Текст книги "Дела и речи"
Автор книги: Виктор Гюго
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 57 страниц)
29 марта 1875 года
Я пришел, чтобы у этой открытой могилы склониться перед великой душой.
Мы живем в эпоху, богатую прославленными писателями и философами. Человеческая мысль представлена в наше время высочайшими вершинами, и среди этих вершин Эдгар Кине – самая высокая. Чело этого мыслителя озарено спокойным светом истины. Вот почему я склоняюсь перед ним.
Я склоняюсь перед ним потому, что он был гражданином, патриотом, человеком; тройная доблесть. Мыслитель должен распространять дух братства – от семьи к родине, от родины к человечеству; расширяя таким образом горизонты, философ превращается в апостола. Я склоняюсь перед Эдгаром Кине потому, что он был великодушным и полезным обществу, мужественным и милосердным, убежденным и настойчивым, принципиальным и мягким, нежным и гордым; гордым по отношению к тем, кто царствует, нежным по отношению к тем, кто страдает. (Аплодисменты. Возгласы: «Да здравствует республика!»)
Творчество Эдгара Кине блистательно и обширно. Оно имеет две стороны, можно сказать две плоскости – политическую и литературную, и, следовательно, оно приносит двойную пользу, давно необходимую нашему веку; с одной стороны – право, с другой – искусство; с одной стороны – безусловное, с другой – идеальное.
С точки зрения чисто литературной его творчество пленяет и в то же время наставляет; оно волнует и в то же время указывает путь. Стиль Эдгара Кине тяжеловесен и строг, что не мешает ему быть проникновенным. Какая-то особая сердечность привлекает к нему читателей. Глубина, сочетающаяся с душевной добротой, создает авторитет этому писателю. Его любят. Кине – один из тех философов, которые умеют заставить понять себя настолько, что им повинуются. Он мудр, потому что справедлив.
Историк в нем совмещался с поэтом. Истинных мыслителей отличает соединение загадочного с ясным. Кине в полной мере обладал глубоким даром предвидения. Мы ощущаем, как его мысль, если можно так выразиться, выходит за пределы мысли. (Движение.)Таковы писатели великого поколения.
Кине олицетворял собою разум, то есть одну из тех форм бытия, для которых старости не существует и которые с течением лет растут и крепнут. Так, позднейшие его произведения – самые прекрасные. Двум последним сочинениям Кине – «Творению» и «Новому духу» – в наивысшей степени присущ тот двойной, сугубо современный и вместе с тем пророческий, дух, который служит отличительным признаком великих произведений. И в том и в другом произведении присутствует Революция, дарующая книгам жизнь, и поэзия, дарующая книгам бессмертие. (Возгласы: «Браво!»)Так писатель живет одновременно и для настоящего и для будущего.
Недостаточно создать произведение, необходимо практически доказать правильность его идей. Произведение создает писатель, доказательство дает человек. А чтобы доказать правильность идей своего произведения, приходится добровольно идти на страдания.
На долю Кине выпала честь подвергнуться изгнанию, и у него хватило величия полюбить изгнание. Это горе было для него желанным. Гордым душам нравится причинять беспокойство тиранам. (Сильное волнение.)Изгнание – это отбор. Изгнанник – тот, кого преступление отобрало для того, чтобы олицетворять право. (Возгласы одобрения. Крики: «Да здравствует республика! Да здравствует Виктор Гюго!»)Глядя на добродетель, преступление познает себя. Ссыльный – это избранник негодяя. Кажется, будто негодяй говорит ему: «Будь моей противоположностью». Отсюда особая миссия изгнанника.
Эту миссию Кине выполнил великолепно. Он достойно прожил в том трагическом мраке изгнания, где блистал Луи Блан, где умер Барбес. (Глубокое волнение.)
