Текст книги "5/4 накануне тишины (СИ)"

Автор книги: Вера Галактионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

ThankYou.ru: Вера Галактионова «5/4 накануне тишины» Роман

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

1

Любовь теперь пребывала далеко – над жизнью. Она покоилась в своём беспамятстве, будто в зыбке, зависшей меж небом и землёй,

– реаниматор – Барыбин – не – подпускал – Любовь – к – болевому – порогу – он – готов – был – продлевать – ей – жизнь – бесконечно – посредством – препаратов – перетекающих – в – вену – с – высоты – штатива —

и в круглосуточном сидении Цахилганова возле жены не было толка. Тем более что Барыбин запретил ему разговаривать с Любовью.

– Она только бредит, не воспринимая слов. Перестань отвечать ей, как здоровой. Прекрати спрашивать её, наконец. Ты входишь в систему её бреда и живёшь в нём изо дня в день. А это опасно. Для тебя, Андрей.

– Помилуй! Отчего же опасно?

– От того, что вы существуете в разных измереньях. А ты взвинчен. И не защищён, – хмурился реаниматор, отворачиваясь. – Не прикрыт ни крестом, ни постом, ни медицинским знаньем, да и вообще… В прошлый раз я тебя застал за тем, как ты препирался со своим отраженьем в зеркале. Ну, что, прикажешь мне снять со стены эту стекляшку? Так она в стенку вмурована… Ехал бы ты домой. Целее будешь. Глаза у тебя совсем не хороши. Парниковые какие-то глаза.

– Чушь. Пустое. Я сам знаю, что и когда мне делать, – отвечал Цахилганов в раздражении. – Мне теперь в тебе тоже почти всё не нравится. Особенно то, что разговариваешь ты со мной в последнее время, будто сквозь медицинскую вату. Важничаешь, как начальник над жизнью и смертью. А самому одного надо… Тебе бы только прогнать меня от жены.

– Вот, морока! Что ни бабник, то ревнивец… Ладно. В конце концов, всё бывает попущено – для чего-то, и вот этого нам с тобой, уж точно, не понять. Но я тебя предупредил! А там справляйся с собой, как знаешь.

И Цахилганов оставался, неудобно ночуя здесь же —

на узкой клеёнчатой кушетке, под зеркалом.

Брал за стеной, у рыхлой кастелянши, одеяло, а утром скатывал его нетерпеливо, кое-как,

и относил,

прижимая к себе,

будто надоевшего разбрыкавшегося ребёнка.

2

Обречённый на безделье, он, и в самом деле, перестал воспринимать границы зеркала всерьёз. И временами встречался с собою, словно с посторонним. Да, будто бы выходил на шаг из самого себя,

как из захламлённой комнаты,

– где – уже – не – закрывалась – разболтавшаяся – дверь – раскачиваемая – сквозняком – бесприютным – бесконечным —

а потом наблюдал за собой,

как за кем-то враждебным ему,

в упор.

Разные люди в белом, появляющиеся в палате ненадолго, тихонько говорили меж собой о девяти небывалых вспышках на Солнце, помрачающих сознание, меняющих будто бы самоощущение людей до катастрофических крайних пределов. Со страхом все советовали всем остерегаться физических и нервных перенапряжений, и даже объясняли, как. Но Цахилганов сначала запоминал всё,

а потом всё забывал,

отвлечённый новым, двойным, зрением.

Второе непривычно устремлялось на него из мира,

хотя и было его собственным – тоже.

Но обескураживало не это. А вот что: с каждым днём он, Homo novus совершенный, нравился себе

всё меньше…

3

В холодном свете весеннего дня и в убогости больничной обстановки был он всё же, однако, представителен и недурён собой. Ну, разве побледнел немного от бессонницы и сутулился временами,

– нынче – Любовь – не – просила – отогнать – от – её – постели – птицу – и – казалось – крепко – спала – не – мешая – ему – думать.

Цахилганов коротко прижимал пальцами мешки под глазами, резко отпускал их, – они проступали снова, – и против воли вынужден был теперь видеть все эти свои краткие действия по наведению порядка на лице.

– Будто что-то в глаз попало, – пробормотал он, усиленно моргая. – Ресница, что ли?

