Текст книги "Дела и речи"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 57 страниц)

Господа, в обстановке переживаемого нами кризиса, кризиса в конце концов спасительного, который – я в этом глубоко убежден – разрешится благополучно, повсюду толкуют о том, что хаос в сфере нравственности приобрел гигантские размеры и обществу грозит опасность.

Люди с тревогой оглядываются вокруг, смотрят друг на друга и спрашивают один другого: кто же создает этот хаос? кто ответственен за это зло? кто виноват? кого следует наказать? на кого обрушить удар?

В Европе партия страха говорит: виновна Франция. Во Франции она говорит: виновен Париж. В Париже она говорит: виновна печать. А человек рассудительный, который наблюдает и мыслит, говорит: ни печать, ни Париж, ни Франция не виновны; во всем повинен человеческий разум! (Движение в зале.)Да, человеческий разум. Человеческий разум, который сделал народы тем, что они есть, который вечно изучает, исследует, рассуждает, спорит, сомневается, не соглашается, проникает вглубь вещей, выносит о них суждения и неустанно трудится над разрешением проблемы, от века поставленной создателем перед его созданиями. Человеческий разум, с которым ведут борьбу, который, бесконечно преследуемый, подавляемый, теснимый, исчезает лишь для того, чтобы затем появиться вновь, и принимает последовательно, из столетия в столетие, переходя от одних свершений к другим, облик того или иного великого глашатая идей! Человеческий разум, который явился под именем Яна Гуса и не погиб на костре в Констанце (возглас: «Браво!»);который явился под именем Лютера и расшатал католические каноны; который явился под именем Вольтера и расшатал религию; который явился под именем Мирабо и расшатал королевскую власть! (Долго не прекращающееся сильное волнение в зале.)Человеческий разум, который с начала мира подвергал преобразованию общества и формы правления в соответствии с законом, все более и более приемлемым, который представал в виде теократии, в виде аристократии, в виде монархии и который ныне предстает в виде демократии. (Аплодисменты.)Человеческий разум, который являлся в образе Вавилона, Тира, Иерусалима, Афин, Рима и который явился ныне в образе Парижа; который выступал поочередно, а иногда и одновременно, в виде заблуждения, иллюзии, ереси, в виде отпадения от ортодоксии, в виде протеста, в виде истины. Человеческий разум, который является великим пастырем и который в конечном итоге всегда шествовал в направлении к справедливому, прекрасному и истинному, озаряя собой массы, возвышая души, все больше обращая народы к праву, а каждого отдельного человека – к богу. (Взрыв голосов: «Браво!»)

Так вот, я обращаюсь к партии страха не только в этом зале, но и во всей Европе, и говорю ей: вглядитесь хорошенько в то, что вы собираетесь сделать; задумайтесь над тем, какое дело вы предпринимаете, и прежде чем приступить к его осуществлению, оцените его масштабы.

Допустим, вы добьетесь своей цели. Когда вы уничтожите печать, вам придется уничтожить еще кое-что – Париж. Уничтожите Париж, придется уничтожить еще кое-что – Францию. А когда вы уничтожите Францию, придется убить еще кое-что – человеческий разум. (Долго не прекращающееся движение в зале.)

Да, я повторяю, большой всеевропейской партии страха следует оценить масштабы той грандиозной задачи, которую она, в своем героизме, ставит перед собой. (Смех и возгласы: «Браво!»)Пусть даже она уничтожит и прессу, вплоть до последней газеты, и Париж, вплоть до последнего булыжника мостовой, и Францию, вплоть до последней деревушки: все равно она ничего не добьется. (Движение в зале.)Ей пришлось бы еще уничтожать нечто такое, что стоит непоколебимо, возвышаясь над сменой поколений, соединяя в известном смысле человека с богом; нечто такое, что создало все книги, измыслило все искусства, открыло все миры, основало все цивилизации, нечто такое, что путем революции всегда добивается того, в чем ему отказывают, когда оно проявляется в форме мирного прогресса, нечто такое, что, так же как свет, нельзя ощупать и удержать руками, что недоступно, как солнце, и что именуется человеческим разумом! (Долго не прекращающаяся овация. Многие депутаты левого крыла покидают свои места и направляются к оратору, чтобы поздравить его. Заседание прерывается)

