355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Гюго » Дела и речи » Текст книги (страница 6)
Дела и речи
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 02:58

Текст книги "Дела и речи"


Автор книги: Виктор Гюго


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 57 страниц)

РИМСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
15 октября 1849 года

Господа, я перехожу сразу к сути дела.

Вчера министр иностранных дел, истолковывая – на мой взгляд, совершенно неправильно – вотум Учредительного собрания, произнес слова, которые налагают на меня, голосовавшего за Римскую экспедицию, обязанность прежде всего восстановить подлинные факты. Мы не вправе, по крайней мере поскольку это от нас зависит, оставить хотя бы малейшую неясность в вопросе об этом голосовании, которое уже повлекло и еще повлечет за собой столько событий. К тому же – тут я вполне согласен с достопочтенным докладчиком комиссии – в таком серьезном деле чрезвычайно важно установить нашу отправную точку, чтобы правильнее судить о том, к чему мы пришли.

Господа, после битвы при Новаре Учредительному собранию был представлен проект военной экспедиции в Рим. Взойдя на эту трибуну, генерал Ламорисьер сказал нам: «Италия только что проиграла свое Ватерлоо»; я привожу здесь его подлинные слова, которые вы все можете прочесть в «Монитер»: «Италия только что проиграла свое Ватерлоо; теперь Австрия владеет Италией, владеет положением; Австрия пойдет на Рим так же, как она пошла на Милан; она учинит в Риме то же, что учинила в Милане, что учиняет повсюду, – будет ссылать людей, гноить их в тюрьмах, расстреливать, вешать. Неужели вы согласны, чтобы Франция взирала на это, скрестив руки? Если нет – опередите Австрию, пошлите войска в Рим». Председатель Совета министров воскликнул: «Франция должна послать в Рим войска, чтобы защитить свободу и человечность». Генерал Ламорисьер прибавил: «Если мы не сможем спасти в Риме республику, спасем же по крайней мере свободу». Собрание голосовало за Римскую экспедицию.

Господа, Учредительное собрание не колебалось ни минуты. Оно голосовало за Римскую экспедицию во имя тех целей, которые ей указал председатель Совета министров, – свободы и человечности; оно голосовало за Римскую экспедицию, чтобы создать противовес поражению при Новаре; оно голосовало за Римскую экспедицию для того, чтобы французская шпага оказалась там, где намеревалась косить австрийская сабля (движение в зале);вот почему – я это подчеркиваю – оно голосовало за Римскую экспедицию; никакого другого объяснения не было дано, ничего другого не было сказано; если кто-либо, голосуя, мысленно делал оговорки – мне это неизвестно… (Смех в зале.)Учредительное собрание голосовало за Римскую экспедицию, мы голосовали за нее, дабы никто не мог сказать, что Франция отсутствовала, когда интересы человечества, с одной стороны, забота о ее собственном величии – с другой, требовали от нее действий; словом, за римскую экспедицию голосовали, дабы защитить от Австрии Рим и людей, создавших Римскую республику, дабы оградить их от Австрии, которая в своей нескончаемой войне против революций неизменно бесчестит неслыханными гнусностями все свои победы, если только это можно называть победами! (Продолжительные аплодисменты слева, протестующие возгласы справа; повернувшись к правой, оратор продолжает.)

Вы протестуете! Я употребил слишком мягкое выражение, а вы находите его слишком резким! О! Такие выкрики вынуждают меня высказать все то возмущение, которое я старался подавить. Как! С трибуны английского парламента эти гнусности были заклеймены под аплодисменты всех партий, так неужели французская трибуна менее свободна, чем английская? (Возгласы: «Слушайте, слушайте!»)Так вот, я заявляю, – и я хотел бы, чтобы мои слова, именно потому, что они сказаны с этой трибуны, разнеслись по всей Европе, – я заявляю, что чудовищные поборы, контрибуции, конфискации, расстрелы, массовые казни, виселицы, на которых гибнут герои, палочные расправы с женщинами – все эти злодейства обязывают Европу пригвоздить австрийское правительство к позорному столбу. (Гром аплодисментов.)

