Текст книги "5/4 накануне тишины (СИ)"

Автор книги: Вера Галактионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Сашка, не ответив, задёрнул простыню.

490

– Про чайник-то я, оказывается, забыл! – удивился Самохвалов, вытаскивая из сейфа сразу две бутылки лимонной водки. – Молодцы, плитку выключили.

– А говорил, у тебя смирновская, – вспомнил Барыбин, садясь за стол.

– Х-хо! Эта мягче. Мне уже новую партию спиртного привезли.

– За что? – рассеянно спросил Цахилганов.

– За что-нибудь выпьем! – ответствовал Сашка, расставляя мензурки.

– Да нет… За что водку принесли?

Места у Сашки одинаковые, вроде бы, для всех; плацкартные – и никаких эсвэ…

– За справочку, – пожал плечами Самохвалов, разливая. – За липовую, разумеется. Мне её написать – раз плюнуть, а у людей могли быть… трудности с законом. Ну что, расширимся?

Полную мензурку Цахилганов опрокинул в себя сразу, Сашка – тоже. Барыбин же отпил ровно до половины, старательно сверив с делениями. Медики закусили хлебом, ломая от краюхи и пыльно посыпая куски из пакета чёрным перцем,

пахнущим сушёными мышами.

Цахилганов тоже отломил кусок – но только понюхал. И сказал довольно вяло:

– А может, лучше я вас в ресторан увезу? На пару часов? Развлечёмся.

Сашка засмеялся, сразу же наливая снова:

– Не ходит Барыбин в рестораны! Он боится, что его там официант за что-нибудь поругает… Так. Быстро по второй. Закрепить хорошее самочувствие. Ибо поздно выпитая вторая – это загубленная первая! Сдвинулись?

Цахилганов поднял было мензурку – но поставил её, передёрнувшись:

– Сашка! Убери ты покойницу со стола, а? Я не могу,

подглядывает девица, даже сквозь простыню,

оттуда энергия мёртвого взгляда идёт…

Аж на горло давит.

491

– Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! А ещё физик, – Сашка часто качал головой, будто китайский болванчик, и весело нюхал воздух. – На глазах деградируешь! Что значит, не работаешь по специальности. Раньше ты терпеть не мог, когда слово «энергия» употреблялось не в физическом смысле! Помню, помню!

– Про то, как жизненная энергия убывает, мы тогда не знали, – пожал плечами Цахилганов.

– …Циклоп! – крикнул Сашка в сторону двери, сложив ладони рупором. – Циклопка-а-а!.. Ну, не услышит ведь. Сбегай, Андрей, за ним, если хочешь. У меня от беганья ноги сделались как у кентавра. Тубудум-тубудум-тубудум! День деньской – вверх-вниз… Хочешь, копыта покажу?

– А хвост? – сказал Цахилганов.

– …Хвостов, конечно, было много, – вздохнул Сашка, – но все отпали! Ещё в институте. Не будь их, – мечтательно прищурился он, – я бы сейчас не здесь, а по дамской части работал бы. Не знаешь ты, несчастный физик, как прекрасно устроена женщина! Яичники – хризантемы! Маточные своды – небесная сфера. Женщина, брат ты мой, это – детородная, совершенная и прекрасная, вселенная в миниатюре… А что у мужиков? Одно тьфу! Мы созданы не из ребра, а слеплены из грязи! Увы…

Дальше Сашка понёс непотребное.

Послушав немного, Цахилганов поднялся и махнул рукой. Он пошёл по залу, не глядя на стол. Самохвалов же, сдвинув на затылок шапочку с бантом, смеялся ему вслед, поблёскивая единственным, длинным, зубом:

– Осторожней! Цапнет… Красавица. Берегись!

491

После подвала тьма вокруг казалась чернильной. Лишь в кругу фонаря маслянисто блестела грязь.

Санитар мочился тут же, у двери, в лужу. Под беззвёздным небом широко и безостановочно летел невидимый весенний ветер, шумящий голыми вершинами тополей. И рябое одноглазое лицо санитара, запрокинутое к фонарю, было мечтательным и тоскливым.

Цахилганов, из приличия, подождал немного на пороге, не мешая чужому занятию. Но вот санитар содрогнулся – и завыл вдруг, вскинув голову сильнее.

…Это была песня, мучительная, но на удивленье ритмичная,

состоящая из гортанного клёкота, короткого молчанья, протяжного воя, бессмысленного хрипа и дикого, разрастающегося стона.