– Да нет там никакой ресницы, – небрежно успокоил его он же сам, вглядевшийся в себя с недалёкого расстоянья. – Нормальный чистый старческий глаз.

Цахилганов усмехнулся быстро и понимающе. Ложь – про старческий глаз – была злонамеренной. Кажется, тому, Внешнему Цахилганову, одного теперь хотелось – бросить себя совсем, как опостылевшее неприбранное помещенье, и уйти, не оглядываясь.

Куда?

Да в никуда, конечно. Где просторней всего,

– где – свободно – от – самого – себя – в – общем.

Позёвывая, Цахилганов поразмышлял немного – и пожал плечами: если я – часть мира, то что есть раздвоенное я? Не значит ли это, что часть мира – раздвоилась? И дело тогда, значит, вовсе не в Цахилганове, а в частичном раздвоении мира как такового.

Но неприятно вспомнились ему

бледные летние рыбы.

4

Этим летом в спокойной степной Нуре появились бледные, крупные медлительные рыбы.

– Спи, Люба. Спи…

Они плавали мирно в прозрачной воде, у тёплого берега, совсем как обычные. Только телесная ткань у самых хвостов была голой, без чешуи, и отставшей от костей. Она вилась в воде отдельными, распавшимися, волокнами, и видеть это рыбакам было страшно и омерзительно. Все они выдёргивали поскорее свои крючки из воды,

на которых извивались розовые черви

бесполезными перевёрнутыми знаками вопроса…

Что ж, если мир есть отраженье человеческой души – да, повреждённой, распадающейся заживо, человеческой души, то должен, конечно, распадаться – расслаиваться, рассыпаться – и он,

– а – если – душа – есть – только – отраженье – рассыпающегося – на – части – умирающего – угасающего – разрушающегося – мира – то – бесполезно – бесполезно – лечить – самого – себя – разговорами – с – собою – же – самим.

А ведь всё поначалу внушало лишь безграничные надежды на безграничный взлёт!

– Спи, Люба. Тебе не надо знать, как ломается и рушится всё вокруг… Боюсь, что душа и мир – это всё-таки зеркала, которые отражают друг друга. Больно миру – больно душе. Я не знал этого раньше. Но я разберусь во всём сам. Я соберусь, Люба. Уж восстановлюсь как-нибудь. И всё вокруг меня тогда восстановится в правильном виде.

Я разберусь – и соберусь сам, Люба. Скоро, скоро.

А ты будь спокойна. Спи…

5

Когда видимо стало распадаться на части живое тело Державы, казавшееся могучим, давно, впрочем, подтачиваемое и выедаемое изнутри такими, как Цахилганов,

да, растленными детьми преданных коммунистов,

и когда помчалось время тёмного беззаконья, дробя и умерщвляя всё вокруг, он не приметил начавшегося разрушенья – и саморазрушенья тем более.

– Всё отражается во всём, Люба. Увы…

Да, да, да: Цахилганов, воспрявший для безнаказанной деятельности – для самого широкого самоугожденья, то есть! – ликовал и буйствовал в те годы, поскольку исчезло нравственное сопротивленье среды. Он вошёл в эти весёлые, отчаянные ритмы наступившего беззаконья, как входят в рок-н-ролл, зазвучавший вдруг на танцевальной площадке после бесконечной череды чинных, принудительных вальсов. Вошёл –

– мгновенно – ловко – играючи —

и помог высокопоставленному Соловейчику преобразить обессилевший городской транспорт, растерявший свои изношенные гайки по дорогам, уже давно приводившимся в порядок лишь на финансовых документах. Афёра удалась,

– мгновенно – бесшабашно – играючи —

и по улицам Карагана поползли странные автобусы, отслужившие свой срок в Германии. Пёстрые как попугаи, купленные за копейки, но оформленные Гошей Соловейчиком за весьма многие рубли, они утяжелили их карманы так,

– мгновенно – обманно – играючи —

что Цахилганов сразу обзавёлся собственным, полуиностранным, предприятием в Москве и, конечно, безбрежной квартирой

– с – поднебесными – потолками – в – гипсовых – туберозах – бело-кремовых – сахарно-выпуклых —

с тремя самыми дорогими и разностильными, невпопад, гарнитурами,

а потом уж прислугой, охраной и бивнями мамонта,

скупленными у северных косматых, но пугливых, бродяг в изобилии –

они – мало – отличимые – от – неандертальцев – притаскивали – древние – кости – на – плечах – трусцой – пробегая – по – бульварам – столицы – и – сваливали – на – пол – с большим – облегчением – чтобы – сразу – схватить – деньги – и – раствориться – во – тьме – перестроечной – тревожной – ночи – бесследно.

