Текст книги "Дела и речи"
Автор книги: Виктор Гюго
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 57 страниц)
Я продолжаю. Законопроект с явным злорадством облагает гербовым сбором все театральные пьесы без изъятия, будь то пьесы Корнеля или Мольера – безразлично. Он мстит «Полиевкту» за «Тартюфа». (Смех и аплодисменты.)
Да, да, заметьте себе: новый закон – я настаиваю на этом – не менее враждебен литературному творчеству, че мгазетной публицистике; именно это и придает ему характер клерикального закона. Он преследует театр так же, как и газету, он хотел бы вышибить из рук Бомарше и вдребезги разбить то зеркало, в котором узнает себя Базилио. (Возгласы «Браво!» слева.)Я продолжаю.
Он столь же неуклюж, сколь и зловреден. В одном лишь Париже он разом запрещает около трехсот безобидных и полезных периодических изданий, которые прививают людям вкус к тихим и спокойным умственным занятиям. (Возгласы: «Совершенно справедливо!»)
И, наконец, в довершение всех этих оскорбительных для цивилизации актов, закон делает невозможным дальнейшее существование такого популярного вида печатного слова, как брошюры, являющиеся доступной повседневной пищей для умов. (Возгласы «Браво!» слева. Возгласы справа: «Не станет брошюр! Тем лучше! Тем лучше!»)
Взамен всего этого он предоставляет привилегию на распространение печатных изданий подлой ультрамонтанской клике, в руки которой отдано теперь народное просвещение. (Возгласы: «Правильно! Правильно!»)Монтескье закуют в цепи, но отец Лорике будет пользоваться полной свободой.
Господа, в основе этого законопроекта лежит ненависть к разуму. Подобно кулачку рассерженного ребенка, он пытается стиснуть – что же? Мысль публициста, мысль философа, мысль поэта, гений Франции! (Возгласы: «Браво! Браво!»)
Итак, подавление всякой мысли и всякого печатного слова, преследование газет и травля книг, подозрительное отношение к театру, к литературе, к талантливым людям, вышибание пера из рук писателя, убийство книгоиздательского дела, разрушение десяти-двенадцати отраслей национальной промышленности, принесение Франции в жертву иностранным интересам, покровительство бельгийским издателям контрафакций, стремление оставить рабочих без хлеба, а разум без книг, продажа богатым права на чтение, отнимаемого у бедняков (движение в зале),уничтожение всех светочей народных, насильственная задержка масс – о, кощунство! – на пути их восхождения к свету, попрание справедливости, упразднение суда присяжных и замена его следственными камерами, восстановление конфискаций в форме непомерных штрафов, осуждение и казнь до суда – вот что представляет собой ваш законопроект! (Долго не прекращающиеся одобрительные возгласы.)
Я не оцениваю его, я только излагаю его суть. Но если бы мне нужно было оценить его, я сказал бы кратко: это средневековый костер на современный лад!
Господа, в течение тридцати пяти лет свободная печать воспитывала страну; блестящим примером Соединенных Штатов, Англии и Бельгии доказано, что свобода печати является одновременно и наиболее очевидным признаком и наиболее существенной чертой социального мира; в течение тридцати пяти лет, говорю я, свобода печати была нашим достоянием; в течение трех веков разум, печатное слово были всемогущи, – и вот каков итог!
Я просто не нахожу слов… Все, что измыслила Реставрация, бледнеет перед этим; по сравнению с таким законопроектом ее законы о цензуре кажутся милосердными, а «Закон о справедливости и любви» кажется благодеянием; поэтому я требую воздвигнуть памятник господину де Пейронне! (Смех и возгласы «Браво!» слева. Ропот справа.)
Поймите меня правильно! Я отнюдь не хочу оскорбить господина де Пейронне, наоборот – я хочу воздать ему заслуженную хвалу. Его оставили далеко позади те, кто вынес ему приговор, так же как господина Гизо оставили далеко позади те, кто возбудил против него обвинение. (Возгласы слева: «Так, так! Правильно!»)
