Текст книги "Пути Предназначения"
Автор книги: Влада Воронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)
– Политика. Членство в антигосударственной партии, укрывательство беглых мятежников.
– Чем он занимается сейчас?
– Официально – работает балансировщиком энергокристаллов на лётмаршном СТО, реально – злоумышляет против государя, как и все мятежники.
Ланмаур рассматривал ролики и фотографии Михаила Северцева. Русоволосый, сероглазый, лицо простецкое. «Что только такая красавица, как Злата Васько, в нём нашла? Он же до абсолюта зауряден».
Только вот складка губ… Слишком твёрдая для простолюдина, и плечи держит возмутительно вольно, голову – гордо. В себе уверен больше губернаторского.
– Так папашка Авдея предатель, присягу нарушил, – злорадно улыбнулся Ланмаур. – Но всё равно странно, как он мог жениться на бабе, которую столь долго не видел, да ещё и увечной? Но самое странное, что таниарская девка родила без мужа. У них такое не поощряется.
– Это необычная история, господин. Желаете подробности?
– Нет, – брезгливо повёл плечом Ланмаур. – Подробности бытия простолюдинов меня не интересуют.
– Это может быть важным, – возразил человек.
– Нет.
Спорить человек не решился. «И всё же это может оказаться очень важным», – подумал он.
+ + +
Злата варила абортирующий напиток. На середине срока «полулунное зелье» избавляет от плода мягче и безопасней любых фармакологических средств большой земли.
В кухню вошёл её отец, преподобный рабби Григорий, – высокий, смуглый, светло-зелёные глаза. Голова, как и положено священнику, гладко выбрита, на лбу вытатуирован маленький чёрный треугольник – символ богини-матери, и три коротких горизонтальных линии – знак младшего посвящения.
– Не торопись, дочка, – сказал он Злате. – Сначала поразмысли, и только потом решай.
Девушка опустила голову.
– Я опозорила тебя, – тихо ответила она.
– Ты любила его?
Злата молчала.
– Ты его любила или просто похоть потешить захотела? – жёстко и требовательно спросил Григорий.
– Я и сейчас люблю его. Это лишь усугубляет твой позор и отягчает мой грех. Я люблю того, кто любви не достоин, и ничего не могу с собой поделать.
– Зато собираешься решить чужую судьбу, – кивнул на «полулунное зелье» Григорий.
Злата прикоснулась к заметно округлившемуся животу.
– Ребёнок ему не нужен.
– А тебе?
– Мне? – Злата посмотрела на отца с недоумением.
– Да. Тебе. Ты говоришь, что дитя зачато по любви. Так почему ты хочешь прогнать его в город Нерождённых Детей? Ведь ребёнок перед тобой ни в чём не виноват. От грехов отца он свободен.
– Какая любовь, – закричала Злата, – если Михаил сбежал в тот же день, когда я сказала ему о беременности?! Он никогда меня не любил!
– Я говорю о твоей любви, дочь. Твоя любовь была подлинной. Так зачем ты хочешь её предать, отвергаешь дитя своей любви?
– В нём дурная кровь, он зачат подонком! Ненавижу его!
– Кого именно? – спросил Григорий. – Жандарма или ребёнка, который даже не родился и, тем более, не совершил никаких дел – ни плохих, ни хороших?
Злата не ответила. Посмотрела на отца. Выключила конфорку под кружкой с «полулунным зельем» и отвернулась к окну.
Григорий подошёл к дочери, прикоснулся к плечу.
– Отец даёт ребёнку только плоть, а душой наделяет мать. Так учит наша вера, Злата. Такова воля благодатной, родившей этот мир.
– Благодатная родила чудовище, – горько сказала Злата. – Не получилось у неё передать миру свою душу.
На кощунственные слова преподобный не рассердился.
– Изначально мир благодатен, как и его мать, – тихо ответил он. – Но в мире живут люди. Разные люди, Злата. Кто-то уродует мир, кто-то делает хоть немного лучше. Великая мать родила этот мир для нас, своих детей, и от нас зависит, каким он становится.
– Хочешь сказать, – криво усмехнулась Злата, – что ребёнок будет таким, каким воспитаю его я? И подлая кровь отца его не испортит?
– Да.