Я, безвестный, но преданный защитник правопорядка и цивилизации, всеми силами своей возмущенной души отталкиваю этих изуверов, этих Радецких и Гайнау (движение в зале),которые осмеливаются утверждать, будто они тоже служат этому святому делу, и жестоко оскорбляют цивилизацию тем, что защищают ее варварскими средствами. (Шумное одобрение.)

Итак, я напомнил вам, господа, во имя чего Собрание голосовало за Римскую экспедицию. Повторяю, этим я выполнил свой долг. Учредительного собрания уже нет. Оно уже не может постоять за себя; его вотум перешел по сути дела в ваши руки, отдан на вашу волю; вы можете использовать его для тех действий, какие вам угодно будет предпринять; но если – от чего избави нас бог – эти действия окажутся гибельными для чести моей родины, ну что ж, тогда у меня по крайней мере будет утешение, что я, насколько мог, восстановил в вашей памяти первоначальные гуманные и свободолюбивые стремления Учредительного собрания, и сама идея экспедиции будет протестовать против результатов этой экспедиции. (Возгласы: «Браво!»)

Вы все знаете, каким образом Римская экспедиция отклонилась от своей прямой цели, и останавливаться на этом я не буду; бегло коснувшись прошлых событий, о которых я глубоко сожалею, я перейду к положению вещей в настоящем.

Вот каким оно представляется.

Второго июля наши войска заняли Рим, и папская власть была восстановлена безоговорочно; приходится сказать это напрямик. (Движение в зале.)Клерикальная власть, которую я лично строго отличаю от папской власти в том смысле, в каком ее понимают возвышенные умы и очень недолгое время, казалось, понимал сам Пий IX, – клерикальная власть снова наложила руку на Рим. Один триумвират был заменен другим. Действия этой клерикальной власти, действия этой комиссии трех кардиналов вам известны, я считаю излишним подробно касаться их здесь; мне трудно было бы перечислять их, не давая им должной оценки, а я не хочу еще больше обострять эти прения. (Иронический смех справа.)

Достаточно сказать, что с первых же своих шагов клерикальное правительство, свирепое в своем мракобесии, исполненное слепой, пагубной ненависти, чуждое благодарности, своими поступками глубоко возмутило все благородные сердца и все проницательные умы и сильно обеспокоило вдумчивых доброжелателей папы и папства. Общественное мнение Франции встревожилось. Каждый акт этой изуверской, жестокой, враждебной нам власти оскорблял в Риме нашу армию, во Франции – народ. Для этого ли, спрашивали себя французы, мы послали наши войска в Рим? Достойна ли Франции та роль, которую она там играет? И наконец гневный взгляд общественного мнения обратился на наше правительство. (Сильное волнение в зале.)В этот момент стало достоянием гласности письмо президента республики к одному из его адъютантов, которого он послал в Рим с особым поручением.

Демуссо де Живре.Я прошу слова. (Смех в зале.)

Виктор Гюго.Мне думается, почтеннейший господин де Живре будет удовлетворен тем, что я сейчас скажу. Господа, уж если говорить начистоту, я предпочел бы этому письму правительственный акт, предварительно обсужденный Советом министров.

Демуссо де Живре.Да нет же, нет! Я совсем не то хотел сказать! (Снова продолжительный смех в зале.)

Виктор Гюго.Ну что ж! Ведь я высказываю свою мысль, а не вашу. Итак, я предпочел бы этому письму правительственный акт. Что касается самого письма, то, по-моему, его следовало более тщательно продумать и выносить; каждое слово в нем надлежало взвесить. В документе такой важности малейшая оплошность может привести к осложнениям; но, должен сказать, даже такое, как оно есть, письмо президента, я это подчеркиваю, стало событием. Почему? Потому, что оно подлинно выражало общественное мнение; потому, что оно давало выход чувствам всей нации; потому, что оно оказало всем огромную услугу, – ведь в нем полным голосом говорилось то, что каждый думал про себя; потому, наконец, что это письмо, при всем несовершенстве его формы, содержало целую политическую декларацию. (Снова движение в зале.)