Господин де Пейронне, находись он в этих стенах, – надо отдать ему справедливость, – несомненно, с негодованием голосовал бы против этого закона, а что касается господина Гизо, чей блестящий талант составил бы гордость всякого представительного собрания, то я надеюсь, что именно он, если ему предстоит когда-либо оказаться в числе членов этого Собрания, выступит с этой трибуны и огласит обвинительный акт против господина Бароша. (Долго не прекращающиеся одобрительные возгласы.)
Я возвращаюсь к законопроекту. Вы видели, господа, что он собой представляет. И вы называете это законом? Нет, нет! Это никак не закон, и такой документ никогда не станет законом моей страны, – порукой тому порядочность людей, к которым я сейчас обращаюсь! Уж слишком много, поистине слишком много дурного и пагубного несет он с собой! Нет, нет! Вы не заставите нас принять сутану иезуита, прикрывающую беззакония, за одеяние закона. (Возгласы: «Браво!»)
Хотите ли вы знать, господа, что все это означает? Это означает не что иное, как вызов, брошенный нам нашим же правительством, вызов, который содержится в новом законе и который вчера, как вы все слышали, вырвался из сердца министра. (Сильное волнение в зале.)Это вызов, брошенный министерством и его советниками духу нашего века и чувствам нашего народа; иначе говоря, вызов, брошенный фактом идее, вызов, брошенный силами, которые являются всего лишь материальным воплощением правительства, тому, что составляет его жизненную основу; вызов, брошенный властями – всего лишь властями! – могуществу народа, вызов, брошенный преходящим вечному; вызов, брошенный ничтожными людишками, которые не властны даже над мгновением истории, великой нации и беспредельному будущему! (Аплодисменты.)
О, если бы этот вызов был только проявлением ребяческого безрассудства! Но, увы, он грозит смертельной опасностью. Вы не присоединитесь к нему, господа, вы осознаете нависшую угрозу, вы отвергнете этот закон!
По крайней мере я хочу в это верить! Прозорливые люди из числа депутатов большинства, – а ведь если они серьезно захотят подсчитать, сколько их, то сами убедятся в том, что их очень много, – прозорливые люди из числа депутатов большинства в конце концов возьмут верх над слепцами; они вовремя удержат ускользающую из их рук власть, и рано или поздно мы увидим, как из лона этого великого Собрания, которому предстоит в назначенный час встретиться лицом к лицу с нацией, выйдет истинное правительство страны.
Истинное правительство страны – это не то правительство, которое предлагает нам такие законы! (Возгласи слева: «Правильно! Не то!», справа: «Нет, именно то!»)
Господа, в такой век, как наш, для такой нации, как французы, после трех революций, поставивших перед нами в совершенно непредвиденном порядке множество вопросов первостепенной важности, настоящим правительством, хорошим правительством может считаться только такое, которое понимает, какие условия необходимы для развития общества; которое наблюдает, изучает, исследует, экспериментирует; которое видит в разуме помощника, а не врага; которое помогает выявить истину из столкновений различных взглядов; которое способствует всесторонне-животворному действию свобод; которое добросовестно берется за разрешение проблемы обучения детей и предоставления работы взрослым! Настоящим правительством может считаться только такое, которому не внушает тревоги все шире распространяющийся свет знания, которому не страшен духовный рост народа. (Одобрительные возгласы слева.)
Настоящим правительством может считаться только такое, которое честно и прямо ставит в порядок дня, с целью углубленного изучения и разрешения в интересах общества, столь неотложные и серьезные проблемы, как кредит, заработная плата, безработица, товарное обращение, производство и потребление, колонизация, разоружение, бедность одних и достаток других, богатство одной части населения и нищета другой, все обещания конституции, иначе говоря – великий вопрос о народе!
