Текст книги "Пути Предназначения"
Автор книги: Влада Воронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)
– Мне нечем её заполнять, – отрезал Клемент. – У меня ничего нет. И никого нет.
– Тогда попробуйте наполнить жизнь любовью. Любовь – единственная ценность, которую каждый из нас может сотворить из ничего в неограниченном количестве.
– Я же сказал, – рассердился Клемент, – мне некого любить!
– А как насчёт себя самого? – спросил преподобный. – Себя любить вы не пробовали?
– Себя? – растерялся Клемент. – Зачем мне любить себя?
– Чтобы радоваться самому себе.
– Но зачем мне это?
– Если душа радуется, то значит она есть. А если есть душа, то жизнь уже не пуста.
– Ну не знаю, – сказал Клемент. – Вы как-то странно говорите. Обычно эта поговорка звучит так: «Если душа болит, значит она есть».
– На мазохиста вы не похожи.
– Что? – в который уже раз растерялся Клемент. «Пресвятой Лаоран, да что это за священник такой?!»
– Получать удовольствие от испытываемой боли могут только люди, отягчённые заболеванием, которое называется мазохизм, – пояснил преподобный. – Не в обиду будет сказано, но в медицине мазохизм относится к психосексуальным расстройствам и является оборотной стороной садизма, тоже психосексуального расстройства, при котором людям доставляет удовольствие причинять боль. И в том, и в другом случае получаемое больными удовольствие патологично, иными словами – противоестественно. Нормальные люди получают удовольствие такими способами, которые не противоречат изначально гармоничному естеству их природы.
Краткая лекция окончательно вогнала Клемента в оторопь.
– Но разве получать удовольствие – это хорошо? – только и смог пролепетать он.
– А разве плохо? – спросил преподобный.
– Стремление к удовольствиям греховно. Нам надлежит смирять себя.
– Интересное утверждение. Но согласиться с ним я смогу только в том случае, если вы аргументированно объясните, зачем это нужно.
– Как это «зачем»? – возмутился Клемент. – В любой проповеди, даже таниарской, говорится, что нам надлежит смирять себя, избегая удовольствий этого бренного и греховного мира, дабы сохранить свою первородную чистоту и удостоиться разрешения войти в чертоги высшего из миров.
– И что вы собираетесь там делать?
– Вкушать вечное блаженство райских кущ, – заученно ответил Клемент.
– Простите, уважаемый, но я не понял ваших слов. Получать удовольствие путём отказа от удовольствия? Как-то это нелогично. И противоестественно. А потому не может быть реально осуществимо.
– Но… – начал было возражать Клемент и тут же умолк. – Я не знаю, – сказал он тихо.
– Вопрос трудный, – согласился преподобный. – Быть может, вам легче будет над ним думать, если вы пересядете в кресло? Ноги ведь наверняка затекли? А боль в затёкших ногах не способствует остроте мышления.
– Ничего, я привык так сидеть.
– Но в кресле-то удобнее.
– Да, – машинально пересел Клемент. Мысли были заняты другим. – Вы такие странные вещи говорите… Я не знаю, что о них думать.
– А что вам хочется о них думать?
– Что они мне нравятся, – сказал Клемент. – Но никаким боком не подходят к моей жизни.
– Какие же вещи подходят к вашей жизни?
Клемент пожал плечами.
– Не знаю. Я не так давно начал жить, чтобы это знать.
– Тогда попробуйте как можно яснее представить, какой вы хотите видеть вашу жизнь.
– Я не знаю.
– Конечно, не знаете, – согласился преподобный. – Ведь вы ещё ни разу об этом не задумывались. Не пора ли определиться, кем вы хотите быть и зачем?
– Мои желания ни для кого никакого значения не имеют, – отрезал Клемент.
– А для вас самого?
– Тоже.
– Странное решение. Это как если бы вам дали незнакомое кушанье, а вы выкинули бы его на помойку, не попробовав ни кусочка. Не зная, по вкусу оно вам или нет. Но зато продолжали бы есть блюдо, вкус которого вам не нравится. Как-то всё это…
– …нелогично и противоестественно? – закончил невысказанную мысль Клемент.
– Да.
– Но у меня нет возможности ничего изменить! – ударил кулаком по подлокотнику Клемент.
– А вы её искали?
