Текст книги "Пути Предназначения"

Автор книги: Влада Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

– В судебной инспекции работают в три смены по пять часов, – сказала Виктория. – Так что Дейк скоро вернётся.

– Да, – сказал Эльван. – Спасибо.

Он вышел из зала, пошёл к лестнице. Почему-то в Асхельме почти нигде не было ни лифтов, ни эскалаторов. Да и зданий выше трёх этажей нет. Разве что ареопаг. Но и в нём лифты и эскалаторы имеются только в той части строения, где живут и работают архонты.

Зато в изобилии лестниц. Поверхность Асхельма неровная, и везде, куда бы ни пошёл, натыкаешься на спуск или подъём в три-четыре ступеньки. Для здоровых ног они незаметны, а для калеки становятся серьёзным препятствием. Тем более, что нигде нет пандусов. Останься Авдей в кресле-каталке, он был бы заключён в комнате как в тюрьме. А цена за право передвижения – жёсткие тяжёлые оковы фиксаторов на ногах. Свобода в кандалах. И такое не только в Асхельме. Это одинаково для любой точки Иалумета. Мир не принимал калек. И в итоге сам стал уродом. Навечно изувеченным.

Хотя нет, мир не уродлив. Ведь уроды не виноваты в том, что родились покорёженными. Точно так же, как не виноваты калеки, что по злой случайности на них обрушилось увечье.

Мир сознательно превратил себя в безобразное до тошнотворности и злобное до омерзения чудовище. Ведь это было намного легче, чем создавать красоту и доброту.

«Почему я раньше никогда не замечал чудовищности Иалумета?» – с удивлением подумал Эльван.

На лестнице Эльван столкнулся с операторшей из стереовизионного зала.

– А кабины уже работают, – сказала она. – Кабель поменяли. Идёмте, я поймаю вам новости с другого канала. Они везде, в принципе, одинаковы.

– Нет, спасибо, не надо.

Эльван спустился в холл, вышел на улицу.

Единственной по-настоящему важной вестью была смерть Димайра. Всё остальное – предстоящие через месяц выборы парламента и госпредседателя, распространение высших дээрновских прав и свобод на всех граждан Бенолии без ограничения, ещё какие-то реформы – всё это пыль.

Димайра больше нет. И только это имеет значение.

«Клэйм сказал, что ни у кого из нас никогда не было жизни, а потому вместо смерти нам оставалось всего лишь исчезновение. Никто даже не замечал, если кто-то из нас уходил. А ещё Клэйм сказал, что Димайр единственный среди теньмов, кто сумел если и не прожить, так хотя бы умереть по-людски. Ребята из нашего подразделения получат психолого-социальную реабилитацию, начнут новую, уже настоящую жизнь. Да и не только из нашего подразделения. Клэйм писал, что оставшимся лицеистам тоже помогут. Это стоило того, чтобы умереть».

Димайр всё сделал правильно, так, как и должен был сделать. Потому и боли по нему было. Она ушла куда-то так глубоко, что даже не ощущалась.

Зато пустота била хуже плети.

Клэйм ответил на трёхстрочную записку Эльвана длинным, интересным и очень сердечным письмом, подробно рассказал о себе, своей новой жизни, поведал обо всех надеждах и сомнениях. Клемент не скрывал ничего, но от такой открытости стало лишь горше.

У Клемента есть племянник, который называет его папой, есть девушка, с которой дело идёт к свадьбе. Есть и работа – Клемент учит калек навыкам самообороны, вместе с другими санитарами охраняет интернат от посягательств хулиганья. Напрямую Клэйм об этом не говорил, но понятно, что на службе его ценят и уважают. Вполне понятно, от такого специалиста не отказалась бы и стража Асхельма. Но пусть лучше Клэйм остаётся в интернате. Там всё как-то… Эльван запнулся, подбирая слово… И тут же сказал вслух:

– По-настоящему.

Да, жизнь Клемента оказалась настоящей в каждой своей секунде. А смерть Димайра стала бесконечно правильной – жить по-людски не можешь, так хоть уйди как настоящей людь. Смерть Димайра сделала теньмов людьми.

«А мне ни жить, ни умереть не для кого», – с тоской подумал Эльван.

Клементу он будет лишь помехой. Северцеву теньм не нужен даже для того, чтобы завязывать шнурки на кроссовках. Авдей всё стремился делать сам.