Цахилганов снова вспомнил рабочий африканский джаз. Если бы он услышал песню Циклопа в записи,

то, скорее всего,

признал бы её

гениальной…

493

Голос Циклопа поднимался всё выше. И в ночном этом вое было теперь нечто жуткое

и значимое…

Слышалось в нём, определённо, беспокойное дыхание потусторонней, неживой вечности, лишённой гармонии и покоя…

Цахилганов стоял, не шелохнувшись, и молчал в изумлении. Одноглазый санитар хрипел, и мычал,

он дико пел о том, как искажённая человеческая жизнь перетекает в искажённое инобытие – санитар пел об уготованном аде,

и в этой звериной дребезжащей песне не было места слову и душе, но много было простора

для застарелого, грубого страха

перед бездной антивремени —

и вечной тоски, которой исходила земля,

приговорённая людьми к безобразным искажениям…

Рай, рай, бывший рай, мы не помним тебя…

494

Но смолк Циклоп внезапно и обмяк. Потом он долго смотрел огромным круглым оком на весёлые пятна окон в больничных корпусах,

будто ждал чего-то ещё,

какого-то важного для него поступления – оттуда…

Вздрогнув, он принялся застёгивать ватные брюки, низко наклонив голову в драном треухе.

– …Эй, корефан, – сказал Цахилганов негромко. – Там зовут тебя. Давай быстрей. Вниз. Топай.

Мужик даже не обернулся. Тогда Цахилганов толкнул санитара в плечо. Тот качнулся – и жутко осклабился в неверном свете фонаря.

– Корефффа-ан… – вымолвил он вдруг, расслабленно перекатывая слово, не умещающееся во рту. – Гы…

Одинокий, тоскующий, надмирный глаз его умалишённо мерцал во вселенной. А сам санитар был почти не виден во тьме.

– …Корефффа-ан, – повторял мужик, скалясь, и сильно, неприятно толкал Цахилганова в плечо. – Гы. Гы. Корефа-а-ан…

– Ну, хватит! Ты! Заладил… – пятился Цахилганов, отыскивая глазами лом. – Вниз давай! Кому сказал?

495

Вот, выродок. Удолбище…

Сапоги санитара гулко захлопали за спиной Цахилганова, быстро, очень быстро

спускающегося по ступеням.

Ох, не хотел бы он остаться с этим типом в тёмном узком месте, один на один…

Но возбуждённые голоса Барыбина и Сашки уже доносились снизу, из ярко освещённого кабинета.

– …Нет, у него же всё время все виноваты! Фырчит, не переставая! – возмущённо говорил Барыбин, кажется – про Боречку. – Я перед ним пожизненно виноват – оттого, что мерседеса ему не покупаю. Марьяна виновата – с опозданьем чертёжи для его техникума чертит, пока он с друзьями баклуши бьёт!.. Прежде, чем начать вымогать, он делает тебя виноватым!

…Внушить вину другому – отмычка многих. Вечно – обиженных – из – корыстных – соображений…

– Ну, Барыба, не сильно ты Боречку балуешь, – возражал Сашка. – А его дело молодое. Ему многого хочется. И лучшего. Какой же сын будет доволен твоей, родительской, зарплатой? Не обеспечиваешь ты его толком.

– А если нет у меня? Ну, не-е-ет!!! Таких денег! И потом, сколько можно?!. Дам ему тридцатник, всё на этом. Ох, опять надуется как хомяк…

– Ну и дурак, что нет!..

496

Санитар шумно дышал за спиной приостановившегося Цахилганова.

– А, Циклопка! – крикнул Самохвалов из дверного проёма. – Увози эту в камеру. Не будет сегодня вскрытия. Клади на тележку. Слышишь?

Санитар распрямился – и окаменел. Он всё не сводил с простыни тоскующего одинокого глаза. На лбу его, от непонятного, непомерного напряженья, выступили серые капли пота. Набычившись, мужик пребывал в трудном бездействии,

– так – медленно – перерабатывалось – в – крупной – уродливой – его – голове – всё – услышанное.

– Увози, – снова распорядился Сашка. И проорал: – Нерезаную на ночь оставим!

Санитар, поняв наконец что-то, просел вдруг в коленях. И расплылся в тупой стылой улыбке. Словно счастливая обезьяна, он принялся суетливо перекладывать труп со стола на каталку.

– Слушай, – подозрительно спросил Цахилганов Сашку, возвращаясь в кабинет. – А чего это он обрадовался? Санитар?

