Текст книги "Пути Предназначения"
Автор книги: Влада Воронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)
– 2 -
Патронатор Гирреанской пустоши, генерал-майор имперской жандармерии, наурис средних лет в элегантно-неброском синем костюме, изо всех сил старался, чтобы расположившийся в его кабинете и за его столом визитёр не заметил страха.
Сам патронатор стоял у кресла нежданного гостя, но не слишком близко, на адъютантском расстоянии.
Проверяющие высоких и высших рангов были привычны, но сегодня в Гирреан изволил пожаловать теньм самого государя.
Пусть по «Табелю о рангах» теньмы относятся к самой низшей прислуге, вроде кухонных уборщиков, но они всегда неотлучно находятся при особе господина и потому нередко становятся его прямыми порученцами.
А это означает, что устами теньма говорит сам император.
– Жандармерия ведёт досье на опальных придворных? – спросил теньм.
– Да, конечно, – низко поклонился патронатор. Голос дрогнул: непонятно было, как обращаться к теньму. Для проверяющего пригодны только «высокочтимый» или даже «сиятельный», но по своему истинному статусу теньм находится у самого подножия иерархической лестницы, это полулюдь-полувещь, и назвать такое существо благородным титулом означает оскорбить устои империи. С другой стороны, это теньм самого государя.
– Прямого порученца императора, вне зависимости от дворцового ранга и происхождения, называют «предвозвестник», – подсказал провинциалу теньм. – Потому что его появление предваряет собой возвещение воли государя.
– Да, предвозвестник, – голос у патронатора дрогнул, спина сама собой согнулась в низком поклоне, а сердце сжалось в тревожной тоске и обречённости.
Проверяющие всех статусов и рангов заявлялись в Гирреан почти каждую неделю, и патронатор давно выучился угадывать вкусы и пристрастия каждого, мог любого принять так, чтобы высокие господа дали ему лишь самые положительные аттестации. Инспекций патронатор побаивался, однако не настолько, чтобы терять от страха и рассудок, и самообладание.
Но теньм оказался загадкой непостижимой и неразрешимой. Посланец государя вызывал не просто страх, он ввергал в самый настоящий ужас. Пусть голос его всегда мелодичен, негромок и спокоен до полной бесстрастности, пусть манеры лишены столь свойственной высшим надменности и резкости, а костюм до бесцветности скромен и прост, но предвозвестническая всевластность распластывает собеседника, вминает в прах будто асфальтовый каток. Порученцу императора глубоко безразличны титулы и звания, он с одинаковым равнодушием отправит к расстрельной стене и патронатора, и нищеброда, нисколько не задумываясь, чем обернётся для него такое решение. Теньм смотрит на мир глазами мертвеца, для которого всё лишено цены и смысла – даже собственное существование. Поэтому жизнь и смерть других незначимы вдвойне.
– Я хочу взглянуть на досье диирна Бартоломео Джолли, – сказал теньм.
– Сию минуту, предвозвестник, – ответил патронатор и выскользнул из кабинета. Вместо него тут же вошли три смазливеньких секретаря, подали предвозвестнику вино, печенье и шоколад, улыбнулись завлекательно. Но теньм глянул на юношей с тем же мертвенным равнодушием, с каким полчаса назад смотрел на девушек.
Патронатор мысленно обругал его самой крепкой бранью, которая только бытовала в Гирреане, и закрыл дверь.
Всех опальных придворных, пусть это даже всего лишь оркестрант и дворянин второй ступени, патронатор знал лично. Жизнь в Алмазном Городе непредсказуема: вчера ты мелкий чин, сегодня – ссыльный, а завтра воля государя возносит тебя к самому подножию трона. Никакой гарантии того, что, вернувшись на вершину, бывший ссыльный с благодарностью вспомнит любезности патронатора, нет, а вот отомстить даже за самую мелкую обиду постарается обязательно. И станет патронатор Гирреана его же узником. Что тогда сделают ссыльные с новым соседом, догадаться нетрудно. Поэтому с бывшими придворными надо всегда обращаться ласково. И даже если государь личным распоряжением приказывал держать их на спецрежиме, патронатор не забывал почаще извиняться за свою суровость, напоминать опальному, что не по своей воле его терзает, а лишь по приказу императора.