Клемент не ответил. Но преподобный ответа и не требовал.
Все ответы придётся рано или поздно давать себе самому.
– Я пойду? – глянул он на преподобного.
– Если хотите уйти – идите. Если хотите ещё о чем-нибудь поговорить – я вас слушаю.
– Нет. Я не знаю. Я пойду.
Преподобный встал с кресла одновременно с Клементом.
– Пусть милосердная мать ниспошлёт вам свою благодать, уважаемый, вне зависимости от того, во что вы веруете и не веруете, – произнёс преподобный напутствие.
– Почему вы называете меня уважаемым? – не понял Клемент. Все священники, с которыми он говорил до сих пор, обращались к нему «сын мой» или, крайне редко, «брат мой».
Преподобный Григорий улыбнулся:
– Уважения достоин любой и каждый, пока своими поступками не докажет обратного.
Клемент отшатнулся.
– Я… Я убил людя.
– В прямом смысле или в переносном? – нисколько не удивился признанию Григорий. В Гирреане они звучали часто.
– В прямом. Я был облечён властью казнить и миловать. И я казнил.
– Этот людь был виновен согласно букве закона?
– И букве, и духу, – уверенно ответил Клемент.
Григорий кивнул.
– Теперь вы считаете закон, сообразно которому поступили, несправедливым?
– Не знаю. Об этом я не думал. Достаточно того, что я воспользовался законом, чтобы совершить личную месть.
– Чем тот людь обидел вас?
– Обидел? – непонимающе переспросил Клемент.
– Вы говорили о мести. Мстят только за обиду. Так что этот людь вам сделал?
– Он произнёс слова, которые в прах разрушили мою жизнь.
– Но вы говорили, что долгое время считали себя мёртвым, и лишь недавно поняли, что всё-таки живёте.
– Да, – кивнул Клемент. – Из-за его слов и понял. Не только из-за них, но они стали окончательным доказательством того, что я живу. А значит, обречён страдать.
– Страдать там, – сказал преподобный, – где вы находились до встречи с этим людем, так? И где остаётесь до сих пор?
– Да.
– Тогда, быть может, вы попробуете устроить свою жизнь где-нибудь в другом месте?
– Невозможно!
– Но ведь вы и не пробовали.
– Это невозможно! – повторил Клемент. – Если я уйду, если я уволюсь из… Ну, в общем, оттуда, где я служу, то моего командира серьёзно накажут. Очень серьёзно. Я не хочу, не могу причинить ему боль! Он единственный, кто был добр ко мне за всю прошедшую жизнь. Если это вообще можно назвать жизнью.
– В начале нашей беседы вы сказали, что у вас нет никого, кто удостоился бы даже самой лёгкой вашей симпатии, не говоря уже о любви. Однако за своего командира вы переживаете как за очень дорогого и близкого друга.
– Друг? – переспросил Клемент. – Нет. Друзьями мы не были никогда. Просто мой командир очень хороший людь, и я не хочу ему ни малейших неприятностей. А с моим увольнением они неизбежны. И немаленькие.
– Препятствие, о котором вы говорите, труднопреодолимое, – согласился преподобный. – Но ведь не обязательно пробивать его лобовой атакой. Всегда есть возможность обходного манёвра.
– Не в этом случае.
– А вы думали над обходным манёвром как над конкретной задачей?
Клемент не ответил.
– Вы не осуждаете меня за убийство? – спросил он после паузы.
– Сильнее, чем вы сами себя осудили, вас не осудит никто. Беда в том, что мы обретаем жизнь только ценой чужой боли. Сначала, чтобы жизнь обрело наше тело, мы причиняем боль матери. После, уже взрослыми, причиняем боль кому-то из встречных людей для того, чтобы жизнь обрела сотворённая нами душа. Чем труднее процесс обретения жизни, тем выше риск смерти для того, кто помогает ему осуществиться. Немало матерей умирает родами. И всё же они идут на это, чтобы помочь миру обрести новую жизнь. Ведь тот людь, о котором вы говорите, понимал, чем рискует, когда говорил вам те слова?
– Да, – тихо ответил Клемент. – Он понимал всё. Я пойду, если позволите…
Клемент шагнул к двери и резко обернулся.
– Вы сказали – сотворённая нами душа? Но разве мы не наделены душой от рождения?