Оно являлось основой для происходивших в то время переговоров; оно давало папскому престолу, в его же интересах, полезные советы и указания, продиктованные великодушием; оно требовало реформ и амнистии; оно представляло папе, которому мы оказали большую, возможно даже слишком большую, услугу тем, что восстановили его власть, не дождавшись изъявления воли народа… (продолжительное сильное волнение в зале)оно представляло папе разумную программу правления, основанного на свободе. Я говорю: «правление, основанное на свободе», так как я не умею иначе пояснить слова «либеральное правление». (Одобрительный смех.)

Спустя несколько дней после этого письма клерикальное правительство – то, которое мы вернули к власти, восстановили, укрепили, взяли под свою защиту и в настоящее время охраняем, – клерикальное правительство, обязанное нам тем, что оно все еще существует, это правительство опубликовало свой ответ.

Его ответ – булла «Motu proprio», с амнистией в виде приписки.

Что же представляет собой «Motu proprio»? (Глубокая тишина в зале.)

Господа, я всегда буду говорить о главе христианского мира не иначе, как с глубочайшим уважением. Я не забыл, что в стенах другого собрания я горячо приветствовал его восшествие на папский престол. Я принадлежу к числу тех, кто в ту пору видел в нем самый драгоценный дар, какой провидение может ниспослать народам, – великого человека в лице папы римского. Прибавлю – сейчас к моему уважению примешивается жалость. Ныне Пий IX несчастен, как никогда; я уверен, – хоть он и восстановлен на престоле, он не свободен. Я не вменяю ему в вину позорный документ, вышедший из его канцелярии; вот почему я могу смело сказать с этой трибуны все, что я думаю о булле «Motu proprio». Я изложу это в двух словах.

Произведение римской курии состоит из двух частей: там есть раздел политический, в котором рассматриваются вопросы, касающиеся свободы, и раздел, который я назову христианским, человеколюбивым, – в нем рассматривается вопрос о милосердии. В отношении политической свободы папское правительство не идет ни на какие уступки. В отношении милосердия оно еще менее уступчиво – оно дарует только массовое изгнание. Но ему благоугодно назвать это изгнание амнистией, (В зале смех и продолжительные аплодисменты.)

Вот, господа, ответ, данный клерикальным правительством на письмо президента Республики.

Один великий епископ сказал в своем знаменитом сочинении, что руки папы римского всегда раскрыты и что одной рукой он непрестанно сеет в мире свободу, а другой – милосердие. Как видите, ныне папа крепко сжал обе руки. (Продолжительное сильное волнение в зале.)

Таково, господа, положение вещей. Оно полностью отражено в этих двух фактах: в письме президента и в послании «Motu proprio», иначе говоря – в просьбе Франции и в ответе папского правительства на эту просьбу.

Вы должны сделать выбор между этими двумя фактами. Что бы вы ни предпринимали, что бы ни говорили, пытаясь либо преуменьшить значение письма президента Республики, либо шире истолковать «Motu proprio», – их разделяет непроходимая пропасть. Письмо говорит: «Да», булла говорит: «Нет». (Возгласы: «Браво, браво!» Смех в зале.)Эту возникшую силою вещей дилемму нельзя разрешить. Одна из сторон неизбежно должна быть неправа. Если вы одобряете письмо – вы тем самым осуждаете «Motu proprio»; если вы согласны с «Motu proprio» – значит, вы отвергаете письмо. (Возгласы: «Правильно!»)Перед вами, с одной стороны, президент Республики, требующий свободы для римлян, требующий ее именем той великой нации, которая в течение трех веков струит на цивилизованный мир потоки света и мыслей, а с другой стороны – кардинал Антонелли, именем клерикального правительства отвечающий отказом. Выбирайте!