В коридоре ждал адъютант, беркан, ровесник патронатора.
– Досье на придворного пианиста Джолли, срочно! – велел ему шеф. – Сослан семь лет назад, но последние годы он что-то перестал появляться в поле зрения.
– У меня есть кое-какие знакомые в Алмазном Городе, высокочтимый, – тихо сказал адъютант. – Я расспросил их об этом теньме-четырнадцать. Зовут его даарн Клемент Алондро.
– Даарн? – переспросил патронатор. – Так он дворянин третьей ступени?
– Да, господин. Род умеренно знатный и не особенно древний, к тому же в конец обедневший. Отец его…
– Оставь эту чушь и принеси досье Джолли! – оборвал патронатор. – Биография теньма ни малейшего значения не имеет даже для него самого.
Адъютант отрицательно качнул головой.
– Четырнадцатый – наилучший среди теньмов. Государь выбирает его только для самых важных поручений.
– Зато Джолли всего лишь музыкантик. Императору захотелось вдруг послушать какой-то из его, и только его наигрышей, поэтому государь и послал за Джолли того порученца, который привезёт его быстрее остальных.
– Хорошо, если так, – хмуро ответил адъютант. – Но не нравится мне, что опальный придворный уже лет пять ни вас не навещал, ни к себе не звал.
– Мне тоже. Поэтому поторопись с досье, – велел патронатор и вернулся в кабинет.
Папку принесли ровно через две минуты. Патронатор движением руки отослал секретарей и с угодливым поклоном развернул на столе досье. Но превосходство над высшими теньму тоже безразлично. От страха патроанатору скручивало желудок. У предвозвестника нет ни крупицы людских чувств, он похож скорее на робота или даже на восставшее из гроба умертвие, чем на живое существо.
Теньм мельком глянул на фотографию Джолли, перелистнул страницу досье и патронатору скрутило желудок ещё сильнее: придворный женился на местной простолюдинке. Чёртов музыкантишка!
– Тут написано, – сказал предвозвестник, – что у супруги Джолли двое детей от первого брака. Диирн дал им свою фамилию.
– Такое случается нередко, предвозвестник, – осторожно ответил патронатор.
– Да, но почему они живут в инвалидском посёлке?
– Позвольте взглянуть, господин мой предвозвестник? – с поклоном и всем возможным почтением спросил патронатор.
Теньм придвинул досье, кончиком карандаша показал нужную строчку.
«Да что же его ничего не цепляет? – тоскливо подумал патронатор. – Ни девки, ни парни, ни стол с деликатесами, ни преклонение… Деньги и наркотики тоже безразличны. Есть в этом люде хоть что-то живое? Или правду говорят, что теньмы живут лишь чувствами своего господина, а в его отсутствие становятся подобны мертвецам? Похоже, всё так и есть».
Патронатору стало ещё страшнее, хотя, казалось бы, дальше пугаться уже некуда.
Но предвозвестник ждал ответа.
Патронатор осторожно перелистнул страницу досье.
– Ах, вот в чём дело… Видите ли, предвозвестник, женщина не ссыльная, а поселенка. Она добровольно поселилась в Гирреане, чтобы не оставлять без присмотра дочь-инвалидку.
– Но ведь для таких детей есть интернаты! – не понял предвозвестник.
– Да, господин мой. Но примерно в пятнадцати процентах случаев родители не желают подписывать отказной лист и приезжают в инвалидские посёлки вместе с детьми. Как правило, такие люди остаются здесь и после совершеннолетия увечных отпрысков. Тех, кто жил в посёлках для калек, в большом мире встречают без особой приветливости, даже если они совершенно здоровы. Считается, что многолетнее соприкосновение со скверной калечества превращает их в таких же проклятых, как и сами увечники.
– Но сын этой женщины… – с запинкой сказал предвозвестник. – Он ведь не калека, а нормальный мальчишка. Зачем она притащила его сюда?
– Поселенцы в таких случаях говорят, предвозвестник, что пусть их дети лучше умрут гирреанцами, чем живут предателями.