Не жалейте этих людей: они исполнили долг. Быть Францией за пределами Франции; будучи побежденным, оставаться победителем; страдать за тех, кто считает себя преуспевающим; творить в оскорбительном, но здоровом одиночестве изгнанника; обратить тоску по родине ей же на пользу; иметь рану, которую ты можешь принести в жертву отечеству; обожать свою побежденную и ограбленную страну, гордиться ею тем больше, чем большее презрение стремится проявить к ней чужеземец (аплодисменты);олицетворять, стоя во весь рост, все то, что низвержено, – честь, справедливость, право, закон; да, это прекрасно и сладостно, это великий долг, – и что значат для того, кто его исполняет, страдания, одиночество, заброшенность! С какой радостью люди готовы, ради такого сурового служения родине, на протяжении десяти лет, на протяжении двадцати лет, всю жизнь пребывать лицом к лицу с угрюмой бесконечностью гор или зловещей бесконечностью моря! (Сильнейшее волнение.)
Прощай, Кине! Ты был велик, ты приносил пользу. Это прекрасно. Твоя жизнь была прекрасна. Пусть твоя достойная благоговения тень сохранится в памяти всех. Будь любим народом, столь любимым тобою.
Прощай.
Еще несколько слов.
Могила жестока. Она отнимает у нас то, что мы любим, она отнимает у нас то, чем мы восхищаемся. Пусть же она послужит нам, чтобы перед ней сказать о самом важном. Где еще слова могут звучать так возвышенно и так искренне, как перед лицом смерти? Воспользуемся нашей скорбью для того, чтобы пролить свет в души. Люди, подобные Эдгару Кине, служат примером. Своими испытаниями и своими трудами они способствовали победному шествию идей, прогресса, демократии, братства. Освобождение народов – священное дело. Прославим же его перед этой могилой. Пусть небесные силы помогут нам по достоинству оценить силы земные. Перед лицом избавления, именуемого смертью, прославим иное избавление, именуемое Революцией. (Аплодисменты. Возгласы: «Да здравствует республика!»)Кине много сделал для нее. Так скажем же здесь мягко, но непреклонно, скажем тем, кто не признает настоящего, скажем тем, кто отрицает будущее, скажем многим неблагодарным, освобожденным вопреки их воле (движение),ибо прошлое было побеждено в интересах всех, скажем им, что такие великодушные борцы, как Кине, оказали немалые услуги человечеству. Провозгласим перед этой могилой высокие законы морали. Стоя рядом с прахом этого отважного человека, скажем, что долг прекрасен, что честность священна, что жертвенность величественна, что бывают моменты, когда мыслитель становится героем, что революции совершаются умами, руководимыми богом, и что справедливые люди приносят освобождение народам. (Возгласы: «Браво!»)Скажем, что истина – это свобода. Могила, именно потому, что она мрачна, именно вследствие царящей в ней тьмы, таит в себе величие, способствующее провозглашению высоких принципов человеческой совести, и чтобы обратить на пользу эту тьму, нужно извлечь из нее этот свет. (Единодушное одобрение. Возгласы: «Да здравствует Виктор Гюго! Да здравствует республика!»)
КОНГРЕССУ МИРАКонгрессу мира угодно было вспомнить обо мне и призвать меня. Я глубоко растроган.
Я могу лишь повторить моим европейским согражданам то, что я уже неоднократно говорил им с 1871 года, столь рокового года для всего человечества. Мои надежды не поколеблены, их осуществление только отсрочено.
Современная цивилизация раздирается двумя противоположными силами: одна из них – за цивилизацию, другая – против; одна из них – сила Франции, другая – сила Германии. Каждая из них стремится переделать мир по-своему. То, что хочет создать Германия, – это Германия; то, что хочет создать Франция, – это Европа.
Создать Германию – значит создать империю, то есть тьму; создать Европу – значит породить демократию, то есть свет.
Не сомневайтесь в том, что будущее уже сделало выбор между двумя мирами: одним – мрачным, другим – лучезарным, одним – ложным, другим – истинным.
Будущее произведет раздел между Германией и Францией; одной вернет ее часть Дуная, другой – ее часть Рейна и обеим сделает великолепный подарок – Европу, то есть великую федеративную республику континента.