Я говорю не задумываясь: в зависимости от вашего выбора общественное мнение Франции либо отвернется от вас, либо последует за вами. (Движение в зале.)Что касается меня, я не хочу ни на минуту усомниться в вашем выборе. Какую бы позицию ни занял кабинет министров, что бы ни говорилось в докладе комиссии, как бы ни высказывались некоторые влиятельные представители большинства – полезно помнить, что даже австрийский кабинет счел послание «Motu proprio» отнюдь не либеральным, а нужно остерегаться быть менее взыскательным, чем князь Шварценберг. (Долго не смолкающий хохот.)Вы заседаете здесь, господа, для того, чтобы резюмировать и претворять в действия и законы здравый смысл французского народа. Вы не захотите, чтобы важный, запутанный вопрос об Италии стал источником раздоров в будущем; не захотите, чтобы Римская экспедиция стала для нынешнего правительства тем, чем Испанская экспедиция была для правительства Реставрации. (Сильное волнение в зале.)

Мы не должны забывать, что более всех других унижений Францию возмущают те, которые постигают ее из-за побед нашего оружия. (Сильное возбуждение в зале.)Во всяком случае я заклинаю большинство не упускать из виду, что это – решающий момент для него и для родины и что своим голосованием оно возьмет на себя огромную политическую ответственность. Господа, я хочу еще глубже вникнуть в этот вопрос. Помирить Рим и панскую власть, вернуть папство в Рим с согласия народа, возвратить мощному телу великую душу – вот задача, стоящая перед нашим правительством теперь, при том положении дел, которое создалось в результате происшедших событий; задача, бесспорно, трудная, вследствие накопившегося раздражения и взаимного непонимания, но выполнимая и полезная для водворения мира во всем мире. Но для этого нужно, чтобы папство со своей стороны помогло нам и помогло самому себе. Слишком уж давно оно изолирует себя от поступательного движения человеческого разума и от всего того, что прогресс осуществляет на нашем континенте. Нужно, чтобы папство поняло свой народ и свою эпоху. (Взрыв негодования справа. Неумолчные, резкие выкрики прерывают оратора).Вы протестуете, вы прерываете меня.

Возгласы справа.Да, мы отрицаем то, что вы утверждаете!

Виктор Гюго.Ну что ж! Если так – я скажу то о чем хотел молчать. Пеняйте на себя! (По залу проносится трепет ожидания.)Так вот! Знаете ли вы, в каком положении находится сейчас цивилизация в Риме, в том самом Риме, который веками был светочем народов? Законов нет, или, вернее, взамен законов – невообразимый хаос феодальных и монастырских установлений, неизбежно приводящий к варварской жестокости в уголовном суде и к лихоимству – в гражданском. В одном только Риме насчитывается четырнадцать чрезвычайных трибуналов. (Аплодисменты. Возгласы: «Говорите! Говорите!»)В этих трибуналах ни для кого нет никаких гарантий соблюдения хотя бы подобия законности. Процессы слушаются при закрытых дверях, устная защита не допускается, духовные лица судят мирские дела и мирян. (Продолжительное движение в зале.)

Продолжаю.

Ненависть к прогрессу во всех его формах. Пий VII учредил комиссию по оспопрививанию, Лев XII ее упразднил. Что вам сказать еще? Конфискации возведены в закон, право убежища все еще в силе, евреев каждый вечер загоняют в особый квартал и запирают там на ночь, как в пятнадцатом веке, невероятнейшая путаница во всех делах, духовенство вмешивается во все. Священники пишут полицейские донесения, сборщики податей, как правило, отчитываются не перед казначейством, а только перед самим господом богом. (Долго не смолкающий хохот.)Я продолжаю. (Возгласы: «Говорите! Говорите!»)