ПЕРЕСМОТР КОНСТИТУЦИИ
17 июля 1851 года

Господа, прежде чем высказаться по существу, я не могу не повторить те возражения, которые были уже выдвинуты другими ораторами. При нынешних обстоятельствах, когда действует закон от 31 мая и когда более четырех миллионов избирателей вычеркнуты из списков (я не даю здесь оценку этому факту, ибо любые мои слова показались бы мне слишком слабыми, а вам – слишком сильными, но все же полагаю, что в конце концов этот факт встревожит вас и наведет на размышления), когда всеобщее избирательное право формально по-прежнему существует, а на деле уничтожено, – мы не можем не сказать авторам многочисленных предложений, которые вносятся с этой трибуны:

Чего вы хотите от нас?

О чем идет речь?

Чего вы требуете?

Чтобы был произведен пересмотр конституции?

Кем?

Носителем верховной власти?

Где же он?

Мы его не видим! Что с ним сделали? (Движение в зале.)

Как! Конституция была принята всеобщим голосованием, а вы хотите упразднить ее, ограничив право голоса?

Как! Вы хотите, чтобы привилегированная часть населения низвергла то, что воздвигла суверенная нация?

Как! Снова фикция «легальной страны» дерзко противопоставляется величественной действительности народовластия? И эту-то жалкую, пагубную фикцию вы желаете восстановить, реставрировать, хотите снова довериться ей?

До 1848 года говорить о «легальной стране» было неосмотрительно. После 1848 года – безумно! (Сильное волнение в зале.)

И еще одно: к чему может привести в существующей обстановке, пока не отменен закон от 31 мая, не отменен полностью и окончательно, вместе со всеми другими такого же рода и такого же назначения законами, которые следуют за ним и подкрепляют его: законом об ограничении книготорговли, законом против свободы собраний, законом против свободы печати, – к чему, спрашиваю я, может привести осуществление ваших предложений?

Чего вы ждете от них?

На что вы надеетесь?

Вы неминуемо потерпите поражение, натолкнувшись на устойчивое меньшинство, непоколебимо стоящее на страже народного суверенитета, меньшинство, ныне, по конституции, неприкосновенное и облеченное всеми правами большинства, меньшинство, которое, вернее сказать, само превратилось в большинство! Как! Не имея перед собой никакой реально достижимой цели – ибо никто, конечно, даже не собирается нарушать статью 111-ю, никто не замышляет преступления… (Движение в зале.)Как! Зная заранее, что в парламенте вы ничего добиться не можете, вы, называющие себя людьми практичными, положительными, серьезными и в своей скромности признающие только за самими собой право называться государственными деятелями, вы, повторяю я, не имея возможности ничего добиться парламентским путем, упорно настаиваете на прениях, столь острых и столь опасных? Ради чего? Ради бури самих прений? (Возгласы: «Браво! Браво!»)Ради того, чтобы взбудоражить Францию, поднять волнение в массах, пробудить их гнев, парализовать деловую жизнь, умножить число банкротств, убить торговлю и промышленность! Ради забавы! (Сильнейшее волнение в зале.)

Ну что ж, партии порядка взбрело на ум учинить беспорядок – таков ее каприз! Она правит, у нее большинство в Собрании, ей нравится мутить страну, она ищет ссор, хочет пререканий – она у власти!

Пусть будет так!

Мы протестуем, ибо это – потеря времени, драгоценного времени, ибо это – серьезное нарушение общественного спокойствия. Однако если вам это нравится, если вы этого желаете – пусть ответственность за столь грубую ошибку падет на голову тех, кто так упорно хочет ее совершить. Что ж, поговорим.

