Текст книги "Дела и речи"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 57 страниц)

1866

КРИТ

Из Афин до меня доносится вопль.

Из города Фидия и Эсхила ко мне обращаются с призывом, чьи-то голоса произносят мое имя.

Кто я, что заслужил такую честь? Никто. Побежденный.

А кто обращается ко мне? Победители.

Да, героические кандиоты, сегодня угнетенные, в будущем – вы победите. Держитесь стойко! Даже если вас разгромят, вы восторжествуете. Предсмертное возмущение – великая сила. Это апелляция к богу, а он отменяет… что? Приговоры монархов.

Эти всемогущие державы, действующие против вас, эти коалиции слепых сил и укоренившихся предрассудков, эти вооруженные древние деспотии обладают одним отличительным свойством: все они изумительно быстро идут ко дну. Древний монархический корабль, корма которого украшена тиарой, а нос – чалмой, дал течь. Сейчас он терпит крушение в Мексике, в Австрии, в Испании, в Ганновере, в Саксонии, в Риме и других местах. Держитесь стойко!

Победить вас невозможно!

Подавить восстание – не значит уничтожить дух свободы.

Совершившихся фактов не существует. Существует только право.

Факты никогда не совершаются до конца. Их постоянная незавершенность – брешь, в которую проникает право. Право никогда не тонет. Волны событий порой захлестывают его – оно появляется вновь. Потопленная Польша снова выплывает на поверхность. Уже девяносто четыре года носится это мертвое тело по волнам европейской политики, и столько же лет народы видят, как над совершившимися фактами витает эта живая душа.

Критяне, вы тоже живая душа.

Греки Кандии, за вас право и за вас здравый смысл. Причины действий турецкого паши на Крите недоступны нашему разуму. То, что справедливо для Италии, справедливо для Греции. Италии нельзя вернуть Венецию, не возвратив Крит грекам. Один и тот же принцип не может быть истиной в одном случае и ложью в другом. То, что там – сияние зари, не может быть здесь мраком могилы.

Тем временем кровь льется потоками, а Европа не вмешивается. Она взяла невмешательство в привычку. Сегодня – очередь султана. Он истребляет целую нацию.

Существует ли некое турецкое божественное право, которое христиане почитают так же, как божественное право своих монархов? Сейчас убийства, разбой, насилия обрушились на Кандию, как полгода назад на Германию. То, что не было бы дозволено Шиндерханнесу, дозволено политике. Равнодушно, с саблей у пояса, взирать на резню – это называется быть государственным деятелем.

Нас уверяют, что в интересах религии нужно дать туркам беспрепятственно зверствовать на Кандии и что устои общества поколебались бы, если бы на всем протяжении от Скарпенто до Киферы не перебили всех младенцев до единого. Уничтожать урожай, предавать селения огню – якобы полезное дело. Доводы, которые выдвигают, чтобы объяснить эти зверства и заставить мириться с ними, превышают наше понимание. То, что произошло этим летом в Германии, тоже поражает нас. Одно из унижений, знакомых тем, кто, как я, отупел от долгого изгнания, заключается в неспособности понять великие побуждения современных убийц.

Все равно, отныне критский вопрос – в порядке дня. Он будет разрешен, и разрешен, как все вопросы нашего века, освобождением угнетенных.

Единая Греция, единая Италия, венец первой – Афины, венец второй – Рим. Вот что мы, люди Франции, обязаны дать двум нашим матерям.

Это – неоплаченный долг; Франция погасит его. Эт о– святая обязанность; Франция выполнит ее.

Когда?

Держитесь стойко!

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 2 декабря 1866

1867

ОТВЕТ НАРОДУ КРИТА

Отвиль-Хауз, 17 февраля 1867

Я пишу эти строки, повинуясь приказу свыше – приказу людей, испытывающих смертную муку.

Из Греции до меня донесся второй призыв.

Передо мной письмо, отправленное из лагеря повстанцев, из Омалоса, селения Кидонийской епархии, обагренное кровью мучеников, писанное среди развалин, среди трупов, проникнутое духом чести и свободы. В нем есть нечто героически повелительное. Заголовок гласит: «Народ Крита – Виктору Гюго». В этом письме сказано: «Продолжи дело, которое ты начал».

Я продолжаю его. И, так как умирающая Кандия этого хочет, я снова поднимаю свой голос.

Это письмо подписал Зимбракакис.

Зимбракакис – герой этого восстания на Кандии, а Зирисдани – его предатель.