Настоящим правительством может считаться только такое, которое организует, а не подавляет, такое, которое возглавляет шествие передовых идей и не допускает, чтобы им руководили злостные предубеждения! Нет, настоящим правительством Франции в девятнадцатом веке не может быть и никогда не будет правительство, которое движется вспять! (Сильное волнение в зале.)
Господа, в такую эпоху, как наша, попятные движения опасны, не совершайте же их!
Вам без конца твердят о пропасти, зияющей, разверстой, ужасной пропасти, в которую вот-вот может рухнуть общество. Господа, пропасть действительно существует; только она не перед вами, а позади вас. Вы в самом деле приближаетесь к ней, но именно потому, что идете не вперед, а назад. (Аплодисменты слева.)
То будущее, которое готовит нам оголтелая реакция, настолько близко и настолько зримо, что уже сейчас можно разглядеть его устрашающий облик. Послушайте! Еще не поздно остановиться. В 1829 году можно было избежать 1830 года. В 1847 году можно было избежать 1848 года. Достаточно было прислушаться к тем, кто говорил обеим монархиям, катившимся под уклон: «Вы на краю пропасти!»
Господа, я имею право так говорить. Сколь я ни безвестен, я один из тех, кто делал все, что мог; я один из тех, кто предупреждал обе монархии, кто делал это честно, кто делал это тщетно, но с самым горячим и самым искренним желанием их спасти. (Крики и протесты справа.)
Вы отрицаете это! Что ж! Назову точную дату. Прочтите мою речь, произнесенную 12 июня 1847 года в палате пэров; господин де Монтебелло, наверное, помнит ее. (Г-н де Монтебелло опускает глаза и сохраняет молчание. Спокойствие восстанавливается.)И вот я предупреждаю в третий раз; неужели и в третий раз я потерплю неудачу? Увы! Я сильно этого опасаюсь.
Люди, управляющие нами, министры! Говоря таким образом, я обращаюсь не только к явным, но и к тайным министрам, ибо в настоящее время имеются двоякого рода правители: одни действуют у всех на виду, другие прячутся подальше от глаз (смех и возгласы: «Браво!»),и нам всем известно, что господин президент республики стал Нумой Помпилием, имеющим при себе семнадцать Эгерий. (Взрыв хохота.)
Министры, ведомо ли вам, что вы творите? Видите ли вы, куда идете? Нет!
Я вам это скажу.
Вы требуете, чтобы мы утвердили эти законы, вы вырываете согласие на них у большинства, но не пройдет и трех месяцев, как вы убедитесь, что они совершенно бесполезны для вас, более того – что они еще и ухудшают ваше положение.
Как только вы попытаетесь провести выборы, как только вы примените на практике изуродованное вами избирательное право, как бы вы ни брались за это дело, реакция – это можно с уверенностью предсказать – неминуемо потерпит поражение. Вот что можно сказать в связи с вопросом о выборах.
Что касается прессы, наследие разоренных и умерщвленных газет пойдет впрок тем газетам, которые сохранятся. Вы находите, что газеты чересчур злы и чересчур сильны! Что ж, ваш закон принесет замечательные плоды! По прошествии трех месяцев вы удвоите силу газет. Правда, вы удвоите также и их ярость. (Возгласы: «Правильно! Правильно!» Сильнейшее волнение в зале.)О, государственные мужи! (Смех в зале.)
Вот что можно сказать по поводу газет.
Что касается права собраний – прекрасно! Народные сходки растворятся в тайных обществах. Вы заставите вернуться в эти общества тех, кто хотел их покинуть. Таково будет неизбежное противодействие. Вместо публичных собраний в зале Мартель или зале Валентино, на которых вы присутствуете в лице полицейского комиссара, вместо собраний под открытым небом, где страсти умеряются, вы будете иметь повсюду скрытые очаги пропаганды, где будет господствовать ожесточение, каждая идея будет принимать характер непреодолимой страсти, а гнев выльется в ненависть.
Вот что можно сказать о праве собраний.