– Что?! – с яростью переспросил теньм.
Перепуганный патронатор рухнул на колени, скрючился в чельном поклоне.
– Так говорят поселенцы, предвозвестник! Это не мои мысли. Я всего лишь повторяю их слова, предвозвестник.
Теньм не ответил, невидяще смотрел в досье.
Поселенцы. Родители, которые соглашаются ехать даже в такое гиблое место как Гирреанская пустошь, но не хотят расставаться с детьми-калеками. Люди, которые продолжают любить тех, кого коснулась скверна увечья, и тому же учат своих детей.
Невозможно.
Но именно так и было.
Когда Беатрису, сестру теньма, сбил лётмарш, родители отправили девчонку в интернат и больше ни разу о ней не вспоминали, словно никакой дочери в семье нет и никогда не было. И правильно делали, – скверна калечества одного не должна касаться других.
А теперь оказалось, что есть люди, которые думают иначе.
«Брачный союз Джолли удачен, – выцепил взгляд теньма строчку досье. – Супруги живут во взаимной любви, превосходно исполняют родительские обязанности и находят ответную любовь и уважение со стороны обоих детей».
Теньму припомнился вдруг собственный отец – вечно пьяный и злой. Усталая, всегда готовая сорваться в истеричный крик мать замазывает трелговым кремом синяки, обычный результат любого супружеского разговора. Старшие брат и сестра с утра пораньше удрали на улицу, а шестилетний Клемент настороженно смотрит на родителей из закутка между шкафом и большим тяжелым креслом, единственным, что осталось от богатства и знатности предков.
Теньм прогнал ненужные воспоминания. Прошлого давно не существовало. Тот Клемент Алондро, нелюбимый сын и ненужный брат, исчез много лет назад. Есть совершенно другой Клемент Алондро – теньм императора номер четырнадцать. У него нет и не было никогда ни родственников, ни собственного прошлого, потому что весь мир для теньма заключён в его Светоче, ведь без света тень исчезнет. Светоч – жизнь, воля его – цель жизни, служение Светочу – способ жить. Всё остальное лишено смысла и ценности.
– Доставьте Джолли сюда, – велел теньм патронатору. – Но только одного, без семейства.
– Это возможно только к завтрашнему утру, предвозвестник. Посёлок находится на другом конце Гирреана, а с транспортом у нас дело обстоит не так хорошо, как желалось бы.
– Пусть будет утром, – согласился подождать теньм. – И всё же поторопитесь.
– Да, господин мой, – с низким поклоном ответил патронатор, пряча под угодливостью любопытство. Дрожь в голосе предвозвестника звучала едва различимо, но многоопытный жандармский генерал услышал. Было в досье Джолли что-то такое, что потрясло и взволновало невозмутимого теньма до глубины души. «Забавно, – подумал патронатор. – Оказывается, до конца промыть мозги и обезличить не способен даже Сумеречный лицей. В людях всегда остаются мысли и чувства, неподконтрольные никому, даже им самим. И воспоминания, стереть которые не властен даже пресвятой».
+ + +
Мама торопливо переодевала семилетнего Клемента в лучший костюмчик, причёсывала – зубья расчёски грубо драли спутавшиеся волосы.
– Да не скули ты! – зло сказала сыну.
В комнату вошёл папа.
– Кто он такой, этот Учитель Латер?
– Не знаю, – ответила мама. – Владелец школы боевых искусств, готовит телохранителей ни много ни мало, как для губернаторов. Соседи говорят, школа известна на всю Бенолию.
– Сколько он даёт за Клемента?
– Три тысячи дастов! – Мама потащила Клемента в гостиную. – Только бы не передумал. Тогда мы сможем приодеться достойным образом и снять на лето дачу возле озера, от жары подальше.
– Дура! – злобно рявкнул папа. – Надо лётмарш новый купить, на нашем уже позорно людям показаться!
– После решим, – огрызнулась мама. – Ты сейчас своей похмельной мордой покупателя не спугни. Какой недоумок позарится на отродье алкаша? Живо глотай свою «Бодунину» или как там эта дрянь называется.
