. – И даже до того, как пресвятой сотворил нашу капсулу… На Келлунере Изначальной, планете, породившей берканов… – Адвиаг замолчал.
– Что было на Келлунере? Рассказывай, не молчи!
– Мои предки верили, что если душа убитого напьётся крови убийцы, то вскоре возродится в нашем мире… Вернётся к тем, кто его ждёт. Кому он дорог…
– Герни, ты же не…
– Максимилиан, император Бенолии. Филипп, наследник трона. Мариус Вардес, генеральный инспектор ВКС. Они убили моего сына. Лурана умерла от реммиранги. Это была судьба. Лурана ушла безвозвратно. Но Винсента убила людская воля. Я смогу вернуть его.
– Я с тобой, Герни. Что бы ты ни сделал, я буду с тобой.
Адвиаг притянул его за плечи, посмотрел в глаза.
– Ты всегда был со мной. В Иалумете и даже в Ойкумене нет, не было и не может быть друга лучше, чем ты. Но сейчас ты должен уйти. Этот путь лишь для меня.
– Я иду с тобой, Герни. До конца. Это и мой путь. Винсент и Ринайя мне не чужие.
Адвиаг крепко обнял его, прижался так, словно искал опору. Пассер похлопал его по плечу.
– С чего начнём, Герни?
Адвиаг высвободился из объятий, достал телефон. Выбрал номер.
– Как самочувствие Михаила Семёновича Северцева?
– Что? – вскочил Пассер. – Чьё самочувствие?!
– Полностью готов к разговору? – повторил слова телефонного собеседника Адвиаг. – Отлично. Немедля доставить его ко мне в кабинет. И обращаться вежливо! Очень вежливо. Вы поняли? Тогда выполнять!
Адвиаг убрал телефон, с хитрой улыбкой глянул на Пассера.
– Яд, который принял Северцев, используют бойцы армейского спецназа. А если так, то у стабилки в изобилии нашлись противоядия. Поначалу я хотел Северцева допросить и без лишнего шума ликвидировать, но сейчас… Теперь всё будет иначе, Берт.
– Ты о чём?
– Мы от рождения принадлежим к высокой крови. А потому наш удел – повиноваться повелениям тех, кто наделён кровью высшей и высочайшей. Мы не в силах сказать им «Нет!». Здесь Филипп до абсолюта прав… Но есть люди, Берт, которые не признают ни высокости, ни низкости крови. Над ними не властна даже судьба, и они сами выбирают свой удел.
– Мы враги им, Герни. Северцев не станет тебе помогать.
– Я предложу Северцеву цену, от которой он не сможет отказаться.
– Жизнь Авдея? – понял Пассер.
– Сейчас он у Цветущего Лотоса. Но скоро будет в моём СИЗО.
Пассер кивнул. Затея Адвиага казалась ему безнадёжной и бессмысленной, но лучше тщетность действия, чем тщета смирения.
– 12 -
Кандайс столбом замер посреди гостиной, невидяще смотрел на стереовизор. Поверить сказанному в новостях он не мог. Винсента Фенга казнят?!
– Нет, – прошептал он. – Это бред какой-то… Невозможно.
А дикторша продолжала лучезарно улыбаться и с очаровательной деловитостью расписывать подробности предстоящей казни – где сожгут оскорбителей императорского величия, как сожгут, во сколько сожгут, кому позволят лично присутствовать на казни, а кто будет вынужден удовольствоваться стереорепортажем.
– Заткнись, дура!!! – бешено заорал Кандайс и ударом хвоста разбил стереовизор вдребезги.
– Пресвятой Лаоран, Винс… Ты в Маллиарве был. И помолвку справил. А я ничего не знал. Даже с Ринайей твоей не познакомился. Винс, я же твой лучший друг. Почему ты ничего мне не сказал?!
Кандайс заметался по комнате.
– Авдей… Он всегда всё знает. Надо Авдею позвонить.
Номер мобильника Авдея оказался недействительным. Тогда Кандайс позвонил его деду. И едва не выронил трубку, услышав:
– Авдей с отцом по приказу ВКС арестованы ещё двадцать первого. Авдей передан в ведение Преградительной коллегии. А дядю Мишу в охранке убили, Кандик. Вынудили принять яд, чтобы под пыткой не оказаться.
– Нет… – прошептал Кандайс. – Деда Гриша, это невозможно… Я знал об аресте дяди Миши, но при чём здесь Авдей? Он же не центрист! И то, что сделали с Винсом… Деда Гриша, почему вы ничего не сказали мне?
– Ты ж не оставил столичного телефона, – ответил преподобный Григорий. – И мобильник у тебя теперь другой.
– Деда Гриша, почему так? Зачем? Что они плохого сделали?
– Не знаю, Канди. На всё воля всеблагой матери.