6

Гигантские кости лежали на паркете там и сям, будто поваленные ошкуренные коряги.

Может, Цахилганов откроет производство дорогих шахмат? Или изысканных будуарных шкатулок? Или телефонных аппаратов с золотой инкрустацией? Или?..

Нет. Наёмные мастера

будут вытачивать из этих бивней

– день – и – ночь – ночь – и – день —

костяных радостных молодых слонят, сидящих в уютных клетках, за решёткой. За решёткой!

И слоников подросших – буйных, попирающих и ломающих костяные клетки неволи.

И слонов величественных, матёрых, вырвавшихся из заточенья – но обессилевших оттого,

и коленопреклонённо погибающих в холоде и голоде на развалинах своих тюрем-жилищ…

День и ночь – ночь и день наёмники, сгорбившись от старательности, будут вытачивать из мёртвой кости живую судьбу караганского доброго вольнолюбивого слона Батыра! Ведь Цахилганов любил его —

не меньше,

чем своё плутоватое детство…

Он воскресит могучего Батыра!

В миниатюре.

7

Заботясь об антураже, в одной из боковых комнат для челяди Цахилганов сразу же поселил благообразного продрогшего литератора, назвавшегося Поленовым,

но, словно бы по рассеянности,

так и не открывшего имени.

– Ставь свой сидор. Живи, пиши! Теперь для вашего брата наступила полная свобода!

– Да уж куда полнее, – переминался тот в фетровых стоптанных ботах, соглашаясь с благодетелем и стряхивая иней с макушки.

Свобода – к – тому – времени – уже – освободила – литератора – от – жилья – от – шапки – и – от – средств – к – существованью – а – Цахилганов – освободил – его – в – крещенские – морозы – посредством – взятки – от – милиционера – требовавшего – регистрации – посреди – бульвара.

– Встречаться будем в этой гостиной, – с удовольствием пояснял Цахилганов: надо же с кем-то вести возвышенные беседы за вечерним долгим чаем. – У меня старинный сервиз давно без дела стоит… Тут – подлинный Павел Кузнецов, на стенке. А этого Ци Бай-ши я выкину: подделка… Кстати, туалета у меня два. Оба близко. Очень удобно. Не придётся делать долгих пауз в наших неизбежных будущих спорах… Закажем ужин на двоих. Как тебе персидская кухня?

– Мне… можно хлебца. С луковкой, – краснел литератор, отворачиваясь. – И соли. Щепоть бы.

– Скажи, а почему у вас, у сочинителей, герой нашего времени непременно беден, соплив, кривобок, обижен всеми и пьян, как свинья? Отчего он не таков, как я? Не смел, не удачлив, не весел?.. Вот сядем как-нибудь – и обсудим! Как, бишь, тебя зовут-то, горемыка?..

8

Но под московской тахтой Цахилганова появилась огромная жестяная банка из-под сельди, полная необработанных, тусклых и шершавых, изумрудов, залитых водой: ему казалось, что, отмокнув как следует, они вот-вот заблестят, засверкают. И первым делом, проснувшись, Цахилганов свешивал руку,

он проверял наощупь, не долить ли ещё,

а потом нетерпеливо колупал каменную коросту ногтем – и уезжал, матерясь.

Он не вспомнил о литераторе ни разу.

О, благодаря Соловейчику, не оставшемуся в накладе, Цахилганов заполучил, в то самое время, кучу зелени – на приватизации и перепродаже двух обогатительных участков и одного угольного разреза в Карагане, но что об этом толковать.

Так ли уж важно, из чего складывается благополучие,

– получение – блага – то – есть – а – вовсе – не – зарабатыванье.

