Текст книги "Дела и речи"
Автор книги: Виктор Гюго
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 57 страниц)
Однажды – и в этом заключается одна из тех неожиданностей, которые порождает глубоко скрытая логика событий, – увидели, что эта трибуна, которую последовательно занимали все продажные люди, восторгавшиеся беззаконием, и все заговорщики, поддерживавшие преступление, оказывается была предназначена для того, чтобы на нее взошла справедливость; наступил час, и 2 2мая 1876 года какой-то прохожий, первый встречный, не важно кто, – но ведь устами таких людей и говорит история, – поднялся на эту трибуну, которая дотоле служила лишь империи, и заговорил языком фактов; он превратил эту вершину императорской славы в позорный столб для Кесаря; с той самой трибуны, где служили молебен преступлению, он ниспроверг этот молебен от имени человеческой совести; подчеркнем же: неожиданное в истории проявилось в том, что с высоты пьедестала лжи заговорила истина.
Однако обе империи просуществовали довольно долго. Что касается Второй империи, то она даже провозгласила себя ниспосланной богом, то есть чуть ли не вечной.
Пусть все это заставит задуматься нынешних заговорщиков, сторонников деспотизма. Когда Кесарь умирает, Петр чувствует себя больным.
XI
Париж восторжествует над Римом.
Ныне судьбы человечества заключены в этих четырех словах.
Рим пойдет под уклон, Париж устремится ввысь.
Мы имеем в виду не два города, которые оба одинаково величественны, а два принципа; Рим символизирует веру, Париж – разум.
Дух древнего Рима сегодня живет в Париже. Капитолий ныне находится в Париже; в Риме остается лишь Ватикан.
О Париже можно сказать, что ему присуща рыцарская доблесть; это город без страха и упрека. «Без страха» – он это доказывает перед лицом врага; «без упрека» – он это доказывает перед лицом истории. Подчас он испытывал гнев, – разве в небе не бывает ветра? Подобно сильным ветрам, гнев Парижа – гнев очистительный. После Четырнадцатого июля нет Бастилии; после Десятого августа нет королевской власти. Небо после таких гроз становится еще более синим.
Не всегда острые вспышки гнева являются делом Парижа. Так, например, история засвидетельствует, что то, в чем упрекают Восемнадцатое марта, не следует приписывать народу Парижа; печальную ответственность за эти события несут несколько человек, и истории еще предстоит решить, с чьей стороны имело место подстрекательство и какой характер носили репрессии. Дождемся же приговора истории.
А пока на всех нас, кто бы мы ни были, лежат серьезные обязательства; не будем же забывать о них.
Человек носит в своей душе образ божий, я говорю о его совести; католицизм лишает человека совести, бога в его душе он заменяет священником, – в этом и состоит таинство исповеди; религиозные догмы, мы уже говорили об этом, подменяют разум; отсюда и рождается глубочайшее порабощение: вера в нелепость – credo quia absurdum. [41]41
Верую, потому что нелепо (лат.)
[Закрыть]
Католическая религия делает человека рабом, философия делает его свободным.
И это налагает величайшие обязанности.
Религиозные догмы служат либо помочами, либо костылями. Католицизм смотрит на человека то как на ребенка, то как на старика. Для философии человек всегда человек. Просвещать – значит освобождать. Освобождать человека от фальши – значит укреплять его в истине.
Выскажем эти суровые истины.
XII
Все, что увеличивает свободу, увеличивает и ответственность. Быть свободным не так просто; свобода – нелегкая привилегия: освобождая тело от пут, она налагает бремя на совесть; в душе свободного человека право преобразуется в долг. Нужно отдавать себе отчет в своих деяниях: мы живем в ответственное время. Мы отвечаем одновременно за то, что было, и за то, что будет. Позади нас – то, что свершили наши отцы, перед нами – то, что свершат наши дети. Перед отцами мы должны отчитаться в том, насколько свято мы храним их традиции, перед детьми – в том, верно ли мы намечаем их путь. Мы обязаны быть смелыми последователями одних и благоразумными наставниками других. Было бы ребячеством закрывать глаза на то, что в обществе идет скрытая работа, что происходит пересмотр человеческих установлений, что готовятся социальные преобразования. Постараемся же, чтобы эти преобразования прошли спокойно и были приняты теми слоями населения, которые именуются (с моей точки зрения, несправедливо) верхами и низами общества, с братским чувством, в духе взаимопонимания. Пусть потрясения сменятся уступками. Именно так происходит развитие цивилизации. Прогресс – не что иное, как полюбовно совершенная революция.