Итак, обратимся к сущности дела. (Ропот справа. Крики: «Закрыть заседание!» Г-н Моле, сидящий в глубине зала, поднимается с места, пересекает весь амфитеатр, делает знак депутатам правого крыла и выходит. Никто не следует его примеру. Он возвращается. Слева смеются. Оратор продолжает.)

Господа! Я начну с заявления, что, несмотря ни на какие протесты достопочтенного господина де Фаллу, достопочтенного господина Беррье, достопочтенного господина де Бройля – протесты запоздалые и не способные зачеркнуть все то, что было сказано, написано и совершено за последние два года, – с моей точки зрения и, я уверен, с точки зрения большинства депутатов, сидящих с этой стороны (оратор указывает на левое крыло),ваш поход против французской республики – это поход против французской революции.

Да, господа, против французской революции в целом, начиная с того ее часа, который пробил в 1789 году, и по настоящее время. (Возгласы слева: «Правильно! Правильно! Так и есть!»)

Для нас не существует различий между революцией и республикой. Если только в мире есть логика, они неотделимы друг от друга. Революция – мать, республика – дочь. Революция – это народное движение, которое разлилось широким потоком, республика – это народное движение, которое отлилось в определенную форму. Республика – это утвердившаяся революция. ( Возгласы одобрения.)Напрасно вы спорите против очевидности; Восемьдесят девятый год нельзя отделить от республики, как нельзя отделить зарю от солнца. (Выкрики справа. Возгласы «Браво!» слева.)Мы не принимаем ваших протестов. Ваш поход против республики мы расцениваем как поход против революции, и я во всяком случае так и намерен квалифицировать его перед всей страной. Нет, нас не обманешь! Не знаю, есть ли «маски» в этих стенах, как это было здесь сказано, но утверждаю, что дурачков тут не найдется. (Шум справа.)

Теперь перехожу к существу вопроса.

Господа! Предположим, что естественное и закономерное развитие событий, начиная с 1848 года, шло по правильному и мирному пути день ото дня растущей демократии и прогресса. Тогда, по истечении трех лет добросовестного испытания конституции, я понял бы, если бы сказали: конституция неполна. Она робка там, где ей следовало бы быть решительной. В ней множество оговорок и туманных формул. Ни одну из свобод она не провозглашает без ограничений. В вопросе о системе наказаний она знаменует прогресс лишь в том, что касается наказуемости политических преступлений. Она отменила смертную казнь лишь наполовину. Она по существу не исключает ни насилий со стороны исполнительной власти, ни цензуры на духовное творчество и разрешает полиции сковывать мыслителя и притеснять гражданина. Она не обеспечивает в полной мере ни личной свободы, ни свободы развития промышленности. (Возглас слева: «Так и есть!» Ропот справа.)

Она сохранила институт несменяемых судей, которые назначаются исполнительной властью, то есть сохранила правосудие, лишенное корней в народе. (Шум справа.)

Что означает этот ропот? Как! Вы делаете предметом обсуждения республику, а нам нельзя говорить о суде? Вы делаете предметом обсуждения народ, то есть самое высшее, а нам нельзя говорить о вещах значительно меньшего значения? Вы делаете предметом обсуждения самого носителя верховной власти, а нам нельзя говорить о судьях!

Председатель.Замечу вам, что дозволенное на этой неделе не будет дозволено на следующей; но уж так и быть: эта неделя – неделя терпимости.

Г-н де Пана.Неделя сатурналий…

Виктор Гюго.Господин председатель, то, что вы сказали сейчас, несерьезно. (Возгласы слева: «Превосходно!»)