– Может быть, – согласилась Злата. – Но Совет Благословенных, папа… Дочь священника, которая рожает без венчания… Тебя и так считают отрицателем святых заветов, постоянно твердят, что ты нарушаешь каноны веры. А из-за меня…
– Да пошёл этот Совет… – презрительно фыркнул преподобный Григорий. – Я стал слугой матери-всего-сущего потому, что это было угодно ей, а не кучке старых властолюбцев, у которых за обилием ранговых татуировок не видно знака богини. Даже если приказом Совета меня лишат звания преподобного, слугой великой матери я останусь.
Злата вздохнула. Для священника отец всегда был слишком своеволен, на грани отлучения ходит ещё с первого курса семинарии. Нарушением канонов больше, нарушением меньше – ему действительно уже давным-давно всё равно.
– Но посёлок, папа. Злые языки, косые взгляды… Я боюсь.
– Девочка моя, – Григорий обнял дочь, осторожно положил руку на живот. – Ты собираешься сделать миру самый величайший дар, который только может быть – новую жизнь. Тебе ли бояться какой-то глупой тётки Жозефины и выжившего из ума деда Филимона? Ты должна гордиться собой, девочка, ведь ты делаешь мир богаче на целую жизнь. Ты даришь это дитя миру, а он гораздо больше нашей деревни, и люди в нём живут разные. Кроме Филимона и Жозефины в мире есть те, для кого твое дитя будет счастьем и благословением. Так не лишай их своего дара. Ты рожаешь дитя для мира, Злата, для собственной радости и гордости, а не для соседей.
Девушка неуверенно кивнула. Отец мягко улыбнулся:
– Ну так какое тебе дело до соседских пересудов?
– Никакого, – ответила Злата. Но без особой уверенности.
– Тогда надевай самое красивое платье, – сказал отец, – и пойдём к столяру заказывать кроватку для ребёнка. И начинай придумывать имя. Ты уже знаешь, кто это будет – сын, дочь?
– Это будет сын, папа. И я назову его Авдеем.
– Имя хорошее, – одобрил преподобный. – А сейчас иди наряжайся.
Злата кивнула и выплеснула в раковину «полулунное зелье». Отец умел убеждать, не зря он считался лучшим проповедником таниарской церкви.
…Неизменно нарядная, словно для святого праздника, Злата ходила по запылённым поселковым улицам с величием императрицы, уверенно и гордо несла живот, в котором зрела новая жизнь. Перед такой гордостью опускались насмешливые взгляды, умолкали ядовитые язычки.
А через два года после рождения Авдея приехал Михаил.
– Арест был внезапным, я не успел дать тебе весточку. А переписка политзекам запрещена.
– Ты напрасно приехал в Гирреан. Это скверная земля для отлучённого жадарма.
– Это земля, по которой ходишь ты, – ответил Михаил. – А значит – самая прекрасная в Иалумете.
Злата не ответила. Михаил осторожно взял её за руку.
– Ты выйдешь за меня замуж?
– У меня есть сын.
– У нас есть сын. Ведь это мой ребёнок?
Злата высвободила руку.
– У него твоя кровь. Но сможешь ли ты сделать его своим ребёнком, знает только великая мать.
– Я буду стараться, – пообещал Михаил. – Так ты пойдёшь за меня?
Злата ответила поцелуем.
+ + +
Ланмаур опять открыл видеоролик Авдея Северцева. До чего же красив гадёныш! И преисполнен той же уверенной свободой, что и папаша. Ланмаур нахмурился: Малугира так и не удалось научить держать спину с истинно вельможным величием, а этот ублюдочный худородок императору фору даст.
– Откуда у гирреанского простокровки могли взяться благородные манеры? – спросил Ланмаур человека.
– В пустоши много людей дворянского звания – и простые придворные, и высокие вельможи. Почти каждый из них открывает если не школу, то хотя бы курсы Общего и Высокого этикета. Это неплохой приработок к скудному казённому содержанию. Ведь у большинства опальников имущество на период ссылки переходит под управление Финансовой канцелярии. К тому же в Гирреане учителей уважают точно так же, как и по всей Бенолии. Если опальник занят учительством, таниарская община принимает его под свою защиту и не позволяет уголовникам, да и жандармам, на него наезжать. В благородных манерах таниарские простолюдины большого толка не видят, но детей на выучку посылают охотно, говорят, что лучше это, чем по улицам со шпаной болтаться.