– Спи, Любочка. Бедная моя… Тебе не больно? Спи.

9

Да, никогда ещё на просторах России не было – и не будет никогда – столь соответствующих Цахилганову времён, как последние!

Так размышлял, помнится, он, глядя в лепнину московского потолка,

– будто – в – раскинувшийся – над – ним – безбрежный – именинный – торт – перевёрнутый – и – готовый – ронять – кремовые – туберозы – в – рот – как – только – откроешь – его – пошире.

Перевозбуждённый все эти годы, Цахилганов казался себе похожим на пьяного подростка, которому ставили множество пятёрок, освободив при этом от уроков.

Жить во всю ширь – разве не славно? И преизбыточны возможности! Неподсудны действия! И трубят повсюду рога самообогащения!..

Рога изобилия?

Рога – из – обилия – вырастающие?..

Так или иначе,

– рога – рога – рога – торжествуют – всюду – рога – и – копыта —

а дух мелкого местечкового мошенника, долго томившийся в двух адских зачитанных книжках, выскочил наружу, и, победив социализм,

«Я могу загипнотизировать эту страну…»,

вспарывал теперь недра России, будто подушки стульев, и царил, и грабил, множа себе подобных, и сбывал награбленное за границей, перелетая туда и сюда уже беспрепятственно, – дух infernalis. Он устроил России всем погромам погром!

Так, с какой же стати ликовал ты – коренной русский Цахилганов? Стремглав примкнувший к рогам – но скупивший, по чистой случайности, бивни?.. Кстати, почему – бивни, именно бивни? (Додумать!)

– Дух infernalis, я был охвачен—

захвачен – схвачен —

им… Спи, Люба. Спи, неприметный ангел мой. Жена моя тихая, сиявшая простенькой красотой всего-то одну весну. Стеснительно и совсем недолго сиявшая. Самая измученная из всех жён на свете…

Почему ты умираешь?

10

– Но тот, кто не был охвачен этим самым духом, остался на бобах. В дураках, Люба! А я не из таких…

С Урала, сквозь заснеженное полуобморочное православное пространство, мчались советские составы со свежими шершавыми досками и не разгружались, достигая голодной Москвы. Они прямиком шли за рубеж, снабжённые новыми документами, удостоверяющими, что доски только что прошли в столице новой России новый, незначительный, этап древесной обработки –

распилочные – на – бумаге – превращались – в – обрезные – обрезные – в – грубо – оструганные – а – грубо – оструганные – в – тёсаные – с – торца —

обманно, ловко, играючи. Фальшивые справки стоили сущий пустяк…

Да, погибали окрест леса – от адского пожара, высвобожденного из преисподней:

этот огонь удешевлял лесозаготовку.

Да, задыхались в чаду гари древние святыни Москвы;

новый ворог, золотой телец, выжигал Россию и клеймил её пятнами проплешин.

А за Уралом всё выли и выли, всё визжали бензопилы, вгрызаясь в многовековые живоносные древа российской жизни,

да, да, да,

и цахилгановским составам тем не было конца: они весело уходили из страны

– обманно, играючи, ловко.

И тут уж, так – ради баловства, у Цахилганова появилась крупная подпольная фирма, поставляющая на беспомощные, ошалелые толкучки скверные видеофильмы. И люди принялись внимательно разглядывать, как на экранах извиваются и корчатся безвольные тела их озабоченных соотечественников – живые тела, но употребляемые теперь для мертвящего разврата,

– обманно – ловко – играючи —

словно бездушная розовая резина.

– Не умирай, Люба. Зачем ты покидаешь… всё это. Ведь если не обращать внимания на шалости, то теперь только и жить. А ты…

11

Лишь между делом, на всякий случай, он открыл филиал фирмы, для копирования фильмов, и в родном своём Карагане,

поскольку наезжал домой время от времени.

Но вдруг – без боя – Цахилганов приостановил «деревообработку» в Москве: там началась череда переделов собственности, ввязываться в которую он мог, но не стал. А заодно разогнал всю прислугу из квартиры:

эти москвичи – большие мастера изображать лицами всяческую преданность и производить руками и ногами бурную сутолоку, умудряясь при этом почти не работать.