Я продолжаю и настаиваю на сказанном мной. Я понял бы, если бы сказали: в конституции есть ошибки и упущения; она сохраняет институт несменяемых судей, назначаемых исполнительной властью, то есть, повторяю, сохраняет правосудие, лишенное корней в народе. Между тем правосудие должно обязательно исходить от верховной власти.

При монархии правосудие исходит от короля. При республике оно должно исходить от народа. (Сильное волнение в зале.)

Каким образом? Проводимыми на основе всеобщего избирательного права свободными выборами судей из числа лиц с юридическим образованием. Добавлю, что в республике так же невозможно допустить существование несменяемого судьи, как и несменяемого законодателя. (Долго не прекращающееся движение в зале.)

Я понял бы, если бы сказали: конституция ограничивается только провозглашением демократии, а ее надо еще и осуществить. Надо, чтобы конституция, подобно цитадели, обеспечивала безопасность республики. Всеобщее избирательное право должно быть расширено и должно найти себе новые применения.

Так, например, конституция устанавливает полновластие Национального собрания, иначе говоря – его большинства, а между тем мы сегодня видим, насколько это опасно, ибо конституция не дает меньшинству противовеса этому полновластию, то есть возможности в трудных случаях непосредственно апеллировать, согласно заранее выработанной процедуре, к всенародному голосованию, производить непосредственный опрос для некоего окончательного арбитража между ним, меньшинством, и большинством.

А ведь такой способ обращения к народу и менее насильственен и более совершенен, чем старый прием конституционной монархии – роспуск парламента.

Я понял бы, если бы сказали… (Выкрики и шум справа.)Господа, я не могу не сделать одного замечания и судить о справедливости его предоставляю совести всех присутствующих. Ваше поведение в настоящий момент удивительным образом контрастирует с достойным и спокойным поведением этого крыла собрания. (Указывает на левое крыло. Резкие протесты на скамьях большинства. Возгласы: «Хватит! Хватит! Закрыть заседание! Закрыть заседание!» Тишина восстанавливается. Оратор продолжает.)

Я понял бы, если бы сказали: надо провозгласить в более полном виде и формулировать последовательнее, чем это делает конституция, четыре основных права народа:

во-первых, право на физическое существование, что означает: в части экономической – обеспечение работой…

Г-н Грелан.Да ведь это право на труд!

Виктор Гюго (продолжает).…организованную помощь неимущим и в части уголовного законодательства – отмену смертной казни;

во-вторых, право на умственное и духовное существование, что означает: бесплатное обучение, свобода совести, свобода печати, свобода слова, свобода искусства и науки (возгласы: «Браво!»);

в-третьих, право на свободу, что означает: устранение всех преград, мешающих поступательному движению и развитию человека в сфере нравственной, умственной, физической и производственной;

и, наконец, в-четвертых, право на верховную власть, что означает: всеобщее избирательное право во всей его полноте, принятие законов и утверждение налогов избранными на время законодателями, правосудие, отправляемое избранными на время судьями… (Восклицания справа.)

Голоса слева.Слушайте! Слушайте!

Несколько депутатов правого крыла. Говорите! Говорите!

Виктор Гюго (продолжает)…местное самоуправление, осуществляемое избранными на время чиновниками, последовательное расширение сферы действия суда присяжных, возможность для всего народа непосредственным голосованием отвечать «да» или «нет» на важные политические и социальные вопросы, после предварительного глубокого обсуждения каждого такого вопроса Национальным собранием, которое попеременно, то от имени меньшинства, то от имени большинства, спрашивает «да или нет?» у народа – верховного судьи. (Шум справа. Долго не прекращающиеся бурные изъявления одобрения слева.)

Господа! Будь взаимоотношения между нацией и ее правительством такими нормальными и корректными, какими я их сейчас обрисовал, – я понял бы, если бы ко всему сказанному выше прибавили следующее:

Конституция французской республики должна быть подлинной хартией человеческого прогресса девятнадцатого века, бессмертным завещанием цивилизации, политической библией народов. Она должна как можно больше приблизиться к абсолютной социальной истине. Надо пересмотреть конституцию.