Пискнул на поясе мобильник. Из магазина сообщали, что заказанные полуфабрикаты приготовлены и упакованы. Службой доставки Эльван не пользовался, ходил за продуктами сам. И брал их только на день, чтобы на завтра опять надо было идти за покупками. Так появлялось хоть какое-то занятие.

Эльван вертел в пальцах мобильник. Что-то с этой машинкой было связано. Некое незавершённое дело.

Ах, ну да, так называемый «Репортаж из Асхельма».

А почему бы собственно и нет?

Пусть Клэйм пацана своего недотёпистыми охранниками позабавит. Заодно и сам посмотрит, как правильно бластер держать надо.

Чёрт, там ведь ещё потенциальные жена и дочка есть. Дамам все эти телохранительские прибамбасы будут неинтересны. Тем более, что девочка совсем кроха, ей надо показывать что-нибудь очень простое. Но такое, чтобы перед экраном стереовизора не заскучала мать.

Перед Эльваном прыгали и порхали какие-то пёстрые птички, выпрашивали корм. Пернатое население Гарда оказалось многочисленным, разнообразным, ручным и невероятно избалованным. Зато пели хорошо.

«Вот и тема репортажа для дам, – понял Эльван. – Певчие птицы Гарда».

* * *

Референт Матвея Алтуфьева, двадцатидвухлетний наурис с карими глазами и коричневыми шипами, сортировал почту. Состояла она из двух газет – их выписывает мать референта, экономка Матвея – и огромной кучи рекламных проспектов, которым неизбежно набивают почтовый ящик любого богатого дома. Хотя сегодня среди рекламного мусора обнаружилась открытка казённого вида.

– Это для вашего отца, – сказал референт Кандайсу. – Уведомление из суда. Слушание назначено на двадцать второе декабря.

После того, как клуб отобрал у Кандайса квартиру, Матвей пригласил семейство Джолли пожить у себя.

– Через десять дней, – проговорил Кандайс. – Долго.

– А что ж ты хотел? – удивился сидевший в углу комнаты Матвей, кряжистый и тяжеловесный двадцативосьмилетний брюнет. – Дело такое, слишком популярное. Ты знаешь сколько исков об изменении фирменных марок, брэндов и всего такого прочего предъявляется ежедневно? Сотни. Так что очередь у тебя ещё недолгая.

– Можно узнать, в чём суть дела? – осторожно спросил референт. – Возможно, понадобится собрать дополнительные документы.

– Да нет, сударь, спасибо вам большое, но ничего не надо, – сказал Кандайс.

– Меня зовут Фейлор, – напомнил референт.

Парень почему-то терпеть не мог официального обращения. Только на «ты» и по имени. Во всяком случае, когда с ним разговаривал Матвей и кто-нибудь из Джолли.

Кандайс виновато улыбнулся и, в знак извинения, пояснил:

– Батя школу музыкальную открыл на мои клубные гонорары. Когда эти уроды с меня неустойку сдирали, то школу конфисковали вместе с квартирой. Хрен бы с ними, со зданием и лицензией на преподавание, но клуб продолжает называть школу «Музыкальными классами Бартоломео Джолли». Дейк, это мой друг, он по юридическим делам классно шарит, сказал, что клуб не имеет право использовать отцовское имя. Так что они теперь должны дать своей школе другое название, а бате выплатить весьма солидную компенсацию. Заодно батя подал прошение в депратамент по делам культуры и в Образовательную канцелярию, чтобы ему присвоили звание маэстро. Вчера прошение удовлетворили. Теперь батя считается основателем собственного стиля обучения, и словосочетание «школа Бартоломео Джолли» будет иметь совершенно определённый и однозначный смысл. Особенно в суде.

– Это как с мастером Никодимом было? – понял Матвей. – Я и не знал, что с музыкантами так можно.

– Можно. Хотя и посложнее, чем с единоборцами.

– Здорово! – обрадовался Матвей. – Теперь твой батя будет зваться мастер Бартоломео. Так редко кого называют. Очень редко.

– В музыкальном мире принято говорить маэстро. Слово «мастер» там почему-то не прижилось.