– Так пишется во всех до единой священных книгах. Я думаю, что в этом их авторы, кем бы они ни были, ошибаются. Душу каждый сам себе творит, такую, в которой нуждается. Или остаётся бездушной пустышкой.
Клемент вспомнил обитателей Мёртвоглазого Города.
– Вы говорите ересь, – сказал он Григорию. – Но вы правы. Прощайте. И спасибо вам, преподобный.
– Будьте счастливы, уважаемый.
– Нет! Вы не можете меня так называть. Ведь я даарн Клемент Алондро, теньм императора номер четырнадцать и тот самый предвозвестник, который назвал вашего внука Авдея Северцева Погибельником.
Григорий побледнел, впился взглядом в лицо Клемента. Опустил глаза.
– У вас было на это право, уважаемый, – сказал он тихо, но твёрдо. – Авдей Северцев был первым из тех, кто вольно или невольно начал разрушать вашу прежнюю жизнь и преуспел в этом едва ли не больше всех остальных. Плоха она была или хороша, но это была ваша жизнь. И вы в праве были защищать её от гибели.
Клемент закрыл лицо ладонями.
– Что вы несёте? Я же… Я лишил вас будущего. Внука погубил. А вы… – он посмотрел на Григория: – Отец Сайнирка Удгайриса тоже не стал мстить. Но с ним, с пустышкой мёртвоглазой, всё понятно, ему что сын, что собака, что портки лармовые – никакой разницы. Он не способен любить никого, даже самого себя. Иначе никому не позволил бы собой помыкать. И сам не помыкал другими… Но вы-то… Вы же не мёртвоглазый!
– Таниарская вера не запрещает самоубийство, – сказал Григорий.
– Что? – ошарашено переспросил Клемент.
– Великая мать даёт своим детям право поступать с их жизнями так, как они сами сочтут нужным. Но отказываться от жизни, даже не попытавшись жить, это не просто глупость, а дурнина невдолбленная. Я такому потакать не буду.
– Я не…
– Вы рассказали мне об Авдее ради воздаяния? Под воздаянием вы понимаете смерть? Так что это, если не самоубийство?
– Вы безумец.
– Не исключено, – согласился Григорий.
– Вы… Вы… Знаете, преподобный, в тот же день, когда я убил Сайнирка, другого людя я приговорил к жизни, чтобы вместе с ним жили и все его муки.
– Если в жизни есть из-за чего мучиться, найдётся и чему радоваться.
– Вы безумец, – повторил Клемент. – Но ваше безумие выше любой мудрости.
– Вы слишком щедры на оценку. Я самый обычный священник и делаю именно то, что должен делать, не больше. Хотелось бы надеяться, что и не меньше.
– И вы дадите мне отпущение грехов? – не веря в такую возможность, спросил Клемент.
– Если раскаяние искренне, а намерение не повторять былые проступки твёрдое, то прощён будет любой грех. А потому да благословят вас и Таниара, и Лаоран, и все боги бесконечного мира, сколько бы их ни было.
– Я могу придти к вам на исповедь ещё раз? Когда-нибудь потом?
– Двери церкви открыты всегда и для всех, – как о само собой разумеющемся ответил Григорий.
– Не везде.
– К сожалению. Но здесь дверь открыта всегда.
– Я обязательно приду. А сейчас… Сейчас я должен идти.
Клемент коротко поклонился Григорию, вышел из исповедальни.
Забрал у гардеробщика одежду, вышел на улицу. Морозный ветер защекотал снежинками лицо.
Клемент улыбнулся.
* * *
Охрану автозака нападавшие перебили всю.
– Задержанных не расковывать, – распорядился какой-то наурис лет тридцати шести в форме армейского спецназа. – После разберёмся, кто из них кто. Сейчас главное – довезти груз в целости и сохранности.
– Командир, мы не можем оставить здесь Избранного! – возмутился молодой парень, русоволосый сероглазый человек.
– Выполняйте приказ, боец! Спорить будете на совещании.
– Слушаюсь, – хмуро ответил человек и захлопнул дверь автозака.
– А ведь ты его знаешь, – сказал эмиссар Авдею, когда автозак поднялся в воздух. – Этого молодого заместителя командира. Я видел, как ты на него смотрел. И он на тебя. Вы близко знакомы.