– Так ведь, в ночь дежурить остаётся! – невинно пояснил прозектор. – Ему же скучно тут одному, Циклопке, правильно?.. Сейчас до холодильной камеры будет три часа её везти. Чтоб дольше не застыла. И ещё не понятно, уложит ли… А и уложит, так дверцу ячейки постарается не прикрыть: как бы она автоматически насовсем не заперлась… Нормальные тут не работают. Денег-то почти не платят.

Дебил! Что с него возьмёшь!..

497

Цахилганова быстро разморило, и мысли в его голове блуждали куцые, незавершённые. Воющий Циклоп, надмирное бледное око его…

Сын… Чей-то сын… Тоже чей-то сын…Человек будущего… На месте бывшего рая поёт санитар…

– Тьфу, – сплюнул Барыбин, ругаясь. – Ты, Санёк, хоть в камере-то её запри, как следует. От него! Барышню эту. А то попала в руки, хрен знает, кому. Знала бы про циклоповы лапы, которые сразу её сцапают, ни в жизнь бы не порезалась!

Кто дедом его был, бабкой – кто… Люди иль нелюди?… За что его так… искурочило… Циклопа…

– Мы были созданы другими, – расслабленно сказал Цахилганов. – А земля эта была раем… Запри от него. Всё, что можно.

– …Ну, запру, запру! – отмахивался Сашка. – Чего вы взъелись оба? Он же – лирик! Он, Циклоп, ими только восхищается. А на эту глядел, как зачарованный! И трепетно сопел!.. Пока я его на улицу пинком не выпер, лёд долбить.

– Пойдём, – поторопил Барыбин Цахилганова. – Мне больше нельзя. Да и тебе не советую тут задерживаться.

– Вот вам, занюхать.

Сашка пододвинул им бутыль с нашатырём. И Цахилганов, отпрянув, прослезился. А Барыбин накапал несколько капель в мензурку, развёл водой из чайника и выпил.

– Циклопка – поэт… – приговаривал прозектор. – Он готов каждой любоваться ночи напролёт!..

Хотя, кто его, дебила, знает…

Наверху раздался скрип открываемой двери. Дробный частый топот прокатился вниз по лестнице.

– К вам сын! – крикнула вертлявая медсестра с порога, зябко передёрнув плечами.

И они обернулись —

все трое…

498

– К вам сын, Михаил Егорыч.

Медсестра потуже стянула шаль на груди, мелькнула белым подолом халата и ускакала на своих кеглях вверх по лестнице. А парень с нечистым лицом скорбно шмыгал широким носом. Он смотрел теперь на них, поочерёдно,

из дверного проёма,

склонив голову на бок.

Сиротка с низким лбом Марьяны,

– надо – бы – возлюбить – его – ох – надо – но – как..

– Проходи, Боречка! – позвал парня Сашка.

– Так, – судорожно рылся в карманах реаниматор. – Вот тебе… пятьдесят. Я на своём обеде сэкономил. И чтоб я тебя больше здесь не видел! Слышишь?

Он обошёл парня, огорчённо вертящего в руках деньги, и направился к выходу, не вспомнив про Цахилганова.

– Сразу домой! – крикнул Барыбин сыну, поднимаясь по ступеням.

– А где я возьму ещё? – топтался Боречка и хмурился. – мне надо.

499

– …Ладно! Садись, садись, – подмигнул Сашка парню. – Ну? Что случилось-то у тебя опять?

Боречка выдержал кроткую, печальную паузу.

– Как в прошлый раз, – потупился он, присаживаясь на край стула и потирая раздвоенный подбородок. – Только – другие. Теперь. Напали.

– Представляешь? Разве Барыбину можно такое говорить? – Сашка обернулся к Цахилганову. – Затащили его в подвал и нашыряли. А потом стали деньги за наркоту требовать. Барыбин не знает, учти… Ну, что скажешь?

Цахилганов пожал плечами,

от Боречки он ззабирался в панцирь молчания неизменно.

– Ещё раз предлагаю тебе, Борик: давай – в милицию! – настаивал Сашка.

Парень потупился ещё больше.

– Убьют, – покорно сказал он, склоняя голову ниже. – Они на трассе машины грабят. Оружие у них. И милиция – своя.

– Погоди. Ты же говорил, те – на трассе грабят. Первые. Прежние.

Парень смутился, но лишь на мгновенье.

– Эти – тоже! – страдальчески поморщился он. – На другой. Трассе.

500

Сашка озадаченно крутил головой.