– А мы? Мы что-нибудь можем сделать?
Преподобный вздохнул.
– Единственное, что могу сделать я, Канди, это научить людей никогда и ни перед кем не опускаться на колени.
– И ни перед чем, – ответил Кандайс. – Вы даже не представляете, как легко стать рабом вещей или славы, потерять в них душу.
Преподобный молчал.
– Деда Гриша?.. – встревожился Кандайс. – Я оскорбил вас, деда Гриша?
– Ты научил меня, Канди. Спасибо. Не потерять себя в своих же достижениях – этому надо учиться. И учить. Я очень благодарен тебе, Канди.
Теперь молчал Кандайс. Душу среди вещей и славы он, может быть, и не потерял, а друзей утратил.
– Благословит тебя великая мать, – сказал преподобный. – Будь счастлив.
В трубке запищали отбойные гудки. Кандайс убрал телефон в карман.
Надо было что-то делать. Хоть что-то, пусть совершенно бессмысленное и ненужное, но делать.
– Винс… – тихо сказал Кандай. – Надо получить свидание. К Авдею мне не прорваться, но встречи с Винсентом я могу добиться, ведь перед казнью его переведут в центральную тюрьму Маллиарвы. А там среди руководства был кто-то из моих поклонников… Ещё шутил, что тюремщик – такое знакомство, которое всегда пригодится. Вот и пригодилось. Только сначала нужно достать яд. Нет, тройную дозу какого-нибудь очень сильного наркотика, это намного доступней, а действенность такая же. Две тройных дозы, ведь есть ещё и Ринайя.
Он на мгновение закрыл глаза. Затея добиться свидания бессмысленна, однако сидеть и покорно ждать, когда замучают лучших друзей, Кандайс не мог. Пусть эта борьба и безнадёжна, однако бороться всё равно надо. Иначе не поединок проиграешь, а собственную душу убьёшь.
= = =
Адвиаг и Пассер смотрели на Михаила Северцева.
Внешность у знаменитого мятежника самая заурядная. Средний рост, лицо какое-то никакое – ни красоты, ни уродства. В досье о таких пишут «Особых примет не имеет». По шифрам типологии внешности они проходят в разделе «Люди группы ноль».
Только вот твёрдая складка губ, резкие черты мимических морщинок, прямая спина, вольный разворот плеч – даже в оковах! – и гордая, с эдаким ехидноватым вызовом, посадка головы.
Северцев, не дожидаясь приглашения или разрешения, прошёл к арестантскому стулу, сел с таким видом, словно его не на допрос привели, а на светскую беседу пригласили.
Краем глаза Адивиаг видел, как шевельнул желваками Пассер.
– Оставьте нас, – велел Адвиаг конвою. – И цепи снимите.
– Но… – начал было старший конвоя.
– Выполнять!
С Северцева сняли кандалы, конвоиры ушли.
– Разговор у нас будет не совсем обычный, – сказал Адвиаг. – Для начала пересядьте, пожалуйста, в гостевое кресло.
– Зачем? – удивился Северцев.
– В знак искренности моих намерений.
– Однако, – сказал на это Северцев.
– Позволите небольшое предисловие? – спросил Адвиаг. – Иначе суть разговора будет непонятна.
– Пожалуйста.
Адвиаг опустил глаза. Северцев – не первый мятежник, которого приводят к нему на допрос. Директор охранки привык к их гордости, к вечному ехидству, к снисходительному презрению, к ненависти лютой. Ко всему привык. Даже к тому, что есть люди, которых не способны сломать бесконечная боль, унижения и наркотический дурман. Безнадёжность, и та их не ломала. К этому Адвиаг тоже привык, хотя так и не смог понять причин такой твёрдости и силы.
Но не смог ни привыкнуть, ни понять то, что они жалели своих палачей. По-настоящему жалели, от души и сердца. Нередко Дронгер согласен был оказаться вместо них в пыточном кресле, лишь бы не слышать, как полумёртвые от боли губы уже не помнящих себя людей произносят: «А вы ведь могли стать людьми. Жаль…».
– Понимаете, Михаил Семёнович, моя жена… – начал Дронгер. – Моя дочь… Жена была на пятом месяце, когда ей сообщили, что Лурана больна, и жить ей осталось не более трёх месяцев. С тех пор у нас не может быть детей…
– Сочувствую вашему горю, – совершенно искренне сказал Северцев, – но…
– Год назад у нас появился приёмный сын. Вы его знаете. Это Винсент Фенг.
Северцев попытался скрыть изумление. Не особо хорошо получилось, но овладел собой мятежник быстро.
– Винс – хороший парень, – сказал Северцев.
– Только человек и простолюдин. А я беркан и дээрн.