Ланмаур отошёл к окну, долго смотрел в темноту.
– Северцев действительно возьмёт гран-при? – спросил он.
– Да, господин. Члены жюри в один голос твердят, что теперь их задача – не конкурсантов оценивать, а подобрать Северцеву достойное сопровождение для финального концерта. Соперничать с ним всё равно никто не сможет.
Ланмаур швырнул в угол видеопланшетку.
– Завтра – второй день первого тура, – сказал он. – Прослушивают тех конкурсантов, которых не успели прослушать сегодня. Северцев будет свободен целый день. Чем он намерен заняться?
– С утра репетицией, после учитель прогуляет его по Плимейре, а вечером опять репетиция.
– Так в городе он будет… – Ланмаур не договорил.
– …с часу дня и до четырёх, – закончил человек.
Ланмаур бросил ему конверт с деньгами и жестом велел убираться. Человек подобрал чудом уцелевшую видеоплашетку и выскользнул из номера.
– Первого и седьмого сюда, – приказал губернатор придверному теньму. – А ты следишь за Северцевым. Дашь знать, как только он поедет в город.
* * *
Плимейра Авдею понравилась – вся в зелени, стены домов светлые, много фонтанов.
– Так зачем ты взял с собой вайлиту? – спросил Джолли.
– Хочу попробовать себя в настоящем конкурсе.
– Каком? Твой единственный конкурс – «Хрустальная арфа».
– Нет, – качнул головой Северцев, – это ваш конкурс, учитель. Демонстрация достижений вашей школы. А мой конкурс будет вон там, – кивнул он на стоэтажное здание межпланетного торгового центра.
– В смысле? – не понял Джолли.
– В холле отличнейшая акустика, разве вы не заметили?
– Ты хочешь там играть?! Да ты с ума сошёл!
Авдей улыбнулся.
– Учитель, играть в зале, где люди собрались специально для того, чтобы слушать музыку, много ума не надо. Другое дело – овладеть вниманием людей там, где они о музыке даже не вспоминают. И не только вниманием. Если я смогу найти путь к их душам сквозь все повседневные дела и заботы, которыми они отгорожены как стеной… Только тогда я смогу назвать себя настоящим музыкантом.
Джолли отвернулся.
– Мне бы до такой мысли не додуматься никогда. И никому из моих наставников. Но ты другой. – Он помолчал. – До сих пор я учил тебя, но сегодня ты сам стал моим учителем.
– Я не понимаю, – тревожно глянул на него Авдей.
– Среди наставников принято думать, что, обучая, они гранят алмаз, превращают сырьё-ученика в мастера-бриллиант. Это не так. Алмазом является не ученик, а его дарование, и задача наставника – научить своего подопечного самому гранить этот алмаз. Только тогда ученик станет истинным мастером.
Авдей робко прикоснулся к плечу Джолли.
– Я всё равно ничего не понимаю, учитель. Я сделал что-то не так? Обидел вас?
– Я вам больше не учитель, сударь, а вы мне не ученик. Отныне мы коллеги, маэстро Северцев. – Он повернулся к Авдею, пожал ему плечо. – Я счастлив, Авдей. Сегодня я узнал, в чём цель истинного учительства. Назвать ученика коллегой и увидеть, что в вашем общем мастерстве он поднялся хотя бы на ступень выше тебя. Только тогда мастерство будет жить. А что это за мастерство – музыка, как у нас с тобой, или единоборства, как у Кандайса с Олегом, совершено не важно. Потому что главным тут становится только движение вперёд и вверх, только развитие.
– Учитель…
– Нет, – твёрдо сказал Джолли. – Коллега Бартоломео.
– Я не могу, – мотнул головой Авдей. – Нет.
– Вы мастер, сударь, – повторил Джолли. – А теперь идите и напомните всем этим людям, что музыка в их душах звучит всегда – и в горе, и в радости, и в повседневной суете.
* * *
Ланмаур сидел в маленьком кафе на девяностом этаже торгового центра. Сектор закрытый, сюда допускают только по специальным карточкам.
За соседний столик сели две молодые наурисны, одна в лиловом платье, другая – в розовом брючном костюме.