Папа ударил маму по лицу. Но не сильно, не так, как обычно – мама не упала, смогла устоять на ногах.
– Сама ты дерьма кусок! – Папа выскочил из детской, громыхнул дверью.
Из разговора Клемент понял только одно: родители хотят отдать его в какое-то чужое место, как уже отдали сестру с братом. Беатриса сама виновата – зачем позволила, чтобы на неё обрушилась скверна увечья? Диего всё время грубил и огрызался, до самого позднего вечера уходил из дома. Тоже сам виноват, что его разлюбили и отослали в пансион. Но он, Клемент, всегда был хорошим, послушным. Его-то за что?
– Мама, я не хочу туда, – сказал он. – Мама, не отдавай меня! – Клемент расплакался, уцепился за мать.
Та влепила ему крепкий подзатыльник и потащила в ванную, смывать следы слёз холодной водой.
– Семье такая удача выпала! Наконец-то мы хоть немного сможем пожить сообразно нашему званию. Так что не смей кочевряжиться, погань! Ты ведь и сам, никчёмина, после школы приличным людем станешь, среди высших жить будешь. Да ты хоть понимаешь своей тупой головой, как тебе повезло?! И сам наверху окажешься, и нам всем поможешь. Да заткнись ты, дрянь, не скули! – мать вбила Клементу наставления ещё одним подзатыльником.
– Предательница… – понял Клемент. – Вы с папой предатели.
Значение этого слова мальчик знал, но смысл в полной мере осознал только сейчас.
– Что? – сипло переспросила мать. – Что ты сказал?
– Ты и папа – предатели, – повторил Клемент.
Пощёчину мать не дала, отец перехватил руку.
– Ты что, сука, охренела? Товарный вид испортишь.
– Ты слышал, что сказал этот гадёныш? Мы его растим, кормим, а он…
– Уймись, падла! – оборвал отец. – Теперь его поганство – не наша забота. Пусть Латер сам засранцу объясняет, как и что надо говорить.
Мать кивнула и потащила сына в гостиную, где ждал элегантно одетый беркан средних лет.
+ + +
Патронатор исподтишка бросил на предвозвестника ещё один любопытствующий и цепкий взгляд.
Внешне порученец императора, как и положено теньму, безразличен и бесстрастен словно цементная плита, но патронатор видел, что это не более, чем притворство. Остались-таки у тени крохи обычной людской души. И нашлось нечто, разбередившее их, как живую рану.
= = =
Архонтов, членов ареопага, высшего управляющего органа ВКС, трое – Лиайрик, наурис средних лет, юрист; Тромм, пожилой беркан, бывший генерал десантных войск и Маргарита, двадцатипятилетняя человечица, экономист-международник: синеглазая, белокурая, с фигурой фотомодели. Поверх обычной одежды у архонтов наброшена длинная золотистая мантия с большим отложным воротником и широкими рукавами.
Меблировка в зале Совета ареопага предельно скупая – три кресла, три журнальных столика для документов, видеопанели на стенах. Сквозь большие, от пола до потолка, стрельчатые окна виден Гард – город, в котором расположена главная резиденция ВКС. А до того здесь жил гроссмейстер ордена Белого Света, ещё раньше – председатель Межпланетного Союза. Выстроен Гард ещё до Раскола мастерами Ойкумены для Контролёров – самых первых правителей Иалумета, о которых теперь никому ничего не известно, даже архонтам.
– Вчера опять убит координатор, – сказала Маргарита. – На этот раз в Стиллфорте.
– Государство богатое, успешное, – хмуро сказал Лиайрик. – Если даже там начинается противодействие, то ВКС теряет позиции стремительней, чем оценивают наши аналитики. Нас ненавидят настолько, что от ненависти перестают бояться. Точно такая же ситуация складывалась с орденом незадолго до его свержения.