– Да какая разница! Всё равно все сразу поймут, что твой батя – самый крутой перец в музыке. – Матвей вскочил и проговорил так, как будто объявлял выход на ринг знаменитого бойца: – Маэстро Бартоломео!

Кандайс улыбнулся.

– Это надо спрыснуть! – сказал Матвей и метнулся к бару, стал смешивать какой-то слабоалкагольный коктейль.

Кандайс смотрел на него с некоторой растерянностью. Он до сих пор не мог привыкнуть, что эта двухметровая гора бугристых мускулов двигается с такой стремительной лёгкостью. Не зря его называли Торнадо.

– Я проиграл бы тебе на второй минуте, – сказал Кандайс. – Дыхалки не хватило бы выдержать твой темп. И как напарник я буду тебе только мешать.

– Не ерунди, – Матвей дал ему и Фейлору по коктейлю. – Я тебя к одному доктору отведу, тот покажет дыхательные упражнения. И уже через месяц тебя можно будет в кузне вместо мехов использовать.

Кандайс пожал плечами, отошёл к окну.

Квартира у Матвея десятикомнатная, находится на сорок втором этаже одной из самых престижных новостроек Маллиарвы. И почти все комнаты пустые, в них не то что мебели – коврика нет. А сам Матвей больше живёт в гостиницах и придорожных мотелях, чем дома. Это неизбежная участь всех знаменитых вольных единоборцев – постоянно мотаться из одного спортивного центра в другой, от поединка к поединку.

Кандайсу кочевая жизнь, хотя немного и досаждала, но всё же нравилась.

– Хату мне адвокат посоветовал купить, – сказал вдруг Матвей. – Я тогда очень крупный гонорар за рекламу срубил, и наследство одновременно подвалило. Родственник, о котором я даже не слышал никогда, оказался любителем боёв без правил, ярым болельщиком. Увидел меня на ринге, узнал, что я ему скольки-то там юродный племянник и отписал неплохую долю имущества. Короче, деньги надо было куда-то вкладывать, а с банками тогда кризис начался, пойди разбери, какой из них не лопнет вместе с твоими сбережениями. Вот я и купил эту на фиг не нужную хоромину. Дом тогда ещё только строился, и квартиры были относительно дешёвые. Сейчас вроде бы подорожали, так что при продаже я в убытке не окажусь. И банки стали стабильными, деньги в них класть можно без опаски. Так вот я о чём посоветоваться хочу… Канди, как думаешь, может продать эту дуру? Всё равно я тут живу не больше, чем одну неделю в год. А налог за неё плати…

Краем глаза Кандайс увидел, как свился спиралью хвост Фейлора и тут же рухнул бессильно. Для референта и экономки продажа квартиры означала увольнение.

Собственно, на работу Матвей брал только женщину. Чтобы квартира неуютом не уподобилась склепу, в ней постоянно должен кто-то жить. Вот Матвей и нанял экономку, хотя никакого хозяйства вести и не требовалось. А сына её в референты взял только для того, чтобы парню оформили столичную регистрацию. По-настоящему никакой референтской помощи Матвею, как и любому другому единоборцу никогда не требовалось.

Связь с миром они поддерживали через личные сайты, где поклонники изощрялись в благопожеланиях, фанаты соперников – в проклятиях, а коллеги-единоборцы размещали вызовы на поединок. Там же фирмы-производители оставляли предложение о рекламе своей продукции. Чтобы разобраться с этим «потоком корреспонденции» требовалось не более пятнадцати минут в день. И ещё пять минут на то, чтобы согласовать с потенциальным противником время встречи. Даже о месте поединка заботиться не было нужды, спортивные центры и клубы сами наперебой предлагали свои залы. Они же решали и транспортно-гостиничные вопросы. По традиции единоборцев, зал выбирает вызывающая сторона, поэтому чем ты знаменитее, тем больше в твоей жизни разъездов.

Но Фейлор своё референство воспринял с какой-то пугающей серьёзностью, и к Матвею относился… Кандайс даже слов не мог подобрать, чтобы охарактеризовать такое отношение. Так в церкви на икону Лаорна смотрят, как Фейлор смотрел на Матвея.

– Монсеньор, – прошептал референт, – а как же мы?

– Да сколько раз тебя нужно просить называть меня на «ты» и по имени?! – разозлился Матвей. – Сударь Фейлор, мне что, вам петицию в письменном виде подать, чтобы вы наконец-то меня поняли?