– Ты почему опоздала? – спросила подругу девушка в лиловом.
– В холле один парень на вайлите играл, – ответила та. – Это волшебство! Его музыка… Она похожа и на сладкое вино, и на полынный ветер, и на солнечный свет. Я не могла уйти, пока не дослушала.
– В Каннаулите конкурс идёт, наверное, это один из участников решил поразвлечься.
– А билет на конкурс купить можно? – спросила барышня в розовом.
– Прослушивание закрытое, – ответила подруга.
– Жаль. – Девушка в розовом печально вздохнула и тут же мечтательно заулыбалась. – Видела бы ты, какой он красавчик! Я влюбилась. – И вновь погрустнела. – Но я никогда больше его не увижу.
Её подруга немного поразмыслила.
– Всё не так безнадёжно. Финалисты конкурса дают концерт в филармонии. Туда билеты мы купить можем. Но ты уверена, что твой красавчик дойдёт до финала?
– Он возьмёт гран-при, – уверенно ответила девушка в розовом. – Слышала бы ты, как он играл – не сомневалась бы.
– Ладно, – хмыкнула барышня в лиловом. – Посмотрим, так ли он хорош, как ты расхваливаешь.
– У него красота ангела, манеры принца, а мастерство шамана! – заверила девушка в розовом. – И знаешь что? Пошли купим новое платье, а после зайдём в косметологичку. На концерте я хочу быть неотразимой. Он должен меня заметить.
Подруги ушли.
Ланмаур зло оскалился. Этот мерзкий плебей… Зачем ему так много – и красота, и талант, и благородство манер.
Не будь Северцева, гран-при взял бы Малугир. Тогда род Шанверигов смог бы получить должность при дворе. Губернатор – это всего лишь губернатор, на Алмазный Город смотрит только издали.
Если бы не Северцев… Подлый и грязный плебей!
Ланмаур достал телефон.
– Бери его, – приказал теньму.
– А Джолли, Исянь-Ши?
– У тебя что, электрошокера нет? Пусть немного отдохнёт.
* * *
Очнулся Авдей в многоместной палате бесплатного госпиталя. Душный, спёртый воздух, обшарпанные стены, постельное бельё пахнет чужим потом.
Правая рука затянута в лубок, левую половину лица и шеи покрывает тугая плёнка противоожоговой маски.
– Эй, сестра! – заорал пациент с койки слева от Авдея. – Семнадцатый очухался!
Подошла медсестра, бросила «Сейчас врач придёт» и исчезла.
– Эй, семнадцатый, – повернулся к Авдею сосед. – Тебя как зовут?
– Помолчи, пожалуйста, – попросил Авдей. – Всё потом. После врача.
– Да, морду тебе подпортили знатно. Красавчиком уже не бывать.
– Пропади она совсем, эта морда, – ответил Авдей. – Главное, что с рукой.
Сосед глянул на лубок, на маску и промолчал.
Врач появился минут через пять.
– Что с рукой, доктор? – спросил Авдей.
– Ты на стены ободранные не смотри, – преувеличенно бодро сказал врач. – У нас отличные биоизлучатели. Основные рабочие функции руки восстановим уже через неделю, а после и…
– Я музыкант, – перебил Авдей. Глянул на лицо врача и добавил: – Был.
– На всё воля пресвятого, – быстро ответил врач. – Чудеса исцеления случаются не только в кино и книгах.
Авдей горько рассмеялся.
– Я не принимаю дурмана, доктор, а химический он или психологический, не важно.
– Резервы людского организма огромны, – всё так же быстро сказал врач. – И человек среди людей не исключение. Если вам не нравятся чудеса пресвятого, доверьтесь могуществу собственной природы. Излечимо абсолютно всё.
– Только далеко не всё умеют лечить.
Врач опустил взгляд.
– Я пришлю медсестру. Вам пора принимать лекарство.
Авдей кивнул, отвернулся. Сосед смотрел на него со смесью сочувствия и злорадства.
– А мордашка у тебя была загляденье. Девки, поди, сами растопыркой в штабеля падали?
Авдей закрыл глаза.
…Мучителей было трое – заказчик и два исполнителя.
– Исянь-Ши, не благоразумнее ли отрубить ему руку? – спросил первый исполнитель. – Маленькими кусочками.