– К кислородному кризису скоро добавится водный, – сказал Тромм. – А генераторы сделать сможем только мы. Собственно, их производство уже поставлено на конвейер. Главы государств внедряют новую технологию охотно, поскольку генераторная вода лучше и дешевле природной. К тому же оборудование предоставляется и устанавливается бесплатно, обучение персонала тоже дармовое. Деньги взымаются только за использование водогенераторных станций – пока чисто символические, чтобы народ успел привыкнуть к тому, что вода обязательно должна быть платной. Попутно демонтируются местные водозаборные установки и уничтожается не только техника, но и линии по её производству. Они переводятся на выработку другой продукции, причём так, что обратная перенастройка невозможна. Все расходы – за счёт ВКС.
– А когда генераторная вода станет неотъемлемым условием существования планеты, – продолжил Лиайрик, – цены за использование станций можно будет поднимать хоть вдесятеро. Все расходы оправдаются не позднее, чем за год, и станции начнут приносить чистый доход. – Он немного помолчал и добавил хмуро: – Когда мы начнём контролировать ещё и воду, ненависть к ВКС возрастёт стократно.
– Мы достаточно сильны, чтобы не обращать внимания на врагов, – ответил Тромм. – Ни одного хоть сколько-нибудь значимого противника у нас нет.
– На одной силе власть не удержишь. Не нужно повторять ошибки светозарных, это глупо. Если мы не хотим разделить судьбу их гроссмейстера, то должны добиться того, чтобы иалуметцы искренне симпатизировали ВКС.
– Мысль хорошая, только как это будет выглядеть в конкретике?
– Не знаю, – сказал Лиайрик. – Думать надо, пиарщиков трясти – пусть работают, привлекают внимание публики к нашим благотворительным акциям.
– Этого мало, – ответил Тромм. – Нужно что-то ещё. Что-то яркое и необычное, чтобы не забывалось, не терялось, как благотворительность, на фоне бытовых мелочей. Причём это должно быть нечто такое, чем может осчастливить мир только ВКС.
Лиайрик задумчиво поигрывал хвостом.
– Это означает подарить людям бесконечную сказку, одновременно и близкую, и недоступную. Задачка посложнее, чем выйти из капсулы в Ойкумену. Маргарита, есть какие-нибудь предложения? Марго?! О чём ты думаешь?
– Об Ойкумене, – отстранённо сказала та. – За стенами капсулы действительно безвоздушное пространство и невесомость?
– Только в открытом космосе, за пределами планетарной линии Галанина, – пояснил Тромм. – У нас там зона слабого воздуха, которым, пусть и плохо, но дышать можно. На планетах Ойкумены зона слабого воздуха начинается значительно раньше, а в космосе нет ни ветров, ни воздушных рек. Все звездолёты Ойкумены были снабжены генераторами силы тяжести и антигравитационными установками, чтобы снизить чудовищные перегрузки при взлёте с поверхности планет.
– Трудно в такое поверить.
– Мне тоже. Но именно так написано в ойкуменских учебниках для космолётчиков и механиков.
– И тем не менее, – всё так же отстранённо проговорила Маргарита, – там нет ни кислородных, ни продовольственных, ни водных кризисов. Ни даже проблемы перенаселения.
– На Земле Изначальной были, – сказал Лиайрик. – Но если верить уцелевшим со времён Единства учебникам истории, то земляне решили все эти задачи ещё до того, как перешли от орбитальных полётов к освоению своей звёздной системы. В дальнейшем, при освоении уже глубокого космоса, когда земляне обнаружили цивилизации наурисов и берканов, которые только ещё начинали орбитальные полёты, земной опыт решения продовольственных и кислородных кризисов пригодился и нашим народам. Во всяком случае, так говорят ойкуменские книги.
– Вот именно, что книги, – ответила Маргарита. – В нашем случае учебники истории – не доказательство. Тем более, что опыт Земли Изначальной для Иалумета не подходит, в капсуле другие условия.
– Ты всё это к чему? – насторожился Тромм.
– Рано или поздно какой-нибудь иалуметец изыщет способ выбраться из капсулы. И здесь вновь появятся ойкуменские Контролёры. Что тогда будет с нами?
– Тем более, – добавил Лиайрик, – что вся эта планетарная шушера сочтёт Контролёров едва ли не богами и с восторгом ринется под их руку.