Над мыслью тяготеют две цензуры – политическая и церковная: первая сковывает общественное мнение, вторая зажимает рот совести. (Сильнейшее волнение в зале.)Совсем недавно восстановлена инквизиция. Я знаю, мне скажут, что инквизиция сейчас – не более как название. Но это название ужасно, и оно страшит меня, ибо под покровом дурного названия могут твориться только дурные дела. (Взрыв аплодисментов.)Таково положение в Риме. Разве оно не чудовищно? (Возгласы: «Да, да, да!»)

Господа, если вы хотите, чтобы столь желательное примирение папства с Римом состоялось, нужно покончить с этим положением вещей; повторяю, нужно, чтобы папство поняло свой народ, поняло свою эпоху; нужно, чтобы животворный дух евангелия проник во все эти, ставшие варварскими, учреждения, где властвует мертвая буква, и обратил ее в прах. Нужно, чтобы папство подняло дорогое всей Италии знамя с двойным девизом: секуляризация и национальное объединение.

Я не требую, чтобы папство начало немедленно готовиться к возвышенной судьбе, которая ждет его в тот неотвратимый день, когда Италия станет свободной и единой. Но пусть оно по крайней мере ведет себя так, чтобы не препятствовать осуществлению в будущем этих великих предначертаний. (Взрыв аплодисментов.)

И, наконец, нужно, чтобы папство остерегалось своего злейшего врага; этот злейший враг – не дух революции, а дух клерикализма. Революционный дух может только сурово обойтись с папством; клерикальный же дух способен его умертвить! (Шум справа, возгласы «Браво!» слева.)

Вот в каком смысле, думается мне, господа, французское правительство должно влиять на действия римского правительства; вот, на мой взгляд, в каком смысле Собрание должно высказаться самым решительным образом: отвергнув «Motu proprio», полностью одобрив письмо президента, оно тем самым дало бы нашей дипломатии незыблемую точку опоры. После всего, что Франция сделала для папства, она имеет некоторое право внушать ему свои идеи. В сущности говоря, мы даже имеем право заставить папу принять их! (Протесты справа, возгласы: «Заставить папу принять ваши идеи, ого-го! Попробуйте!»)

Меня снова прерывают.Мне кричат: «Заставить папу принять ваши идеи; до чего додумались! Значит, вы хотите применить к папе римскому принуждение? Разве можно его принуждать? Как это вы заставите папу?»

Господа, если бы мы действительно хотели применить к папе римскому принуждение, заточить его в замок святого Ангела или привезти его в Фонтенебло (долго не стихающий шум, перешептывание)…мы натолкнулись бы на веские возражения и большие трудности.

Да, я не раздумывая соглашаюсь, что применить принуждение к такому противнику – дело нелегкое; перед лицом духовной мощи грубая сила пасует и оказывается несостоятельной. Батальоны бессильны против догматов – это я заявляю одному крылу Собрания, а другому, в дополнение к этому, скажу, что батальоны бессильны и против идей. (Сильное волнение в зале.)Перед нами две одинаково нелепые химеры: мечта поработить папу римского и мечта поработить целый народ. (Снова движение в зале.)

Разумеется, я не хочу, чтобы мы попытались осуществить первую из этих химер; но разве невозможно помешать папе римскому претворить в жизнь вторую? Как, господа! Папа предает Рим произволу светской власти; человек, располагающий всей мощью веры и любви к ближнему, прибегает к грубой силе, словно жалкий мирской правитель! Он, чья миссия – распространять свет, хочет снова ввергнуть свой народ во мрак! Неужели вы не можете предостеречь его? Папу римского толкают на гибельный путь; люди, пораженные слепотой, советуют ему делать зло. Разве мы не можем решительно посоветовать ему делать добро? (Возгласы: «Правильно!»)