Итак, законодатели и граждане, удвоим благоразумие, другими славами – доброжелательность. Исцелим раны, прекратим вражду; уничтожая ненависть, мы уничтожаем войну; пусть ни одна буря не возникает по нашей вине. Восемьдесят девятый год был благодетельным гневом. Девяносто третий год был необходимой яростью; но отныне в насилии нет больше ни пользы, ни необходимости; всякое ускорение движения выглядело бы сегодня как смута; лишим ярость и гнев права на существование. Воспрепятствуем тому, чтобы где-либо тлела грозная искра. Достаточно мы уже вторгались в область неведомого! Я принадлежу кчислу тех, кто надеется на это неведомое, но при условии, что мы уже сейчас внесем в него как можно больше умиротворения. Будем действовать с мужественной добротою сильных. Задумаемся над тем, что уже сделано и что еще предстоит сделать. Постараемся избрать отлогий путь к тому, к чему мы должны прийти; успокоим народы установлением мира, людей – установлением братства, примирим интересы установлением равновесия. Никогда не будем забывать, что мы ответственны за вторую половину девятнадцатого столетия и что мы стоим между великим прошлым – революцией во Франции, и великим будущим – революцией в Европе.
Париж, июль 1876
ПАРИЖ
(СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 1870)
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПАРИЖ5 сентября 1870 года
Не хватает слов, чтобы выразить, до какой степени меня волнует непередаваемый прием, оказанный мне великодушным народом Парижа.
Граждане, некогда я сказал: «Я вернусь в тот день, когда вернется республика». И вот я здесь.
Два величайших обстоятельства призывают меня. Первое – республика, второе – опасность.
Я возвращаюсь сюда, чтобы исполнить свой долг.
В чем состоит мой долг?
В том же, в чем состоит ваш долг, в чем состоит наш общий долг.
Защищать Париж, оберегать Париж.
Спасти Париж – значит больше, чем спасти Францию; это значит – спасти весь мир.
Париж – это центр человечества. Париж – священный город.
Кто нападает на Париж, угрожает всему человеческому роду.
Париж – столица цивилизации, а цивилизация – не королевство и не империя, цивилизация – это весь род человеческий, его прошлое и его будущее. Знаете ли вы, почему Париж – город цивилизации? Потому что он – город революции.
Возможно ли, чтобы эта столица, этот источник света, эта обитель умов, сердец и дум, это средоточие всемирной мысли, этот великий город был осквернен, разбит, взят приступом, и как – в результате варварского нашествия? Нет, это невозможно, этого не будет. Никогда, никогда, никогда!
Граждане, Париж восторжествует потому, что он выражает человеческую идею, и потому, что он воплощает дух народа.
Дух народа всегда находится в согласии с идеалами цивилизации.
Париж восторжествует, но при одном условии: если вы, я, все мы, здесь присутствующие, ощутим в себе единую душу, если все мы почувствуем себя солдатами и гражданами; гражданами – чтобы любить Париж, солдатами – чтобы его защитить. При этом условии – с одной стороны, единая республика, с другой стороны, единодушный народ – Париж восторжествует.
Что до меня, то я благодарю вас за приветствия, но целиком отношу их за счет великой тревоги, переполняющей все сердца, тревоги за отечество, находящееся под угрозой.
Я прошу вас лишь об одном – единении!
В единении – путь к победе.
Забудьте всякую вражду, откажитесь от всякого злопамятства, будьте едины – и вы будете непобедимыми.
Перед лицом вторжения сплотимся все, как братья, вокруг республики. Мы победим.
Лишь с помощью братства можно спасти свободу.
ВОЗЗВАНИЕ К НЕМЦАМНемцы, к вам обращается друг.
Три года назад, во время Всемирной выставки 186 7года, из глубины изгнания я говорил вам: «Добро пожаловать в ваш город!»
В какой город?
В Париж.
Ибо Париж не принадлежит нам одним. Париж в такой же степени ваш, как и наш. Берлин, Вена, Дрезден, Мюнхен, Штутгарт – ваши главные города; Париж – ваш центр. В Париже ощущаешь биение сердца Европы. Па риж– это город городов. Париж – это город всех людей. Существовали Афины, существовал Рим, существует Париж.
Париж – не что иное, как воплощение бесконечного гостеприимства.
Сегодня вы вновь приходите сюда.