Тромм помрачнел. Маргаритиной интуиции позавидует любой пророк, сколько их ни есть за всю историю таниарства и лаоранства. Если Марго начала задумываться об Ойкумене, значит дела складываются так, что вскоре Иалумет встретится со своей прародиной нос к носу. Последствия такой встречи понятны даже идиоту – если ареопаг сохранит хотя бы десятую часть нынешней власти, это будет крупной удачей.
– Люди верят в благодать Ойкумены, – сказал Тромм. – Даже большинство координаторов разделяют эту веру. А мы до сих про не можем экранировать Иалумет от картин, которые нам посылает Ойкумена, не говоря уже о том, чтобы сменить завлекательные картинки на пугающие. Это правда, что демонстрировать небесные картины начали задолго до Раскола?
– Да, – ответил Лиайрик. – Мечтой о возвращении из капсулы в Ойкумену люди жили со времён первого поселения. Не забывайте, коллеги, – Иалумет основали вахтовики. Это для них были придуманы небесные картины как привет из дома. Ведь люди прилетали сюда не жить, а лишь побыстрее заработать деньжат и как можно скорее вернуться домой, в Ойкумену. Так были настроены все – и простые работяги, и выпускники университетов. На постоянное жительство оставалась лишь десятая часть поселенцев. Этим на Ойкумену было плевать, хоть пропади она совсем. А для девяти десятых Раскол стал трагедией, крушением всей судьбы и жизни. Всё, что им оставалось – это смотреть на небесные картины и надеяться, что Ойкумена сама о них вспомнит и заберёт домой. Мечта о возвращении лежит в основе всей иалуметской культуры – от религиозных писаний до эстрадных песенок-однодневок.
– Отсюда же и яростное неприятие любого калечества или уродства, как врождённого, так и приобретённого, – сказала вдруг Маргарита. – Если вахтовик получал мало-мальски серьёзную травму, его тут же отправляли домой, – и прощай все надежды разбогатеть за короткий срок. Зачастую увечье и увольнение одного работника резко снижали заработки всей бригады. Производственный травматизм в первое десятилетние освоения капсулы был огромным, поэтому стали появляться разного рода суеверия о том, что встреча с калекой приносит несчастье. Люди даже краешком боялись соприкоснуться со всем, что напоминало об увечьях. Неудивительно, что со временем, особенно после Раскола, это превратилось в настоящую антиинвалидную истерию.
– Ты это к чему? – спросил Тромм.
– Не знаю. Так, случайная ассоциация.
Тромм и Лиайрик переглянулись. Ассоциации Маргариты всегда были равноценны предупреждению.
– Это именно случайная ассоциация, – сказала Маргарита. – А всерьёз тревожит меня совсем другое. По последним данным исследования космонета, на научных форумах и чатах сети всё чаще появляются разговоры о создании принципиально новой модели звездолёта, которая позволит проходить сквозь стену капсулы. Причём разговоры эти не просто болтовня, а вполне серьёзное обсуждение конкретной научной проблемы. Пока все изыскания ведутся лишь в теории и только на общественных началах, а потому воспринимаются широкой публикой как игра для всяких там яйцеголовых заумников…
– …но как только у этой игры появятся первые серьёзные результаты, к ней сразу же захотят присоединиться крупные звездолётостроительные компании, – закончил мысль коллеги Тромм.
– Лучший способ задушить любую инициативу, – задумчиво произнёс Лиайрик, – это её организовать и возглавить.
– Всё верно, – согласился Тромм, – но как организованная инициатива будет выглядеть в нашем случае?
Маргарита пожала плечами.
– Давайте думать, коллеги.
= = =
Гюнтер навзничь лежал на диване, пустыми глазами смотрел в потолок. Позавчера пришло известие, что экскурсионный лётмарш с группой школьников, среди которых была Илона, разбился в горах. В катастрофе не выжил никто.
– Иди поешь, – сказал Найлиас. – Это приказ.
– Да, дядя, – бесцветно ответил Гюнтер. Поднялся, ушёл в кухню. Лицо пустое, как у сомнамбулы.
Найлиас досадливо клацнул шипами. Больше всего ему хотелось обнять мальчишку покрепче, заставить выплакаться, а после говорить Гюнтеру утешающие слова, согревать в ладонях его иззябшие от горя руки.