В часы великой борьбы целые народы воплощаются в воинах, которые в то же время являются светочами мысли; таков был Вашингтон, таков был Боцарис, таков Гарибальди.

Как Джон Браун встал на защиту негров, как Гарибальди встал на защиту Италии, так Зимбракакис встает на защиту Крита.

Если он останется верен себе до конца, – а это так будет, – то погибнет ли он, как Джон Браун, или восторжествует, как Гарибальди, – Зимбракакис будет великим.

Хотите знать, каково положение на Крите? Вот некоторые факты.

Восстание не умерло. Оно подавлено в долинах, но держится в горах. Оно живо, оно взывает, оно молит о помощи.

Почему Крит восстал? Потому, что господь создал его прекраснейшей страной мира, а турки превратили его в несчастнейшую страну; потому, что на Крите все есть в изобилии и нет торговли, есть города и нет дорог, есть села и нет даже тропинок, есть гавани и нет причалов, есть реки и нет мостов, есть дети и нет школ, есть права и нет закона, есть солнце и нет света. При турках там царит ночь.

Крит восстал потому, что Крит – это Греция, а не Турция, потому, что иго чужеземца непереносимо, потому, что угнетатель, если он того же племени, что и угнетаемый, – омерзителен, а если он пришелец – ужасен; потому, что победитель, ломаным языком провозглашающий варварство в стране Этиарха и Миноса, – невозможен; потому, что и ты, Франция, восстала бы!

Крит восстал – и это прекрасно.

Что дало восстание? Сейчас скажу. По 3 января – четыре битвы, из которых три победы: Апокорона, Вафе, Кастель-Селино, и одно поражение: Аркадион! Остров рассечен восстанием надвое: одна половина его – во власти турок, другая – во власти греков. Линия военных действий идет от Скифо и Роколи к Кисамосу, к Лазити и доходит до Иерапетры. Шесть недель тому назад турки, оттесненные вглубь острова, удерживали лишь немногие селения на побережье и западный склон Псилоритийских гор с Амбелирсой. Стоило Европе в тот момент шевельнуть пальцем – и Крит был бы спасен. Но Европе было не до того. Тогда происходила пышная свадьба, и Европа любовалась балом.

Название «Аркадион» знают все, но что там произошло – мало кто знает. Вот подробности, правдивые и почти никому не известные. Шестнадцать тысяч турок напали на основанный Гераклием на горе Ида монастырь Аркадион, где находилось сто девяносто семь мужчин, триста сорок три женщины и множество детей. У турок – двадцать шесть пушек и две гаубицы, у греков – двести сорок ружей. Двое суток длится битва. Тысяча двести пушечных ядер изрешетили монастырь; одна из стен рушится, турки врываются в брешь; греки продолжают сражаться; сто пятьдесят ружей уже выбыли из строя, но еще шесть часов идёт жаркий бой в кельях и на лестницах, и во дворе лежат две тысячи трупов. Наконец последнее сопротивление сломлено; победители-турки наводняют монастырь. Остался лишь один забаррикадированный зал, где хранятся запасы пороха; в этом зале, у алтаря, посреди кучки женщин и детей, молится восьмидесятилетний старец, игумен Гавриил. Всюду вокруг турки убивают мужей и отцов; но если эти женщины и дети, заранее предназначенные для двух гаремов, останутся в живых – их ждет страшная участь. Дверь трещит под ударами топоров, она вот-вот рухнет. Старец берет с алтаря зажженную свечу, обводит глазами детей и женщин, подносит свечу к пороху – и спасает их. Вмешательство грозной силы – взрыв – приносит побежденным избавление, агония становится торжеством, и героический монастырь, сражавшийся как крепость, умирает как вулкан.

Защита Псары – не более эпична, защита Мисолонги – не более величественна.

Таковы факты. Что же делают так называемые цивилизованные правительства? Чего они ждут? Они бормочут: «Терпение, мы ведем переговоры».

Вы ведете переговоры! А тем временем турки уничтожают оливковые и каштановые рощи, разрушают маслодавильни, предают огню селения, на корню сжигают урожай, гонят толпы жителей в горы на верную смерть от холода и голода, обезглавливают мужей, вешают стариков, и турецкий солдат, увидев лежащего на земле ребенка, вставляет ему в ноздри зажженный фитиль, чтобы удостовериться в его смерти. Этим способом в Аркадионе вернули к жизни пятерых раненых, чтобы затем умертвить их.