Авдей не ответил.
– Это не братки, – добавил эмиссар. – Те перебили бы нас вместе с охраной, а тебя и вон его, – кивнул он на братианина, – повезли бы на пассажирском кресле легкового лётмарша. Эти же весь автозак собой поволокли.
– Мы летим в сторону порта, – сказал один из предварильщиков, беркан. – Направление я всегда точно чувствую.
– У военной прокуратуры и у охранки автозаки одинаковые, – сказал эмиссар. – Зато сопроводительные документы военных подделать несравненно легче. Так что из Маллиарвы нас вывезут как осуждённых на каторгу дезертиров. Досматривать автозак никто не станет. Только куда повезут дальше?
Автозак остановился, завис в воздухе.
– Полиция объявила перехват, – сказал вопрошатель. – Теперь будут тормозить всех подряд.
Лётмарш полетел в прежнем направлении.
– Говорил же, – мрачно усмехнулся эмиссар. – Военных досматривать не станут. Перехватчики ещё и «зелёный коридор» сделают, чтобы никто их больше не тормозил. – Он посмотрел на Северцева. – Послушай, Авдей, это ведь и не реформисты. Не их почерк. Кто этот парень?
Авдей молчал.
– С нами не шутки шутят! – разозлился эмиссар. – Зачем мы понадобились им всей гопой? Взять должны были только братка или тебя, в крайнем случае – вас двоих, а всех прочих положить вместе с охраной.
– Реформисты не стали бы вас убивать, – сказал Авдей. – Просто сказали бы «Выбирайтесь, как хотите» и отпустили. Охрану тоже бы не стали уничтожать полностью. Достаточно было надеть сдавшимся кандалы, чтобы не бояться выстрела в спину. И автозак с собой тащить глупо. Разве что…
– Ты о чём?
– Всё это имеет смысл, если они хотят вывезти нас из Бенолии. Погрузить автозак в аэрс, поднять его на внешнюю границу орбиты и там перекинуть автозак в звездолёт. Тогда, чтобы не привлекать внимание досмотрщиков, заключённых должно быть не менее пяти людей, стандартной эпатируемой партии особо опасных преступников. Но реформисты всё равно не стали бы убивать всю охрану. Приковали бы рядом с нами, а после отпустили бы, аэрс им оставили бы. Так всегда делалось, в любой партии. Ты прав, нас захватили не реформисты.
– Пресвятой Лаоран, – прошептал эмиссар. – Кто же они такие? Авдей! Ты ведь знаешь этого парня!
– Только по имени. И то, что раньше он был связан с каким-то братством. Но сбежал от них. Теперь прибился к кому-то другому.
– К кому?!
– Не знаю. Правда, не знаю.
– Нас всех убьют, – сказал предварильщик. – Вывезут на орбиту и убьют.
– Они чтят Избранного, – сказал вопрошатель. И с мольбой посмотрел на Авдея:– Возьми меня с собой, господин! Не дай им убить меня. Клянусь именем и звездой пресвятого, я буду служить тебе как верный пёс!
– Я не Избранный, – качнул головой Авдей.
Эмиссар фыркнул:
– Кому другому мозги парь, но не коллегии. Сколько бы Панимер не пытался вылезти из Гирреана за счёт Винсента Фенга, а нас не обманешь. Мы все видели, кто ты есть на самом деле. На погибель ты избран или во избавление, но то, что ты Избранник судьбы и пресвятого, несомненно.
– Пощади меня, господин! – твердил своё вопрошатель. – Я пыль у твоих ног…
– Заткнись! – рявкнул эмиссар. – Без тебя тошно.
Авдей молчал. Глянул на соседа справа, братка. Тот мрачно зыркнул в ответ. Посмотрел на соседа слева, предварильщика, беркана средних лет.
– Это штука у вас на плече, – кивнул Авдей на маленький трезубец, украшающий форму, – она пластиковая или металлическая?
– И то, и другое. Рукоять пластиковая, наконечники стальные. А что?
– Придвиньтесь поближе. Я оторву его зубами, а вы тоже возьмёте зубами и переложите мне в ладонь. Только не уроните!
– Ты что задумал?
– Попробую открыть замки оков. Грамотное использование пластика и стали даёт очень хорошие результаты.
