Текст книги "Дела и речи"
Автор книги: Виктор Гюго
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 57 страниц)
1869
РЕДАКТОРАМ-ОСНОВАТЕЛЯМ ГАЗЕТЫ «РАППЕЛЬ»Дорогие друзья!
Будучи наделен полномочиями, действие коих приостановлено, но срок которых не истек, я могу выступать как на трибуне, так и в политической печати лишь затем, чтобы вновь принять на себя эти полномочия в том виде, в каком они были насильственно прерваны, лишь затем, чтобы выполнить свой суровый долг, а для этого мне необходима свобода, подобная той, что существует в Америке. Вам известно мое заявление по данному поводу, и вы знаете, что до того, как наступит этот час, я не могу сотрудничать ни в какой газете, не могу принять никакой выборной должности. Следовательно, я должен оставаться в стороне от «Раппель».
Впрочем, уже по другим причинам, вытекающим из сложных условий навязанной мне двойной – политической и литературной – борьбы, я никогда не писал и для газеты «Эвенман». В 1851 году тираж «Эвенман» достигал шестидесяти четырех тысяч экземпляров.
Вы будете вновь выпускать эту неумирающую газету, под названием «Раппель». [27]27
Призыв (франц.)
[Закрыть]
Призыв. Я люблю все значения этого слова. Призыв к принципам с помощью совести; призыв к истине с помощью философии; призыв к долгу с помощью права; призыв к мертвым с помощью уважения к их памяти; призыв к возмездию с помощью справедливости; призыв к прошлому с помощью истории; призыв к будущему с помощью логики; призыв к признанию фактов с помощью мужества; призыв к идеалу в искусстве с помощью мысли; призыв к прогрессу в науке с помощью опыта и расчета; призыв к богу в религиях с помощью уничтожения идолопоклонства; призыв закона к порядку с помощью отмены смертной казни; призыв народа к верховной власти с помощью распространения всеобщего избирательного права; призыв к равенству с помощью бесплатного и обязательного обучения; призыв к свободе с помощью пробуждения Франции; призыв к свету с помощью возгласа: «Fiat jus!» [28]28
Да восторжествует право (лат.)
[Закрыть]
Вы говорите: «Такова наша задача»; я говорю: «Таково ваше дело».
Вы уже боролись за это дело то как журналисты, то как поэты; боролись за него в памфлетах – замечательный прием борьбы, – в книгах, пьесах – всюду, всегда; вы боролись за него в согласии и в содружестве со всеми великими умами нашего великого века. Сегодня, принимаясь за издание полной боевого духа газеты «Раппель», вы вновь беретесь за это дело. «Раппель» будет яркой и острой газетой: иногда – луч света, иногда – меч. Вы будете сражаться смеясь. А я, старый и печальный, рукоплещу вам.
Итак, смелее вперед! Какая могучая сила – смех! Вы займете место в сверкающем легионе парижских юмористических газет как помощники всех людей доброй воли.
Ваша прямота мне знакома, как моя собственная; я являюсь ее зеркалом; вот почему мне заранее известен ваш маршрут. Я не указывал его, я его отмечаю. Я не претендую на роль проводника; я довольствуюсь ролью свидетеля. Впрочем, не о чем распространяться, и если я произнес слово «долг», я сказал этим почти все, что хотел сказать.
Прежде всего вы будете в братских отношениях. Вы будете подавать пример единодушия. Никаких разногласий в наших рядах не должно быть по вашей вине. Вы всегда будете принимать на себя первый удар. Когда спрашивают о том, что у меня на душе, я отвечаю двумя словами; примирениеи умиротворение.Первое из этих слов предназначено для мыслей, второе – для людей.
Борьба за прогресс требует сосредоточения сил. Точно целиться и метко поражать. Ни один снаряд не должен бить мимо цели. В битве за принципы ни одна пуля не должна пропасть. Враг имеет право на все наши удары; лишить его хотя бы одного из них – значит быть к нему несправедливым. Он заслуживает, чтобы его обстреливали непрерывно и чтобы обстреливали только его. Для нас, которые жаждут лишь одного – справедливости, разума, правды, враг зовется Тьмой.