«Терпение», – говорите вы. А тем временем турецкий отряд врывается в деревню Мурнию, где были только женщины и дети, и оставляет после себя груду развалин и груду трупов матерей и младенцев.

А общественное мнение? Что оно делает? Что говорит? Ничего. Оно занято другим. Чего вы хотите? К несчастью, эти катастрофы не в моде.

Увы!

Политика «терпения», проводимая великими державами, дала два результата: Греции отказано в справедливости, человечеству отказано в сострадании.

Монархи, одно слово могло бы спасти этот народ. Европе недолго сказать это слово. Скажите его! На что же вы годитесь, если вы не способны на это?

Нет! Они молчат – и хотят, чтобы все молчали. Выход из положения найден. О Крите запрещено говорить. Шесть-семь великих держав в заговоре против маленького народа. Каков этот заговор? Самый подлый из всех. Заговор молчания.

Но гром в этом заговоре не участвует.

Гром разит с небес, и на языке политики гром называется революцией.

Виктор Гюго.

ФЕНИИ
Письмо в Англию

Грусть и тоска царят в Дублине. Смертные приговоры следуют один за другим, обещанная амнистия не приходит. В письме, лежащем перед нашими глазами, говорится: «Будет сооружена виселица; сначала – генерал Бёрк; затем пойдут капитан Мак Афферти, капитан Мак Клюр, затем трое других – Келли, Джойс и Каллинен… Нельзя терять ни минуты… Женщины, молодые девушки умоляют вас… Boвремя ли прибудет к вам наше письмо?..» Мы читаем это и не верим. Нам говорят: «Эшафот готов». Мы отвечаем: «Это невозможно». Колкрафту нет дела до политики. Скверно уже и то, что он вообще существует. Нет, политический эшафот невозможен в Англии. Ведь не для того, чтобы подражать венгерским виселицам, Англия приветствовала Кошута; ведь не для того, чтобы повторить у себя сицилийские эшафоты, Англия прославляла Гарибальди. Что означали бы в таком случае крики «ура!», раздававшиеся в Лондоне и Саутгемптоне? Если так, уничтожьте все ваши польские, греческие, итальянские комитеты. Будьте Испанией.

Нет, Англия в 1867 году не казнит Ирландию. Эта Елизавета не обезглавит эту Марию Стюарт.

Мы живем в девятнадцатом веке.

Повесить Бёрка! Это невозможно. Неужели вы пойдете по стопам Талаферро, убившего Джона Брауна, Чакона, убившего Лопеса, Жефрара, убившего юного Делорма, Фердинанда, убившего Пизакане?

Как! После английской революции? Как! После французской революции? Как! В великую и блестящую эпоху, которую мы переживаем? Значит, за последние сорок лет ничего не было сказано, ничего не было продумано, ничего не было провозглашено, ничего не было сделано!

Как! На наших глазах, на глазах людей, которые являются больше чем зрителями, которые являются свидетелями, будут происходить подобные вещи? Как! Старые дикарские наказания еще живут? Как! В этот час еще произносятся подобные приговоры: «Имярек, в такой-то день вы будете на позорной колеснице доставлены на место казни, затем ваше тело будет разрублено на четыре части и оставлено на усмотрение его величества, который распорядится, как ему будет угодно»? Как! В одно майское или июньское утро, сегодня, завтра, схватят человека только за то, что у него были какие-то политические или национальные взгляды, за то, что он боролся за эти взгляды, за то, что он был побежден, свяжут его веревками, нахлобучат на него черную маску, повесят и будут душить до тех пор, пока не последует смерть? Нет! Не для того вы именуетесь Англией!

В настоящее время вы имеете перед Францией то преимущество, что вы свободная нация. Франция, столь же великая, как и Англия, не госпожа над самой собой, и отсюда ее мрачное падение. Это дает вам повод для тщеславия. Пусть. Но будьте осторожны. Можно за один день шагнуть назад на целый век. Дойти до такого ретроградства, чтобы отправлять на виселицу за политические убеждения! Вы, Англия! В таком случае поставьте памятник Джеффрису. А мы в это время воздвигнем памятник Вольтеру.