В качестве кого?
Как братья, словно три года назад?
Нет, как враги.
Почему?
Откуда это зловещее недоразумение?
Два народа создали Европу. Эти два народа – Франция и Германия. Германия явилась для Запада тем, чем Индия была для Востока, своего рода прабабушкой. Мы ее чтим. Но что же все-таки происходит? И что все это означает? Сегодня Германия хочет разрушить ту самую Европу, которую она создавала своим продвижением, а Франция – своим блеском.
Возможно ли это?
Калеча Францию, Германия разрушит Европу.
Уничтожая Париж, Германия разрушит Европу.
Задумайтесь.
Для чего это вторжение? Для чего это варварское наступление на братский народ?
Что мы вам сделали?
Разве мы причина этой войны? Ее хотела империя, она ее затеяла. Теперь империя мертва. Это хорошо.
У нас нет ничего общего с этим трупом.
Империя – это прошлое, мы – будущее.
Империя – это воплощение вражды, мы – воплощение дружбы.
Империя – это воплощение измены, мы – воплощение верности.
Империя – это Капуя и Гоморра, мы – Франция.
Мы являемся французской республикой; наш девиз: «Свобода, Равенство, Братство»; мы пишем на своем знамени: «Соединенные Штаты Европы». Мы – такой же народ, как вы. У нас был Верцингеторикс, как у вас был Арминий. Одно и то же братское сияние, величественный признак единства соединяют немецкое сердце и французскую душу.
Это до такой степени верно, что мы заявляем вам:
Если, к несчастью, роковое заблуждение толкнет вас на акты крайнего насилия, если вы нападете на нас в этом священном городе, который до известной степени вверен Франции Европой, если вы отважитесь на штурм Парижа, мы будем обороняться до последней возможности. Мы будем сражаться против вас изо всех сил, но мы заявляем вам, что по-прежнему будем считать себя вашими братьями. Знаете ли вы, где мы разместим ваших раненых? Во дворце нации. Мы заранее предназначаем Тюильри под госпиталь для раненых пруссаков. Там будет размещен лазарет для ваших храбрых солдат, попавших в плен. Там наши женщины будут ухаживать за ними и оказывать им помощь. Ваши раненые будут нашими гостями. Мы будем обращаться с ними по-царски, и Париж примет их в свой Лувр.
С этим братским чувством в душе мы примем вашу войну.
Но в чем смысл этой войны, немцы? С ней должно быть покончено, поскольку покончено с империей. Вы поразили вашего врага, который был и нашим врагом. Чего вы еще хотите?
Вы стремитесь силой овладеть Парижем! Но мы ведь всегда с любовью предоставляли его вам. Не заставляйте же народ, который во все времена протягивал вам руку, закрывать перед вами дверь. Не заблуждайтесь по поводу Парижа. Париж любит вас, но Париж будет с вами сражаться. Париж будет сражаться с вами, осененный грозным величием своей славы и своего траура. Перед угрозой грубого насилия Париж может стать страшным.
Жюль Фавр красноречиво сказал вам об этом, и все мы повторяем вам: вас ждет сопротивление, порожденное негодованием.
Овладев внешними укреплениями, вы найдете за ними внутренние укрепления; овладев этими укреплениями, вы найдете за ними баррикады; овладев баррикадами, вы, быть может (кто знает, что в минуту крайней опасности может подсказать людям патриотизм?), обнаружите заминированную сточную трубу, которая заставит взлететь на воздух целые кварталы. Вы готовите себе ужасную участь: овладевать Парижем камень за камнем, умерщвлять Европу на его площадях, шаг за шагом, на каждой улице, в каждом доме убивать Францию; погасить этот великий светоч можно, лишь погасив его в душе каждого парижанина. Остановитесь же!
Немцы, страшитесь Парижа! Остановитесь в раздумье у его стен. Он способен на любое преображение. Его изнеженность может внезапно обернуться силой; он казался спящим, он пробуждается; как шпагу, извлекает он из ножен идею, и этот город, который вчера был Сибарисом, может завтра стать Сарагосой.
Говорим ли мы все это для того, чтобы вас устрашить? Конечно, нет! Вас нельзя устрашить, немцы. Ваш Галгак противостоял Риму, а Кернер – Наполеону. Мы – народ «Марсельезы», а вы – народ «Закованных в броню сонетов» и «Клича шпаги». Вы – народ мыслителей, который при необходимости превращается в легион героев. Ваши солдаты достойны наших; наши солдаты – воплощение неколебимой храбрости, ваши – воплощение спокойной отваги.