– Что же ты дома-то не сидел?! – не понимал он парня. – Бросил бы лучше техникум. Или справку бы я тебе достал у Сафьянова. Для академической задолженности… Они его, Андрей, по дороге из техникума ловят, представляешь? Каждый раз!

– Расплатиться надо сначала, – твёрдо сказал парень. – А то они опустить обещали. В общем… нельзя. Без расплаты.

Нельзя – без – расплаты – без – расплаты – им – троим – никак – нельзя – без – какой – расплаты?..

– Ладно. Здесь они? Опускальщики?

Боречка утвердительно мотнул головой:

– Они немного, дядь Саш, просили… Пятьсот баксов всего.

Парень, шмыгая носом, уныло глядел в сторону двери и, казалось, не надеялся ни на что.

Распахнув сейф, Самохвалов долго примерялся к пачкам долларов. Потом вытащил из одной пять бумажек.

– Спасибо, дядя Саш, – весьма торопливо подскочил обрадованный парень. – Папе только не говорите.

– Обещай, что из дома больше не выйдешь! – строго погрозил пальцем Сашка. – Отдай им, а сам – сюда, сразу. Домой вместе поедем.

– Вы на машине? – деловито осведомился Боречка.

– Нет. На автобусе тебя нынче доставлю.

Лицо у Боречки вытянулось. Он расстроился.

– Я думал, вы на машине… – удручённо протянул он. И заторопился. – Ну ладно, тогда я пойду.

– Да мы с тобой вместе выйдем! – встал Сашка.

– Зачем? – криво улыбнулся парень от порога. – Я сам уеду.

– Погоди же ты! Борик!..

501

– Боря! – надрывался Самохвалов.

Угнаться за парнем по лестнице было, однако, невозможно,

– Боречка – мчался – вверх – по – ступеням – сломя – голову —

и когда Сашка и Цахилганов выбрались из подвала, то увидели только, как тот пролазит, ловко извиваясь, сквозь дыру в заборе.

– Куртку порвёт, – беспокоился Сашка. – Видал, какую куртку я ему купил? Канада… Боюсь, не догоним.

Однако взрослые проделали всё же этот путь,

по скользкой подмороженной грязи,

минуя помойную яму,

едва различимую теперь.

Выбравшись через дыру на пустырь, они вместе вглядывались во тьму.

– …Ёлки-моталки! – озадаченно проговорил Самохвалов. – Он же с деньгами в степь уходит, а не домой. Гляди, вместе с ними! С теми!

– В какую степь? – уже давно всё понял Цахилганов. – Они от развилки влево рванут, в Копай-город. Там наркотой торгуют.

502

Из темноты доносились возбуждённые молодые голоса, ругательства,

– кто-то – из – парней – расхохотался – истерически – визгливо – скверно – таким – же – визгом – ответил – ему – другой —

резкий свист вспорол ночь и улетел в небо, истаяв в равнодушной высоте.

Вскоре стало видно, как вся стая трусцой устремилась к развилке,

вместе с живо бегущим Боречкой,

минуя слабо освещённую автобусную остановку.

Сашка, не замечая того, топтался и топтался в мелкой луже, поблёскивающей льдистыми краями.

– Так что же он?.. Отдал бы им деньги – выпил бы у меня чаю и ушёл домой, если со мной ехать не хочет… Да что же он – с ними? Боречка! Борька-а-а! – закричал Сашка во тьму, что было силы. – Борик! Вернись сейчас же!!! Иначе я звоню в милицию, слышишь меня?!..

Толпа услышала, приостановилась на мгновенье —

она замешкалась,

– на – самом– краю – света —

однако всё снова пришло в движенье. С развилки, стремительная, похожая на свору одичавших псов, толпа ушла влево.

К Копай городу.

И исчезла во тьме.

503

– …Пропал парень, – сказал Сашка. – Finis.

– Да что ты каркаешь? «Пропал! Пропал!»… – вдруг сорвался Цахилганов. – Выпутается как-нибудь. Не девка всё же!.. Пусть или соображает, как за себя постоять, или… туда ему и дорога.

– Парень – это не девчонка! – повторил он.

Сашка посмотрел на Цахилганова – и промолчал понимающе. Только зажал уши от ветра.

Продрогшие, они вернулись вниз.

– Зачем ты с ним возишься? – с неприязнью сказал Цахилганов про Боречку. – Пока не бросишь его в воду, мужик сам плавать не научится.

Сашка хотел развязать тесёмки и закатать рукава, но не справился с узлами

и оставил нелепые свои банты в покое.