– Нет, – сказал заказчик. – Тогда для него кончено будет всё, и недородку придётся начинать новую жизнь. А так останется надежда на исцеление. Шанс вернуться на сцену. Этот дермец навечно застрянет между прежней и новой жизнью, так и не обретя ни одну из них. Поэтому надо не рубить, а ломать.
Дробили руку бейсбольной битой. Тщательно, от кончиков пальцев до самого плеча.
И крики на улицу из мебельного фургона не доносились.
– Как же он красив, – медленно, с ненавистью проговорил заказчик. – Даже в страдании прекрасен. Это кощунственно, чтобы такая красота доставалась грязнокровому простородному ублюдку.
– Здесь есть царгова кислота, Исянь-Ши, – сказал второй исполнитель. – Ею чистят энергокристаллы. Кислота очень едучая, если попадёт на кожу, шрам никакой пластикой не удалить.
– Только не всё лицо, – с улыбкой ответил заказчик. – Ровно половину. Пусть будет равновесие между красотой и уродством.
– С какой стороны должно быть уродство?
– С левой. Всё для того же равновесия. Правая рука, левая морда. Только глаз не испорть, пусть видит себя во всём великолепии.
– Как будет угодно Исянь-Ши, – поклонился исполнитель.
Этой боли Авдей не выдержал, потерял сознание.
…Вслед за врачом пришёл инспектор полиции.
– Где меня нашли? – спросил Авдей.
– В холле межпланетного торгового центра. За рекламным стендом. Служащий менял плакаты и нашёл вас.
– Вот как…
Инспектор достал планшетку фоторобота.
– Вы запомнили их внешность?
– Да.
Инспектор сделал трёхмерные портреты подозреваемых, ушёл.
Подбежала медсестра, что-то вколола и убежала к другим больным.
Авдей провалился в мутный тяжёлый сон, где вновь и вновь повторялось пережитое в фургоне.
* * *
Малугир Шанвериг вышел на сцену, поклонился жюри.
Но играть не стал.
– Я хочу сделать заявление. Это важно и касается всех.
– Говорите, – разрешил председатель жюри, пожилой наурис.
– Авдей Северцев выбыл из конкурса.
– Как? – привскочил председатель. – Почему?
– Сегодня я зашёл за ним в номер. Его учитель сказал, что… – Малугиру перехватило горло. Он мгновение помолчал и продолжил: – С Авдеем случилось ужасная беда. – Малугир пересказал подробности. – И сделано это по заказу кого-то из конкурсантов. Поэтому я ухожу из «Хрустальной арфы». Претендовать на гран-при после того, что случилось, означает присоединить себя к тому подонку, который это сделал.
Малгуир хотел уйти со сцены, но председатель остановил:
– Подождите, что говорит полиция?
– Я не знаю. Наставнику Джолли сообщили о том, что случилось с Авдеем, минут за пять до того, как я пришёл.
– В каком он госпитале?
– Не знаю. Наставнику Джолли было не до разговоров.
– Так, может быть, это ошибка?
Малгуир ответил с горечью:
– Судя по тому, что сюда уже приехала полиция, не ошибка. Теперь я могу уйти?
– Постойте, – сказал председатель. – Если гран-при будет присуждён Северцеву, вы останетесь в конкурсе?
– Я думаю, почтенный, что это было бы единственным верным решением. Ведь и так понятно, что лучше Авдея здесь нет… не было никого. Но я не знаю, что скажут другие конкурсанты. А сейчас нижайше прошу простить меня, досточтимое жюри, но до тех пор, пока о присуждении гран-при Северцеву не объявлено официально, находиться среди участников конкурса оскорбительно для моей чести музыканта и дээрна.
Малгуир отдал жюри церемониальный поклон и ушёл, не дожидаясь разрешения.
– Что ж, коллеги, – сказал председатель членам жюри, – спасти репутацию конкурса может только одно. Гран-при надо отдать Северцеву.
Возражать ему никто не стал.
= = =
– Учитель, пожалуйста, не надо плакать, – попросил Авдей. – У вас будет ещё много учеников, которые докажут, что ваша школа самая лучшая в Иалумете.