– У меня полно знакомых, которым нужен референт и экономка, – примирительно сказал Кандайс. – Если Матвей даст рекомендации…

– Да без проблем, – ответил Матвей.

– Работа у дээрна Урманиса тебя устроит? – спросил Фейлора Кандайс. – Он не беден и не жаден, так что оклад будет более чем приличный. А позвонить Урманису можно прямо сейчас.

– Мой отец в опале, – тихо сказал Фейлор. – Сослан по личному распоряжению покойного государя. Родственников опальника на работу никто не примет.

– Да кого это сейчас волнует? – пренебрежительно отмахнулся хвостом Кандайс. – Всем гораздо интереснее обсуждать предстоящие выборы, чем придворные дела. Тем более, что почти все надзорные коды отменили. Спецнадзор оставили только уголовникам, да и то не всем. Но если ты не хочешь связываться с аристократией, я могу подыскать работу у кого-нибудь из богатых простокровок. Кстати, – сообразил Кандайс, – если твой отец служил при дворе, значит и у тебя есть титул?

– Я диирн империи.

– Я тоже, – хихикнул Кандайс. – И мой батя в опале был. Семь лет в Гирреане отмотал. Опалу чуть больше трёх месяцев назад сняли. Но ко двору батя возвращаться не захотел.

– А я плебей, – сказал Матвей. – Алмазный Город только через ограду видел.

– Не велика потеря, – ответил Кандайс. – Батя говорит, что за оградой и смотреть-то не на что. – И спросил Фейлора: – А кем твой батя при дворе был?

– Внешнеблюстителем. После имел счастье занимать Зелёную комнату в Императорской башне. Дальше была ссылка…

– Так, – по-бойцовски подобрался Кандайс, – а его случайно не Варкедом Панимером зовут?

– Диирн Варкед Панимер, – высокомерно ответил референт. – Совсем недавно это имя…

– Вот значит какая сука заварила гнилую кашу с Погибельником! – перебил Кандайс. – Дейка из-за него в коллегии покалечили, Винса чуть не сожгли. И всё из-за одного паскуды, которому не терпелось императорский зад облизать вне очереди.

Кандайс посмотрел на Матвея.

– И ты пускаешь в дом такую мразь? Прости, но мы не можем здесь оставаться. Устроимся где-нибудь в гостинице. А вещи… Да хрен с ним, с тряпьём! Скажи своему… Панимеру, чтобы выкинул.

Кандайс пошёл к родительской комнате, сказать матери, чтобы собирала Лайонну.

Матвей схватил Кандайса за плечо.

– Ты знаешь, что такое жрать крыс и выпрашивать по дешёвым закусочным хлебные обрезки? Родню опальника не брали на работу даже портовыми уборщиками.

Кандайс криво усмехнулся.

– Крыса – это ещё лакомство. Во время блокад в Гирреане ели дождевых червей. У карателей был такой метод усмирения – взять район в плотное кольцо и ждать, когда люди с голода друг друга жрать начнут.

– И что, было людоедство? – спросил враз побледневшей Матвей.

– Ни я, ни мои родители и сестра людей не ели ни разу, – ледяным тоном проговорил Кандайс. – Тебя ведь именно это интересует?

Матвей опустил взгляд.

– Прости.

– Блокады всегда быстро снимались, – ответил Кандайс. – повстанцы из других районов собирали вооружённые отряды и уничтожали карателей с тыла. Да блокады и устраивались редко. Я только в одной настоящей блокаде был. Обычно мятежные районы перекрывали виброгенераторами и выпускали какое-нибудь отравляющее вещество. Но против этого у нас были очень действенные средства! В Гирреане жилось не так плохо, как сейчас в газетах пишут. Не фонтан, конечно, была житуха, но и не такой конец света, как можно по газетам подумать.

Матвей смотрел в пол.

– Тогда ты должен понимать… – сказал он тихо. – Это ведь ваш закон, гирреанский, что сын за отца не ответчик.

– При условии, что сын не продолжает папашиных делишек.

– Не продолжает, – твёрдо сказал Матвей. – Если хочешь, я дам за Вилейду и Фейлора Панимеров поручительство в церкви.

– Людь ручается только сам за себя, – наставительно сказал Кандайс, – и только лох за соседа. Это тоже гирреанский закон.