Эмиссар сдавленно охнул. Вопрошатель смотрел на Авдея как на икону.
– Он не Избранный, – твёрдо сказал браток. – Винсент Фенг, кем бы он ни был – возможно. Но только не это палёнорожее отродье реформистов.
– Заткнись, гнида, – велел вопрошатель. – Язык вырву.
– Руки связаны.
– Притухни, – приказал эмиссар.
Авдей тем временем оторвал трезубец. Беркан вытянул трубочкой губы, по-медвежьи гибкие и сильные, взял у Авдея трезубец и переложил ему в ладонь.
– Есть! – сказал Авдей и заковырял в замке наручника. Пискнул магнитный предохранитель, тихо щёлкнул замок. Безвольно упала рука. Авдей тихо застонал от боли в затёкших мышцах, растянутых связках.
Но отмычку не выронил.
– Сейчас, мужики, сейчас. – Он осторожно пошевелил рукой. – Сейчас.
Авдей открыл второй замок. И рухнул бессильно на пол.
– Ничего, это ничего. Сейчас встану.
Он сел, заковырял в замках ножных кандалов. Открыл.
Поднялся на ноги.
Эмиссар в ужасе вжался в стену. Теперь они все в его власти. Скованные, беспомощные. Авдей может убить любого из них. Переломать рёбра, выковырять трезубцем глаза… Мало ли что ещё. Ведь он на свободе, а они в кандалах.
Авдей, шатаясь, подковылял к решётке, открыл замок.
– Ты куда собрался, ублюдок? – заорал браток. – Сначала цепи с нас сними, сука!
Авдей обшарил стену над сидушками конвоя, открыл маленькую нишу, достал аптечку экстренной помощи. Прямо через одежду вколол себе в бедро какое-то лекарство.
– Сейчас, мужики, – сказал он. – Подождите немного.
Минуты две Авдей сидел неподвижно, закрыв глаза. Потом поднялся лёгким стремительным движением, размял изувеченную руку. Подобрал оброненную отмычку и подошёл к эмиссару.
– Ты выглядишь наиболее разумным среди всей компании, – сказал Авдей. – Поэтому слушай внимательно, чтобы потом растолковать остальным на доступном им языке. Те, кто нас взяли, лишь изображают похитителей. На самом деле это те же стабильники, что и убитый конвой. Они вывезут нас на орбиту и взорвут аэрс.
– Зачем? – не поверил эмиссар.
– Чтобы не осталось свидетелей того, что сын Дронгера Адвиага был в обслуге Алмазного Города и проходил по делам Преградительной коллегии.
– Ты уверен?
– Нет. Но пока это единственная логичная версия. Тот пацан из боевой группы, которого я считал беглым братком, на самом деле секретный агент охранки. Это объясняет, как в «Лицеистском файле» оказался копирайт. Мной воспользовались, чтобы убить отца. Его расстреляют из-за моей глупости. Но сначала допросят… – лицо Авдея повело судорогой.
– Михаил Северцев не был в допросной комнате, – быстро сказал эмиссар. – Я обманул тебя. Хотел сломать. Твоего отца не допрашивали. Он успел покончить с собой. У него в челюсти была зашита капсула с ядом. Но это ещё не всё. Среди конвоиров Северцева был центрист. Через него Северцев передал какой-то важный документ, который спёр у дознавателя. Конвоир исчез. Северцев сразу же принял яд.
– Тогда почему не отменён суд? – не поверил Авдей.
– Адвиаг хотел найти актёра, похожего на Северцева, загримировать до полного подобия и представить на суде. Но не успел. Вчера центристы запустили в сеть настоящую информацию о гибели Северцева. В двадцать два часа семнадцать минут по времени Маллиарвы. Точка сброса информации пока не установлена. Адвиаг в ярости.
– Вот как… – Авдей смотрел в пол.
– Послушай меня, парень, – горячо заговорил эмиссар. – Твой отец не самоубийца. Он погиб в бою со славой для себя и ущербом для врагов. Я не знаю, что он такого важного спёр у дознавателя, но, судя по злобе Адвига, это была очень опасная для стабилки информация. Твой отец был воином, и смерть у него была воинской.