Думаете ли вы, что делаете? Вы – родина Шеридана и Фокса, заложивших основы парламентского красноречия, родина Говарда, вдохнувшего свежий воздух в тюрьмы и смягчившего систему наказаний, родина Уилберфорса, уничтожившего рабство, родина Рауленда Хилла, создавшего почту, родина Кобдена, создавшего свободный обмен, вы дали миру пример колонизации, проложили первый трансатлантический кабель, вы переживаете период расцвета политической зрелости, вы великолепно осуществляете великое гражданское право во всех его формах, у вас есть свобода печати, свобода трибуны, свобода совести, свобода союзов, свобода промышленности, свобода домашнего очага, личная свобода, путем реформы вы идете ко всеобщему избирательному праву, вы – страна демократических выборов, страна митингов, могущественный народ, имеющий habeas corpus. Так вот! Прибавьте ко всему этому ослепительному блеску казнь Бёрка – и именно потому, что вы самый великий из свободных народов, вы сразу же превращаетесь в самый ничтожный из всех!

О, вы не знаете, какие ужасные последствия вызывает одна капля позора, попавшая в море славы. Из первой нации вы превратитесь в последнюю. Как понять это честолюбие в обратном смысле? Откуда эта жажда к падению? При виде виселиц, достойных безумного Георга III, континент уже не узнает величественную и прогрессивную Великобританию. Народы отвернутся от нее. Цивилизации был бы нанесен ужасный удар – и кем? Англией! Печальный сюрприз. Нет, не может быть более отвратительного зрелища, чем солнце, из которого внезапно вырывается тьма!

Нет, нет, нет! Повторяю, не для того вы именуетесь Англией!

Вы именуетесь Англией, чтобы показывать народам пример прогресса, труда, инициативы, истины, права, разума, величия свободы! Вы именуетесь Англией, чтобы являть зрелище жизни, а не зрелище смерти!

Европа призывает вас исполнять ваш долг.

Вступиться сейчас за этих осужденных – значит прийти на помощь Ирландии и в то же время прийти на помощь Англии.

У первой под угрозой находятся ее права, у второй – ее слава.

Виселицы не будут воздвигнуты!

Бёрк, Мак Клюр, Мак Афферти, Келли, Джойс, Каллинен не умрут. Жены и дочери, писавшие изгнаннику, не шейте себе траурных платьев. Можете уверенно смотреть на ваших детей, спящих в колыбели.

Англией управляет женщина в трауре. Мать не создаст сирот, вдова не создаст вдов.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 28 мая 1867

ПРЕЗИДЕНТУ МЕКСИКАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

Хуарес, вы сравнялись с Джоном Брауном.

У современной Америки есть два героя: Джон Браун и вы. Благодаря Джону Брауну умерло рабство; благодаря вам ожила свобода.

Мексику спасли принцип и человек. Этот принцип – республика, этот человек – вы.

Впрочем, такова участь всех посягательств монархистов: они кончаются провалом. Всякая узурпация начинается Пуэблой и завершается Керетаро.

В 1863 году Европа набросилась на Америку. На вашу демократию напали две монархии; первая хотела навязать вам государя, вторая двинула против вас армию; с армией пришел и государь. Тогда мир увидел такое зрелище: с одной стороны – армия, самая закаленная из всех европейских армий, армия, опирающаяся на военный флот, столь же могущественный на море, как она сама на суше, субсидируемая всеми финансами Франции, беспрестанно пополняемая, хорошо управляемая, одержавшая победы в Африке, в Крыму, в Италии, в Китае, фанатически преданная своему знамени, в изобилии оснащенная лошадьми, артиллерией, продовольствием, великолепными боеприпасами; с другой стороны – Хуарес.

С одной стороны – две империи, с другой – человек. Человек с горсточкой товарищей. Человек, гонимый из города в город, из селения в селение, из леса в лес, взятый на мушку подлыми военными трибуналами, затравленный, скитающийся, валяющийся в пещерах, как дикий зверь, загнанный в пустыню; за его голову обещано вознаграждение. Вместо генералов – несколько отчаянных смельчаков, вместо солдат – несколько оборванцев. Без денег, без хлеба, без пороха, без пушек. Вместо крепостей – кустарники. На той стороне узурпация, именуемая законностью, на этой – право, именуемое бандитизмом. Узурпация с каской на голове и императорским мечом в руке, приветствуемая епископами, гонит перед собой и тащит за собой целые легионы силы. Право обнажено и одиноко. Вы – право – приняли бой.

Война Одного против Всех длилась пять лет. Вам недоставало людей, вы призвали себе на помощь природу. Вам содействовал ужасный климат, вашим союзником было солнце. Вашими защитниками были непреодолимые озера, потоки, кишащие кайманами, болота, насыщенные лихорадкой, ядовитые растения – vomito prieto жарких стран, солончаки, обширные пески без воды и без травы, где лошади падают от жажды и голода, огромное дикое плоскогорье Анагун, охраняемое, подобно Кастилии, своей наготой, равнины с пропастями, постоянно сотрясаемые извержениями вулканов от Колима до Невадо-де-Толука; вы призвали на помощь естественные препятствия, крутизну Кордильер, высокие базальтовые скалы, огромные порфировые утесы. С помощью гор вы вели войну гигантов.