Итак, ваши же собственные законы обернутся против вас, вам будет нанесен удар вашим же оружием! Основные принципы демократии поднимутся против вас со всех сторон; преследуемые, они станут могучими; разгневанные, они станут страшными для вас. (Движение в зале.)
Вы скажете: «Опасность усиливается».
Вы скажете: «Мы нанесли удар по всеобщему избирательному праву, и это нам не помогло. Мы нанесли удар по праву собраний, и это нам не помогло. Мы нанесли удар по свободе печати, и это нам не помогло. Надо выкорчевать зло с корнем».
И тогда, находясь во власти непреодолимой силы, подобно одержимым, которые действуют не по своей воле, а влекомы самой неумолимой логикой – логикой уже содеянных ошибок (возглас: «Браво!»),повинуясь роковому голосу, который будет толкать вас все дальше и дальше, – как вы поступите тогда?
Но тут я останавливаюсь.
Я принадлежу к числу тех, кто призван предостерегать, но я считаю себя обязанным умолкнуть, когда предостережение может быть воспринято как оскорбление. И сейчас я говорю лишь от сознания долга и с чувством глубокого огорчения. Я не хочу заглядывать в будущее, которое, быть может, слишком близко. (Сильное волнение в зале.)Я не хочу опережать события и строить какие бы то ни было мучительные догадки о последствиях тех ошибок, которые вы уже начали совершать. Я останавливаюсь. Но я не могу не сказать, что ужас охватывает честных граждан, когда они видят, что правительство устремляется по наклонной плоскости вниз, прямо в пропасть!
Я не могу не сказать, что мы уже не раз видели, как правительства спускались по наклонной плоскости, но никто еще никогда не видел правительства, которое сумело бы взобраться по ней обратно.
Я не могу не сказать, что мы – не правительство, а всего только нация – по горло сыты глупостями, провокациями, реакцией, нелепостями, совершаемыми от чрезмерной ловкости, и безрассудствами, совершаемыми от чрезмерной мудрости. Мы по горло сыты людьми, которые губят нас, прикидываясь нашими спасителями. Я не могу не сказать, что мы не хотим больше революций. Я не могу не сказать, что тогда как прогресс будет благотворен для всех, революции уже не будут благотворны ни для кого. ( Зал встречает эти слова живейшим одобрением.)
Ах! Как необходимо, чтобы это стало ясно всем! Пора покончить с этими вечными пустыми декларациями, под прикрытием которых посягают на наши права, на всеобщее избирательное право, на свободу печати и даже – как показывают некоторые случаи произвольного толкования регламента – на свободу трибуны.
Что до меня, то я никогда не устану повторять, используя для этого любой случай, что при современном состоянии политических дел если и есть в Национальном собрании сторонники новой революции, то сидят они не по эту сторону. (Оратор показывает на левое крыло Собрания.)
Существуют истины, которые надо неустанно повторять, на которые надо вновь и вновь обращать внимание страны; в настоящий момент анархистами являются сторонники абсолютизма, а революционерами являются реакционеры! (Возгласы «Правильно! Правильно!» слева. Все Собрание охвачено непередаваемым возбуждением.)
Что же касается наших противников – иезуитов, этик ревнителей инквизиции, этих террористов от церкви (аплодисменты),для которых Девяносто третий год является неизменным и единственным аргументом в их споре с людьми 1850 года, то им я могу сказать следующее.