– Отец был механиком, – сказал Авдей. – Лучшим механиком Восточного Гирреана и виртуозным балансировщиком энергокристаллов. Мог починить лётмарш, от которого все другие ремонтники отказывались. Всё время что-то рационализировал, переделывал конструкции. Если бы не так грязь, в которой утонула Бенолия, он мог бы стать выдающимся инженером-машиностроителем. Но вместо этого нашёл смерть. Из-за меня.
– Авдей…
– Не надо пустословья, – оборвал Авдей и занялся замком кандалов.
– Сбежать мы сможем только в порту, – сказал Авдей. – Надо разоружить тех конвойных, которые сюда сунутся, и пробиваться с их оружием к грузовому сектору порта. Там всегда многолюдно и шумно, легко будет затеряться в толпе и уйти. Уходить будем поодиночке. Когда выберетесь из порта, надо отсидеться где-нибудь в укромном месте месяца два, пока всё уляжется, а там или за границу выбираться и объявлять себя политическим беженцем, или добывать новые документы и жить в Бенолии тише воды, ниже травы.
– Звучит разумно, – согласился эмиссар. – Но ты уверен, что эти люди из стабилки? Как минимум один из них глубоко чтит тебя как Избранного, а другие, хоть и не высказывают почтения, но и не оспаривают высоту твоего статуса.
– Я не Избранный! – отрезал Авдей. – А что касается того, из охранки они или нет, то сказать наверняка нельзя, это всего лишь версия, пусть и наиболее вероятная. И даже единственная. Однако версия – ещё не факт. Вполне возможно, мы чего-то упустили… У тебя есть новые предположения?
– Нет, – ответил эмиссар.
– Вот и у меня нет. Ты говоришь, что они не братиане. Я уверен, что не реформисты. Остаётся только охранка. Никто другой ни во мне, ни в вас заинтересован быть не может. Только Адвиаг. Он получает сразу четыре выгоды. Первая – аэрс взрывается на орбите, якобы из-за неумелости пилота и небрежности механика. Событие обычное, таких в любом порту бывает по два-три в неделю. Поэтому никакого разбирательства не будет, дело о нападении на конвой сразу же закроют в связи со смертью главных подозреваемых. О самом нападении забудут уже на следующий день, и Адвиаг будет вне подозрений. Выгода вторая: Адвиаг избавится от самых неблагонадёжных сотрудников, которые уверовали в байку, которую он сам категорически не приемлет – байку об Избраннике. Третья выгода: Адвиаг получает повод начать тотальную проверку малодоступного прежде армейского спецназа. И выгода четвёртая, самая главная: Адвиаг избавляется от всех действительно значимых свидетелей того, что его сын был в обслуге Алмазного Города и проходил в коллегии по делу Погибельника.
Эмиссар ошарашено смотрел на Авдея.
– И ты, зная всё это, прикрывал от нас Винсента Фенга даже под пыткой?
– Сын за отца не ответчик, – твёрдо сказал Авдей. – К тому же Винс мой друг и я дал слово ему помочь.
– Это не единственная причина. Есть что-то ещё.
– Есть, – кивнул Авдей. – Но коллегианцу этого не понять.
– И всё же…
Авдей посмотрел на эмиссара. Тот ответил прямым взглядом.
– Раньше я был музыкантом, – сказал Авдей. – Теперь стал никем и ничем. – В доказательство он показал изувеченную руку. – Винсент может стать замечательным врачом. Он может сбыться как настоящий людь, понимаешь? Я же навечно останусь не более, чем людским подобием. А потому бесчестно было бы допустить, чтобы ещё кто-то лишился своей истинной сути, превратился в пустое никчёмное существо.
– Винсента Фенга называли Избранником судьбы и пресвятого, – возразил эмиссар. – Избавителем для страждущих и Погибельником для зла.
– Избранность – удел раба. А рабов никто и никогда не считал людьми. Раб – это всегда только вещь, которую любой желающий использует по своей прихоти, а затем выбрасывает как мусор.
Эмиссар смотрел на Авдея.
– Если Избранный – всего лишь раб, то кто же тогда мы? Те, кто призван остановить его Пришествие? Тоже рабы?!
– А разве нет? Если Избранный – это не более чем бездумное и безвольное приложение к Пророчеству, чей удел рабски следовать его предписаниям, то братиане и коллегианцы – это приложение к Избранному, столь же безвольное и бездумное, как он сам.