Тогда оба его столичных соучредителя, Хапов и Шушонин, сказали, что поняли его сразу и всецело,

– они – ничего – не – могли – слышать – о – том – что – Цахилганов – оказался – носителем – мёртвых – видите – ли – сперматозоидов —

поскольку, и в самом деле, разумнее было ему

переждать драку в стороне,

давая возможность всем, рвущимся в новые хозяева,

поубивать друг друга поочерёдно,

но прежде взять с каждого рвущегося хорошие отступные.

– Люба, ты ничего не знала об этом…

12

Конечно, Цахилганов намеревался потом, с новыми силами приняться за старое в новых, успокоившихся, условиях,

– так – что – не – при – чём – тут – его – шок – от – странного – диагноза —

к тому же и других причин для отъезда хватало. Протухла, прежде всего, вода в изумрудах и завоняла, а сами камни ещё больше запаршивели, вместо того, чтобы заблистать… Дорогой купленный королевский дог, про которого он забыл, валандаясь с Нинэлькой, приучился мочиться на персидские ковры и пуховые постели беспрерывно, пока Цахилганова не было дома три липово-медовых месяца. А охранник, плечистый детина из десантников, только поил дога из-под крана, не смея всё это время покинуть поста.

Увы, Цахилганов как-то не успел оставить ему и догу денег на еду…

И сначала Цахилганов прогнал ко всем псам бестолкового охранника,

исхудавшего и представшего бледным,

будто камуфляжное привидение,

с квитанциями за неуплату коммунальных услуг.

Потом дважды пнул под зад пятнистого дога, не дав ему домочиться и распахнув дверь квартиры, а затем – подъезда, во всю ширь.

Нет, разве можно было сравнить этого унылого красавца с Чаком?!

Про лохань с изумрудами разбушевавшийся Цахилганов запамятовал вовсе, поскольку расшиб колено о бивень и упал:

ему до слёз захотелось в Караган.

13

Ночь он, человек-достигший-всего, просидел с открытыми глазами, истуканом, подвернув ноги калачиком и накрывшись ватным одеялом охранника с головой, в огромном кожаном коридорном кресле – лишь тут, почему-то, было сухо.

Должно быть, охранник порол нещадно этого вездесущего короля псов, напрочь отучив его приближаться к себе, и только и делал, что слушал свой дешёвый плеер, забытый второпях здесь же, на одеяле.

Перед рассветом Цахилганов рассеянно включил его, обшарпанный плеер изгнанного ко всем псам десантника, уже тоскуя по охраннику и надеясь на внезапное его возвращенье.

Непререкаемая квартирная тишина оглушительно предупреждала Цахилганова об одинокой будущей старости. С чего бы это?..

Он возжелал послушать для развлеченья хотя бы блатоту одесского разлива или точно такой же, одесский, чечёточный юмор – то, что слушает обычно всяческое быдло, горько тем утешаясь. Но лишь неведомая юная поэт стала выговаривать ему в уши с провинциальным, кажется – тамбовским, сдержанным презреньем:

«…Пока тобою правит без стыда картавая кремлёвская орда, ты не народ, ты – полуфабрикат, тебя сожрут и сплюнут на закат, крестом поковыряют меж зубов, анафема тебе, толпа рабов, ползи на брюхе в западную дверь…»

14

Непонятно чем задетый, Цахилганов поморщился и отмотал плёнку, как следует. К нему прорвался затем грохот откидных стульев. «Слава России! – возмущённо гаркнул жалкий аппарат сотнями молодых, озверевших от недоеданья и отчаянья, голосов. – Слава России!»…

– Крики, крики, – укоризненно покачал головой Цахилганов, думая о бледном десантнике. – Энергия народного сопротивленья уходит в слова, ибо нет у неё реальной точки опоры. А вот не дали бы сопротивленцам разговаривать – они бы, глядишь, пе-ре-вернули мир —

вернули – мир?

А так – орут себе под хорошим присмотром. Под нашим, конечно же, присмотром… Допросить бы их в лучших лагерных традициях, чего они хотят добиться своими воплями? Правительство низложить

– изложить – ожить – жить —

стремятся, что ли?