Но нельзя.
+ + +
– Ученик называет вас дядей, – холодно сказал капитан ордена, смуглый горбоносый человек лет тридцати пяти.
– Так полезнее для конспирации, – ответил рыцарь-десятник Найлиас. Хвост подрагивал, и Найлиас торопливо спрятал его под стул.
– Конспирация – это хорошо, – одобрил капитан. – Но эффективна она лишь в том случае, если конспиративная роль не переносится в реальную жизнь. А вы и ваш ученик ведёте себя так, будто и впрямь близкие родственники.
– Вам показалось.
– Надеюсь, что так. Мне бы не хотелось рапортовать, что вы не годны в учителя, поскольку прививаете ученику ненужные рыцарю привычки и лишние привязанности.
– Вам показалось, – повторил Найлиас.
– Хотелось бы верить, – кисло ответил капитан. – Адепт у вас перспективный, есть в нём и разумная инициативность, и настойчивость в целедостижении. Такому ученику рад будет любой учитель.
Хвост у Найлиаса свился в спираль. Угроза была прямой и однозначной. Непригодного к учительству рыцаря отправляли в обеспечение.
+ + +
Когда Найлиас вошёл в кухню, Гюнтер сидел над тарелкой с гуляшом, смотрел куда-то в пространство.
Найлиас осторожно встряхнул его за плечо.
– Гюнт, очнись.
– Магистратум закончился, дядя, – сказал Гюнтер. – Завтра мы возвращаемся в Стиллфорт. Можно будет заехать в Олдбриджское ущелье? Ведь это по дороге.
– Нет, – ответил Найлиас. – Мы едем в Байнхоллтаун, а он на другом материке. Если сделать такой крюк, то к сроку не успеем.
– А после? – спросил Гюнтер. В глазах мольба дрожала вместе со слезами. – Когда отметимся о прибытии, можно будет слетать в ущелье? Совсем ненадолго, хотя бы на час… Тогда мы успеем за один день, никто нашего отсутствия в Брайне и не заметит.
– У меня денег на дополнительные разъезды нет, у тебя тоже, потому что по родительскому завещанию в права наследования ты вступаешь, только когда тебе исполнится двадцать один год. И случится это совсем скоро, всего лишь через четыре месяца. Так что дотерпишь.
Гюнтер опустил голову. На щеке сверкнула слеза. У Найлиаса сжалось сердце, он шагнул было к ученику, но замер на полудвижении. В квартире наверняка установлена прослушка, ведь Найлиас теперь поднадзорный. За лишние сантименты рыцарей в обычные-то времена не хвалят, а попавшему под сомнение даже самое крохотное сочувствие к семейным драмам адепта обеспечит разжалование.
Никаких личных дум и дел у светозарного быть не может, поскольку и адепт, и рыцарь целиком принадлежат ордену.
– Прекращай страдания, – велел Гюнтеру Найлиас. – Сестру тебе это не вернёт.
Ученик посмотрел на него с растерянностью и ошеломлением.
– Дядя…
– Ты адепт ордена Белого Света, – оборвал рыцарь. – Ты не имеешь права тратить время и силы на личные переживания, пока не выполнено то дело, которое доверил тебе орден. Поэтому закажи через космонет поминальный молебен по сестре и займись тем, что касается тебя непосредственно – отчётом.
Гюнтер повёл плечом – движение неуклюжее, ломаное, словно парня сводит судорога боли.
– Да, учитель.
Адепт встал из-за стола, коротко и резко поклонился наставнику, скользнул по нему быстрым взглядом и опустил глаза. Истолковать взгляд Найлиас не смог, но сердце сжалось в тревоге.
– Разрешите выполнять, учитель?
– Да.
Гюнтер ушёл в комнату. Найлиас в сердцах саданул кулаком по стене. Ведь это предательство! Ученик доверялся ему всецело, а Найлиас ударил его прямо по открытой ране. Мальчик так любил младшую сестрёнку, что её смерть едва не убила его самого. Без поддержки Гюнтер сломается. Такую боль в одиночку не выдержит никто. Она либо сведёт с ума, либо превратится в ненависть ко всему живому, что ничуть не лучше прямого безумия.