У боевого отряда демократии есть две задачи: это отряд политический и литературный. В политике он поднимает знамя 1789 и 1792 годов, в литературе – знамя 1830 года. Эти даты, источающие двойное сияние, озаряющие, с одной стороны, право, с другой – мысль, могут быть выражены одним словом: революция.
Мы, порождение революционных новшеств, дети катастроф, представляющих собою победы, мы предпочитаем упорядоченности трагедии запутанность драмы, чередующимся диалогам высочайших особ – вопль народа, Версалю – Париж. Искусство одновременно с обществом достигло цели, которая заключается в следующем: omnia et omnis. [29]29
Всё и всем (лат.)
[Закрыть]Другие столетия были венценосцами; воплощением каждого из них для истории является какая-то фигура, в которой собрано воедино все исключительное. Пятнадцатый век – это папа; шестнадцатый – император; семнадцатый – король; девятнадцатый – человек.
Человек, несгибаемый и свободный, вышедший из той величественной бездны, которая зовется восемнадцатым веком.
Будем почитать его, этот восемнадцатый век, век завершающий, который начинается со смерти Людовика XIV и кончается смертью монархии.
Вы примете его наследие. Это был веселый и грозный век.
Быть улыбающимися и неприятными – таково ваше намерение. Я его одобряю. Улыбаться – означает бороться. Улыбка, взирающая на всемогущество, обладает удивительной способностью парализовать. Лукиан приводил в замешательство Юпитера. Однако Юпитер, будучи богом неглупым, даже рассердившись, не прибегнул бы к помощи г-на… (Тут я открываю скобки. Не стесняйтесь и заменяйте мой текст многоточиями всюду, где вам вздумается. Закрываю скобки.) Насмешки энциклопедистов победили молинизм и папизм. Великие и чарующие примеры. Эти доблестные философы открыли силу смеха. Сделать из гидры посмешище – кажется странным. Но это превосходно. Прежде всего многие гидры – это пузыри. На них булавка действует более эффективно, чем дубина. Что касается истинных гидр – и цезаризм одна из них, – их подавляет ирония, особенно когда ирония является призывом к свету. Вспомните о петухе, поющем на спине тигра. Петух – это ирония. Это также Франция.
Восемнадцатый век сделал очевидной власть иронии. Сопоставьте материальную силу с силой духовной; подсчитайте побежденные бедствия, подсчитайте спасенные жертвы; поставьте, с одной стороны, лернейскую гидру, немейского льва, эриманфского вепря, критского быка, дракона Гесперид, удушенного Антея, Цербера, посаженного на цепь, очищенные конюшни Авгия, Атласа, избавленного от ноши, спасенную Гесиону, освобожденную Алкесту, Прометея, получившего помощь; а с другой стороны – разоблаченное суеверие, лицемерие, с которого сорвали маску, умерщвленную инквизицию, судейское сословие, на которое надели намордник, пытки, которые заклеймены позором, реабилитированного Каласа, отмщенного Лабарра, оправданного Сирвена, смягченные нравы, оздоровленные законы, выпущенный из заточения разум, человеческую совесть, освобожденную от хищной птицы, какой является фанатизм; вызовите священные тени великих человеческих побед и сравните с двенадцатью подвигами Геракла двенадцать подвигов Вольтера. Тут колосс силы, там колосс духа. Кто из них победит? Змеи, окружающие колыбель, – это предрассудки. Аруэ так же задушил своих змей, как Алкид – своих.
Вам предстоит бурная полемика. Есть одно право, чувствующее себя с вами спокойно и уверенно, знающее, что его будут уважать, – это право на реплику. Я пользовался им на свой страх и риск и даже злоупотреблял им. Судите сами. Однажды – вы, вероятно, это помните, – в 1851 году, во времена республики, я находился на трибуне Собрания; выступая, я произнес: «Президент Луи Бонапарт – заговорщик».Один почтенный республиканец той поры, умерший сенатором, г-н Вьейяр, крикнул мне, справедливо возмущенный: «Вы бесчестный клеветник».На это я ответил безрассудными словами: «Я разоблачаю заговор, который имеет целью восстановление империи».Тут г-н Дюпен пригрозил мне призывом к порядку, страшной и заслуженной карой. Я весь дрожал. Но, к счастью для меня, я слыву глупцом. Это меня спасло. «Господин Виктор Гюго не понимает, что говорит!»– воскликнул один из членов большинства, полный сострадания. Эти снисходительные слова свершили чудо, все утихло, г-н Дюпен оставил свою разящую молнию в кармане. (Именно туда он охотно засовывал свое знамя. Объемистый карман! При случае г-н Дюпен сам бы спрятался в нем, если б мог.) Но признайтесь, что я злоупотребил правом на реплику. Так будем же считаться с ним.
К тому же это было странное время. Мы жили при республике, а «Да здравствует республика!»было мятежным возгласом. А вы, все вы были в тюрьме, за исключением Рошфора, который был тогда в коллеже, а сейчас в Бельгии.
Вы будете поощрять молодую, лучезарную группу поэтов, восходящую сейчас с таким блеском и поддерживающую своими трудами и своими успехами все великие утверждения нашего века. Никакая щедрость не будет здесь чрезмерной. Вы передадите пароль надежды этой восхитительной молодежи настоящего, на челе которой честная искренность будущего. Вы объедините во всеобщей несокрушимой вере эти прилежные и гордые умы, полные трепетной радости расцвета, которые заполняют по утрам школы, а по вечерам театры – другие школы, которые утром ищут истины в науке, а вечером устраивают овации великому в поэзии и прекрасному в искусстве. Я знаю этих благородных молодых людей нашего времени и люблю их. Я посвящен в их тайну и благодарю их за тот нежный шепот, который так часто доходит до моего слуха, напоминая отдаленное жужжанье пчелиного роя. У них таинственная, твердая воля, и они сделают много хорошего, я ручаюсь. Эта молодежь – Франция в цвету. Революция, ставшая вновь зарей. Вы будете общаться с этой молодежью. Всеми магическими словами – долг, честь, разум, прогресс, родина, человечество, свобода – вы пробудите бесчисленное множество отголосков, живущих в них. То будет глубокий отзвук, способный на все великие ответы.
Друзья мои, и вы, мои сыновья, в путь! Начинайте вашу смелую битву. Ведите ее без меня и со мной. Без маня, потому что мое старое воинствующее перо не присоединится к вашим; со мной, потому что моя душа будет с вами. В путь, творите, живите, боритесь! Плывите неустрашимо к вашему неколебимому полюсу – свободе, но обходите подводные камни. Они встречаются. Отныне, в моем одиночестве, мне будет видеться вдали, освещая мои старческие сны, торжествующий призыв. Трубный звук призыва – это тоже может присниться.
Я не буду больше говорить со страниц газеты, которую люблю, и с завтрашнего дня останусь только вашим читателем. Читателем печальным и растроганным. Вы будете вести свою борьбу, я – свою. Да я уже и годен лишь на то, чтобы жить наедине с океаном; я – спокойный и встревоженный старик; спокойный потому, что нахожусь в глубине пропасти, и встревоженный потому, что моя страна может упасть в нее. У меня перед глазами драматическое зрелище: морская пена, нападающая на утес. Величие природы отвлекает меня от императорских и королевских величеств. Одним отшельником больше или меньше – не все ли равно! Народы идут навстречу своим судьбам. Нет разрешения от бремени, которому не предшествовало бы вынашивание плода. Годы ведут свою неторопливую работу, содействуя созреванию, и все этим подготавливается. Что касается меня, то, покуда церковь возлагает венец на папу по случаю их золотой свадьбы, я крошу хлеб для птичек на крыше своего дома, равнодушный ко всем венцам на свете, даже к куполам, увенчивающим здание.
Виктор Гюго.
Отвиль-Хауз, 25 апреля 1869
КОНГРЕСС МИРА В ЛОЗАННЕБрюссель, 4 сентября 1869
Сограждане мои по Соединенным Штатам Европы!
Позвольте мне назвать вас этим именем, так как европейская федеративная Республика уже основана юридически, если еще не установлена фактически. Вы существуете – значит, она существует. Вы подтверждаете ее существование своей сплоченностью, в которой намечается грядущее единство. Вы – зачинатели великого будущего.
Вы избрали меня почетным председателем вашего конгресса. Я глубоко тронут этим.
Ваш конгресс – нечто большее, чем совещание мыслящих людей; это своего рода редакционный комитет, создающий законы для будущих времен. Собрание выдающихся умов правомочно только при условии, что оно представляет народ; вы вполне отвечаете этому требованию. Уже сейчас вы заявляете тем, кому это ведать надлежит, что война есть зло, что убийство омерзительно, даже если убийца прославлен, носит королевский титул и кичится своим преступлением, что кровь человеческая – великая драгоценность, что жизнь человеческая священна! Торжественное предупреждение!
Увы, еще одна война, последняя, необходима, и я отнюдь не принадлежу к числу тех, кто это отрицает. Какою будет эта война? Завоевательной. Что же нужно завоевать? Свободу.
Первая потребность человека, первое его право, первый его долг – свобода.
Цивилизация неуклонно движется к единству языка, единству мер, единству денежной системы и к высшему единству – слиянию наций в единое человечество. Сказать: доброе согласие – то же, что сказать: облегчение существования; сказать: изобилие и жизнь – то же, что сказать: свобода сношений. Границы – худший вид порабощения. Кто говорит: граница, тот говорит: повязка сдавливающая кровеносные сосуды. Разрежьте эту повязку, сотрите границы, уберите таможенника, уберите солдата, иначе говоря, установите свободу – вслед за этим установится мир.
Мир, отныне незыблемый. Мир, установленный раз навсегда. Мир нерушимый: нормальные условия труда, обмена, спроса и предложения, производства и потребления; нормальные условия всеобщей созидательной работы, взаимодействия всех отраслей промышленности, движения идей, прилива и отлива населения.
Кто заинтересован в существовании границ? Короли. «Разделяй, чтобы властвовать!» Граница подразумевает заставу, а застава – солдата. «Прохода нет» – вот общая формула всех привилегий, всех запретов, всех видов цензуры, всех видов тирании. Граница, застава, солдат – вот откуда идут все бедствия человечества.
Король – исключение среди людей: чтобы защитить себя, он нуждается в солдате, а солдату в свою очередь, чтобы жить, нужно убивать. Королям нужны армии, армиям нужна война – иначе теряется смысл их существования. Как это странно: человек соглашается убить другого человека, сам не зная за что. Искусство деспотов состоит в том, чтобы раскалывать нацию на армию и народ. Одна половина угнетает другую.
Войны ведутся под всевозможными предлогами, но истинная причина у них всегда одна – армия. Не будет армий – не будет войн. Но как упразднить армию? Путь к этому один: свержение деспотизма.
Как все тесно связано! Уничтожьте тунеядство во всех его видах – цивильные листы, оплачиваемое безделье, содержание духовенства за счет государства, вознаграждение судей правительством, синекуры аристократии, безвозмездное использование общественных зданий, постоянные армии; вычеркните все это – и вы подарите Европе десять миллиардов в год. Одним росчерком пера вы намного упростите проблему нищеты.
Этого упрощения троны не желают. Отсюда – лес штыков.
Короли согласны между собой только в одном – чтобы войны длились вечно. Люди воображают, будто короли враждуют между собой; отнюдь нет, они поддерживают друг друга. Повторяю, им нужно, чтобы существование солдата было оправдано. Навсегда сохранить армию – значит навсегда сохранить деспотизм; логика безупречная, согласен, и свирепая. Своего больного – народы – короли истощают кровопусканиями. Существует злодейское братство мечей; оно и приводит к порабощению человека.
Так устремимся же к той цели, которую я однажды определил как растворение солдата в гражданине.В тот день, когда это совершится, в тот день, когда воин, этот брат-недруг, уже не будет стоять вне народа, народ снова будет единым, целостным, исполненным любви, и цивилизация, которая тогда станет гармонией, будет щедро оделять людей материальными благами и просвещением, ибо направлять ее будут великая созидательная сила – труд и великая душа – всеобщий мир.
Виктор Гюго.
14 сентября 1869 года
Мне недостает слов, чтобы выразить, до какой степени и растроган оказанным мне здесь приемом. С глубоким волнением я приветствую конгресс, приветствую это собрание людей отзывчивых и великодушных.
Граждане, вы правильно сделали, избрав местом своей встречи эту благородную альпийскую страну. Во-первых, она свободна; во-вторых, она величественна. Да, именно здесь, перед лицом этой изумительно-прекрасной природы, подобает объявить великие решения, подсказанные гуманностью, в частности решение положить конец войнам.
На этом конгрессе один вопрос главенствует над всеми другими.
Позвольте же, раз вы оказали мне высокую честь, избрав меня председателем, позвольте мне изложить этот вопрос. Я сделаю это в немногих словах. Мы все, здесь присутствующие, к чему мы стремимся? К миру. Мы хотим мира, страстно хотим его. Хотим его непреклонно, безоговорочно, хотим мира между всеми людьми, между всеми народами, между всеми расами, между враждующими братьями, между Каином и Авелем. Хотим великого умиротворения всех злых страстей.
Но какого именно мира мы хотим? Мира любой ценой? Мира без всяких условий? Нет! Мы не хотим мира, при котором, согбенные, не смели бы поднять чело; не хотим мира под ярмом деспотизма, не хотим мира под палкой, не хотим мира под скипетром!
Первое условие мира – это освобождение. Для освобождения, несомненно, потребуется революция, изумительнейшая из всех революций, и, быть может, – увы! – война, последняя из всех войн. Тогда все будет достигнуто. Мир, будучи нерушимым, станет вечным. Исчезнут армии, исчезнут короли. Прошлое сгинет бесследно. Вот чего мы хотим.
Мы хотим, чтобы народ свободно жил, возделывал землю, свободно покупал, продавал, трудился, говорил, любил и думал свободно; хотим, чтобы были школы, готовящие граждан, и чтобы не было больше королей, приказывающих изготовлять пушки. Мы хотим великой Республики всего континента, хотим Соединенных Штатов Европы. И я закончу словами:
Наша цель – свобода! Свобода обеспечит мир!
17 сентября 1869 года
Граждане!
На мне лежит обязанность сказать при закрытии конгресса последнее слово. Я постараюсь, чтобы оно было задушевным. Помогите мне в этом.
Вы – участники конгресса мира, иначе говоря – конгресса забвения распрей. В связи с этим разрешите мне поделиться с вами одним воспоминанием.
Двадцать лет назад, в 1849 году, в Париже происходило то, что сейчас происходит в Лозанне: заседал конгресс мира. Было 24 августа – кровавая дата, годовщина Варфоломеевской ночи. В работах конгресса принимали участие два священника, представлявших два христианских исповедания: пастор Кокерель и аббат Дегерри. Председатель конгресса – тот, кто сейчас имеет честь говорить с вами, – напомнил присутствующим о роковых событиях 24 августа 1572 года и, обратясь к обоим священникам, сказал им: «Обнимитесь!»
Перед лицом этой страшной даты католицизм и протестантизм, под восторженные клики присутствующих, обнялись. (Аплодисменты.)
Сейчас всего несколько дней отделяют нас от другой даты, столь же славной, как та, первая, позорна: мы приближаемся к 21 сентября. В этот день была основана французская республика, и так же, как 24 августа 1572 года деспотизм и фанатизм сказали свое последнее слово: «Истребление!»,так 21 сентября 1792 года демократия впервые бросила клич: «Свобода, Равенство, Братство!» (Возгласы: «Браво! Браво!»)
Так вот, перед лицом этой великой даты я вспомнил эти два исповедания, вспомнил, как их представители, два священника, обнялись, – и ныне я призываю к другому братскому поцелую. Те, к кому я обращаюсь, охотно последуют этому призыву, потому что им нечего прощать друг другу. Я хочу, чтобы братски обнялись республика и социализм. (Продолжительные аплодисменты.)
Наши враги говорят: «Социализм, в случае надобности, примирится с Империей». Это неправда. Наши враги говорят: «Республика не признает социализма». Это неправда.