Но тут внезапно вспомнился ему нелюдимый, приручённый им, литератор, которого Цахилганов так и не видел со дня заселения. И он ужаснулся, готовый обнаружить за стенкой

иссохший его скелет

в фетровых ботах.

– Ёо! – коротко простонал Цахилганов, освобождаясь от плеера рывком.

15

В тесной комнатёнке для челяди заколыхалась от воздуха, засеребрилась, нервно задрожала огромная сеть паутины, раскинувшаяся от потолка до двери, и мягко опала рваным немощным хвостом.

Да, похоже, горничная – бойкая хохлушка с вертучими глазами,

разъезжающая однако в общественном транспорте бесплатно, по удостоверению, как член общества слепых,

определила с первого взгляда, что убираться в комнате литератора – лишний труд.

– У него даже ключа своего не было, – вспомнил Цахилганов, озираясь. – Хотя… можно было с охраной сдружиться.

Встроенный огромный шкаф оказался пустым,

ни сидора, ни бот,

лишь черносотенная давняя газета одиноко лежала на верхней полке.

Цахилганов захлопнул дверцы. И тут вдруг заскрипела, распахнулась сама собою форточка. И пожелтевший лист бумаги нерешительно сполз с подоконника. Он, покачиваясь, стал тонуть в утреннем новом воздухе,

пока не улёгся на сумрачное дно комнаты.

Цахилганов, не поднимая его и не нагибаясь, стал читать написанное шариковой ручкой и выгоревшее местами до белых проплешин —

от – утреннего – дневного – и – вечернего – бесплодно – чередующегося – света – унылой – российской – перестройки.

16

«126…И шестое имя богохульное… ерненко.

И седьмое имя богохульное – Горба…

В год-оборотень 1991 исполнился срок и тайной легенды старообрядцев бегунского толка: во время 360 лет и ещё три раза по 6 лет, от первого года царствования царя Михаила Романова до последнего года правления исполняющего волю антихриста, лукавого меченого, истинное имя которого читается наоборот – Лиахим, произойдёт третье падение Руси и явится второй царь Борис детоубийца и новая смута.

И из капищ, построенных на той стороне земли, где раскинулась среди вод великая блудница Америка, выйдет Зверь-двурог, второй слуга Красного дракона. А в капищах тех был он хранителем золота блудницы. И на Руси явятся демоны второго Зверя-двурога и станут плотью этого Зверя и будут пожирать ненасытно всё вокруг…

Летом в год оборотень 1991 видел я, как кричал на площади московский народ, словно сотни лет назад: «Бориса! Бориску на царство!!!» Видел и длинные вереницы людей, их несчастные лица, и то, как сами себе ставили на руках они номера; видел, как разбегаются кусочки плоти гниющего издыхающего Зверя по прозвищу Большевизм, бросая красные книжечки – свидетельства первого Зверя, и тут же на бегу хватая книжечки другого цвета – свидетельства второго Зверя-двурога.

И пожил я среди прельщённых.

И тошно стало мне. Ушёл я из Москвы…»

17

– Где же, однако, «шеф, благодарю за кров»? – всё же подобрал и строго рассмотрел бумагу Цахилганов, делая вывод о крайней чёрствости и своеволии истинно народных талантов. Лишь короткое слово «Молитва» было старательно выведено на обратной стороне, да всего одна фраза на непривычном церковно-славянском,

«Сын Божий, хотя спасти свою тварь, отческих ядр не отступи – отческих недр не отступи…»

а далее всё выгорело.

Он снял с листа лохмотья паутины, затем сунул бумагу в нагрудный карман пиджака

и резко отёр пальцы платком.

– Сволочи! Их невозможно сделать счастливыми даже насильно! – возмутился он, увидев спальное место давнего постояльца – старую фуфайку на полу, у стены. – Припёр бы себе любой уникальный диван из комнат! Спал бы под атласом, как сурок! Но нет: терпел неудобства. Им, исконным-посконным, жизнь не в жизнь без кеносиса… И вот, покинул столичных нечестивцев, дабы затаиться в глуши родных лесов и болот. Бо-лот,

Лот, разумеется – Лот, писаниям которого негде издаваться, как только здесь, в Содоме, да ещё в Гоморре, немного северней…

Угрюмятся, спасаются по своим медвежьим углам,

– от – кого – от – чего – отчего?