Да, это я понял бы!

Но вот чего я не могу понять: того, что сейчас, в середине девятнадцатого века, перед лицом цивилизованных наций, под пристальным взглядом всего человечества, устремленным на Францию – ибо Франция несет светильник, – вдруг появляются люди, которые осмеливаются нам заявлять: «А мы погасим этот светильник, который несет Франция и который озаряет мир!» (Протесты справа.)

Господа, просвещеннейший народ в мире совершил три революции и, подобно гомеровским богам, сразу сделал три шага вперед! Эти три революции сливаются в единую революцию, которая носит не местный, а общечеловеческий характер и является не эгоистическим криком одного народа, а священным требованием всемирной справедливости (бурное одобрение слева, смех справа),уничтожением накопленных историей людских страданий, торжественным провозглашением прав человека после веков рабства, крепостной зависимости, церковного владычества, феодального угнетения, инквизиции, деспотизма, под каким бы именем он ни выступал, человеческих мук, в чем бы они ни выражались!

После длительных испытаний эта революция породила во Франции республику, другими словами – французский народ с полным самообладанием величаво осуществил свое могущество, перевел из области абстракций в область фактов, создал и учредил, окончательно и бесповоротно установил самую логичную и самую совершенную форму правления – республику, которая является для народа столь же естественным правом, как и свобода для человечества! (Ропот справа. Одобрение слева.)

Французский народ высек из нетленного гранита и заложил посреди старого монархического континента первый камень грандиозного здания будущих времен, которое когда-нибудь назовут Соединенными Штатами Европы. (Движение в зале. Долго не прекращающиеся раскаты хохота справа.)

Эта революция, небывалая в истории, представляет собой не что иное, как идеал великих мыслителей, претворенный в действительность великим народом; она воспитывает другие народы на примере Франции. Ее цель, ее священная цель – это всеобщее благо, это, в известном смысле, общечеловеческое искупление. Это – эра, которую предвидел Сократ, за что ему и пришлось испить цикуту, это – плод деяний Иисуса Христа, за что он и был распят на кресте. (Резкие протесты справа. Крики: «К порядку!» Левое крыло несколько раз разражается аплодисментами. Всеобщее длительное волнение.)

Г-н де Фонтен и несколько других депутатов. Это кощунство!

Г-н де Геккерен.Если таким вещам аплодируют, то должно быть предоставлено и право освистывать их.

Виктор Гюго.Господа! То, что я сказал, говорят все, или, по меньшей мере, все это видят, ибо нельзя не видеть, что французская революция, что французская республика – это солнце, как в свое время сказал Бонапарт, и тем не менее находятся люди, которые осмеливаются заявлять: «Ну, а теперь мы все это разрушим, уничтожим революцию, низвергнем республику, вырвем из рук народа книгу прогресса и вычеркнем из нее три даты: 1792, 1830, 1848, преградим путь стихийной силе, которая совершает все, не спросив у нас совета, и которая называется провидением. Мы заставим отступить свободу, философию, разум, целые поколения; заставим отступить Францию, наш век, шествующее вперед человечество, мы заставим отступить бога!» (Сильное волнение в зале.)И вот, господа, такого рода заявления, мечтания и надежды повергают меня в безграничное изумление: этого я понять не могу. (Возгласы слева: «Превосходно! Превосходно!» Смех справа.)

Да и кто вы, что позволяете себе такие мечтания? Кто вы, что пускаетесь в такие предприятия? Кто вы, что вступаете в такие битвы? Как ваше имя? Кто вы такие?

Я скажу вам это.

Имя вам – монархия. Вы – это прошлое,

Монархия!

Какая монархия? (Смех и шум справа.)

Г-н Эмиль де Жирарден(у подножья трибуны). Слушайте же, господа! Вчера мы слушали вас!