– Знать бы, кто за этими наркоманами стоит, – принялся размышлять он. – Сами они по себе, или…

Или на Боречку целенаправленно насланы они сильными мира сего, не договорил прозектор.

Цахилганов промолчал.

– …Видишь ли, – озабоченно морщился Сашка, открывая новую бутылку водки. – Есть люди, которым надо, чтобы Мишка Барыбин в деньгах всё время нуждался! В больших деньгах…

Чтобы – брал.

504

Поддерживать этот разговор Цахилганову решительно не хотелось. Но Самохвалов чесал переносицу и говорил с мензуркой в руке:

– В руках Мишки – жизнь и смерть человеческая. А чья-то жизнь и чья-то смерть – это товар, к которому рвутся… посторонние. Теперь всё – товар! Этого нельзя не учитывать. Так что, ты на мальчишку не сильно-то кати.

Сашка задумался, и Цахилганов знал, о чём.

– Они же…

– Я понимаю, – кивнул Цахилганов. – Не вздыхай.

– …Они же на детишек неподкупных отцов либо напускают изощрённых, эстетствующих пидеров,

для полного, так сказать, порабощающего совращенья,

либо тех, кто на иглу подсаживает…

– Известное дело! – сказал Цахилганов. – Но этот Боречка, по всему видать, сам весьма охоч да кайфа… Ты хоть сейф запирай! Всё содержимое на виду. Кстати, откуда у тебя такие деньжищи? Прямо залежи зелёные,

вечнозелёные…

Сашка немного оживился.

– Откуда деньжонки?.. Сами попёрли. Лавиной.

505

– …Нет, я тоже всю жизнь делал деньги, старик. Но мне любопытно…

– Ты работал на бесполую Ботвич! – наливал Самохвалов. Я понимаю, из чистого упрямства, но – всё-таки: на кого-то! А для меня это – ничто. Поэтому они и валят…

– Да, так получалось, что всё у этой суки и оказывалось, – невесело признался Цахилганов. – Я ведь её никогда не любил. А как выходило…

– Ну, как? Выходило – как?

Цахилганов, задумавшись, почесал затылок.

Сначала у Ботвич, холодно мерцающей глазами из-под чёрной чёлки, упала с плеча какая-то лямка…

На берегу утреннего озера,

где жарили шашлыки и пили сухое вино,

отворачивающаяся Ботвич

всё время оказывалась рядом с Цахилгановым.

И шёлковая полоска ткани всё падала,

– и – обнажался – всё – обнажался – нежный – как – вишнёвая – косточка – сосок – на – плоской – почти – мальчишеской – груди —

до самой ночи под звёздными небесами.

– Как?.. Да никак, – ответил Сашке Цахилганов. – Сдуру.

506

– Долго же фирма «Чак» на её наряды пахала, – наконец-то засмеялся Сашка, взбираясь на стул и открывая форточку. – Чтоб тебе покойниками тут не пахло… И на бриллианты её, конечно, вкалывали твои люди, как каторжные.

– …Вернётся она ещё! – вдруг расслабленно сказал Цахилганов. – Ко мне. Посадят этого волчару за решётку, и вернётся. Только она мне больше на дух не нужна! Сука плоскогрудая. Пусть только попробует. Наливай…

– Ну, богаче Гоши Соловейчика на сегодняшний день нет человека в Карагане, – усевшись снова, покосился на сейф Сашка. – Он любой суд купит. Так что, не вернётся…

Соловейчика – она – не – скоро – разорит…

– Вернётся! – грубо крикнул Цахилганов. – Ты ничего не понимаешь.

Сашка хмыкнул – и выпил в одиночку.

– … Она, Ботвич, очень сложная женщина, – начал доказывать Цахилганов, горячась. – Очень! И только я знаю, как именно ей бывает хорошо.

Сашка молчал и всё усмехался.

– А этот Соловейчик… Их в в комсомоле таким тонкостям не учили, – толковал Цахилганов. – С женщинами они привыкли наспех, в перерывах между прениями! Вот. Но с Ботвич… так нельзя. И если бы я не уехал в Москву!.. Ты прикинь: я же её просто уступил!

Короче, она бросит Соловейчика, как только обогатится получше.

– Нет, – качал головой Сашка. – У тебя кошелёк гораздо менее интересный… Соловейчиков – не бросают.

507

Такой поворот в разговоре Цахилганову решительно не понравился.