И в один прекрасный день, после пяти лет дыма, пыли и ослепления, облако рассеялось, и люди увидели, что обе империи повержены на землю, нет более монархии, нет армии, от громадины-узурпации остались одни лишь развалины, и на этой куче обломков стоит человек, Хуарес, и рядом с этим человеком – свобода.

Это совершили вы, Хуарес; ваш подвиг велик. Но вам предстоит совершить еще более великие дела.

Послушайте же, гражданин президент Мексиканской республики!

Вы повергли монархии к ногам демократии. Вы показали им ее мощь, теперь покажите им ее красоту. После громового удара покажите им зарю. Цезаризму, сеющему смерть, противопоставьте республику, дарующую жизнь. Монархиям, узурпирующим власть и истребляющим людей, противопоставьте властвующий и сдерживающий себя народ. Варварству противопоставьте цивилизацию. Деспотизму противопоставьте принципы. На глазах у народов унизьте королей своим блеском. Доконайте их состраданием!

Принципы утверждаются прежде всего милосердием к нашим врагам. Величие принципов проявляется в неведении. Для принципов люди не имеют имен; нет людей, есть Человек. Принципы признают лишь себя. В своей святой глупости они знают только одно: человеческая жизнь неприкосновенна.

О, благоговейное беспристрастие истины! Право, действующее без разбора, озабоченное только тем, чтобы быть правом, – как это прекрасно!

Именно по отношению к тем, кто на законном основании заслуживает смерти, и следует отказаться от подобного насилия. Лучше всего опрокинуть эшафот на глазах у виновного.

Пусть нарушивший принцип найдет поддержку у принципа. Пусть он испытает и это счастье и этот стыд. Пусть тот, кто преследовал право, найдет убежище в праве. Срывая с него ложную неприкосновенность, неприкосновенность королевскую, вы обнажаете истинную, человеческую неприкосновенность. Пусть он будет потрясен, обнаружив, что священное в нем – это как раз то, что не относится к его императорскому достоинству. Пусть этот государь, не знавший, что он человек, узнает, что в нем есть нечто ничтожное – государь, и нечто величественное – человек.

Никогда еще не представлялось более блестящей возможности. Осмелятся ли казнить Березовского, если Максимилиан останется цел и невредим? Первый хотел убить одного монарха, второй хотел убить целую нацию.

Хуарес, дайте возможность цивилизации сделать этот гигантский шаг. Хуарес, уничтожьте смертную казнь на всей земле.

Пусть весь мир узрит это чудесное явление: республика держит в руках своего убийцу, императора; в момент, когда она готова его раздавить, она обнаруживает, что он – человек; тогда она отпускает его и говорит: «Ты, как и другие люди, сын народа. Ступай же!»

Это будет, Хуарес, ваша вторая победа. Первая – сломить узурпацию – великолепна; вторая – пощадить узурпатора – будет величественной.

Да, покажите этим королям, чьи тюрьмы переполнены, чьи эшафоты тонут в крови, этим королям виселиц, ссылок, каторги, Сибири, угнетающим Польшу, Ирландию, Гавану, Крит, этим государям, которым повинуются судья, этим палачам, которым повинуется смерть, этим императорам, с такой легкостью отрубающим голову человеку, – покажите им, как щадят голову императора.

Раскройте над всеми монархическими кодексами, с которых стекают капли крови, свод светозарных законов, и пусть все увидят на середине самой священной страницы этой высочайшей книги перст республики, указующий на слова божественного приказа: «He убий!»

В этих двух словах заключен долг. Вы исполните этот долг.

Узурпатор будет спасен, а освободителя, увы, спасти не удалось! Восемь лет тому назад, 2 декабря 1859 года, я выступил в защиту демократии и попросил Соединенные Штаты сохранить жизнь Джону Брауну. Я этого не добился. Сегодня я прошу Мексику сохранить жизнь Максимилиану. Добьюсь ли я этого?

Да. И, может быть, в этот час это уже сделано.

Максимилиан будет обязан жизнью Хуаресу.

«А наказание?» – спросят меня.

Наказание – вот оно: Максимилиан будет жить милостью Республики.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 20 июня 1867