Виктор Гюго.Господа, речь идет сейчас о самой сути обсуждаемого вопроса. Не мы хотели этого обсуждения, а вы. И если вы честны, то вы должны быть заинтересованы в том, чтобы обсуждение это было всеобъемлющим, полным, искренним.

Поставлен вопрос: республика или монархия? Никто не в силах, никто не вправе уклониться от него. Вот уже два года, как подкапываются под республику, исподтишка, коварно поднимая этот вопрос. Он навис над нашим настоящим, он застилает нам будущее. Да! Настало время покончить с ним. Настало время поставить его ребром, посмотреть, что кроется за ним. Карты на стол! Выскажемся до конца! (Возгласы: «Слушайте! Слушайте!» Полная тишина.)

Перед нами две монархии. Я не буду касаться форм правления, которые, даже с точки зрения тех, кто их открыто предлагает или тайно имеет в виду, являются лишь переходной ступенью или средством. Объединение упростило вопрос. Только две монархии считают себя подготовленными к тому, чтобы потребовать пересмотра конституции в свою пользу и в дальнейшем незаметно устранить суверенитет народа ради своих корыстных целей. Речь идет о традиционной, то есть легитимной, монархии и о «монархии славы», как называют ее некоторые привилегированные газеты (смех и перешептывание),то есть империи.

Начнем, по праву старшинства, с традиционной монархии. Господа, прежде чем пойти дальше, я хочу раз и навсегда оговорить, что, произнося в ходе этой дискуссии слово «монархия», я не подразумеваю отдельных лиц, оставляя их за пределами дискуссии; я отнюдь не имею в виду принцев-изгнанников, ибо в сущности не питаю к ним в душе ничего, кроме сочувствия, которого они заслуживают как французы, и уважения, которого они заслуживают как изгнанники; при этом мое сочувствие и мое уважение были бы, заявляю я, еще более глубокими, если бы эти изгнанники не были высланы из Франции в известной мере благодаря их собственным друзьям. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)Я продолжаю. Итак, в этой дискуссии я говорю исключительно о монархии как принципе, о монархии как догме; не касаясь личностей, рассматривая только догму королевской власти, я, законодатель, намерен дать ей оценку со всей свободой философа и со всей суровостью историка.

Прежде всего договоримся о словах «догма» и «принцип». Я отрицаю, что монархия является, или что она могла бы быть, принципом или догмой. Монархия всегда была только фактом. (Шум на некоторых скамьях.)Да! Я повторяю, несмотря на ропот в зале: никогда власть над целым народом, осуществляемая одним человеком или одним семейством, не была и не могла быть ничем иным, как только фактом. (Снова шум в зале.)

Никогда – поскольку шум не умолкает, я настаиваю на этом, – никогда эта так называемая догма, в силу которой (я приведу вам пример не из средних веков, а почти из современности, он отделен от нас менее чем столетием) менее восьмидесяти лет назад курфюрст Гессенский продавал людей поштучно английскому королю для отправки их на убой в Америку!.. (Резкие протесты.)

Существуют письма, существуют доказательства, и их можно вам предъявить, когда вы только пожелаете… (Тишина восстанавливается.)

Никогда, говорю я, эта мнимая догма не могла быть чем-либо иным, нежели просто фактом, в большинстве случаев насильственно навязанным, часто чудовищным. (Возгласы слева: «Правильно! Правильно!»)

Да, я заявляю и настаиваю на этом во имя вечной человеческой морали: монархия – это факт, и только!

И когда этот факт исчезает, от него ничего не остается, ровно ничего! Иначе обстоит дело с правом. Право, даже когда оно не опирается более на факт и лишено материального авторитета, все же сохраняет моральный авторитет и продолжает оставаться правом. Именно поэтому от задушенной республики остается право, тогда как от разрушенной монархии остаются только развалины. (Аплодисменты.)