– Много ты понимаешь, трупорез! Да если бы я ей позволил, тайно от Гошки прибегала бы! – Цахилганов обвёл кабинет усталым взглядом и уставился в сейф. – А ты что? Тоже – на него работаешь? На Гошку Соловейчика?

– Ну, и ты ведь с ним в дружбе!.. Я, видишь ли, человек подневольный. Человек конвейера. Мне сказали, что по результатам вскрытия должно быть дорожно-транспортное происшествие, я и пишу,

– Самохвалов – прилежно – склонился – над – столом – и – балуясь – поводил – ручкой —

чтобы всё к ДТП подходило!

Он поставил воображаемую точку и рассмеялся:

– Вон, напарница моя, пробовала возникнуть: мол от удара бампером травмируется голень, а вовсе не разрывается ягодица. Тогда как тут… И что? Молчит теперь как миленькая. И без работы осталась. Рада-радёхонька, что жива… А я изначально помирать или работу терять не собирался. Меня теперь даже заменить некем – один!.. Так-то. Исполняю, что скажут…

Сопротивляться? А смысл? Сель идёт. Лавина. Денежный поток…

508

– Так это – деньги за Протасова? – понял Цахилганов, кивая на сейф. – За журналиста убитого?

Сашка выпил в большой задумчивости.

– Форточку закрыть? Тебе не дует? – спросил он.

И продолжил:

– …Они его, конечно, уже мёртвого на подкупленную служебную «Волгу» кинули. Протасова. Пешеход в нетрезвом состоянии нарушил правило перехода, видите ли… Разумеется, Протасова не сбивали, друг мой. Он ещё жив был, в гостях сидел, а я, здесь, уже – ждал его. Был наготове. Только не знал, кого именно привезут. А что писать придётся – знал! И бригада «скорой» была подготовлена. Ждала вызова из определённого района Карагана! Чтобы оба заключения совпали. Их и наше… Да и в гостях-то Протасов был – у хороших, у старых своих знакомых…

У своих, но уже – подкупленных!..

– Ладно. Замолчи. Все в Карагане и так знают, кто Протасова убил. Два каратиста его увечили. Которые шестёрок Соловейчика обслуживают.

– Что толку от знания правды? Доказать-то не могут… Сегодня много выпить мне надо. Очень много. Не хотел я никому про это говорить, но… Сорок дней нынче, как журналист погиб!

– Помянуть, что ли, собрался? – покачал головой Цахилганов. – Ну и ну…

Сашка наполнил свою мензурку до краёв и встал:

– Я пью за другое. За долгожданную эту ночь!.. В сороковой день после смерти окончательно распадаются ткани. И никто уже в сорок первый день, то есть завтра, ничего не докажет. Ни-ког-да! Концы в воду,

– минул – он – сороковой – роковой – пролетел!

509

Выпив, Сашка прилежно запер сейф

и положил ключи перед собой.

– Нынче правда умерла, о Протасове. Поминки по ней, по правде, у меня сегодня… Ты думаешь, Цахилганчик, я – из-за денег? – мрачно усмехался он, глядя на ключи исподлобья. – У меня выхода не было. Оккупационные это доллары, души наши завоевавшие… Молодец Америка! Она победила тем, что оккупировала наши души. Завоевала! Купила… И они у нас теперь мёртвые… Напечатали нам зелени, только и всего, бумажками победили… Но, вообще-то, их зелень эта мне на хрен не нужна! Не веришь?

Живо блеснув желудёвыми глазами, Сашка прив-

стал – и Цахилганов услышал прощальный посвист ключей,

улетающих в форточку…

– Вот так их. К едрене фене, – успокоенно сел Сашка. – В грязь! Доисторическую… А дубликата ключей нет ни у кого. Потерял давно. Так что, похоронил я их, деньги эти,

в стальном склепе навечно…

– …Он тебе не снится по ночам? Протасов? – Цахилганов утирал лицо ладонями и морщился. – Я ведь на его похоронах был, по чистой случайности. Один сын у матери. Безотцовщина. А мать – старушонка. Простенькая, дрожит на кладбище, как сухой листок на ветру. Шепчет чего-то,

– …Зачем только я тебя учила, сынок? Из последних копеек учила… Не учила бы – живой был.

– Вы ведь и старушонку одинокую эту убили, Сашка, – тяжело мотал головой Цахилганов. – Её-то за что? Я там, в реанимации, думал: грязнее меня человека нет. А вот этого порога я… Как же ты его переступал,

– ступал – упал – пал —

ты, Самохвалов? А? Как?!.