18

И снова Цахилганов вспомнил про свой Караган, с мимолётной, но острой тоской. Тоже дыра, конечно, изрядная,

втягивающая – и не выпускающая по-хорошему,

однако…

– Какая же фамилия у него была? У постояльца? Щепкин? – очнулся он в свете сырого городского утра. – Пеньков… Хм, что-то, способное запылать. Огнеопасное что-то, но пока не воспламенившееся.

В свои роскошные комнаты с мокрыми постелями Цахилганов заглянул ещё раз совсем не надолго –

загаженный

гагажий

пух

перин,

куда его девать…

Бивни, лежащие повсюду, делали квартиру похожей на безжизненный и непроходимый поваленный лес с облезшей корой.

– Чур меня, – попятился он. – Мёртвое царство, мать вашу столицу,

вместе с пригородом, где жила бритоголовая Нинэлька, так и не подвергшаяся оплодотворенью.

– …Нет, вон отсюда!

19

В самом деле – хитромудрые Хапов и Шушонин всегда выражали страстную готовность к тому, чтобы взять на себя часть его полномочий. И Цахилганов не доверял им ни на грош. Однако среди москвичей попадались ему лишь эти две человеческие разновидности – либо Хаповы, либо Шушонины,

а других он не обнаруживал никак.

Столичная шалая видеофирма могла действовать и без него. Приказчик, бывший пионервожатый, обозванный им сгоряча продюсером, охотно справлялся с производством сам, норовя озвучить пики порнографических страстей радостными звуками горна или частой барабанной дробью –

крала – баба – бобы – крала – баба – бобы – крала – баба – бобы – и – го – рох!

Ещё этот малый любил сниматься на фото с теми, кого искренне считал мастерами кино. Он то и дело выстраивал их, голых, в ряд у стены, в дружную ровную шеренгу, а сам кидался к ногам и преданно смотрел в объектив с пола, растянувшись и подперев голову кулаком.

Однако эти сволочи с фотоаппаратами всегда почему-то снимали группу по пояс.

Цахилганов же, посещавший фирму раз в год, оставался вполне довольным всею дурною сутолокой,

несмотря на то, что кривая советская уборщица,

безостановочно двигающая мокрой шваброй по полу,

нарочно стукала ею по щиколоткам курящих артистов, а так же всех прочих,

свирепо ворча одно и то же.

И с особым удовольствием, до пронзительной костной боли, ударяла его, самого хозяина Цахилганова –

нагримуются – с – утра – как – ггговны – и – ходют – по – колидору – и – серут – и – серут…

20

Цахилганов обходил фирму наскоро и покидал её, не задерживаясь: унылый профессиональный разврат любопытен половым неудачникам. Ему же было решительно всё равно, кем они считали себя раньше,

все эти помешано улыбающиеся видео-женщины с глазами мучениц, в чью живую плоть, увековеченную новым, свободным, искусством, втыкалось такое количество мужских осеменительных органов

одновременно – и бездетородно…

Только – вот – досада – обнаружилось – вдруг – что – здоровый – организм – Цахилганова – почему-то – стал – вырабатывать – лишь – мёртвые – сперматозоиды – а – так – всё – шло – как – надо.

Мысли о некой каре он отбросил от себя сразу: никто их ни к чему не принуждал, этих женщин и мужчин, поскольку аморален не рынок, но – нужда! И свободный гордый выбор – умереть от безденежья – оставался у каждой и у каждого: у извивающихся и закатывающих глаза на плоских, весьма голубых и розовых, экранах,

– тела – извивались – поскольку – на – них – клевали – и – пока – на – них – клевали – они – голубели – розовели – и – извивались —

а далеко от столицы, в степной тихой Нуре, уже появились распадающиеся заживо бледные рыбы – крупноглазые медлительные рыбы апокалипсиса.