Бывают случаи – сейчас перед нами именно такой случай, – когда правительство великой страны должно говорить полным голосом. Скажите честно, разве это значит принуждать папу? Разве это значит применять к папе насилие? (Возгласы «Нет! нет!» слева, «Да, да!» – справа.)Но вы-то, вы, предъявляющие нам это обвинение, вы сами в сущности не так уж довольны; доклад комиссии признает, что вам еще многого остается просить у святейшего отца. Даже те, кто готов удовлетвориться немногим, даже они хотят амнистии. Если папа откажет в ней – что вы предпримете? Потребуете ли вы эту амнистию? Заставите ли вы объявить ее – да или нет? (Сильное волнение.)

Голос справа.Нет. (Движение в зале.)

Виктор Гюго.Нет? Значит, вы, присутствующие здесь, вы дадите соорудить виселицы в Риме, под сенью трехцветного знамени? (По всем скамьям пробегает трепет. Обращаясь к правой, оратор продолжает.)Так вот, к вашей чести я говорю: вы этого не сделаете! Вы произнесли необдуманное слово, и я его не принимаю. Это не голос ваших сердец! (Неистовый шум справа.)

Тот же голос.Папа сделает то, что пожелает. Мы не станем его принуждать!

Виктор Гюго.Ну что ж! Тогда принудим его мы! И если он откажет в амнистии, мы заставим его дать ее. (Продолжительные аплодисменты слева.)

Разрешите мне, господа, закончить соображением, которое, надеюсь, повлияет на вас, ибо оно подсказано исключительно интересами Франции. Помимо заботы о нашей чести, помимо пользы, которую, в зависимости от того, какой партии мы сочувствуем, мы хотим принести либо римскому народу, либо папству, помимо этого, в Риме перед нами встает неотложный вопрос, в котором все мы заинтересованы и все будем единодушны, и заключается он в том, чтобы уйти из Рима как можно скорее. (Протестующие возгласы справа.)

Мы как нельзя более заинтересованы в том, чтобы Рим не стал для Франции своего рода Алжиром (движение в зале; возглас справа: «Ну вот еще!»),со всеми невыгодами Алжира, но без того преимущества, что Алжир нами завоеван и представляет собою наше владение; повторяю: своего рода Алжиром, который до бесконечности поглощал бы наших солдат и наши миллионы; солдат, необходимых для охраны наших границ, и миллионы, необходимые для облегчения страданий нашего народа (возгласы «Браво!» слева, ропот справа),– и где нам пришлось бы стоять лагерем, доколе – одному богу известно, всегда наготове, всегда начеку, почти что парализованными перед лицом осложнений в Европе. Повторяю: мы кровно заинтересованы в том, чтобы, как только Австрия оставит Болонью, поскорее уйти из Рима. (Возгласы «Правильно!» слева, протесты справа.)

Что же прежде всего необходимо для того, чтобы мы могли уйти из Рима? Твердая уверенность, что мы не оставляем позади себя революцию. А что нужно сделать для этого? Закончить эту революцию, пока мы еще в Риме. Но как заканчивают революцию? Я уже сказал вам это однажды и снова повторяю: принимая то, что в ней истинно, осуществляя то, что в ней справедливо. (Движение в зале.)

Наше правительство – хвала ему за это! – рассудило именно так и стремилось в этом смысле воздействовать на папское правительство. Отсюда письмо президента. Папский престол держится противоположного мнения: он тоже хочет закончить революцию, но другим способом – подавлением, и он издал буллу «Motu proprio». Что же произошло? «Motu proprio», амнистия, эти столь действенные успокоительные средства, вызвали негодование римского народа. В настоящий момент в Риме царит сильнейшее возбуждение, и если только, – а я полагаю, что министр иностранных дел не станет опровергать мои слова, – если только мы завтра оставим Рим, знаете ли вы, господа, что произойдет, как только ворота города захлопнутся за последним нашим солдатом? Вспыхнет революция, более страшная, чем первая, и придется все начинать сызнова. (Возгласы «Да, да!» слева, «Нет, нет!» справа.)