К Кандайсу подошёл Фейлор. Встал на колени.

– Если Авдей Северцев или Винсент Фенг пожелают отдать предназначенное для Варкеда Панимера возмездие мне, его сыну и наследнику рода, я приму всё, что им будет угодно определить в качестве воздаяния. – Фейлор склонился в чельном поклоне, покорно вытянул перед собой руки.

Кандайс сел на пол, положил руку Фейлору на плечо.

– Будь здесь Авдей, он бы так определил мне по морде, что мало никому бы не показалось. Это только кажется, что руки у него хрупкие, музыкальные. Нет, музыкальные, конечно, тут никто не спорит, но звездануть он ими может так, что в башке безо всякого оркестра неделю концерт звучать будет. И по нервным узлам с такой точностью попадет, что мне, профессиональному бойцу, завидно становится.

Матвей тоже сел на пол.

– Я видел запись циркового боя. Как поединщик твой Авдей не ахти, но точность ударов по нервным узлам какая-то запредельная.

– Отработай три года в прозекторской, и у тебя такая же будет. Мы знаем лишь область, где у противника проходит нерв. Ведь точное расположение всегда индивидуально. А хорошему анатому достаточно беглого взгляда, чтобы определить место нервного узла с точностью до микрона. Они это чувствуют, как мы даже с завязанными глазами чувствуем все передвижения противника.

Фейлор сел на пятки, руки сложил на коленях.

Смотрел в пол.

– Я никогда не бывал в Алмазном Городе, – сказал он тихо. – Отец стыдился выводить меня в свет. Ведь я кареглазый. Да ещё и шипы коричневые. Для придворного это не комильфо. А краситься и носить контактные линзы я не хотел. Я никогда не был в Алмазном Городе. И мама тоже.

– Возможно, это и к лучшему, – сказал Матвей. Он взял Фейлора под руку, помог подняться.

И спросил:

– Ты учиться никогда не думал?

– Чему учиться? – испугался Фейлор.

– Вступительные экзамены начинаются с июля, так что ещё успеешь определиться чему. Нельзя же всю жизнь в референтах просидеть. А императорскую стипендию всем дают, даже настоящим поселенцам, не то что родне опальника. Тем более, что квоту на стипендиатов обещали увеличить.

Фейлор смотрел в пол.

– Я… – Он поднял глаза. – Я обязательно буду учиться.

= = =

Императрица Луиза, невысокая изящная дама тридцати трёх лет, голубоглазая, улыбчивая, шла по дворцовой галерее, опираясь на руку Михаила Севрецева.

– Так вам правда понравилась моя оранжерея? – спросила Луиза.

– Да. Особенно тот участок, где вьющиеся цветы оплетают объёмные решётки в форме дамы и кавалера, танцующих старинный танец.

– Я сама рисовала эскиз композиции, – похвасталась Луиза.

Михаил остановился у окна, распахнул створки.

– Вы пугаете меня, – сказала императрица. – Вы узнаёте о моих мыслях прежде, чем я сама успеваю осознать их. Откуда вы знали, что я хочу открыть окно?

– Движение руки, глаз. Микрожесты говорят о многом, если уметь их читать. Я часто водил слепых, ваше величество. Причём таких, которые были ещё и глухими, и немыми. Так что была возможность обучиться пониманию.

– Слепота, глухота и немота сразу? – поразилась императрица. – Но как же такие люди живут?

– По всякому. Кто-то весел, кто-то печален. Автор вашего любимого поэтического сборника «Музыка ветра» – слепоглухонемой. Жил в Западном Гирреане.

– Вы его знали?

– Нет, – качнул головой Михаил.

– И всё же я не представляю как… – императрица не договорила.

Михаил взял её ладонь, показал несколько слов дактилоязыка.

Императрица задержала его руку.

– Я боюсь. Так боюсь, что не могу спать. Мой супруг… Ведь это только на словах жена не отвечает за мужа. На деле же… Теперь, когда всё больше и больше из его выходок становится известно… Михаил, я умоляю вас, позвольте мне переселиться в Ратушу! Пусть все знают, что я не связана с Максимилианом ничем, кроме венчального обряда. Я ненавижу Алмазный Город!

Михаил ободряюще похлопал её по руке.