Бросьте колоть нам глаза террором и теми временами, когда говорили: «О, горний дух Марата! О, горний дух Иисуса!» Мы больше не отождествляем Христа с Маратом, но мы не отождествляем его и с вами. Мы не отождествляем Свободу с Террором, но мы не отождествляем и христианство с обществом Лойолы. Мы не отождествляем крест бога-агнца и бога-голубя со зловещим знаменем святого Доминика; мы не отождествляем также богочеловека, казненного на Голгофе, с палачами Севенн и Варфоломеевской ночи, с вешателями, подвизающимися в Венгрии, в Сицилии и в Ломбардии (сильное волнение в зале);мы не отождествляем религию, нашу религию, проникнутую духом мира и любви, с этой мерзкой сектой, всюду маскирующейся и всюду разоблаченной, сектой, раньше проповедовавшей цареубийство, а ныне проповедующей угнетение народов (возгласы: «Браво! Браво!»),сектой, приспосабливающей свои подлости к духу времени, осуществляющей с помощью клеветы то, чего она сегодня уже не может добиться с помощью костров, убивающей репутации, так как она теперь уже не в силах сжигать людей, шельмующей наш век, так как теперь ей больше не дозволено истреблять народ, с этой гнусной школой деспотизма, клятвопреступлений и лицемерия, которая с елейным видом распространяет отвратительные идеи, котор аяпримешивает к евангельскому учению проповедь истребления и вливает яд в чашу со святой водой! (Долго не прекращающееся движение в зале. Голос справа: «Оратора надо упрятать в Бисетр!»)
Господа, поразмыслите над всем этим как патриоты, как люди разума. Я обращаюсь сейчас к тому истинному большинству, которое не раз проглядывало из-под мнимого большинства, к тому большинству, которое воспротивилось пункту о заключении в крепость в законе о ссылке и отказалось придать этому закону обратную силу, к тому большинству, которое недавно перечеркнуло закон о мэрах. Именно к этому большинству, которое может спасти страну, обращены сейчас мои слова.
Я не надеюсь убедить авторов теорий о твердой власти, которые преувеличивают ее значение и тем самым компрометируют ее, которые мастерски организуют провокации, для того чтобы затем вволю угнетать народ (смех и возгласы «Браво!»),и которые, на том основании, что они вырвали несколько тополей из мостовых Парижа, считают себя в силах выкорчевать печатное слово из сердца народа. (Возгласы: «Браво! Браво!»)
Я не надеюсь убедить ни этих государственных деятелей прошлого, страдающих вот уже тридцать лет застарелыми политическими недугами, ни тех людей, которые пылко предают анафеме всю прессу без разбора, не снизойдя даже до того, чтобы отделить добропорядочную ее часть от злонамеренной, и которые утверждают, что самая лучшая газета не стоит самого плохого проповедника. (Смех в зале.)
Да, я отворачиваюсь от этих людей, стоящих на крайних позициях и глухих к голосу убеждения. Я заклинаю вас, законодателей, порожденных всеобщим избирательным правом и сознающих, несмотря на принятый недавно пагубный закон, свое высокое происхождение, я заклинаю вас признать и провозгласить торжественным вотумом, вотумом, который прозвучит как приговор, могущество и священную неприкосновенность мысли. Покушение на прессу означает непосредственную угрозу для общества. (Возгласы: «Правильно! Правильно!»)Какой удар собираются нанести идеям при помощи такого закона, что хотят сделать с ними? Придавить их? Но они несгибаемы. Ограничить их? Но они бесконечны. Задушить их совсем? Но они бессмертны. (Долго не прекращающееся волнение в зале.)Да! Они бессмертны! Был случай, когда один депутат правой отрицал это, как вы, вероятно, помните; в своей речи, произнесенной в ответ мне, он воскликнул тогда, что бессмертны не идеи, а догматы, потому что идеи, по его словам, исходят от людей, тогда как догматы исходят от бога. О! Идеи тоже исходят от бога. И не в обиду будь сказано этому клерикальному оратору… (Резкие выкрики справа. Г-н де Монталамбер проявляет беспокойство.)
Справа.Надо призвать оратора к порядку! Это недопустимо! (Крики.)
Председатель.Разве вы не считаете господина де Монталамбера таким же депутатом, как и вы сами? (Шум.)Личные нападки запрещены.
Голос слева.Председатель проснулся.
Г-н Шаррас.Он спит только тогда, когда нападают на революцию.
Голос слева.Вы позволяете наносить оскорбления республике!
Председатель.Республика никак не задета и ни на что не жалуется.