Джолли сидел рядом с ним на колченогом больничном табурете. Соседи по палате смотрели на Авдея и Джолли с алчной беспардонностью завзятых сплетников, комментировали их встречу громким шёпотом, но учителю и ученику было не до чужих взглядов и слов.
– Это я во всём виноват, – сказал Джолли. – Я, и никто другой. Нельзя было отпускать тебя из Каннаулита. Там безопасно.
– Вовсе нет, учитель. Вся безопасность окончилась ещё позавчера, когда коллегианцы отрубили голову какому-то бедолаге.
– Надо было запереть тебя в номере, как старый Шанвериг запер своего внука.
– Это бы не помогло, учитель, – заверил Авдей. – Тот, кто может нанять костоломов, охрану конкурсантского общежития подкупить тем более сумеет. Вам не в чем себя упрекнуть, учитель.
– Не называй меня учителем, прошу тебя. Я недостоин этого звания.
Авдей резким движением сел на кровати, здоровой рукой схватил Джолли за плечо.
– А как же Моника, Дваариг, Лю-Ван? Если вы их бросите, больше никто не сможет научить этих детей как стать гранильщиками собственного даровая. Все будут только стремиться вылепить из них всякую чушь в угоду своей прихоти. Никто, кроме вас, не сможет увидеть в них людей и научить быть людьми!
Джолли бережно, словно хрупкую драгоценность, снял с плеча руку Авдея, взял в ладони.
– Если кого и называть учителем, то тебя.
– Не сейчас, – высвободил руку Авдей. – Может быть, когда-нибудь потом. Хотя ничего другого мне и не остаётся. Теперь я могу только учить музыке. Но в учителя не идут от безысходности. Это неправильно. Нечестно по отношению к ученикам. Поэтому я должен найти какое-то другое занятие. Сделать для себя новую жизнь.
– Авдей… – начал Джолли, но у него зазвонил мобильник.
– Извини, – сказал Джолии. – Это председатель жюри.
Он выслушал собеседника, коротко поблагодарил. Убрал телефон, помолчал немного и сказал:
– Гран-при твой, Авдей. Так решили конкурсанты, и жюри с ними согласилось. Это не жалость, а признание твоего таланта. Ты не должен отказываться.
– Решили отдать главный приз мне? – переспросил Авдей. – Но за что?
– За твою игру. Тем, кто умеет слушать, было достаточно позавчерашнего.
– Но…
– Начал всё Малугир Шанвериг, – перебил Джолли. – Тот самый, которого дед запер в номере, и с которым ты весь позавчерашний вечер проболтал по телефону.
– Я так и не понял, почему он вдруг мне позвонил.
Джолли улыбнулся.
– Малугир хотел выразить своё восхищение твоей игрой, но постеснялся. Или не смог подобрать слов. Со мной в его годы бывало то же самое.
К Авдею подошла медсестра.
– Пора на процедуры. Тебе каталку или сам дойдёшь?
– Сам, – поднялся Авдей. От лекарств сильно кружилась голова, но ходить было можно.
= = =
Панимер нервно метался по небольшой, скрытой от любопытных глаз полянке дворцового парка, судорожно глотал стылый воздух. Быстро темнело, крепчал мороз, и на душе было столь же мрачно и холодно.
Едва императору принесли голову Погибельника, государь стал стремительно терять интерес к Панимеру. Ещё день-два, и изгнание в Маллиарву неминуемо.
Пусть император на прощание щедро наградит его, но врата Алмазного Города закроются для Панимера навсегда. Должность внешнеблюстителя уже занята… И никаких других вакансий при дворе нет. Глупец, пока был в фаворе, надо было зарезервировать для себя что-нибудь. Тогда император по одному слову Панимера мог отправить в ссылку любого придворного вплоть до пятого ранга.
Панимер в ярости хлестнул хвостом по древесному стволу. Брызнули щепки. Панимер ударил ещё раз. Но теперь шипы застряли в древесине, пришлось их осторожно вышатывать, вытаскивать по одному.
Зато отвлёкся от сожалений и страхов, в голове сразу же прояснилось, мысль заработала.