Однако слушайте.
Ваши генералы хитры и искусны, наши начальники были бездарны; вы вели войну скорее с ловкостью, нежели со славой. Ваши генералы предпочитали величию выгоду, то было их право; вы захватили нас врасплох; вас было десять против одного; наши солдаты стоически встречали смерть от вашей руки, вы же предусмотрительно обеспечили себе все шансы на победу; таким образом, до сих пор в этой страшной войне Пруссия одерживала победы, но Франция стяжала себе славу.
Теперь (задумайтесь над этим!) вы рассчитываете нанести последний удар и, воспользовавшись тем, что почти вся наша великолепная армия, обманутая и проданная, ныне полегла на поле битвы, ринуться на Париж; вы, семьсот тысяч солдат, со всеми своими орудиями войны – митральезами, стальными пушками, ядрами Круппа, ружьями Дрейза, вашей бесчисленной кавалерией, вашей грозной артиллерией, – готовитесь обрушиться на триста тысяч граждан, стоящих на крепостных валах, на отцов, защищающих свои очаги, на город, полный дрожащих семей, где есть жены, сестры, матери и где в этот час я, обращающийся к вам, живу с двумя внуками, один из которых еще не отнят от материнской груди. И на этот город, неповинный в возникновении настоящей войны, на этот город, который не сделал вам ничего дурного, а, наоборот, дал вам частицу своего света, на Париж, одинокий, гордый и доведенный до отчаяния, вы обрушиваетесь, словно гигантская волна убийств и сражений! Вот какова будет ваша роль, доблестные люди, храбрые солдаты, прославленная армия благородной Германии! Подумайте же хорошенько!
Неужели девятнадцатый век станет свидетелем чудовищного явления – возвращения просвещенного народа к состоянию варварства? Неужели немцы уничтожат город наций, Германия погасит Париж, страна германцев поднимет топор на страну галлов? Неужели вы, потомки тевтонских рыцарей, будете вести бесчестную войну, неужели вы уничтожите средоточие людей и мыслей, в которых нуждается мир, принесете гибель вечному городу, возродите времена Аттилы и Алариха, повторите, вслед за Омаром, пожар библиотеки человечества, сотрете с лица земли Ратушу, подобно тому как гунны стерли с лица земли Капитолий, будете обстреливать Собор Парижской богоматери, подобно тому как турки обстреливали Парфенон; неужели вы явите миру подобное зрелище, немцы, вновь ставшие вандалами; неужели вас прельщает роль варваров, обезглавливающих цивилизацию?!
Нет, нет и нет!
Знаете ли вы, что принесет вам такая победа? Она принесет вам бесчестие.
Конечно же, никому не приходит мысль запугать вас, немцы, мужественные люди, великодушные воины; но вас можно образумить. Ведь никто не заподозрит вас в том, что вы ищете бесчестия; а между тем вы стоите на грани бесчестия; и я, европеец, другими словами – друг Парижа, и я, парижанин, другими словами – друг народов, предупреждаю вас об опасности, угрожающей вам, мои немецкие братья, ибо я вами восхищаюсь, ибо я вас уважаю и хорошо знаю, что если что-либо может заставить вас отступить, то не страх, а стыд.
Благородные воины, с каким чувством вернетесь вы к своим очагам? Вы возвратитесь победителями с опущенной головой. И что сказали бы вам ваши жены?
Смерть Парижа – какое горе!
Уничтожение Парижа – какое преступление!
Мир погрузится в траур, на вас падет преступление.
Не берите на себя такой ужасной ответственности. Остановитесь.
И, наконец, последнее. Париж, доведенный до крайности, Париж, поддержанный всей Францией, поднявшейся на врага, способен победить и победит; и окажется, что вы напрасно вступили на путь насилия, которым уже возмущается мир. Во всяком случае вычеркните из этих поспешно написанных строк слова – разрушение, уничтожение, смерть.Нет, Париж нельзя уничтожить. Можно еще ценою огромных усилий превратить его в развалины, но его духовное величие от этого лишь возрастет. Обращая Париж в руины, вы сделаете его священным. Разрушение его зданий приведет к распространению его идей. Развейте прах Парижа по ветру – вы добьетесь лишь того, что мельчайшие частицы пепла превратятся в ростки будущего. Превращенный в кладбище, Париж по-прежнему будет возглашать: «Свобода, Равенство, Братство!» Париж – город, но в нем живет бессмертная душа. Сожгите его строения – это всего лишь скелет города; дым пожарищ приобретет форму, станет огромным и живым, поднимется ввысь, и на горизонте народов, возвышаясь над нами, над вами, над всем и над всеми, свидетельствуя о нашей славе, свидетельствуя о вашем позоре, вечно будет стоять это великое видение, сотканное из света и тени, – Париж.