– Ну и что? Мой отец тоже беркан, подобрал меня на припортовой свалке в месячном возрасте. Хотя своих берканчат четверо было. Но ничего, все вместе выросли. И жили дружно.
– В вашем досье это написано, – сказал Дронгер.
– Я к тому говорю, что в Бенолии приёмные дети другой расы – такая же обыденность, как зимний снегопад в северном регионе. А для межрасовых браков, которых тоже немало, приёмыши вообще единственный способ обзавестись потомством.
– Всё так, – сказал Пассер, – но только для тех, кто имел счастье родиться плебеем.
– В каком смысле? – не понял Северцев.
– В прямом, – отрезал Дронгер и коротко, словно начальству рапортовал, рассказал о секретарском прошлом Винсента, о пощёчине императору, о бегстве в Гирреан и возвращении домой, о визите Филиппа.
– Ничего себе, – обалдело произнёс Северцев. – Они там, в Алмазном Городе, что, все дружно башкой о колонну стукнулись? Нет, я знал, что там сволочь на тупице сидит и мерзавцем погоняет, но чтобы настолько… А наши на это что решили? Что по листовкам, по сети?
– Ни-че-го, – чеканя каждый слог, ответил Адвиаг. – Грызня титулованных крыс для ваших коллег ни малейшего интереса не представляет. В будущем это, возможно, станет темой для анекдотов, но сейчас никому нет никакого дела до публичного сожжения ни в чём не повинного парня. И девушки.
Северцев опустил глаза.
– От меня-то вы что хотите? – сказал он тихо.
– Мщения, – с ненавистью проговорил Адвиаг. – Единственное, что мне осталось, это месть.
– Я не снайпер, – ответил Северцев, – и в исполнители для заказного убийства политуправленцев высшего звена не гожусь.
– От вас этого и не понадобится, – вперил в него горячечный взгляд Адвиаг. – Я отдаю в ваше распоряжение всю мощь моей службы: деньги, людей, технику – всё. Я выполню любой ваш приказ. Причём «любой» означает действительно любой. Я даже ботинки вам вылижу, если вы того пожелаете. Но взамен я требую головы Максимилиана, Филиппа и Мариуса Вардеса.
– А что вам мешает взять их самому?
Пассер встал из-за стола, подошёл к Северцеву и сел рядом с ним на пятки.
– Миша, ты не понимаешь. Ты плебей. Простокровка. Ты не способен понять, как слепой не понимает, что такое цвет. – Пассер криво усмехнулся: – Мы не можем ничего сделать. Они выше нас, Миша. Низшие не смеют противиться высшим. Это закон крови. Презреть его могут только плебеи. Ваша кровь – это хаос. Наша – часть структуры. Элемент конструкции, именуемой Бенолийская империя. А деталь никогда не противоречит законам конструкции. Плебеи рождены хаосом и в хаосе. Вы можете отвергать и принимать любые законы. Или создавать собственные. Вы, плебеи. Но не мы, аристократия.
– В антиправительственных партиях, – возразил Северцев, – полно аристократов. Причём среди руководящего звена, которое все восстания и организует. Причина проста – в современном мире хорошее образование вождю требуется не меньше яркой харизмы. А в Бенолии дворянину получить доступ к образованию несравненно легче, чем плебею. И встаньте, пожалуйста, – добавил Северцев. – Я к своему счастью, не император.
Пассер поднялся, отступил на шаг.
– К тому же, – глянул на него Северцев, – все дворцовые перевороты, в итоге которых императоры с наследниками лишались головы, осуществлялись именно придворной аристократией.
– Это было только в тех случаях, – возразил Адвиаг, – когда аристократ становился фактическим правителем империи при слабом государе и столь же никчёмных наследниках. Тогда аристократ был императором истинным. А официальный государь и наследники не более, чем ширмами. Закон соподчинённости высшей и высокой крови не нарушался. В настоящее время Бенолией на две трети правит Филипп и на одну треть – Максимилиан. Оба они обладатели высшей крови. Поэтому все до единого аристократы, как люди всего лишь высокой крови, могут быть только слугами трона, но не вершителями его судьбы.
– Мой покойный друг Сайнирк Удгайрис был дээрном высшего списка, – ответил Северцев. – Он живот бы от смеха надорвал, такое слушая. Вы о карьере юмориста никогда не думали? Со сцены бы вы неплохо смотрелись.
– Прежде чем стать реформистом и вашим другом, Удгайрис перестал быть аристократом – как фактически, разорвав отношения с семьёй, так и юридически, отрешившись от родового имени. То же самое касается и всех ваших мятежных дворян. Пусть у большинства из них титул и оставался, ведь для мятежника это хорошая ширма, но собственно аристократами такие люди уже не были.
Северцев пренебрежительно дёрнул плечом.