Перестаньте же вы, легитимисты, твердить нам о праве. Наряду с правом народа на верховную власть может существовать еще только одно право – право человека, то есть свобода. (Возгласы слева: «Превосходно!»)

Все прочее – пустые выдумки.

Сказать в наш великий век и с высоты этой трибуны: «право короля» – значит произнести слова, лишенные смысла. Но если вы не можете ссылаться на право, то, может быть, вы сошлетесь на факты? Быть может, вы станете убеждать нас в полезности монархии? Это куда менее возвышенно, это значит с языка господина перейти на язык слуги и весьма умалить себя. Но пусть так. Разберемся в этом. Быть может, вы скажете, что принцип престолонаследия создает политическую устойчивость. Вы скажете, что демократия вредна для государства, что королевская власть благотворнее. Посмотрим! Я не стану перелистывать книгу истории, трибуна – не пюпитр для фолиантов. Ограничусь лишь самыми свежими живыми примерами, памятными всем.

Скажите, какие у вас есть претензии к республике 1848 года? Народные волнения? Но они были и при монархии. Состояние финансов? Бог мой! Я не считаю сейчас своевременным вдаваться в то, велись ли финансовые дела республики на достаточно демократических началах в течение трех лет ее существования…

Голос справа.Нет, к счастью для них!

Виктор Гюго.…но конституционная монархия стоила чрезвычайно дорого. Ведь это она изобрела раздутые бюджеты. Скажу больше, ибо нужно сказать все: монархия в собственном смысле слова, то есть традиционная, или легитимная, монархия, которая считает себя – или делает вид, что считает, – однозначной с понятием устойчивости, безопасности, процветания, права собственности, эта старая монархия с ее четырнадцативековой историей, господа, весьма часто и весьма охотно объявляла банкротство! (Смех и аплодисменты.)

Еще при Людовике XIV – я обращаюсь к прекрасной поре, к великому веку, к великому царствованию – нередко случалось, что рантье бледнели, как это сказано у Буало, узнав про

Закон, что сократил на четверть их доход…

Как бы иносказательно ни выражался сатирик, льстивший королю, закон, отсекающий у рантье четвертую часть их дохода, господа, не что иное, как банкротство. (Возгласы слева: «Превосходно!» Шум справа. Возглас: «А ассигнации?»)

В эпоху Регентства монархия прикарманила – это слово неблагородное, но точное (смех),– прикарманила триста пятьдесят миллионов, чеканя неполноценную монету. И в это же самое время служанку вешали за кражу пяти су.

В царствование Людовика XV за шестьдесят лет состоялось девять банкротств.

Голос справа.А поэтам жаловали пенсии.

Голос слева.Не обращайте на это внимания! Игнорируйте! Не отвечайте!

Виктор Гюго.Я отвечу достопочтенному депутату, прервавшему меня. Обманутый некоторыми газетами, он намекает на пенсию, которая была мне предложена королем Карлом X и от которой я отказался.

Г-н де Фаллу.Прошу прощения, вы получали ее из королевской шкатулки. (Шум слева.)

Г-н Бак.Игнорируйте эти оскорбления!

Г-н де Фаллу.Позвольте мне сказать несколько слов.

Виктор Гюго.Вы хотите, чтобы я изложил факты? Они служат к моей чести, и я охотно сделаю это.

Г-н де Фаллу.Прошу прощения… (Возгласы слева: «Это личные нападки!», «Хотят скандала!», «Дайте говорить!», «Не прерывайте!», «К порядку! К порядку!»)

Г-н де Фаллу.Собрание могло видеть, что с самого начала заседания я все время сохранял полнейшее молчание и даже уговаривал моих друзей вести себя так же, как и я. Я лишь прошу разрешения внести поправку фактического характера.

Виктор Гюго.Говорите!