– Вольно же тебе оскорблять того, кто стянут оковами, – зло сказал эмиссар. – Кто не может дать тебе в морду.
– Кандалы с тела я сниму, – сказал Авдей, – но оковы с души сможешь убрать только ты сам.
Авдей провернул отмычку в замке, и обручье раскрылось. Рука эмиссара бессильно свесилась вдоль тела, а он сам застонал от боли в затёкших мышцах.
– Пошевели рукой, – посоветовал Авдей. – Быстрее пройдёт.
– Больно! – пожаловался эмиссар.
– Иногда, чтобы избавиться от боли, надо пройти сквозь неё. Иначе болеть будет намного сильнее и дольше.
– Опять философствуешь?
– Нет, – с удивлением глянул на него Авдей. – Всего лишь говорю, как быстрее восстановить руку. – Авдей открыл второй замок.
Эмиссар рухнул на пол, сдавленно взвыл – болела, казалось, каждая косточка и жилочка.
– Ты шевелись, – слегка тряхнул его за плечо Авдей. – Иначе ещё больнее будет.
– Отстань!
Авдей подошёл к прикованному рядом с ним вопрошателю, стал открывать замок ручных кандалов.
– Почему ты нам помогаешь? – не понимал вопрошатель.
– В одиночку никому из нас отсюда не выбраться. А всем вместе есть шанс спастись.
– Очень маленький шанс.
– Но ведь даже очень маленький – это больше, чем никакой.
Вопрошатель криво усмехнулся.
– Когда корабль тонет, то в одну лодку прыгают и кошки, и крысы, – так что ли?
– Вы ещё можете стать людьми. А покойник способен стать только пеплом или грудой вонючего мяса.
– Ты… – едва не задохнулся от возмущения вопрошатель. – Ты не считаешь нас людьми?
– А кем себя считаете вы?
Вопрошатель хотел было ответить, но осёкся. Понял, что за ответом последует новый вопрос – «А в чём вы считаете себя людьми?».
– Служение предречённому Пророчеством Избраннику делает нас высшими из людей! – закричал браток. – А ты был, есть и будешь преисполненным мерзостной скверны калечества гирреанским ублюдком!!!
– Нет, – сел на полу эмиссар. – Я всё же вырву этой гниде язык.
– Собака лает – караван идёт, – заметил предварильщик.
– Не марай руки, – ответил эмиссару Авдей. – Мир пачкается грязными мыслями, а не словами. Грязным мыслям вырванный язык не помеха. Что же касается того, будто связанные с Пророчеством особи становятся высшими из людей, то это не более, чем заблуждение. Мир существовал до Пророчества, будет существовать и после него. А значит живущие в мире люди легко смогут обойтись и без Пророчества, ничего от этого не потеряв. Тогда как без музыки или медицины люди обойтись не могли никогда. Вот и считайте, кто для мироздания ценнее – первый встречный санитар из первого попавшегося госпиталя или самый могучий из Великих Отцов.
– Или председатель Преградительной коллегии, – криво усмехнулся эмиссар. – По чести сказать, сейчас я предпочёл бы увидеть санитара, чем Валиева. Санитар совершенно точно умеет делать массаж, тогда как в мастерстве высокочтимого председателя я не уверен.
Авдей справился с замками кандалов вопрошателя, помог ему лечь на пол.
– Ты не валяйся просто так, шевелись, – сказал Авдей. Вернулся к эмиссару, стал ковырять замок ножных кандалов. – Да что у них у всех разная настройка? – рассердился Авдей. – Пока откроешь…
– До порта успеешь? – спросил эмиссар.
– Конечно. – Замок оножья открылся, Авдей занялся вторым браслетом.
– Ты не благословенный небом Избранник, призванный избавить нас от горестей и бед, – сказал вдруг браток. – Возможно, что Избранником окажется этот самый Винсент Фенг, кем бы он ни был. Но ты совершенно точно мерзкий посланец дьявола, всеми проклятый Погибельник, разрушитель и убийца всего благословенного, что есть в мире.
Эмиссар яростно сверкнул глазами, хотел ответить, но не успел – лётмарш резко тряхнуло. Полёт остановился.
– Что такое? – испугался предварильщик.
Лётмарш снова тряхнуло.