Короли объединяются для того, чтобы бороться друг с другом, и заключают между собой мирные договоры, которые приводят к войнам; отсюда все эти чудовищные союзы монархических сил против всякого социального прогресса, против французской революции, против свободы народов. Отсюда Веллингтон и Блюхер, Питт и Кобург; отсюда преступление, именуемое Священным союзом; сказать «союз королей» – значит сказать «союз ястребов». Этому братоубийственному братству придет конец, и на смену Европе Королей-Союзников придет Европа Соединенных Народов.
Сегодня? Нет. Завтра? Да.
Итак, будем верить и ждать будущего.
А до этих пор мира быть не может. Я говорю это со скорбью, но непреклонно.
Расчлененная Франция – несчастье для человечества. Франция принадлежит не Франции, она принадлежит всему миру; для того чтобы человечество могло нормально развиваться, необходима целостность Франции; провинция, отнятая у Франции, – это сила, отнятая у прогресса, это часть тела, отнятая у человечества; вот почему Франция не может ничего отдать. Увечить ее – значит увечить цивилизацию.
Впрочем, жертвы насилия можно видеть повсюду, и в этот момент вы слышите крики одной из них – Герцеговины. Увы! Невозможно спать, когда кровоточат такие раны, как Польша, Крит, Мец и Страсбург; невозможна спать после такого бесчестия, как восстановление Германской империи в разгар девятнадцатого века; невозможно спать после того, как Париж был осквернен Берлином, то есть город Вольтера был оскорблен городом Фридриха II; невозможно спать после такого бесчестия, как провозглашение святости грубой силы и справедливости насилия, после пощечины, нанесенной прогрессу в лице Франции. Все это невозможно заглушить провозглашением мира. Чтобы умиротворить, нужно успокоить; чтобы успокоить, нужно удовлетворить. Братство – не поверхностное явление. Мир – не верхний слой.
Мир – это итог. Нельзя декретом установить мир, так же как нельзя декретом ввести зарю. Когда человеческая совесть чувствует, что она находится в состоянии равновесия с социальной действительностью; когда раздробленность народов уступает место единству континентов; когда исчезают захваты, именуемые завоеваниями, и узурпации, именуемые королевской властью; когда никто не наносит увечий соседу, будь то отдельный человек или целая нация; когда бедняк сознает необходимость труда, а богач сознает величие труда; когда материальное начало в человеке подчиняется духовному началу; когда желания поддаются обузданию со стороны рассудка; когда на смену старому закону – брать – приходит новый закон – понимать; когда братство душ опирается на гармонию между мужчиной и женщиной; когда ребенок уважает отца, а отец чтит ребенка; когда нет иной власти, кроме власти творца; когда ни один человек не может сказать другому человеку: «Ты – моя скотина!»; когда пастух уступает место врачу, а овчарня (сказать «овчарня» – значит сказать «бойня») – школе; когда существует тождество между честностью политической и честностью социальной; когда Бонапарт в верхах так же невозможен, как Тропман в низах; когда священник чувствует себя судьей, а судья чувствует себя священником, то есть когда религия правдива, а правосудие неподкупно; когда границы между нациями стираются, а границы между добром и злом восстанавливаются; когда каждый человек создает в себе из своей честности некое внутреннее отечество, – тогда, так же как воцаряется день, воцаряется мир. День воцаряется благодаря восходу солнца, мир – благодаря восходу права.
Таково будущее. Я приветствую его.
Виктор Гюго.
Париж, 9 сентября 1875
1876
ДЕЛЕГАТ ПАРИЖА – ДЕЛЕГАТАМ ТРИДЦАТИ ШЕСТИ ТЫСЯЧ ОБЩИН ФРАНЦИИ16 января 1876
Избиратели общин Франции!