Г-н де Фаллу.Достопочтенный господин Виктор Гюго сказал: «Я никогда не получал пенсии от монархии…»

Виктор Гюго.Нет, я этого не говорил. (Резкие протесты справа, смешивающиеся с аплодисментами и ироническими смешками. Несколько депутатов левого крыла, обращаясь к Виктору Гюго: «Не отвечайте на это!»)

Г-н Суби, депутат правого крыла. Подождите, по крайней мере, пока будут даны объяснения. Ваши аплодисменты неприличны!

Г-н Фришон (обращаясь к г-ну де Фаллу).Бывший министр республики, вы предаете ее!

Г-н Ламарк.Это иезуитский яд!

Виктор Гюго (обращаясь к г-ну де Фаллу и стараясь быть услышанным в шуме).Я прошу господина де Фаллу позаботиться о том, чтобы его друзья позволили ответить ему. (Гул голосов.)

Г-н де Фаллу.Я делаю все, что в моих силах.

Голос со скамей крайней левой. Заставьте же правое крыло замолчать, господин председатель!

Председатель.Шумят обе стороны. (Обращаясь к оратору.)Вы неизменно пытаетесь обратить в свою пользу все нарушения порядка и извлечь для себя из них выгоду. Я осуждаю эти нарушения, но констатирую, что шумят и на левом и на правом крыле. (Бурные протесты на скамьях крайней левой. Депутаты, занимающие места на нижних скамьях левого крыла, стараются восстановить тишину.)

Один из депутатов левого крыла. У вас уши слышат только то, что делается на нашем крыле.

Председатель.Оратора прерывают с обеих сторон. (Возгласы: «Неправда! Неправда!», «Правильно! Правильно!»)

Я вижу и констатирую… (Снова шум и восклицания на тех же скамьях левого крыла.)

Я констатирую, что вот уже пять минут господин Шельшер и господин Греви требуют тишины. (Снова восклицания и протесты слева. Г-н Шельшер говорит что-то, но слова его тонут в шуме.)

Я констатирую, что вы сами, господин Шельшер и господин Греви, уже в течение довольно продолжительного времени требуете тишины, я воздаю вам должное.

Г-н Шельшер.Мы требуем тишины, потому что было обещано, что нас будут слушать и выслушают все, что мы скажем.

Один из депутатов крайней левой. «Монитер» ответит господину председателю.

Председатель.Можно отрицать факт, который имел место в какой-нибудь конторе, но нельзя отрицать факта, происходящего перед лицом Национального собрания. (На скамьях крайней левой раздаются неодобрительные возгласы, обращенные к председателю.)Вам не терпится приняться за ваши обычные методы. (Восклицания на скамьях крайней левой.)

Один из депутатов.Нет, как раз это вам не терпится приняться за ваши методы.

Другие депутаты.Это провокационные выпады.

Председатель.Я требую, чтобы обе стороны соблюдали тишину.

Г-н Арно, депутат от Арьежа.Это личные нападки.

Г-н Саватье-Ларош.Это провокационные выпады, их нарочно стараются сделать возможно более оскорбительными.

Председатель.Замолчите же, наконец, и слушайте оратора. (Тишина восстанавливается.)

Виктор Гюго.Я благодарю глубокоуважаемого господина де Фаллу. Я не искал повода говорить о самом себе. Его подал мне господин де Фаллу в связи с одним случаем, который служит к моей чести. (Обращаясь к правому крылу.)Выслушайте же то, что я вам скажу. Вы смеялись первыми; я надеюсь на вашу честность и потому предсказываю, что вы не будете смеяться последними. (Сильное волнение в зале.)

Один из депутатов крайней правой.Будем!

Виктор Гюго (обращаясь к прервавшему его депутату).В таком случае вы будете нечестны! (Возгласы слева: «Браво!» В зале устанавливается полная тишина.)

Мне было девятнадцать лет…

Один из депутатов правого крыла.Ах, вот оно что: я была так молода! (Долго не прекращающийся ропот слева. Крики: «Это непристойно!»)