Виктор Гюго.Я никак не предполагал, господа, что это определение может показаться оскорбительным достопочтенному депутату, к которому я обращался. Если оно кажется ему оскорбительным, я немедленно беру его обратно.
Председатель.Оно представляется мне неуместным. (Г-н де Монталамбер встает, чтобы ответить.)
Голос справа.Говорите! Говорите!
Слева.Не позволяйте прерывать себя, господин Гюго!
Председатель.Господин де Монталамбер, дайте закончить речь, не прерывайте. Вы выскажетесь потом.
Голос справа.Говорите! Говорите!
Голос слева.Нет! Нет!
Председатель (Виктору Гюго).Согласны ли вы позволить господину де Монталамберу высказаться?
Виктор Гюго.Согласен.
Председатель.Господин Виктор Гюго согласен.
Г-н Шаррас и другие.На трибуну!
Председатель.Да вы его видите и так!
Г-н де Монталамбер (с места).Я отношу к себе, господин председатель, то, что вы сейчас говорили о республике. Во всей этой речи, направленной главным образом против меня, ничто меня не задевает, и я ни на что не жалуюсь. (Энергичное одобрение справа. Возражения слева.)
Виктор Гюго.Достопочтенный господин де Монталамбер ошибается, полагая, что моя речь обращена к нему. Она обращена совсем не к нему лично. Но, скажу без обиняков, она действительно обращена к его партии; а что касается его партии, то, поскольку он провоцирует меня на это объяснение, я непременно должен сказать ему… (Громкий смех справа.)
Г-н Пискатори.Он вас не провоцировал.
Председатель.Он вас не провоцировал ни в малейшей степени.
Виктор Гюго.Значит, вы не хотите, чтобы я ответил?
Слева.Нет! Они не хотят! Это их тактика!
Виктор Гюго.Сколько у вас различных мер и различных весов? Хотите ли вы, чтобы я ответил? Да или нет? (Возгласы: «Говорите!»)Ну, тогда слушайте!
Несколько голосов справа. Вам ничего не сказали, и мы не хотим, чтобы вы говорили о какой-то провокации.
Слева.Неверно! Неверно! Говорите, господин Виктор Гюго!
Виктор Гюго.Среди всех опасностей, подстерегающих мою родину, я не замечаю господина Монталамбера; я замечаю в лучшем случае его партию; а что касается его партии, то раз он хочет, чтобы я ему это сказал, пусть он знает, что… (Выкрики справа.)
Несколько голосов справа. Он не просил вас об этом!
Виктор Гюго.Раз он хочет, чтобы я ему это сказал, то пусть он знает, что… (Снова выкрики.)
Председатель.Господин де Монталамбер ничего у вас не спрашивал, значит вам нечего ему и отвечать!
Слева.Ага, теперь они идут на попятный! Они боятся услышать ваш ответ. Говорите!
Виктор Гюго.Как! Я даю согласие на то, чтоб меня прервали, а вы не позволяете мне ответить? Но ведь это не что иное, как злостная попытка большинства воспользоваться численным превосходством. Что сказал мне господин де Монталамбер? Что речь моя направлена против него. (Выкрики справа.)Так вот, я ему отвечаю, я вправе ему ответить, а вы, вы обязаны меня выслушать.
Голос справа.Вот еще!
Виктор Гюго.Вне всякого сомнения, это ваша обязанность. (Депутаты со всех сторон выражают согласие.)
Я вправе ответить господину де Монталамберу и заявить, что я обращался не к нему, а к его партии. А что касается его партии, то она должна знать, что времена, когда она могла представлять собой опасность для общества, прошли.
Голос справа.В таком случае оставьте ее в покое.
Председатель (обращаясь к оратору).Вы совсем отвлеклись от обсуждения закона.
Один из депутатов крайней левой. Председатель мешает оратору говорить.
Председатель.Председатель делает все возможное, чтобы вернуть оратора к обсуждаемому вопросу. (Резкие протесты слева.)