А, провались всё к чёрту! И рыцарство, и орден, и даже Белый Свет.
Сейчас всего важнее Гюнтер.
Найлиас вошёл в комнату. Адепт быстро перебирал пальцами по клавиатуре, набивал текст отчёта. Рыцарь подошёл к ученику, мягко положил руку на плечо. Гюнтер отстранился. Найлиас едва слышно клацнул шипами.
Замаливать грех короткого отступничества, возвращать утраченное доверие придётся долгие месяцы. И если на это хватит оставшегося срока ученичества, то Найлиасу крепко повезло.
– Как отчёт? – спросил Найлиас.
Гюнтер молча развернул экран ноутбука так, чтобы учитель мог прочесть. Найлиас пробежал несколько абзацев и похолодел от страха.
– Ты что делаешь?! – сдавленно выкрикнул он. – Я ведь тебя предупреждал, а ты всю эту избранническую мразь в отчет суёшь!
– Я, как вы и учили, излагаю собственные соображения по представленным материалам, – с ядовитой вежливостью ответил Гюнтер.
– Чтобы написать такой вздор, соображения надо вовсе не иметь!
– Но почему «вздор»? – требовательно спросил Гюнтер. – Конкретных пояснений вы так и не дали.
– У меня их нет, – ответил Найлиас. – Но поверь, мальчик, это плохая история. Очень плохая, я сердцем чувствую!
– Да что ты вообще можешь чувствовать! – вскочил Гюнтер. – Идолище каменное!!! Столб фонарный!!!
Гюнтер пинком отшвырнул стул и выскочил в прихожую. Хлопнула входная дверь.
– Гюнт! – рванулся за ним Найлиас.
Но тот уже успел выбежать во двор.
– Гюнт! – крикнул Найлиас из кухонного окна.
Адепт не оглянулся, убежал прочь.
– Придурок старый, – обругал себя Найлиас. – Чурбан хвостатый! Если с Гюнтером хоть что-то случится… – докончить мысль он не смог, не хватило смелости.
* * *
– Доставили Бартоломео Джолли, – искательно сказал патронатор, поклонился предвозвестнику.
– Введите, – равнодушно ответил тот.
Джолли оказался низкорослым, пузатым, обширно лысым и длинноносым, глазёнки маленькие и косоватенькие, а губы несуразно большие и толстые.
«Чтобы с такой внешностью получить придворное звание, – подумал теньм, – пианистом нужно быть не просто хорошим, а виртуозным».
У порога Джолли встал на колени, поклонился в пол, руки вытянуты вперёд и прижаты ладонями к ковру, – на языке Высокого этикета это означает полную покорность.
– Поднимись, – велел теньм.
Бывший обитатель Алмазного Города скользнул ладонями к коленям и сел на пятки – выпрямился, в тоже время оставаясь в полупоклоне.
– Опала снята, – сказал теньм. – Высочайшей волей тебе дозволено вернуться в Алмазный Город.
Джолли согнулся в благодарственном поклоне, коснулся лбом прижатых к полу ладоней, но слова произнёс от предписанной Высоким этикетом фразы далёкие неизмеримо:
– Если будет позволено высочайшей волей, я останусь в Гирреане.
Теньм впервые в жизни растерялся.
– Что? – переспросил он.
Джолли повторил.
– Жену и пасынка можете взять с собой, – с досадой ответил теньм. – И даже падчерицу увечную прихватить.
Джолли разогнул спину, посмотрел на предвозвестника прямо и твёрдо.
– Я должен остаться в Гирреане по другой причине. У меня появились ученики, предвозвестник. Я не могу их бросить. Пусть никто из них не станет знаменитым музыкантом, но без моих занятий они быстро прибьются к какой-нибудь уголовной ватажке и превратятся из людей в отребье. Я должен помочь им научиться уважать себя только за достойные дела. Если хотя бы четверть моих учеников вырастут честными людьми, предвозвестник, то мои сын и дочь смогут сказать, что их отец не зря жил на свете.