– Ваше величество, с вами ничего плохого не случится. Адвиаг дал вам надёжную охрану.

– Нет. Я не хочу оставаться здесь! Поговорите с Адвиагом. Вас он послушает.

– Хорошо, – кивнул Михаил и отступил от Луизы на два шага. – Уже к вечеру вы будете в Ратуше. Но только там очень маленький жилой сектор. Вам придётся сильно ограничить себя в свите.

– Да провались она совсем!

– Если так, то никаких проблем. Будет вам Ратуша, сударыня. О, простите, ваше величество. Я опять нарушил этикет.

– Чепуха, – сказала императрица. – Вы никогда не нарушаете вежливости, а это гораздо важнее. Редко бывает, чтобы благородство манер шло изнутри. Обычно это лишь наружная позолота. Причём очень тонкая.

– Я польщён столь высокой оценкой вашего величества, но вам ни к чему тратить себя на комплименты, чтобы попросить о поддержке и получить её.

Императрица качнула головой.

– Вы умеете заставить людей держаться в рамках вами дозволенного. – Она смотрела Михаилу в глаза. – Ведь если я попрошу вас называть меня Луизой, вы откажетесь? И я не хочу знать, в какой форме.

Луиза отошла к окну.

Посмотрела на Михаила.

– Почему вы приказали Адвиагу никому не говорить, что вы живы?

– У меня нет никаких прав приказывать директору службы охраны стабильности. Я попросил. Адвиаг был столь любезен, что выполнил просьбу.

– О да, – усмехнулась императрица. – Попросили. Своих мятежников вы тоже просили?

– Там я обязан был приказывать. И приказывал. Хотя и не забывал, что «приказывать» не означает драть глотку в начальственном оре.

Луиза отвернулась.

– Я не могу поверить, что вы сын портовых уборщиков.

– Если быть совсем точным, то я сын портовой проститутки и, по всей вероятности, ремонтника. Услугами портовых девиц, как правило, пользуются именно они, пилоты предпочитают городских проституток. Девицы же выбрасывают плоды своё развлекательной деятельности на свалку. Именно там меня и подобрал приёмный отец.

– Нет, – прошептала Луиза. – Невозможно.

– Именно потому, что империя отказывала простокровкам в праве быть людьми, нам пришлось отказать империи в праве быть.

– Не надо, Михаил! – посмотрела на него Луиза. – Во имя пресвятого… Я не прошу у вас уважения и любви, но ведь и ненависти с презрением я не заслужила. Я не выбирала, кем мне родиться – прачкой или принцессой.

Северцев подошёл, поцеловал ей руку.

– Ваше величество, уважения заслуживает любой и каждый, пока своими поступками не докажет обратного.

И отошёл в сторону прежде, чем Луиза успела подумать, что могла бы задержать его хотя бы на мгновение.

Императрица прикусила губу.

«Почему, пресвятой? За что? Чем я согрешила в прошлой жизни, если в этой оказалась… Оказалась тем, чем оказалась».

– Вы по-прежнему настаиваете, – сказала она Северцеву, – что короновать следует меня, а не кого-нибудь из племянников мужа?

– Да. Вам не только хватает ума для того, чтобы понять необходимость реформ, но и достаёт прозорливости, чтобы почувствовать неизбежность перемен. Поэтому есть надежда, что у вас найдётся достаточно мудрости, чтобы помочь обновлению воплотиться в наиболее безболезненной форме. О других членах императорской фамилии я этого сказать не могу.

– Хорошо, – опустила голову Луиза. – Из императрицы-супруги я стану императрицей-владычицей. Но объясните мне во имя пресвятого… – она не договорила.

– Ваше величество?

– Почему вы скрываете, что живы?

– Мой сын в Гарде. А это не многим лучше столь ненавистного вам Алмазного Города. Поэтому не нужно осложнять ему жизнь, наводя архонтов на мысль о заложниках. Пока мятежник Михаил Северцев считается мёртвым, ВКС не вспомнит о том, что его жена и тесть – это ещё и мать с дедом Авдея Северцева.

– Вы не боитесь, что ваша жена… Точнее – ваша вдова… Что она не сегодня-завтра выйдет замуж?

Северцев шевельнул желваками.

– Надеюсь, в новом браке она будет счастливее, чем в предыдущем, – произнёс он очень ровно.