Вот чего ждет от вас Париж:
Он много выстрадал, этот благородный город. И все же он исполнил свой долг. В декабре 1851 года Империя силой захватила его и, сделав все, чтобы победить его, приложила все усилия к тому, чтобы его разложить; разложение – вот истинная победа деспотов; растлить совесть, устрашить сердца, принизить души – вот хорошие условия для царствования. Преступление становится пороком, оно проникает в кровь народов; в свое время цезаризм кончился тем, что превратил великий Рим в город, вызывавший негодование Тацита; насилие, выродившееся в развращенность, – нет ига злосчастнее! Двадцать лет Париж влачил на себе это иго; этого времени достаточно для того, чтобы яд успел подействовать. Пять лет назад, полагая, что час настал, рассчитывая, что процесс распада, начавшийся 2 декабря, должен уже завершиться, враги надругались над Францией, попавшей в западню, и, разделавшись с Империей, которая рассыпалась от первого же дуновения, ринулись на Париж. Они думали, что увидят Содом. Их встретила Спарта. И какая Спарта! Спарта с двумя миллионами жителей. Чудо! Такого история еще не видала; Вавилон, героический, как Сарагоса! Яростная осада, орудийный обстрел, все жестокости вандализма – Париж, говорящий с вами в эту минуту, общины Франции, вынес все! Эти два миллиона людей показали, до какой степени единодушна родина, ибо у всех у них билось одно сердце. Пять месяцев полярная зима, которую, казалось, принесли с собой эти северные народы, обрушивалась на осажденных, но не сломила их. Было холодно и голодно, но люди были счастливы, чувствуя, что они спасают честь Франции и что Париж 1871 года продолжает традиции Парижа 1792 года; и в день, когда жалкие военачальники заставили Париж капитулировать, всякий другой город издал бы крик радости; Париж испустил крик боли.
Как же отблагодарили этот город? Всяческими оскорблениями. Нет таких мучений, от которых был бы избавлен прекрасный город. Он испытал и пытки и поношения. Отныне только этот город имел право на Триумфальную арку. Именно через Триумфальную арку Франция, представленная своим Национальным собранием, хотела бы войти в Париж с обнаженной головой. Чествуя Париж, Франция хотела воздать честь самой себе. Но было сделано прямо противоположное. Я не осуждаю, а только констатирую. Будущее произнесет свой приговор.
Как бы то ни было, не вдаваясь в подробности, надо сказать, что заслуги Парижа не получили признания. Как ни печально, у Парижа оказались враги не только за границей. Потоки клеветы обрушились на несравненный город, грудью встретивший удар, город, остановивший немцев и вызвавший замешательство в их рядах, город, который при мужественной и сильной поддержке турского правительства мог бы, продлись сопротивление еще месяц, превратить вторжение врага в беспорядочное бегство. И такой Париж, заслуживший все возможные почести, подвергся всяческим нападкам. Оскорблений было столько же, сколько должно было быть почтения. Впрочем, не все ли равно? Сорвав с Парижа венец столицы Франции, враги обнажили его мозг, мозг столицы мира. Это высокое чело Парижа, теперь ясно видное всем, сияет еще ярче. Отныне все народы единодушно признают Париж столицей рода человеческого.
Избиратели общин! Сегодня бьет великий час, слово предоставлено народу, и после стольких битв, стольких страданий, стольких несправедливостей, стольких пыток героический город, все еще подвергнутый остракизму, взывает к вам. Чего просит он у вас? Ничего для себя, все для родины.
Он просит вас рассеять сомнения относительно будущего. Он просит вас заложить основы политической справедливости, основы социальной справедливости, основы демократии, основы Франции. Он просит вас о том, чтобы результатом вашего торжественного голосования было удовлетворение материальных и духовных запросов, нерушимая республика, почетный и раскрепощенный труд, общее снижение налогов и их пропорциональное распределение, отстранение тунеядцев от народного дохода, полное и всеобщее избирательное право, исправление уголовного кодекса, всеобщее обучение, права для всех. Избиратели общин! Ваше голосование равносильно закону, и Париж, эта высшая из общин, просит вас установить, избрав достойных, что торжество справедливости должно покончить со злоупотреблениями, федерация народов – с монархией, переговоры – с внешними войнами, амнистия – с войной гражданской, образование – с нищетой. Париж просит вас исцелить раны. В этот час, когда нам угрожает еще так много несломленных враждебных сил, он просит вас уверовать в прогресс, поставить право выше силы, Францию выше пруссачества, поставить Париж над Римом и свет над тьмой.