Опять что-то дробится всё в сознании…

510

Но Самохвалов с таким обвинением решительно не согласился.

– Её, как раз, сам Протасов убил! – сообщил он вдруг. – Не надо было документы собирать на Соловейчика… А я тут вообще не при чём: купили бы

они и без меня то медицинское заключение, какое им надо. Теперь не покупаемого на свете нет! Свобода…

Прозектор снова выпил, не чокнувшись.

– …Сань! Ты же, всё равно, один из убийц получаешься, – с безвольной улыбкой заметил Цахилганов.

– Не-е-ет! – отказывался Сашка и мотал головой. – Убил его не я. И даже не Соловейчик, с его бензиновым бизнесом, с каратистами… Журналиста убил – депутат Воропаев! Хрен ли он ему документы подсунул, Протасову? Что горючее ушло в Закавказье, по большим ценам, когда Караган замерзал от стужи, и когда тут, среди зимы, всё по швам трещало? Зачем он Протасова этими документами снабдил?!. Если б не бумаги, кто бы его тронул? Воропаев убил Протасова! А Протасов – свою мать. Тем, что погиб…

Нет, правдолюбцы нынче опасны для жизни. Обязательно в историю втянут – в смертельную! И не отвертишься… Бежать от них, от правдолюбцев, надо как от чумы!

– Протасова честно предупреждали, – продолжал Сашка, сдвинув шапку с бантом на затылок. – И по телефону убить грозились, и петлю над его входной дверью вешали. Не внял! Отдал бы им бумаги… Нет! Бегал, с этими документами в портфеле, как заяц, по санаториям прятался… А я тут, правда, не при чём. Главврач другого бы прозектора нашёл. Для большей «объективности» из соседнего города бы пригласили, постороннего… Да пойми ты, дурья башка! Я – не я, а результаты вскрытия другими – быть не могли!!! Ну, ладно. Царство ему небесное – Протасову. Хоть и дурак был, но – мученик.

Они решительно выпили,

не чокаясь.

511

– …А зато какие роскошные похороны Соловейчик Протасову обеспечил! Ты же видал? – оживился Сашка, переминая дёснами хлеб. – Помог редакции и старушке-матери. Хорошо помог! Благодетель!.. У него денег на всех хватит. Он, Соловейчик, весь город перехоронит,

– зароет – нас – в – чёрную – пыль – сотрёт – в – новую – лагерную – пыль – превратит – всех!..

И скольких ведь уже отправил? В последний путь по высшему разряду… Кому и знать, как не мне…

– Ты консервы бы, что ли, какие-нибудь на закуску держал, – затосковал Цахилганов. – У меня там, в корпусе, хорошей еды полно осталось.

– А я без закуски пью, привык, – махнул рукой Сашка, глуповато улыбаясь. – Так вернее. А то плохо забирает…

– И что же, аппеляций не было? По Протасову?

Прозектор смотрел на Цахилганова бессмысленно. Потом очнулся:

– Ну, как же! Редакция разок шевельнулась! Робко, впорочем… Мы независимого эксперта из Москвы выписали. Светило приехало, с двойным гражданством. И повторное вскрытие – было. Которое подтвердило наше заключение полностью… А ты бы на моём месте что, отказался? – приставал Сашка к Цахилганову. – Дураки они, правдолюбцы… Ты за правду борись, чтоб толк был!

Где не предвидишь успеха, не действуй.

– …Правильно, – согласился Цахилганов. – Правильно. Та правда хороша, которая никого не задевает! А – вся – правда – опасна… Не надо её. Царство ей Небесное! Небесное…

Не земное царство…

– За упокой всей правды! Не чокаясь.

512

– …А хорошо, что я сюда спустился! – признался Цахилганов после молчаливого и тупого раскачиванья. – Допустим, сидели бы мы возле Любы с этим разговором. И, знаешь, как бы там, в реанимации, я всё это расценил? Я бы горевал: вот она, пора полного мрачного воцарения антихриста. Антихрист – противоположность Христу. Значит – Истине… И царство антихриста – это когда всё перевёрнуто, всё – наоборот. И хорошо то, что скверно,

– когда – правый – виноват – и – он – дурак – а – не – правый – умён – и – молодец —

такие они, антихристовы законы, установились теперь повсюду… Там уж, в реанимации, я досиделся до того, что сам с собой разговаривать стал. В самобичеванье впал, Сашка! Под обстрелом солнечных частиц. Я жестоко мучился там… По-мученически. А теперь всё устаканилось: не мы плохи, а жизнь вокруг такова, что иначе нельзя. Никак нельзя. Невозможно. Глупо – иначе. И… смирись, гордый человек! Прими мир таким, каков он есть,

– приими – мир – антихриста – или – не – живи – вот – к – чему – мы – пришли —

потому как всякий бунтующий и восстающий, не хотящий жить по законам этим – обречён на уничтоженье, как Протасов… И Барыбка обречён… Да одна уж верность врачебному долгу в мире антихриста есть бунт,

дерзкий бунт,

именно так!