Императрица опять прикусила губу.

«Выйдет она замуж, как же. После такого супруга другие мужчины перестают существовать. Если не с ним, то лучше вообще ни с кем».

– А вы никогда не думали, сударь, каково вашему сыну чувствовать себя отцеубийцей?

– Авдей не дурак.

– Охотно верю, – усмехнулась императрица. – Только не всегда всё решает разум. Есть ещё и чувства. А у них своя логика.

Северцев побледнел. В глазах застыл ужас. И боль.

Луиза метнулась к нему, обняла и заговорила быстро, захлёбываясь словами:

– Ты не слушай меня! Я же баба, а значит дура. Не надо, я прошу тебя, Мишенька. С твоим сыном всё будет хорошо, вот увидишь!

Северцев отстранил её мягко, вежливо, но так, что Луиза поняла – больше ей к Михаилу не приблизиться никогда.

– Чрезвычайно приятно было беседовать с вами, сударыня, – поклонился Северцев.

И ушёл.

– За что, пресвятой? – прошептала Луиза. – Почему?

За дверями галереи Северцева ждал Адвиаг.

– Императрица согласилась на коронацию?

– При условии, что её резиденцией станет Ратуша, – ответил Северцев.

– А что мне тогда делать с Алмазным Городом?

– Устройте здесь музей.

– Но… Хотя, какая теперь разница…

Адвиаг немного помолчал.

– Как вам Луиза? – спросил он.

– Умна. Привлекательна. И, по всей вероятности, добра. Вы бы познакомили её с Пассером.

– Что-о?! – еле выговорил потрясённый и возмущённый Адвиаг.

– А чего такого? Он неглуп, надёжен и на внешность неплох. К тому же как минимум одна общая тема у них уже есть – оба очень любят цветы.

Адвиаг молчал. Для вельможи сама идея того, чтобы устраивать знакомство императрицы и простого дээрна из общего списка, звучала кощунством.

И в то же время буром лезла мысль, что вкусы Луизы и Альберта совпадут не только в том, что касается оформления оранжерей.

* * *

Старшим смены судебной инспекции назначили новичка, который отработал всего-то восемь дней. К тому же калеку.

С тех пор, как какой-то увечник стал Открывателем, в Гард стали пускать уродов. Хотя до сих пор им даже в Большом Кольце показываться не позволялось.

А теперь пожалуйста – мало того, что криворукая и колченогая мерзость с палёной мордой сидит с тобой в одном зале, так ещё эта ущербность может тебе приказывать.

Инспекторы бросали на Авдея Северцева ненавидящие взгляды. Но жалкий уродец относился к инспекторскому неодобрению с полнейшим равнодушием.

Авдей внимательно слушал, что говорит ему жалобщик, что-то уточнял. Смотрел жалобщик в пол, но претензии излагал куда как напористо и темпераментно.

Авдей взял трубку коммуникатора.

– Инспектор Филимонова, подойдите, пожалуйста, – сказал он. – И захватите с собой видеопланшетку с космонетной антенной.

Жалобщик, немолодой, толстый и слегка облинявший беркан посмотрел на него с удивлением. И тут же опустил взгляд. Глядеть на урода было омерзительно.

Авдей жестом предложил инспекторке, высокой пепельноволосой и синеглазой красотке, сесть на второй клиентский стул.

– Изложите суть ваших претензий, истец, – сказал он беркану. – Подчёркиваю – только самую суть. Без лирических отступлений.

Истец сосредоточился и проговорил:

– Мне отказано в проведении экспертизы по кмелгу. Владелец охранной фирмы, которая стерегла коллекцию в моё отсутствие, подменил кмелг поддельным, и теперь я желаю вернуть экспонат или хотя бы получить его полную рыночную стоимость. Плюс компенсация за моральный ущерб.

– Что такое кмелг? – спросил Авдей.

– Ну это… Штука такая. Красивая. В Лагинасе, это планета из Пятнадцатого сектора Южного предела, кмелг используют в различных обрядовых песнопениях.

– Как именно используют?

– Ну это… Играют на нём. На свадьбах играют, на похоронах… И по всяким другим поводам. Становятся в круг и играют.

– Так значит, это музыкальный инструмент?

– Нет! – отрезала Филимонова. – Его нет ни в одной музыкальной классификации.