Вы это сделаете.
Еще несколько слов.
Рассеем иллюзии. Рассеем их без гнева, со спокойствием уверенности. Те, кто мечтает когда-нибудь упразднить Республику законным путем, надеются напрасно. Республика завещана издревле. Она зиждется на естественном праве. Никто не ставит на голосование вопрос о том, нужен ли воздух, которым мы дышим. Никто не ставит на голосование необходимость продолжения человеческого рода.
Монархия, как и всякая опека, может иметь смысл, пока народ еще во младенчестве. Но как только он достиг определенного возраста, он чувствует себя уже в силах идти самостоятельно, и он идет. Республика – это народ, провозгласивший свое совершеннолетие. Французская революция – это освобожденная цивилизация. Все это простые истины.
Рост – это освобождение. Оно не зависит ни от кого, даже от вас. Можно ли ставить на голосование вопрос о том, в котором часу вам должен исполниться двадцать один год? Французский народ достиг совершеннолетия. Можно изменить его конституцию, изменить его возраст нельзя. Отбросить его к монархии – значит отдать его под опеку. Он слишком велик для этого,
Так откажемся же от химер!
Признаем свою зрелость! Зрелость – это республика. Признаем ее для себя и пожелаем ее другим. Пожелаем другим народам самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Предложим им непоколебимую основу мира – федерацию. Франция глубоко любит другие народы. Она чувствует себя их старшей сестрой. Ей наносят удары, с ней обращаются как с наковальней; но ненависть только высекает из нее искры; она просвещает тех, кто хочет нанести ей рану; вот как она отвечает ударом на удар! Превратить весь наш континент в единую семью, раскрепостить торговлю, которой препятствуют границы, промышленность, парализованную запретами, труд, эксплуатируемый паразитами, собственность, угнетенную налогами, мысль, на которую деспоты надевают намордник, совесть, скованную догмами. Такова цель Франции. Достигнет ли она ее? Да. Франция закладывает сейчас основу свободы народов, закладывает ее мирным путем; она подает пример. Действия эти имеют не национальное, а общеконтинентальное значение; свободная Европа будет необъятной; у нее не будет иной заботы, кроме собственного процветания, а благодаря миру, рожденному братством, она достигнет того высшего уровня, до какого только может подняться цивилизация.
Нас обвиняют в подготовке реванша; это верно, мы и вправду замышляем реванш, да еще какой! Пять лет назад казалось, что Европой владеет одна только мысль – как бы умалить Францию; сегодня Франция отвечает ей, и ею тоже владеет только одна мысль – возвеличить Европу.
Республика – это не что иное, как великое разоружение; для такого разоружения необходимо лишь одно условие – уважение взаимных прав. Чтобы выразить то, чего хочет Франция, достаточно одного слова – высокого слова «мир». Мир породит дружественное разрешение конфликтов, а оно в свою очередь повлечет за собой необходимое и законное возмещение. Мы не сомневаемся в этом. Франция хочет мира во всем: в человеческом сознании, в сфере материальных интересов, мира между народами. В человеческом сознании мир может быть установлен торжеством справедливости, в сфере материальных интересов – торжеством прогресса, между народами – торжеством братства.
Воля Франции – ваша воля, избиратели общин! Завершите создание основ Республики! Изберите такой французский сенат, который мог бы утвердить мир во всем мире! Побеждать – это кое-что, утвердить мир – это все! Перед лицом цивилизации, взирающей на вас, создайте желанную республику, республику без осадного положения, без намордников, без ссылок, без политической каторги, без военного ига, без церковного ига, республику правды и свободы! Обратите ваши взоры на людей просвещенных! Пошлите их в сенат; они знают, что нужно Франции. Порядок зиждется на просвещении. Мир – это свет. Времена насилия прошли. Мыслители полезнее солдат; штыками можно наказывать, идеями – цивилизовать. Сократ более велик, чем Фемистокл, Вергилий более велик, чем Цезарь, Вольтер более велик, чем Наполеон!