Виктор Гюго.Это произвол! Большинство вызвало меня на ответ. Хочет оно, наконец, или не хочет, чтобы я ответил? (Возгласы: «Говорите же!»)Я бы уже давно покончил с этим.
Я ни в коем случае не могу согласиться с такой постановкой вопроса. Что моя речь направлена против господина де Монталамбера – это неправда. Я хочу и я должен разъяснить, что я выступаю здесь не против господина де Монталамбера лично, а против его партии.
Теперь я должен сказать, ибо меня на это провоцируют, что…
Справа.Неправда! Неправда!
Слева.Правда! Правда!
Виктор Гюго.Я должен сказать, ибо меня на это провоцируют…
Справа.Неправда! Неправда!
Слева.Правда! Правда!
Председатель (обращаясь к депутатам правого крыла).Этому, видно, не будет конца. Несомненно, что в данный момент именно вы нарушаете порядок в Собрании. Сейчас ведете себя недопустимо вы, сидящие с этой стороны.
Несколько депутатов правого крыла. Неверно, неверно!
Виктор Гюго (обращаясь к правому крылу).Что же, вы хотите, чтобы надо мной так и осталось тяготеть обвинение, возведенное господином де Монталамбером? Да или нет?
Справа.Он ничего не сказал!
Виктор Гюго.Я повторяю в третий, в четвертый раз, что не желаю играть ту роль, которую мне навязывает господин де Монталамбер. Если вы хотите силой помешать мне ответить, что ж, мне придется подчиниться насилию и покинуть трибуну; если же нет, то вы должны дать мне объясниться; ведь лишняя минута не имеет никакого значения.
Итак, я сказал господину де Монталамберу, что речь моя обращена не к нему, а к его партии. А что касается этой партии… (Снова выкрики справа.)Да замолчите ли вы? (Тишина восстанавливается. Оратор продолжает.)
Что касается иезуитской партии, то, поскольку меня заставляют высказаться на ее счет (шум справа),что касается этой партии, которая ныне – хотят ли того сами реакционеры или нет – является душой реакции, партии, с точки зрения которой мысль – это тяжкий проступок, чтение – серьезная провинность, сочинительство – преступление, а печатание – посягательство на устои (шум в зале),– что касается этой партии, не понимающей нашей эпохи, которой она глубоко чужда, партии, которая ныне стремится к тому, чтобы наша пресса была отдана в руки налогового управления, а наши театры – в руки цензуры, чтобы наши книги были преданы анафеме, а все наши идеи сурово осуждены, чтобы все связанное с движением общества вперед подвергалось репрессиям, партии, которая в другое время стремилась бы навлечь проскрипции на наши головы (возгласы: «Верно! Браво!»),партии – сторонницы абсолютизма, неподвижности, юродства, бессловесности, темноты, монастырского отупения, партии, которая мечтает о том, чтобы будущее Франции было похоже на прошлое Испании, – что касается этой партии, то я скажу о ней следующее: ей не помогут вкрадчивые речи о ее исторических заслугах, вызывающие у людей только отвращение; ей не помогут попытки перекроить наново ее старые доктрины, запятнанные человеческой кровью; ей не поможет ее, изощренное до предела, искусство плести всевозможные силки из всего того, что связано с юриспруденцией и законодательством; ей не поможет то, что она всегда обделывала свои делишки в подполье и во все времена, на всех эшафотах добровольно исполняла роль палача, прикрываясь при этом маской; ей не поможет то, что она при помощи обмана проникла в наше правительство, в нашу дипломатию, в наши школы, в наши избирательные урны, в наш закон, во все наши законы и особенно в тот, которым мы занимаемся сейчас, – все это ей не поможет. Пусть же она крепко усвоит – меня самого удивляет, что я мог хотя бы на минуту предположить обратное, – да, пусть она крепко усвоит: времена, когда она могла представлять опасность для общества, прошли! (Возгласы: «Верно! Верно!»)