– Откройте, пожалуйста, космонет, – велел ей Северцев, – и зайдите в справочную «Альфа-Омега».

– Это недостоверная справочная. «Альфу-Омегу» составляют не учёные, а все, кому не лень написать статью.

– Однако статьи там не принимаются без ссылки на источники, – возразил Авдей. – А среди них встречаются и глубоко научные материалы.

Возразить было нечего. Филимонова нашла нужную статью.

– Пожалуйста, – ядовито сказала она. – Даже здесь написано, что хотя кмелг и используется для наигрышей во время обрядовых действий, ни в одной официальной классификации музыкальных инструментов не упомянут.

Авдей глянул на экран. Семеро мужчин встали в круг, соединили поднятые левые руки. В правой у каждого зажата какая-то небольшая стеклянно-металлическая раскорячка. На другом изображении точно так же стояли пятеро женщин. На третьем – группа из трёх мужчин и трёх женщин.

– Это фото или клип? – спросил Авдей. И тут же ответил, увидев файловую метку: – Клип.

Включил просмотр.

Люди, не размыкая рук, медленно кружились по часовой стрелке, одновременно извлекая из кмелгов нечто, похожее на мелодию крайне неблагозвучного сорта, и скандировали речёвки, посвящённые таким жизненно важным вещам, как обильный урожай, удойность коров и супружеское взаимопонимание.

Авдей запустил клипы ещё раз, вслушался в звучание кмелга.

– Однако у этой раскорячки четыре октавы, – сказал он. – Звук объёмный, цветовая характеристика триколор, подвижность линий – триста шестьдесят градусов. Не хило! По музыкальным возможностям эта раскорячка соответствует классической гитаре. И вы хотите сказать, что кмелга нет в инструментальных списках? – глянул он на Филимонову. – Тогда все эксперты враз должны были лишиться и ушей, и мозгов, а в это верится с трудом.

– Да нет, гражданин начальник, – пролепетал ошарашенный истец, – это потому, что кмелг просто не попал в их поле зрения. Лагинасцы ведут довольно замкнутый образ жизни и туристов не привечают.

– Скажите, – полюбопытствовал Авдей, – а на кмелге всегда играют только одной рукой?

– Да. Либо в таком… э-э… ну так скажем – в хороводе, либо кладут на стол и играют одной рукой. Другой в это время держат ароматическую свечку. Так из дома изгоняются злые духи и привлекается удача. – Истец немного помолчал и счёл нужным пояснить: – Музыка сама по себе у лагинасцев хорошая. Непривычная на вкус жителей Колец, но очень хорошая. Только вот с кмелгом такая непонятность. Как-то никому в голову не пришло сыграть на нём по-настоящему.

– Понятно, – кивнул Авдей. – Но не в этом суть. Главное, что хотя кмелг и не считается музыкальным инструментом, он, тем не менее, представляет собой объект этнокультурного богатства Иалумета. Кроме того, кмелг обладает выставочно-коллекционной ценностью, поскольку является материальным предметом и имеет чётко выраженные характеристики, по которым можно определять его денежную стоимость. Соответственно, он может быть как объектом купли-продажи, так и воровства, и подделки. Где вы взяли ваш кмелг, истец?

– Я этнограф, – ответил тот. – Изучал лагинасские сказания. Получилось так, что жителям одной деревни я оказал крупную услугу. В благодарность староста хотел подарить мне верблюда. Для них это настоящее богатство. Но мне такой подарок, как вы понимаете, только в обузу. Тогда я сказал, что пусть лучше они подарят мне кмелг, поскольку в его звуках живёт самое лучшее, что только есть у деревни. Каждый раз, прикасаясь к кмелгу, я буду вновь встречаться с моими друзьями и их прекрасным краем. И старосте, и его людям мой ответ польстил. Они всей деревней обратились к самому знаменитому мастеру Лагинаса, попросили сделать для меня кмелг. Мастеру, в свою очередь, польстило такое внимание к его таланту. Он отложил в сторону все заказы и сделал чудеснейший кмелг. Об этом даже в лагинасских газетах писали, я запросил в редакциях копии статей, их пришлют завтра к полудню. Гражданин начальник! – возопил истец. – Мой кмелг подменили вот на это! – Он положил на стол Авдея стеклянно-металлическую раскорячку.