– Это штурм, – сказал эмиссар. – Нас опять пытаются захватить, но уже кто-то другой.
Камеру автозака наполнил низкий тягучий звук, машина завибрировала.
Авдей закричал от боли, схватился за голову, выгнулся как от электрошока, рухнул навзничь, затрясся в судороге. На губах появилась кровь.
Эмиссар нашарил в карманах носовой платок, свернул в жгут, сунул ему между зубами. Подложил ладонь под голову.
Судорога прекратилась внезапно и резко, Авдей обмяк, дыхание стало слабым, едва ощутимым.
От вибрации и звука тело начало сводить болью и всем остальным.
– Что это?! – не понимал эмиссар. – Что они там делают?
– Виброгенератор запустили, – сказал предварильщик. – Местная попытка сделать собственный стазис. Неудачная, и двигатели, и бластеры от неё можно экранировать, зато для здоровья очень вредная.
– Особенно через два часа после ментозондирования, – сказал вопрошатель.
Звук и дрожь прекратились.
– Парень, очнись, – похлопал Авдея по щекам эмиссар.
– Не поможет, – качнул головой вопрошатель. – Нужна аптечка.
– Сдох проклятый Погибельник, сдох падла! – радовался браток. Вопрошатель швырнул ему в голову ботинок.
Эмиссар смотрел в отсек для конвоиров. Аптечка упала с сидушки на пол, от удара раскрылась. В зажимах блестели разноцветные ампулы. Эмиссар глянул на свою левую ногу, по-прежнему прикованную к стене.
Осторожно, словно боясь причинить боль, кончиками пальцев погладил Авдея по щеке.
– Я сейчас принесу тебе лекарство, ты только подожди немного, не умирай.
Эмиссар снял пиджак, свернул в некое подобие подушки и положил Авдею под голову. Подобрал оброненный трезубец, стал ковырять им в замке окова. Замок не поддавался.
– Как он это делал?!
– Смотреть надо было! – рыкнул вопрошатель.
– Умный, да? Тогда на, открой.
Автозак снова тряхнуло. А мгновение спустя клацнул дверной замок. Новые похитители желали посмотреть добычу.
* * *
В Маллиарву Клемент летел обычным гражданским аэрсом. Это вдвое дольше, чем индивидуальный прямой рейс, который бы доставил его прямо в порт Алмазного Города, так что в столицу Клемент добрался только в десять часов утра двадцать пятого ноября.
Но слишком многое надо было обдумать, прежде чем вернуться в Императорскую башню.
После исповеди у преподобного Григория Клемент заглянул ещё в пять таниарских церквей. Ни в одной их исповедальне не было двух кресел. И даже табуретки не было.
В навигаторе лётмарша остались координаты посёлка, где живёт Ламина Палиан, первая и единственная женщина, которая целовала Клемента не за деньги и не по приказу, а по собственному влечению.
«Жизнь пришла ко мне слишком поздно, – подумал Клемент. – Мёртвоглазый Город выпил из меня все силы и желание жить. Я пуст, никчёмен и никому не нужен, потому что никому и ничего не смогу дать».
Для Клемента оставался только один путь. Тот, который ведёт в казарму Императорской башни.
…Даже если теньм и становится предвозвестником государя, вторым по всевластию лицом в империи, теньмом он остаётся всё равно. И войти из Маллиарвы в Алмазный Город может лишь через служебные ворота пятнадцатой категории, самые низкоранговые среди всех.
Клемент подождал, когда из ворот выедет мусоровоз, подошёл к караулке, хотел позвать дежурного.
– Дядя Клэйм! – окликнул мальчишеский голос. – Даарн Клемент Алондро!
Клемент обернулся.
Мигель. Клемент не поверил собственным глазам, на мгновение зажмурился. Но нет, ему не мерещится, это действительно Мигель. Обряжен в какие-то обноски, лицо бледное, осунувшееся.
– Ты что здесь делаешь? – шагнул к нему Клемент. – Почему ты в таком виде? Ты из дома убежал? – понял Клемент.
Мальчишка испуганно сжался.
– Я не вернусь туда! Диего сказал, что отдаст меня в пансион! А про них в газетах такое пишут! Я читал и по стерео видел! В пансионе ещё хуже, чем на плантации! Там из меня зомби сделают!