Да, теперь, изрядно потрепанная, вынужденная пользоваться средствами, к которым прибегают лишь мелкие людишки, и хвататься самым жалким образом за что попало, вынужденная использовать для своих нападок на нас ту самую свободу печати, которую она хотела бы убить и которая убивает ее самое (аплодисменты),сама впавшая в ересь, если судить по используемым ею средствам, обреченная опираться в политике на высмеивающих ее вольтерьянцев, а в финансах – на евреев, которых она с радостью сожгла бы на кострах (взрыв смеха и аплодисменты),бормочущая в середине девятнадцатого столетия гнусные похвалы инквизиции и встречающая в ответ лишь недоуменное пожимание плечами и громкий смех, – иезуитская партия может представляться ныне чем-то удивительным, из ряда вон выходящим, неким феноменом, редкостным явлением, какой-то диковинкой (смех),чудом – если вам больше нравится такое определение (общий смех),– чем-то странным, отталкивающим, ну, чем-то вроде филина, парящего над землей в полдневный час (сильное волнение в зале),– н оне более того. Она внушает людям ужас? Да, конечно. Но она не внушает им страха. Пусть же она крепко усвоит это и пусть будет поэтому скромна! Она не внушает страха, нет! Нет, мы ее не боимся! Нет, иезуитской партии не задушить свободы: для этого сейчас слишком светло. (Продолжительные аплодисменты.)
Есть, однако, нечто такое, чего мы действительно боимся, что заставляет нас трепетать, что внушает нам страх: опасная игра, затеянная нашим правительством, которое служит этой партии, хотя их интересы и различны, и которое использует все силы общества для борьбы с тенденциями общественного развития.
Господа, в момент, когда вы будете принимать решение, голосовать ли за этот безрассудный новый закон или отвергнуть его, примите во внимание следующее: ныне решительно все – наука, искусство, литература, философия, политика, королевства, превращающиеся в республики, нации, стремящиеся стать семьями, люди, живущие чувством, люди, живущие верой, гениальные одиночки и широкие массы – решительно все движется сейчас в одном и том же направлении, к одной и той же цели, одним и тем же путем с непрерывно возрастающей скоростью, являя собой изумительное гармоническое единство, которое свидетельствует, что первоначальный толчок этому движению дан самим богом. (Сильное волнение в зале.)
Движение девятнадцатого века, великого девятнадцатого века, не есть движение только одного народа: это движение всех народов. Франция идет впереди, другие народы идут за нею следом. Провидение говорит нам: «Идите!» И оно знает, куда мы идем.
Мы движемся от старого мира к новому миру. Ах, уж эти наши правители, люди, мечтающие остановить человечество в его движении вперед, опустить шлагбаум над дорогой прогресса, – подумали ли они о том, что делают? Отдают ли они себе отчет в том, какую катастрофу они могут вызвать, какое ужасающее социальное Фампу они готовят, когда в период невиданного в истории человечества движения идей, в момент, когда огромный и величественный поезд мчится на всех парах, они трусливо, подло, украдкой подсовывают подобные законы в колеса прессы, этого могучего локомотива всенародной мысли. (Сильное возбуждение в зале.)
Господа, уверяю вас, не стоит делать нас свидетелями борьбы законов с идеями. (Возгласы слева: «Браво!», голос справа: «И вот такая речь обойдется Франции в двадцать пять франков!»)
И в связи с этим, поскольку необходимо, чтобы вы полностью осознали, каковы те силы, против которых направлен ваш законопроект и на сопротивление которых он наталкивается, поскольку необходимо, чтобы вы оценили, какие шансы на успех имеет в своем походе против свободы партия страха – ибо во Франции и в Европе есть партия страха (сильное волнение в зале),она-то и подсказывает вам политику угнетения; что же касается меня, то я был бы только рад, если бы мог не отождествлять ее с партией порядка, – итак, поскольку необходимо, чтобы вы знали, куда вас ведут, в какое немыслимое единоборство вас вовлекают и с каким противником, позвольте мне сказать напоследок еще несколько слов.