«А почему бы Погибельнику не оказаться ложным? – соображал Панимер. – Ведь братки запросто могли опередить коллегианцев и спрятать Избавителя, а императорским агентам подсунуть случайную жертву. Нет, не годится. Один из братков сам сдался в руки коллегии, добровольно пошёл на смерть, изображая Избранного, чтобы истинный Погибельник избежал смерти. Да, так гораздо лучше. И красивее, и романтичнее, государь будет впечатлён, а придворная шваль с азартом падальщиков начнёт обгладывать кости братковского трупа, и такие убедительные подробности насочиняет, до каких я ни за что не додумаюсь. Надо только слушать внимательно и государю информацию выдавать маленьким порциями, чтобы не утомлять высочайшее внимание и в то же время всегда иметь в запасе что-нибудь интересное».
Ну вот и всё, хвост свободен. Панимер осторожно покачал им, поиграл шипами. Порядок, ничего не вывихнуто и не сломано.
«Как же засунуть в уже готовое и всем известное толкование Пророчества сообщение о ложности Погибельника? – размышлял Панимер. – Второй раз байка о древнем манускрипте из семейного архива не пройдёт».
Панимер внимательно, строчку за строчкой, слово за словом перебрал выученное наизусть толкование. А ведь есть тут лазейка! Не ахти какая широкая, но протиснуться можно.
Немедленно к императору!
Максимилиан, как и всегда в это время, был в гостиной. А вместе с ним – около десятка придворных и приглашённых вельмож, которые новость о ложном Погибельнике вмиг разнесут по всему Алмазному Городу и Маллиарве. Завтра об этом говорить будет уже весь Круглый материк.
В гостиную Панимера допустили сразу же после доклада, что было добрым знаком – он ещё интересен государю.
На колени Панимер рухнул прямо у порога. Поймал взгляд императора и возопил:
– Вина моя огромна, государь. Молю ваше величество о смерти. – Панимер простёрся ниц.
– Встань и расскажи толком, – недовольно буркнул Максимилиан. – Что ещё стряслось?
– Погибельник, государь. Тот, чью голову вам принесли, может быть ложным. Мой недостойный вашего внимания предок об этом предупреждал. Но я не сразу понял смысл его предупреждения. Моя вина бездонна. – Панимер опять простёрся на полу.
– Подробнее!!! – прошипел вмиг разъярившийся до лютости император. Панимер, не вставая, рассказал подробности. Император выслушал не перебивая. Панимер спешно выпалил самое главное:
– Если Погибельник ложный, государь, то должны быть знамения. В Каннаулите должно произойти нечто необычное, из ряда вон выходящее. Совсем не обязательно непосредственно связанное с Погибельником, государь, просто – необычное. Эманации злотворной силы Погибельника заставят людей действовать вопреки их собственной воле, совершать поступки, непредставимые прежде. Государь, позвольте мне съездить в Каннаулит, провести дознание. Уже через сутки доклад будет у ваших ног.
«Пресвятой Лаоран, – взмолился Панимер, – вдохнови этих сонных каннаулитцев хоть на какие-нибудь поступки и события. А толково объяснить, почему они невероятные и доселе невозможные, я и сам смогу».
– Нет, – холодно приговорил император. – Проводить дознание – обязанность агентов охранки. А ты останешься здесь. Под стражей. Увести! – велел он придверным теньмам.
Панимера заперли в Зелёной комнате. Это означало, что статус его пока не изменился, и в ближайшие сутки опала не грозит.
А два часа спустя император, напуганный мрачными, стремительно разлетающимися по Алмазному Городу сплетнями о ложности умерщвлённого Погибельника и скором Пришествии истинного, вызвал Панимера к себе.
– Оставьте пустые страхи, государь, – мягко сказал Панимер, сел на специальный коврик подле ложа императора. – Ведь теперь вы знаете о спасении Погибельника. А значит, сумеете уничтожить его до того, как это зловреднейшее порождение дьявола войдёт в полную силу. Все преимущества на вашей стороне, государь. Коллегия всегда побеждала братства. Это ваш самый надёжный щит, государь.
– Толку от этого щита! – истерично взвизгнул Максимилиан. – Дармоеды! Сразу не могли избавить меня от врага. Сколько их теперь будет, таких ложных Погибельников? Два?! Или двести?! – Максимилиана трясло от ужаса. Он с ненавистью глянул на Панимера и швырнул в него подушкой.
Панимер согнулся в чельном поклоне, пряча полную шального счастья улыбку. На такую невероятную удачу он не смел даже надеяться. Император, сам того не подозревая, дал ему роскошнейший козырь. Длинная вереница ложных Погибельников – сам бы Панимер ни за что до такого не додумался.
Теперь главное – правильно разыграть самые первые карты. А дальше всё само пойдёт, только и останется, что ловить нужные повороты, чтобы вечно оставаться на вершине волны.
– Расследование в Каннаулите уже начато, государь, – мягко сказал Панимер. – Завтра прибудут первые результаты. И вы, с вашей высочайшей мудростью и прозорливостью, легко сможете поймать след истинного Погибельника. И пустить по нему ликвидаторов из коллегии. От них не уходил ещё ни один проклятый разрушитель. Вам принесут его голову.
Император смотрел на Панимера с надеждой.
* * *
Николай принёс Найлиасу брикетик масла, пакет муки, десяток свежих яиц и килограмм яблок.
– Зачем всё это, досточтимый? – спросил он рыцаря.
– Пирог испеку. Гюнтер его любит.
Николай неуверенно оглянулся. На кухне участка были только котлы, ножи и черпаки.
– У нас нет духовки, досточтимый. И формы для выпечки.
– Форма и не нужна. Достаточно чистого листа нержавейки, – Найлиас кивнул на крышку от старой кастрюли. – А духовка есть в печи вашего вагончика, который вы столь любезно мне уступили.
– Вам лучше знать, досточтимый.
– Николай Игоревич, вам так неприятно произносить моё имя?
В ответ Николай только зыркнул хмуро. Найлиас ему нравился, Николай даже ловил себя на мысли, что хотел бы назвать рыцаря учителем. Но ведь у Николая уже есть учитель. Точнее – дядя по Цветущему Лотосу. Но с рыцарем ему в мастерстве не сравниться. Да и никому в Цветущем Лотосе. «Я так и не догадался, что Гюнтер – адепт ордена. Зато он меня раскусил быстро. Подготовка у светозарных не в пример лучше братианской».
– Вы рыцарь, – вслух сказал Николай. – Я член братства. Наши пути различны.
– Были бы различны, не соедини их Гюнтер. Ведь вам он дорог не меньше, чем мне.
– Хотите предложить мне членство в ордене? – ехидно поинтересовался Николай.
– Тех, кто старше девятнадцати, в орден не принимают. – В голосе Найлиаса явственно прозвучало сожаление.
Николай посмотрел на него с превосходством.
– А в братствах возрастных ограничений нет.
– В этом вы правы, – ответил Найлиас. – От возрастного ценза больше вреда, чем пользы. Но во всём остальном братства ошибаются.
– А Гюнтер в наш путь верит, – не без злорадства сказал Николай.
– Каждый имеет право на ошибку.
– Ага, – кивнул Николай. – Имеет. Весь вопрос – чем оплачиваются эти ошибки. И кем оплачиваются.
– Да, – ответил Найлиас. Лицо и руки рыцаря бесстрастны, а хвост ломано изогнулся, кончик задрожал. Найлиас поймал его рукой.
– Мне нужно заводить тесто. Если не сложно, сударь, отнесите Гюнтеру бульон и попробуйте уговорить хотя бы немного поесть.
Николай кивнул, взял чашку с густым куриным бульоном, пошёл в вагончик.
Гюнтер лежал на койке, отвернувшись к стене.
Николай поставил бульон на стол.
Гюнтер не шевельнулся.
– Нужно поесть, – сказал Николай. – Хотя бы немного.
Гюнтер не обернулся. Николай нахмурился.
– Если есть не будешь, лихорадка опять вернётся. Тебе что, мало было, шесть дней в бреду да беспамятстве пролежать? Только вчера очнулся, и опять в отключку хочешь? Или тебя, как пацана сопливого, ремнём есть заставлять?
Гюнтер молчал. А спина как у мёртвого, сколько ни бей, всё одно из своей отрешённости вынырнуть не захочет. Николай сел на вторую койку, сказал ласково:
– Бульон, если честно, я бы тоже есть не стал. Но твой учитель пирог яблочный затевает. Говорит, получится вкусно. Чудное дело, – Николай хохотнул как мог натурально, – рыцарь, а стряпать умеет.