РЕЧЬ НА ПОХОРОНАХ ФРЕДЕРИК-ЛЕМЕТРА20 января 1876 года
Меня просят сказать несколько слов. Я не ожидал такой чести, не думал, что меня захотят услышать; сильное волнение мешает мне говорить; и все же я попытаюсь.
У этой могилы я склоняюсь перед душой самого великого актера нашего века, а может быть, и самого чудесного артиста всех времен.
Существует как бы целая династия могучих и своеобразных умов, сменяющих друг друга и обладающих особым даром – средствами театра оживлять, приводить в движение и доносить до народа великие творения поэтов. Эта великолепная плеяда начинается с Фесписа, проходит через Росция и приближается к нам в лице Тальма; Фредерик-Леметр был в наш век их блестящим продолжателем. Он – последний из этих великих актеров по времени, первый – по славе. Ни один артист не достиг его славы, ибо никто не мог с ним сравниться. Другие актеры, его предшественники, изображали королей, князей церкви, полководцев – тех, кого называют героями, тех, кого называют богами; он же благодаря своей эпохе был воплощением народа (движение). Не может быть ничего более плодотворного и более возвышенного. Будучи воплощением народа, он воплощал и драму; он обладал всеми способностями, всеми силами и всеми достоинствами народа; он был неукротим, могуч, страстен, порывист, пленителен. Как и в народе, в нем сочеталось трагическое и комическое. В этом причина его всемогущества, ибо и страх и сострадание становятся еще более трагическими, когда к ним примешивается язвительная человеческая ирония. Аристофан дополняет Эсхила; более всего волнует толпу ужас, усугубленный смехом. Фредерик-Леметр обладал этим двойным даром; вот почему он был самым великим из всех драматических артистов своей эпохи.
Он был несравненным актером. Он пользовался таким успехом, какой только могло принести его искусство и его время; он испытал также и оскорбления – другой вид успеха.
Он умер. Склонимся же перед этой могилой. Что остается от него сегодня? Здесь, на земле, – его гений. Там, на небе, – его душа.
Гений актера подобен отблеску – он исчезает, оставляя лишь воспоминание. Бессмертие, присущее Мольеру-поэту, не присуще Мольеру-артисту. Но память, которая переживет Фредерик-Леметра, будет прекрасна, – ему суждено оставить неизгладимый след на самой вершине своего искусства.
Я склоняюсь перед Фредерик-Леметром и благодарю его. Я склоняюсь перед чудесным актером, я благодарю верного и превосходного союзника на протяжении всей моей долгой боевой жизни. Прощай, Фредерик-Леметр!
И в то же время я приветствую всех тех, кто меня окружает и слушает; глубокое волнение всех присутствующих охватывает и переполняет меня самого. В вашем лице я приветствую великий Париж. Какие бы усилия ни прилагались для того, чтобы умалить его, Париж остается несравненным городом. Он обладает двойным достоинством – быть городом революции и городом цивилизации, и он умеряет одну при помощи другой. Париж подобен необъятной душе, способной вместить в себя все. Ничто не поглощает его полностью, и он являет народам самые разнообразные зрелища. Вчера он был охвачен лихорадкой политических потрясений; сегодня он уже весь отдался литературным переживаниям. В самый решительный, в самый серьезный час, среди самых суровых забот он отвлекается от своего возвышенного и тяжкого раздумья, чтобы растрогаться по поводу смерти великого артиста. Скажем же во весь голос: от такого города можно ожидать всего, и его ни в чем не следует опасаться; в нем всегда будет жить мера цивилизации, ибо ему присущи все таланты и все виды могущества. Париж – единственный город в мире, обладающий даром преображения; перед лицом врага, которого нужно отбросить, он умеет стать Спартой, перед лицом мира, которым нужно управлять, он умеет стать Римом, перед лицом идеала и искусства, которое нужно почтить, он умеет стать Афинами. (Глубокое волнение.)