Восстание против власти денег…

513

– Ну-у! – почему-то уже стоял Сашка, а не сидел. – Известное дело! Там, у Барыбина, чистилище. Ты засиделся в барыбинском чистилище, и вот результат: чуть не спятил… А у меня – во вратах адовых, всё без глупостей: всё – чётко. Там – идеализм, тут – реальность, во всей её честной неприглядности! И главное – всё можно! Свобода. Ты же чувствуешь?

Здесь – наивысшая – концентрация – свободы – здесь – в – мире – трупов!

– Чувствую, – стучал кулаком по столу Цахилганов. – Определённо. Противно мне отчего-то, будто дерьма я наелся, зато реалии вернулись в сознанье. И я от-рез-вел!.. Порезвел… Да, не так уж я чёрен, со своей индустрией разврата. Более того, я не вляпался в такие переделки, в которые вляпался ты и… остальные. Оказывается, я счастлив, Саня!.. Устал я там сам себя распинать, мучаясь от собственного несовершенства. А тут – отпустило. И вот! Сам себе – рад! Вот стою сейчас рядом с тобой, смотрю на себя – и р-р-ад! Ад…

Всюду – ад…

И он мне уже не страшен!

Я жил в гармонии с миром антихриста, а значит, в ладу с собой и со всеми уважаемыми людьми.

514

– Где же ты стоишь со мной, когда ты – сидишь! – смеялся Сашка.

– Да? – глупо удивился Цахилганов. – Всё равно хорошо… А в барыбинские сети я больше – ни ногой.

Ты знаешь, у него там святые из прошлых веков ходят, и учат, и грозят муками. Неприятно. Там…

– Тогда – наливай.

– Логично. Наливаю, Саня. А всё-таки Ботвич – сука!

– Известное дело, сука! – легко согласился Сашка.

– А Горюнова – нет, – сообщил Цахилганов.

– И Горюнова – сука. Не знаю я никакой Горюновой, но уверен: не ошибаюсь. Ду-ду-ду-ду-ду! – напел он.

– Что-что? – не сразу узнал мелодию Цахилганов, однако просветлел. – Повтори на бис.

– «Соломенная подстилка»! Автор неизвестен.

– A pallet on the floor… Нет, Горюнова –

она – классная – чувиха – старик – чувиха – из – нашего – прошлого – жалко – что – в – современности – чувиха – как – таковая – это —

всего лишь рядовая… хабардистка! Милые моему сердцу халды. Теперь они сильно испорчены практичным веком. И вот… Для них человек – только мебель, только орудие для достижения своих целей. В данном случае – половых… Им, новым халдам, любовь нужна – для здоровья! И только… Кстати, отчего у меня – мёртвые сперматозоиды, Сашка?

Почему природа меня выключила? Вырубила из процесса сотворения себе подобных?

– Разве? – удивился Сашка. – Ну, ты даёшь… Не плодоносишь, значит…

515

Самохвалов долго думал, поддерживая лоб рукою. А подумав, одобрил:

– Слушай, Цахилган! А зачем мы ей, природе? И зачем нам она – такая? Со вспышками и землетрясеньями? От одних только магнитных бесконечных бурь темя трещит, будто проломленное. Чудовищный энергетический натиск идёт из космоса… Мы портим природу, свою и окружающую. Природа мстит нам. Какой смысл длить это? Пусть всё летит в тар-тарары – беспрепятственно! Тем более, что этого уже не остановить…

Цахилганов согласно мотал головой:

– Человек и природа должны расстаться наконец-то друг с другом. Поскольку из этого альянса ничего хорошего не получилось. Но расстаться надо – весело!

Вперёд! Прочь от мучительного бессмертия, перемалывающего душу, будто кофемолка!

Главное – не придумать бы ненароком какой-нибудь… программы дефрагментации!

Оживления – то – есть.

Иначе намучаемся мы здесь, на земле, под этими жесточайшими вспышками, до посинения, а помереть тогда – уж всё, шалишь, брат: не удастся.