Такова, господа, обстановка, которую клерикальное правительство создало для себя и для нас.

Так неужели вы не вправе вмешаться, притом самым решительным образом, когда речь идет о положении вещей, которое, помимо всего прочего, кровно затрагивает вас самих? Вы видите – средство, примененное папским правительством, чтобы закончить революцию, никуда не годится. Примените другое, лучшее, примените единственно годное средство, – я только что указал его вам. Ваше дело решить, согласны ли вы и в силах ли вы до бесконечности поддерживать, за пределами вашей страны, осадное положение! Ваше дело решить, пристало ли Франции находиться на Капитолии, чтобы получать там приказы церковной партии!

Что касается меня, я этого не хочу; я не согласен ни на это оскорбление наших солдат, ни на это разорение наших финансов, ни на это унижение нашей политики. (Сильнейшее волнение.)

Господа, сейчас лицом к лицу сталкиваются две системы: система мудрых уступок, дающая вам возможность уйти из Рима, и система угнетения, обрекающая вас на то, чтобы остаться там. Какую из них вы предпочтете?

Еще два слова, господа.Подумайте вот о чем: Римская экспедиция, безупречная по замыслу, – мне кажется, я доказал вам это, – может стать преступной по результатам. У вас есть только один способ доказать, что конституция не нарушается, – сохранить римлянам свободу. (Продолжительное движение в зале.)

И слово «свобода» должно быть правильно понято. Уходя из Рима, мы должны оставить там не только подтверждение некоторого числа городских вольностей, иначе говоря – подтверждение тех прав, которыми почти все города Италии пользовались в средние века, – вот уж действительно великий прогресс (смех, возгласы:« Браво!»),– а подлинную свободу, свободу в полном смысле слова, свободу, присущую девятнадцатому веку, единственную, которую те, кто называет себя французским народом, могут достойно обеспечить тем, кто называет себя римским народом, – ту свободу, благодаря которой могущественные народы достигают величия, а народы, утратившие мощь, вновь обретают ее, иными словами – политическую свободу. (Сильнейшее волнение в зале.)

И пусть нам не говорят, опираясь на голословные утверждения и не приводя доказательств, что эти либеральные акты, эта система мудрых уступок, эта свобода, сосуществующая с папством, полновластным в духовных делах, ограниченным в делах мирских, – что все это невозможно!

Ибо я отвечу им: господа, невозможно не это, а другое! И я скажу вам, что именно: невозможно, чтобы экспедиция, предпринятая, как нас заверяли, во имя человечности и свободы, привела к восстановлению инквизиции! Невозможно, чтобы мы даже не одарили Рим теми благородными вольными мыслями, которые Франция повсюду носит с собою в складках своего знамени! Невозможно, чтоб из нашей крови, пролившейся в Риме, не зародились ни права, ни милосердие, чтобы Франция, побывав в Риме, оставила там те же следы, какие оставила бы Австрия, вплоть до виселиц! Невозможно принять «Motu proprio» и амнистию кардинальского триумвирата! Невозможно стерпеть эту неблагодарность, эту неудачу, это оскорбление! Невозможно допустить, чтобы Франции давала пощечины та самая рука, которая должна ее благословлять! (Продолжительные аплодисменты.)

Невозможно допустить, чтобы Франция поручилась своим знаменем, одной из величайших святынь человечества, поручилась тем, что не менее священно и важно, – своей моральной ответственностью перед нациями, – чтобы она расточала свои деньги, деньги народа, терпящего лишения; чтобы она, повторяю, пролила кровь своих доблестных солдат – и чтобы все это не принесло ничего! (Неописуемое волнение.)Нет, я обмолвился: принесло бы позор! Вот что действительно невозможно! (Гром аплодисментов, бурная овация. Оратора, сошедшего с трибуны, толпой обступают и поздравляют депутаты, среди них Дюпен, Кавеньяк, Ларошжаклен. Заседание прерывается на двадцать минут.)


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю