Текст книги "Дела и речи"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 57 страниц)

ЗА СВОБОДУ ПЕЧАТИ И ПРОТИВ АРЕСТА ПИСАТЕЛЕЙ

Я чувствую, что Собрание с нетерпением ожидает прекращения прений; поэтому я скажу всего несколько слов. (Возгласы: «Говорите! Говорите!»)

Я принадлежу к числу тех, кто убежден – сейчас более, чем когда-либо, в особенности со вчерашнего дня, – что при нынешних обстоятельствах добрый гражданин обязан воздерживаться от всего того, что может ослабить власть, столь необходимую для поддержания общественного порядка. (Возглас: «Превосходно!»)

Вот почему я отказываюсь вдаваться в те вопросы, которые могли бы разжечь страсти, и мне тем легче принести эту жертву, что я преследую ту же цель, что и вы, ту же цель, что и исполнительная власть; эта цель, понятная всем вам, может быть выражена в нескольких словах: вооружить сторонников общественного порядка и обезоружить его врагов. (Одобрительные возгласы.)

Моя мысль, как видите, совершенно ясна; но так как выступление господина министра юстиции посеяло во мне некоторые сомнения, я прошу у правительства разрешения задать ему один вопрос.

Находимся ли мы на осадном положении или под властью диктатуры? Вот в чем, с моей точки зрения, состоит вопрос.

Если мы находимся на осадном положении, то закрытые газеты, подчинившись требованиям законов, имеют право вновь начать выходить. Если же мы находимся под властью диктатуры – тогда дело другое.

Демосфен Оливье.Кто же мог установить диктатуру?

Виктор Гюго.Я прошу главу исполнительной власти дать объяснения по этому поводу.

Что касается меня, то я думаю, что в течение четырех дней диктатура, вызванная настоятельной необходимостью, была справедливой и законной. По прошествии этих четырех дней можно было ограничиться осадным положением.

Осадное положение, заявляю я, необходимо; но осадное положение есть состояние законное и вполне определенное, и мне кажется недопустимым оставлять за исполнительной властью права неограниченной диктатуры, тогда как вы намеревались предоставить ей только права, вытекающие из осадного положения.

Теперь, если исполнительная власть считает полномочия, предоставленные ей Собранием, недостаточными, пусть она заявит об этом, и пусть Собрание рассудит. Что касается меня, то когда речь идет о первейшей и самой существенной из наших свобод, я не могу не выступить в защиту этой свободы. Защищать сегодня общество, завтра свободу, защищать и то и другое, защищать одно при помощи другого – вот как я понимаю свои обязанности депутата, свое право гражданина и свой долг писателя. (Движение в зале.)

Итак, если правительство хочет быть облечено диктаторской властью, пусть оно скажет об этом, и пусть Собрание решает.

Генерал Кавеньяк, глава исполнительной власти, председатель Совета министров. Не бойтесь, милостивый государь, мне не нужна такая власть; с меня вполне достаточно и той, что я имею, у меня даже слишком много власти; умерьте вашу тревогу! (Возгласы одобрения.)

Виктор Гюго.В ваших же собственных интересах позвольте мне, мыслителю, сказать вам, властителю… (Оратора прерывают продолжительными выкриками.)

Я должен объяснить свое выражение, которое Собрание могло понять превратно.

Когда я говорю – мыслитель, я хочу сказать, что я – литератор, ведь все вы так меня и поняли. (Возгласы: «Да, да!»)

Так вот, в интересах будущего еще больше, чем в интересах настоящего, хотя это настоящее, поверьте мне, беспокоит меня не меньше, чем любого из вас, я говорю исполнительной власти: будьте осторожны! Огромная власть, которой вы обладаете…

Генерал Кавеньяк.Да нет же!

Депутат левой.Вносите предложение. (Различные выкрики.)

Председатель.Невозможно продолжать прения, когда подаются реплики с мест.

Виктор Гюго.Пусть правительство разрешит мне сказать ему – я отвечаю на слова прервавшего меня уважаемого генерала Кавеньяка, – что при нынешних обстоятельствах, при той значительной власти, которой оно облечено, ему следует остеречься от посягательств на свободу печати, ему следует уважать эту свободу! Пусть правительство не забывает, что свобода печати – это оружие той цивилизации, которую мы совместно защищаем. Свобода печати существовала до вас, она будет существовать и после вас. (Возбуждение в зале.)

Вот что я хотел ответить прервавшему меня уважаемому генералу Кавеньяку.

Теперь я прошу правительство сообщить, каким образом оно намерено употребить ту власть, которую мы ему доверили. Я со своей стороны считаю, что существующих законов, если их энергично применять, вполне достаточно. Я не разделяю мнения министра юстиции, который, по-видимому, полагает, что мы находимся в состоянии некоего междуцарствия в законодательстве и что, прежде чем возбудить судебное преследование, нужно дождаться принятия Собранием нового закона. Если память мне не изменяет, 24 июня уважаемый генеральный прокурор Парижского апелляционного суда объявил закон о печати от 16 июля 1828 года имеющим силу. Обратите внимание на это противоречие. Существует ли действующее законодательство о прессе? Генеральный прокурор говорит – да, министр юстиции говорит – нет. (Движение в зале.)Я разделяю мнение генерального прокурора.

В настоящий момент, вплоть до издания нового закона, деятельность нашей прессы регулируется законодательством 1828 года. Я полагаю, что если у нас существует только осадное положение, если у нас нет неограниченной диктатуры, то закрытые газеты, подчинившись требованиям этого законодательства, имеют право издаваться вновь. (Волнение в зале.)Так я ставлю вопрос и прошу объяснения на этот счет. Я повторяю, что дело идет о свободе, и добавляю, что в Национальном собрании, в Собрании народном, как наше, вопросы, касающиеся свободы, должны рассматриваться, не скажу – с осторожностью, скажу – с уважением. (Возгласы одобрения.)

Что же касается газет, то я не намерен распространяться на их счет, я не намерен высказывать своего мнения о них, так как для большинства из них это мнение оказалось бы, по-видимому, очень суровым. Вы понимаете, что чем оно более сурово, тем больше у меня оснований умолчать о нем; я не хочу использовать свою возможность нападать на них в то время, когда они лишены возможности защищаться. (Движение в зале.)Я весьма неохотно употребляю выражение «запрещенные газеты»;термин «запрещенные»не кажется мне ни справедливым, ни благоразумным; газеты, выпуск которых приостановлен,– вот те слова, которыми должна была бы пользоваться исполнительная власть. (Министр юстиции знаком выражает согласие.)Я не нападаю в настоящий момент на исполнительную власть, я даю ей совет. Я хотел и хочу остаться в пределах самого умеренного обсуждения вопроса. Умеренное обсуждение – всегда самое полезное обсуждение. (Возглас: «Превосходно!»)

Я мог бы сказать, заметьте, что правительство посягнуло на собственность, на свободу мысли, на свободу личности одного писателя, что этого писателя без объяснения причин девять дней держали в одиночном заключении и одиннадцать дней под арестом. (Движение в зале.)

Повторяю, я не хотел касаться и не коснусь этой стороны вопроса, разжигающей страсти. Я просто хочу получить разъяснение, чтобы по окончании этого заседания газеты могли знать, чего им следует ожидать от властей, управляющих страной.

Я убежден, что разрешить им выходить вновь, строго ограничив их рамками закона, было бы одновременно актом истинной справедливости и разумной политической мерой; справедливость такого решения не требует доказательств; что же касается политической стороны вопроса, то мне кажется очевидным, что газеты, под давлением нынешних обстоятельств, в обстановке осадного положения, сами умерили бы первый взрыв своей свободы. А именно этот взрыв и было бы полезно умерить в интересах общественного спокойствия. Отсрочить момент взрыва – значит сделать его более опасным, вследствие длительности сдерживания. (Движение в зале.)Взвесьте это, господа.

Я обращаюсь к уважаемому генералу Кавеньяку с формальным запросом: пусть он соблаговолит сказать нам, считает ли он, что запрещенные газеты, подчинившись существующим законам, могут немедленно начать выходить, или же они должны, в ожидании нового законодательства, пребывать в своем нынешнем состоянии, не живые и не мертвые, не только ограниченные правилами осадного положения, но и осужденные на смерть диктатурой. (Длительное движение в зале.)

ОСАДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
2 сентября 1848 года

Прения зашли в такую стадию, что, мне кажется, было бы полезно перенести их продолжение на понедельник. (Возгласы: «Нет! Нет! Говорите! Говорите!»)Я полагаю, что Собрание не пожелает закрывать прения до тех пор, пока не выскажутся все. (Возгласы: «Нет! Нет!»)

Я хочу ответить главе исполнительной власти всего лишь одним словом, но мне кажется необходимым перевести вопрос на его истинную почву.

Для того чтобы мы могли здраво обсудить конституцию, необходимы две вещи: свобода Собрания и свобода печати. (Различные выкрики в зале.)

С моей точки зрения, истинная суть вопроса заключается вот в чем: предполагает ли осадное положение отмену свободы печати? Исполнительная власть говорит – да; я говорю – нет. Кто же из нас ошибается? Если Собрание не решится высказаться, нас рассудят история и будущие поколения.

Национальное собрание ввело осадное положение, чтобы облегчить исполнительной власти подавление восстания, и установило законы, чтобы облегчить ей обуздание печати. Когда же исполнительная власть смешивает осадное положение с полной отменой законов, она глубоко заблуждается, и ее следует об этом предупредить. (Голос слева: «Превосходно!»)

Вот что мы должны сказать исполнительной власти.

Национальное собрание намеревалось предотвратить гражданскую войну, но не запретить обмен мнений; оно хотело вырвать оружие из рук людей, но не задушить их совесть. (Одобрительные возгласы слева.)

Чтобы восстановить мир на улицах, вы располагаете осадным положением; чтобы сдержать прессу, у вас имеются трибуналы. Не пользуйтесь же осадным положением для борьбы с прессой; вы применяете не то оружие и, полагая, что защищаете общество, на деле наносите рану свободе. (Движение в зале.)

Вы сражаетесь за священные принципы – за порядок, за семью, за собственность; мы последуем за вами, мы поможем вам в борьбе; но мы хотим, чтобы вы сражались, опираясь на законы.

Голос.Кто – мы?

Виктор Гюго.Мы – все Собрание. (Голоса слева: «Превосходно! Превосходно!»)

Я не могу не напомнить, что различие между осадным положением и отменой существующих законов подчеркивалось неоднократно и было понято и осознано всеми вами.

Осадное положение есть положение вполне определенное и законное – об этом уже говорилось; отмена законов есть положение чудовищное, в которое палата не захочет поставить Францию (движение в зале),в которое великое Собрание никогда не захочет поставить великий народ! (Снова движение в зале.)

Я не могу допустить, чтобы исполнительная власть таким образом трактовала свои полномочия. Что касается меня, я заявляю, что, голосуя за осадное положение, я имел в виду вооружить правительство всеми социальными средствами для защиты порядка; я отдал ему всю ту власть, которой я располагал как депутат; но я не санкционировал диктатуру, но я не отдал на ее произвол свободу мысли, но я не намеревался предоставить ей право цензуры и конфискаций! (Возгласы одобрения на многих скамьях. Возгласы протеста на других.)Цензура и конфискация – вот что в настоящий момент препятствует деятельности органов, призванных выражать общественное мнение. (Возгласы: «Да! Превосходно!»)Подобное положение несовместимо с обсуждением конституции. Необходимо, повторяю, чтобы печать была свободна, так как от свободы печати не в меньшей мере, чем от свободы самого Собрания, зависит качество и прочность конституции.

С моей точки зрения, эти два условия неотделимы одно от другого, и я не могу допустить, что Собрание будет в достаточной мере свободным, то есть в достаточной мере осведомленным (восклицания в зале),если рядом с ним не будет свободной печати и если свобода мнений за пределами Собрания не будет освещать своим светом ваши свободные дискуссии.

Я прошу господина председателя совета министров объяснить нам раз навсегда, каким образом он понимает осадное положение (возглас: «Он уже сказал!»);мы должны знать, подразумевает ли господин председатель совета министров под осадным положением отмену законов. Что касается меня, то, признавая осадное положение необходимым, я тотчас же проголосовал бы за его отмену, если бы его трактовали подобным образом; я убежден, что при таком толковании осадного положения вместо преходящей опасности – восстания – пришло бы величайшее несчастье – унижение нации. (Движение в зале.)Пусть продлится осадное положение, но пусть при этом уважают законность – вот чего я требую, вот чего жаждет общество, стремящееся обеспечить порядок, вот чего хочет общественное мнение, стремящееся сохранить свободу. (Голоса: «Голосуйте! Прекратить прения!»)

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ
15 сентября 1848 года

Я сожалею, что этот вопрос, быть может самый важный из всех, ставится на обсуждение почти внезапно и застает ораторов неподготовленными.

Что касается меня, я буду немногословен, но слова мои будут исходить из чувства глубокой, издавна сложившейся убежденности.

Вы только что освятили неприкосновенность жилища, мы просим вас освятить неприкосновенность еще более высокую и священную – неприкосновенность человеческой жизни.

Господа, конституция, и в особенности конституция, созданная Францией и для Франции, обязательно должна быть новым шагом по пути цивилизации. Если она не является шагом по пути цивилизации – она ничто. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)

Так вот, подумайте – что такое смертная казнь? Смертная казнь есть отличительный и вечный признак варварства. (Движение в зале.)Всюду, где свирепствует смертная казнь, господствует варварство; всюду, где смертная казнь – явление редкое, царит цивилизация. (Сильное волнение в зале.)

Господа, все это – неоспоримые факты. Смягчение мер наказания – большой и серьезный прогресс. Восемнадцатый век – и в этом состоит часть его славы – упразднил пытки; девятнадцатый век упразднит смертную казнь! (Живейшее одобрение. Возгласы: «Да, да!»)

Возможно, вы не упраздните смертную казнь сегодня; но, будьте уверены, вы упраздните ее завтра или ее упразднят ваши преемники. (Возгласы: «Мы упраздним ее!» Волнение в зале.)

Введение к вашей конституции вы начинаете словами: «Перед лицом бога» и тут же хотите отнять у этого бога то право, которое принадлежит ему одному, – право даровать жизнь и смерть. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)

Господа, есть три вещи, подвластные богу, а не человеку: безвозвратное, непоправимое, нерасторжимое. Горе человеку, если он вводит их в свои законы! (Движение в зале.)Рано или поздно общество согнется под их тяжестью; они нарушают необходимое равновесие между нравами и законами; они делают человеческое правосудие несоразмерным; и вот что происходит в результате – подумайте об этом, господа, – совесть в ужасе отступает перед законом. (Сильное волнение в зале.)

Я поднялся на эту трибуну, чтобы сказать вам только одно слово, но, с моей точки зрения, слово решающее. Вот оно, это слово. (Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

После февраля в народе созрела великая мысль: на следующий день после того, как народ сжег трон, он захотел сжечь эшафот. (Голоса: «Очень хорошо!» Другие голоса: «Очень плохо!»)

Те, кто тогда влиял на его разум, не поднялись, я глубоко об этом сожалею, до уровня его благородной души. Ему помешали осуществить эту величественную идею.

Так вот! В первой статье конституции, за которую вы голосуете, вы только что освятили первую мечту народа – вы опрокинули трон. Освятите же и другую его мечту – опрокиньте эшафот. (Аплодисменты слева. Протесты справа.)

Я подаю свой голос за полную, безоговорочную и окончательную отмену смертной казни.

РОСПУСК СОБРАНИЯ
29 января 1849 года

Я сразу же включаюсь в обсуждение вопроса и начинаю с того пункта, на котором остановился предыдущий оратор. Время идет, и я не стану долго занимать эту трибуну.

Я не буду следовать за достопочтенным оратором и останавливаться на различных политических соображениях, которые он затрагивал одно за другим; ограничусь лишь обсуждением права Собрания продолжать свою деятельность или принять решение о самороспуске. Предыдущий оратор стремился разжечь страсти, я постараюсь их умерить. (Перешептывание слева.)

Однако если, излагая свои мысли, я столкнусь с политическими вопросами, соприкасающимися с теми, которые поднимал достопочтенный и красноречивый оратор, то он может быть уверен, что избегать их я не стану.

Не знаю, понравится ли это достопочтенному оратору, но я принадлежу к тем, кто считает, что наше Собрание получило одновременно и неограниченные и ограниченные полномочия. (Различные выкрики.)

Председатель.Прошу всех депутатов соблюдать тишину. Надо выслушать господина Виктора Гюго, как слушали господина Жюля Фавра.

Виктор Гюго.Не ограниченные в том, что касается верховной власти Собрания, ограниченные же – по стоящей перед ним задаче. (Возгласы: «Превосходно!» Движение в зале.)Я принадлежу к тем, кто думает, что полномочия Собрания исчерпываются завершением конституции и что первым следствием принятия конституции должен быть, согласно политической логике, роспуск Учредительного собрания.

И действительно, господа, – что такое Учредительное собрание? Это революция, которая действует и обсуждает, имея перед собой неограниченные горизонты. А что такое конституция? Это революция, которая завершена и отныне заключена в определенные рамки. Так вот, можно ли представить себе такое положение: революция завершена принятием конституции и в то же время она продолжается, ибо существует Учредительное собрание? Или, иначе говоря, провозглашено окончательное и при этом сохранено временное. Утверждение и отрицание одновременно. Конституция управляет нацией, но не управляет парламентом! Все это противоречит друг другу и взаимно исключается. (Сильное волнение в зале.)

Я знаю, что, согласно тексту конституции, вы взяли на себя миссию принимать так называемые органические законы. Поэтому я не стану говорить, что издавать их не надо; скажу лишь, что надо издавать возможно меньше таких законов. Почему? Да разве органические законы являются частью конституции? Разве на них распространяются ее преимущества и неприкосновенность? О, если так, ваше право и ваш долг принять как можно больше таких законов. Но ведь органические законы – это не что иное, как обычные законы; органические законы – такие же законы, как и все другие; они могут быть переделаны, изменены, отменены без особых формальностей. В то время как конституция, вооруженная вами, будет защищаться, они могут рухнуть от первого толчка первого же Законодательного собрания. Это бесспорно. Но в таком случае для чего же множить их, для чего создавать их в условиях, когда они едва ли могут оказаться жизнеспособными? Учредительное собрание не должно предпринимать ничего, что не вызывается необходимостью. И не будем забывать, что там, где Собрание, подобное нашему, не может поставить печать своей верховной власти, оно неизбежно ставит печать своей слабости.

Итак, я говорю, что надо ограничиться очень небольшим числом органических законов, которые конституция обязывает вас принять.

Коснусь, но коротко, так как при существующих обстоятельствах не следует обострять прения, деликатного вопроса, который я назвал бы вопросом самолюбия. Я имею в виду конфликт, который стараются вызвать между правительством и Собранием в связи с предложением Рато. Повторяю, что я затрону этот вопрос бегло. Вы все понимаете причину – она вытекает из патриотизма, моего и вашего. Скажу только – и этим ограничусь, – что этот вопрос, поставленный таким образом, этот конфликт, эта обидчивость – все это ниже вас. (Возгласы: «Да! Да!» Одобрение.)Великие Собрания, подобные данному, не подвергают опасности мир в своей стране из-за обидчивости, они действуют и руководствуются соображениями более высокими. Великие Собрания, господа, умеют встретить час своего политического отречения свободно и с достоинством; и в день своего прихода к власти и в день своей отставки они подчиняются одному-единственному побуждению – общественной пользе. Вот то чувство, к которому я взываю, которое я хотел бы пробудить в ваших душах.

Итак, я отстраняю, как опровергнутые при обсуждении, три аргумента, из которых один основывается на природе наших полномочий, другой – на необходимости вотировать органические законы и третий – на излишней обидчивости Собрания по отношению к правительству.

Перехожу к последнему возражению, по-моему, еще не поколебленному, лежавшему в основе замечательной речи, которую вы только что слышали. Вот это возражение.

Настаивая на роспуске Собрания, мы ссылаемся на политическую необходимость. Те, кто желает его сохранить, также выдвигают перед нами политическую необходимость. Нам говорят: «Необходимо, чтобы Учредительное собрание оставалось на своем посту; нужно, чтобы оно наблюдало за осуществлением своих решений; важно, чтобы Собрание не отдало на погибель учрежденную им демократию, чтобы оно не отдало конституцию на волю течения, уносящего умы в неизвестное будущее».

А сверх того, господа, ссылаются на некий призрак другого Собрания, угрожающего якобы общественному спокойствию. Предполагают, что будущее Законодательное собрание (здесь-то и заложена суть вопроса – я на этом настаиваю и призываю к этому ваше внимание) принесет с собой потрясения и бедствия, что оно погубит Францию, вместо того чтобы ее спасти.

Вот в чем заключается весь вопрос, и ни в чем другом. Ибо не будь у вас этих тревог и опасений, у вас – моих коллег из большинства, которых я уважаю и к которым обращаюсь, – не будь у вас этой тревоги и страха и будь вы спокойны за участь будущего Собрания, ваш патриотизм, конечно, побудил бы вас уступить ему место.

Вот, на мой взгляд, в чем заключается истинная суть вопроса. Итак, господа, обращаюсь к этому возражению. Чтобы его опровергнуть, я и поднялся на трибуну. Нам говорят: знаете ли вы, каким окажется, что станет делать будущее Законодательное собрание? И на основании высказанных опасений делают заключение о необходимости сохранить Учредительное собрание.

Так вот, господа, я намерен вам показать, чего стоят эти угрожающие аргументы; сделаю это в немногих словах путем простого напоминания фактов, уже относящихся к истории. По-моему, они проливают свет на эту сторону вопроса. (Возгласы: «Слушайте! Слушайте!» Глубокая тишина.)

Господа, менее года тому назад, в марте прошлого года, часть временного правительства верила, по-видимому в необходимость оставаться у власти. Официальные объявления, вывешенные на улицах, утверждали, что политическое воспитание Франции еще не закончено, что при таком положении дел опасно предоставлять стране осуществление ее верховной власти, что существующим властям необходимо продолжать свои функции. В то же время партия, называвшая себя самой передовой, течение, объявлявшее себя единственно республиканским, заявлявшее, что именно оно создало республику, и, кажется, полагавшее, что республика ему принадлежит, – это течение подавало сигнал тревоги, громко требовало отсрочки выборов и предупреждало патриотов, республиканцев, честных граждан о приближении страшной и неизбежной опасности. Эта страшная, приближающаяся опасность, господа, были вы. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)Это было Национальное собрание, перед которым я сейчас выступаю. (Снова возгласы одобрения.)

Эти роковые выборы, которые следовало отсрочить любой ценой ради общественного спасения – они и были отсрочены, – это те самые выборы, которые выдвинули вас. (Глубокое волнение в зале.)

Так вот, господа, то, что говорили десять месяцев тому назад об Учредительном собрании, говорят сегодня о Собрании законодательном. Предоставляю вам самим сделать вывод, предоставляю вам спросить у своей совести, у себя самих о том, что вы собою представляли и что вы сделали. Здесь не место детально разбирать ваши действия, но я знаю, что не будь вас – цивилизация погибла бы, знаю, что цивилизация спасена вами. А спасти цивилизацию – это значит спасти жизнь народа. Вот что вы совершили, вот чем вы ответили на мрачные пророчества, стремившиеся отсрочить ваш приход. (Живейшее и всеобщее одобрение.)

Господа, я настаиваю: то, что прежде говорили о вас, сегодня говорят о ваших преемниках. Сегодня, как и тогда, будущее Собрание изображают опасным; сегодня, как и тогда, не доверяют Франции, не доверяют народу – не доверяют носителю верховной власти. Имея в виду, чего стоили прошлые опасения, судите, чего стоят опасения нынешние. (Движение в зале.)

Можно громогласно утверждать, что Законодательное собрание ответит на дурные предсказания так же, как отвечали вы сами, – своей преданностью общественному благу.

Господа, факты, которые я привел, сопоставление, которое я только что сделал, многие другие действия, о которых я не хочу вам напоминать, так как я стараюсь внести в эти прения дух глубочайшей умеренности (возглас: «Это правда!»),– многие другие действия, которые у всех в памяти, – все это не только опровергает выдвинутый аргумент, но и заключает в себе некую очевидность, некий урок. Вот эта очевидность и этот урок: на протяжении одиннадцати месяцев, каждый раз, когда речь идет о необходимости узнать мнение страны, начинаются колебания, отступления, увертки. (Возгласы: «Да! Да! Нет! Нет!»)

Г-н де Ларошжаклен.Постоянно оскорбляют всеобщее избирательное право.

Один из депутатов.Но ведь выборы президента были проведены досрочно.

Виктор Гюго.Я уверен, что в данный момент обращаюсь к совести Собрания.

А знаете ли вы, что лежит в основе этих колебаний? Я скажу. (Шум. Возгласы: «Говорите! Говорите!»)Боже мой, господа, этот ропот меня не удивляет и не смущает. (Различные выкрики в зале.)Те, кто находится на этой трибуне, должны выслушивать ропот так же, как те, кто сидит на этих скамьях, должны выслушивать правду.

Мы слушали ваши истины, теперь послушайте наши. (Продолжительное движение в зале.)Господа, я скажу, что лежало в основе этих колебаний, и скажу громко, ибо свобода трибуны – ничто, если оратор не откровенен. В основе всего этого, в основе всех действий, о которых я напоминаю, лежит тайный страх перед всеобщим голосованием.

И я говорю вам – тем, кто сделал основой республиканского правления всеобщее избирательное право, тем, кто в течение долгого времени осуществлял всю полноту власти, – я говорю вам: в политике нет ничего более опасного, чем правительство, не доверяющее собственным принципам. (Глубочайшее волнение в зале.)

Вы обязаны – и пора это сделать – прекратить подобное положение вещей. Страна хочет, чтобы с ней проконсультировались. Покажите свое доверие стране, и страна ответит вам доверием. Я хочу закончить этими словами примирения. В своем мандате я черпаю право и силу увещевать вас – во имя Франции, которая ждет и тревожится (различные выкрики в зале),во имя благородного и великодушного парижского народа, который снова толкают на политические волнения…

Голос.Это правительство его возбуждает!

Виктор Гюго.Во имя доброго и великодушного парижского народа, который столько страдал и продолжает страдать, я заклинаю вас не затягивать ситуацию, которая влечет за собой упадок кредита, торговли и труда. (Возглас: «Правильно!»)Я заклинаю вас самих завершить, путем роспуска Собрания, революционную фазу и открыть период законности. Я заклинаю вас как можно быстрее, с доверием призвать ваших преемников. Не впадайте в ошибку временного правительства. Не наносите того оскорбления, которое перед вашим приходом нанесли вам пристрастные партии, не наносите его, вы, законодатели, Законодательному собранию! Не будьте подозрительными, вы, кого подозревали; не откладывайте выборов, вы, сами испытавшие отсрочку выборов. (Движение в зале.)

Большинство поймет, я не сомневаюсь, что настал, наконец, момент, когда верховная власть этого Собрания должна быть возвращена и растворена в верховной власти нации.

Если же случится иначе, господа, если окажется – в своем уважении к Собранию я далек от такой мысли, – что Собрание решит продлить на неопределенное время свои полномочия… (шум и отрицания)если окажется, говорю я, что Собрание продлит – вам не нравятся слова «на неопределенное время», хорошо! – свои оспариваемые отныне полномочия; если оно не зафиксирует дату окончания своих работ; если Собрание останется в нынешнем положении по отношению к стране, – тогда – еще есть время сказать вам это – дух Франции, оживляющий и вдохновляющий это Собрание, покинет его. (Протесты.)Тогда это Собрание не будет больше чувствовать, что в его груди бьется сердце нации. Быть может, ему и дано будет существовать, но не жить. Политическую жизнь декретировать нельзя. (Продолжительное движение в зале.)