Он-то бежал из Москвы,

– Лот-2 —

потому что в Карагане…

21

В Карагане, был уверен Цахилганов, его ждала привычная жизнь,

– свобода – выбора – сохранялась – равно – за – каждым – ещё – не – умершим – от – нищеты – и – ещё – не – умершим – от – обжорства – и – он – преуспевающий – выбрал – вдруг – тоже! – возвращенье – в – тихое – прошлое – спрятавшееся – там

где предрассветная сизая роса мерцает вдоль пыльной тропы, прямо за домом; и где перламутровая заводь, пахнущая лягушками, поблескивает в тинистом котловане, на ближайшем пустыре, словно круглое зеркало,

невзначай оброненное

рассеянными небесами

невдалеке от мусорной свалки.

Ведь всё лучшее, как ни преуспевай в столичной расчётливой сутолоке, осталось там, в Карагане… Ранняя, немного знобящая, рыбалка под кустом краснотала, наивно заглядывающего в степную речку, но иногда хватающего за спиною леску на взмахе всеми ветвями сразу,

– про – бледных – полураспавшихся – заживо – рыб – Карагана – он – ещё – не – знал – ровным – счётом – ничего —

и в Карагане жила его старомодная, до милой нелепости провинциальная, надёжная семья – из числа тех мирных семей, где ждут своих странников

– героев – отступников – изменников – калек – предателей – всех – любых —

светло и доверчиво, совсем не понимая плохого.

И отеческая добротная квартира в сталинском доме – тоже ждала Цахилганова, в которой мягкие обширные кресла и потёртые валики дивана хранили прежние тёплые запахи – ванили, миндаля, яблочного пирога и грубоватого, крепкого кофе марагоджип,

вскипающего по утрам в тесных объятьях меди,

опоясанной старинной чеканкой

с летящими по кругу

крылатыми жаркими леопардами…

Люба и дочь Степанида – ждали его, отправляясь по воскресеньям, ни свет – ни заря, в одинаковых светлых косынках на базар, за густым молоком и колхозной сметаной. А возвратившись, они неспешно ели нарезанные помидоры с перцем и спали ещё, до самого обеда, в большой комнате, разостлав одеяла на полу – для прохлады и простора. И тогда одинаково высовывались из-под простынок их пятки, гладкие и смуглые,

– будто – чисто – вымытые – молодые – репки.

22

Как же хорошо, что старую родительскую мебель он так и не успел сменить на более современную – его дочь, читающая многие толстые книги, уже маялась обострённым чувством социальной справедливости, и потому любую роскошь воспринимала как украденную у народа,

грозясь убежать из дома или выйти замуж преждевременно, назло отцу…

Драгоценнее же всего, однако, было иное:

в степном далёком Карагане хранился запас времени,

– оно – время – всегда – и – вечно – хранится – для – каждого – лишь – в – тех – местах – где – осталось – детство – человека…

Да, именно там, в угрюмом шахтёрском городе его детства, с пирамидами мрачных террикоников на горизонте, судьба сберегала – и сберегла – для Цахилганова огромное количество безмятежного времени!

Оно мирно дремало

в полированной настенной башне

с полнолунным

медлительным

маятником…

Звень-звень.

23

Маятник не подвёл. Цахилганов приехал – и в очередной раз удостоверился: нерастраченное его время старые настенные часы роняли бережно, лишь по строгой механической необходимости, словно серебряные капли, каждые полчаса, источая его скупым, сквозь нежный всхлип, звоном. И в безбрежном прежнем этом ванильно-кофейном времени ему очень важно было раствориться совсем,

– чтобы – здоровый – его – мужской – организм – забыл – напрочь – о – том – что – он – вырабатывает – лишь – некие – мёртвые – клетки —

почему-то.

Но в вольной степной Нуре уже плавали медлительные бледные рыбы

с распавшимися на волокна хвостами…

И Любовь почти всё время лежала безрадостно с книгой в своей комнате,

– ну – не – бред – ли – читать – Данте – на – французском – (??!) – Достоевского – на – немецком – Фолкнера – на – русском – то – есть – уходить – уходить – из – настоящего – в – искажённую – переводом – и – без – того – искусственную – реальность —

а выросшая, гладко причёсанная дочь-патриотка собиралась в Москву по неотложным делам, туго застегнув на горле все пуговицы белоснежной блузы, и топала по паркету полувоенными тяжёлыми ботинками, как пехотинец. Её пшеничная коса при этом моталась за спиной вызывающе и хлёстко,