Я сказал все. Если вы и теперь станете упорствовать, немцы, – что ж, вы предупреждены. Действуйте. Идите, штурмуйте стены Парижа. Под градом ваших ядер и картечи он будет защищаться. А я, старик, останусь в нем безоружным. Я предпочитаю быть с народами, которые умирают, и мне жаль вас, идущих с королями, которые убивают.
Париж, 9 сентября 1870
ВОЗЗВАНИЕ К ФРАНЦУЗАММы по-братски предупредили Германию.
Германия продолжает свое движение на Париж.
Она стоит у ворот.
Империя напала на Германию так же, как в свое время напала на республику: врасплох, вероломно; сегодня Германия мстит республике за войну, которую вела против немцев империя.
Пусть. История рассудит.
То, как поступит сейчас Германия, – ее дело; но у нас, французов, есть свои обязательства перед народами и перед родом человеческим. Выполним же их.
Первая наша обязанность – служить примером.
Время, в которое мы живем, – это великий час испытания для народов.
Каждый покажет, чего он стоит.
Франция обладает той же привилегией, которой некогда обладал Рим, которой некогда обладала Греция: угрожающая ей опасность свидетельствует о падении цивилизации.
К чему идет человечество? Мы это сейчас увидим.
Если бы случилось невозможное и Франция пала, то по количеству воды, обрушившейся на нее во время этого потопа, можно было бы судить о степени падения человеческого рода.
Но Франция не падет.
По очень простой причине, и мы только что на нее указали. Потому что она выполнит свой долг.
Долг Франции перед всеми народами, перед всеми людьми – спасти Париж не ради самого Парижа, а в интересах всего мира.
Этот долг Франция выполнит.
Пусть поднимутся все общины! Пусть все деревни запылают гневом! Пусть все леса наполнятся громовым раскатом голосов! Пусть зазвучит набат! Пусть каждый дом выставит солдата; пусть каждое предместье станет полком; пусть каждый город сделается армией. Пруссаков восемьсот тысяч, вас – сорок миллионов. Поднимитесь же и развейте их по ветру! Лилль, Нант, Тур, Бурж, Орлеан, Дижон, Тулуза, Байонна, подпоясывайтесь! Вперед! Бери свое ружье, Лион; бери свой карабин, Бордо; обнажи свою шпагу, Руан; а ты, Марсель, явись грозный, со своей песнью на устах. Города, города, города! Взметните леса пик, примкните штыки, выкатите пушки, а ты, деревня, возьмись за вилы. Нет пороха, нет боевых припасов, нет артиллерии? Неправда, есть. Ведь и у швейцарских крестьян были только топоры, у польских крестьян – только косы, у бретонских крестьян – только палки. И они сметали все на своем пути! Все приходит на помощь тому, кто защищает правое дело. Мы – у себя. Хорошая погода будет за нас, ненастье будет за нас, ливень будет за нас. Война или Позор! Кто хочет, тот все может. Самое дрянное ружье становится превосходным, когда в груди бьется смелое сердце; обломок старой сабли неодолим, когда его сжимает доблестная рука. Крестьяне Испании первыми разбили Наполеона. Тотчас же, немедленно, не теряя ни одного дня, не теряя ни одного часа, пусть каждый – богач, бедняк, рабочий, буржуа, земледелец – найдет у себя дома или подберет с земли все, что походит на оружие или метательный снаряд. Обрушивайте скалы, берите в руки булыжники мостовой, превращайте лемехи в топоры, превращайте борозды в траншеи, сражайтесь с помощью всего, что попадет вам под руку, хватайте камни нашей священной земли, бейте захватчиков костями нашей матери – Франции. Да, граждане, любой придорожный булыжник, который вы швырнете им в лицо, – это частица родины.