В той возвышенной законченной формуле, которую я только что привел, полностью выражена республика и вместе с тем полностью выражен социализм. Рядом со свободой, включающей собственность, там значится равенство, включающее право на труд – изумительный девиз 1848 года (аплодисменты),– и братство, включающее солидарность!
Следовательно, республика и социализм – одно и то же. (Шумные возгласы: «Браво!»)
Я, обращающийся к вам, граждане, не принадлежу к числу тех, кого в свое время называли «совсем недавними республиканцами». Я – давний социалист. Мои социалистические убеждения восходят к 1828 году. Поэтому я вправе говорить о социализме.
Социализму свойственна не узость, а широта. Он исследует проблему человечества в целом. Он охватывает понятие общества во всем его объеме. Ставя столь важный вопрос о труде и заработной плате, социализм в то же время провозглашает неприкосновенность человеческой жизни, запрет убийства во всех его видах, и разрешает великую проблему – упразднение карательной системы посредством распространения просвещения. (Возгласы: «Превосходно!»)Социализм провозглашает бесплатное обязательное обучение, права женщины, ее равенство с мужчиной (возгласы: «Браво!»),права ребенка и ответственность мужчины за них. (Возгласы: «Превосходно!» Аплодисменты.)И, наконец, социализм провозглашает главенство человеческой личности – принцип, тождественный со свободой. Что же это, все вместе взятое? Социализм. Да – но и республика. (Продолжительные аплодисменты.)
Граждане! Социализм ставит во главу угла жизнь, республика ставит во главу угла право. Социализм возвышает индивида, делая его человеком, республика возвышает человека, делая его гражданином. Возможно ли согласие более полное?
Да, мы все согласны между собой. Мы не хотим Цезаря, и я встаю на защиту оклеветанного социализма!
В тот день, когда встал бы вопрос о выборе между рабством, соединенным с благосостоянием, panem et circenses, [30]30
Хлеба и зрелищ (лат.).
[Закрыть]с одной стороны, и свободой, сопряженной с бедностью, с другой, – ни у кого, ни в рядах республиканцев, ни в рядах социалистов, не возникло бы колебаний! И все как один – я это заявляю, я это утверждаю, я за это ручаюсь, – все предпочли бы белому хлебу рабства черный хлеб свободы! (Продолжительные аплодисменты.)
Итак, не дадим розни зародиться и развиться; сплотимся, братья мои социалисты, братья мои республиканцы, сплотимся как можно теснее вокруг истины и справедливости и сомкнутым строем встанем против врага. (Возгласы: «Да, да! Браво!»)
Кто же враг?
Враг – и больше чем человек и меньше чем человек. (Движение в зале.)Это совокупность омерзительных преступлений, душащих и гложущих весь мир; это чудовище с тысячью когтей, хотя голова у него одна. Враг воплощает в себе извечное злодейство военщины и монархий; он связывает нас по рукам и ногам и грабит дочиста, одной рукой зажимает нам рот, а другую запускает в наш карман; он владеет миллионами, бюджетами, судьями, священниками, лакеями, дворцами, цивильными листами, всеми армиями – но не владеет ни одним народом!
Враг – это то, что властвует и правит; ныне этот враг при последнем издыхании. (Сильное волнение в зале.)
Так будем же, граждане, врагами врага и друзьями между собой! Будем единой душой, чтобы бороться с врагом, и единым сердцем, чтобы любить друг друга! Граждане! Да здравствует братство! (Бурное всеобщее одобрение.)
Еще одно слово – и я кончаю.
Устремим взор в будущее. Подумаем о том грядущем, неизбежном, быть может уже близком дне, когда во всей Европе установится тот же строй, что у благородного швейцарского народа, который так радушно принимает нас сейчас. У этого маленького народа есть свое величие. У него есть родина, именуемая Республикой, и гора, именуемая Девой.
Пусть же, как у этого народа, Республика будет нашей твердыней, а наша свобода, непорочная и ничем не оскверненная, будет, подобно Юнгфрау, девственной горной вершиной, залитой светом! (Продолжительная овация.)
Я приветствую грядущую Революцию!