Пусть каждый мужчина будет таким, как Камилл Демулен, пусть каждая женщина будет такой, как Теруань, пусть каждый подросток будет таким, как Барра! Поступайте так, как поступил охотник на пантер Бонбоннель, который с отрядом в пятнадцать человек уничтожил двадцать пруссаков и тридцать захватил в плен. Пусть улицы городов поглощают врагов, пусть в ярости распахиваются окна, пусть из каждой квартиры в захватчиков швыряют мебель, пусть каждая крыша обрушивает на них черепицы, пусть взывают к отмщению седины негодующих матерей. Пусть вопиют могилы, пусть за каждой стеной чувствуется присутствие народа и бога, пусть повсюду из-под земли извергается пламя, пусть каждый куст станет неопалимой купиной! Нападайте здесь, поражайте там, захватывайте обозы, перерезайте постромки, сносите мосты, разрушайте дороги, ройте подкопы, и пусть земля Франции превратится в бездну для Пруссии.
Народ! Тебя загнали в подземелье. Выпрямись же внезапно во весь свой рост. Яви миру грозное чудо своего пробуждения. Пусть лев Девяносто второго года встанет и ощетинится, и пусть все увидят, как устремится в бегство огромная черная стая двуглавых коршунов, едва он взмахнет своей гривой!
Будем сражаться днем и ночью, будем сражаться в горах, в долинах, в лесах. Вставайте! Вставайте! Ни передышки, ни отдыха, ни сна. Деспотизм атакует свободу, Германия покушается на Францию. Пусть мрачный пламень нашей земли растопит эту огромную армию, как снег. Пусть ни одна пядь земли не уклоняется от своего долга. Поднимемся на грозный бой за родину. Вперед, вольные стрелки! Пробирайтесь сквозь чащи, преодолевайте потоки, продвигайтесь под покровом тьмы и сумерек, ползите по оврагам, скользите, карабкайтесь, цельтесь, стреляйте, истребляйте захватчиков. Защищайте Францию героически, с отчаянием, с нежностью. Вселяйте ужас, патриоты! И останавливайтесь только у хижины, попавшейся вам на пути, чтобы поцеловать в лоб спящего ребенка.
Ибо ребенок – это грядущее. Ибо грядущее – это республика.
Свершим же это, французы.
Что касается Европы, то что нам за дело до нее! Если у нее есть глаза, пусть смотрит. Нам помогают, если сами того хотят. Мы не ищем союзников. Если Европа боится, пусть себе боится. Мы оказываем ей услугу, вот и все. Пусть она сидит себе дома, если ей угодно. Для грозной развязки, на которую Франция пойдет, если Германия ее к тому принудит, Франции хватит самой Франции, а Парижу – Парижа. Париж всегда давал больше, чем получал. Если он приглашает народы помочь ему, то делает это скорее в их интересах, чем в своих собственных. Пусть они поступают как хотят, Париж никого не просит. Такой великий проситель, как он, удивил бы историю. Будь великой или ничтожной – это твое дело, Европа. Жгите Париж, немцы, как вы сожгли Страсбург. Вы разожжете больше гнева, чем подожжете домов.
У Парижа есть укрепления, крепостные валы, рвы, пушки, укрытия, баррикады, сточные трубы, которые станут подземными ходами; у него есть порох, керосин и нитроглицерин; в нем триста тысяч вооруженных граждан; его вдохновляют честь, справедливость, право, возмущенная цивилизация; алое пламя республики вырывается из его кратера; по его склонам уже струятся и текут потоки лавы, и он полон, этот могучий Париж, бурными проявлениями высоких человеческих чувств. Спокойный и грозный, ожидает он вторжения и ощущает, как нарастает в нем гнев. Вулкан не нуждается в помощи.
Вы будете сражаться, французы. Вы посвятите себя служению всемирному делу, ибо для того, чтобы земной шар был свободен, нужно, чтобы Франция была великой; ибо нельзя допустить, чтобы столько крови было пролито и столько костей осталось белеть на полях, если эти жертвы не приведут к торжеству свободы; ибо тени всех великих людей – Леонида, Брута, Арминия, Данте, Риенци, Вашингтона, Дантона, Риего, Манина – окружают вас, улыбаясь и гордясь вами; ибо пришло время показать миру, что добродетель существует, что долг существует, что отечество существует; и вы не ослабеете, и вы пойдете до конца, и мир узнает благодаря вам, что если дипломаты трусливы, то гражданин – храбр; что если существуют короли, то существуют также народы; что если монархический континент погружается во мрак, то республика излучает свет, и что если сейчас нет больше Европы, то Франция существует вечно.
Париж, 17 сентября 1870