Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

– Да, но я сказала, что ничего не знаю.

Ангелов громко рассмеялся. Она вздрогнула. Что смешного было в ее словах? В его смехе были цинизм, бессердечность, самолюбование человека, уверенного в себе. Но это длилось всего секунд двадцать. Внезапно улыбка исчезла с его мясистого лица. Он насупил брови, встал в полный рост над столом и начал твердым, наставническим голосом говорить:

– О ваших связях и антигосударственной деятельности мне все известно. Но я еще надеюсь, что из вас может получиться хороший и благонадежный гражданин. Закоренелые фанатики вдалбливали вам до сих пор в голову, что мы, люди из службы государственной безопасности, – звери. Я хочу опровергнуть эту клевету. Действительно, мы суровы и беспощадны с теми, кому уже не поможешь, но обманутым и заблудшим мы даем возможность исправиться. Так я поступлю и с вами, освобожу вас сегодня же. Я не передам вас прокурору, но при одном условии…

– Каком? – удивленно спросила она.

– У вас есть одно замечательное качество: вы умеете хранить тайну. Сожалею, что поздно вас узнал. Когда-нибудь вы будете признательны нам за то, что мы дали вам возможность стать на верный путь. Может быть, я ошибаюсь, но все же склонен верить, что вы – жертва временных увлечений, что, побывав в этих стенах, вы сделаете правильные выводы. Не считайте это комплиментом, но и я за свою долголетнюю службу понял, что с такими людьми, как вы, необходимо разговаривать откровенно и сердечно. Вы умная и открытая девушка, и из допроса, который вели мои люди, вы поняли, откуда у нас сведения о вашей антигосударственной деятельности, не так ли?

– Да, – кивнула она головой.

– Должен вам с прискорбием признаться, что у моих людей, допрашивавших вас, нервы не выдержали. Я склонен их оправдывать и одновременно порицать, но вы страдаете, не так ли? От вас я хотел бы получить мелкую и незначительную услугу. Могу ли я рассчитывать на вас?

– Все будет зависеть от того, по силам ли она мне.

– Я учел все обстоятельства, которые оградили бы вас от всяких подозрений. В этом отношении можете рассчитывать на мое честное слово. Опять же повторяю, что хочу быть до конца откровенным с вами. Ваша деятельность подсудна. Я мог бы сохранить служебную тайну только в том случае, если бы вы вообще перестали говорить. Ведь вы понимаете, – многозначительно подмигнул он, – как бы мне следовало действовать в этом случае?

Она смотрела на него ошеломленная и растерянная. Что задумал этот новый инквизитор? В какой капкан он ее толкает с таким знанием дела и мастерством? Ангелов продолжал:

– Мне жаль вашу молодую, в расцвете лет жизнь. У меня была дочь вашего возраста. Она умерла. Сейчас ей было бы столько же, сколько вам… Так вот, вы можете унести свою тайну туда, откуда еще никто не возвращался. Я освобожу вас только под честное слово и не попрошу от вас ни письменных, ни устных заявлений о каком-либо сотрудничестве. Вы меня понимаете?

– Нет, не совсем…

– Извините меня, я слишком разболтался. Я освобожу вас сегодня же вечером. Я не требую от вас согласия на мое предложение сию минуту. Я узнаю о вашем поведении совсем другими путями. От вас же прошу только одного: вы ни с кем и ни при каких обстоятельствах не должны говорить, что именно вам известно о подпоручике Слановском…

– Но как…

– Одну минуту, – прервал он ее. – Если вы резко перемените свое отношение к Слановскому, это его озадачит. Мы очень дорожим им, и вы ни в коем случае не должны позволить, чтобы на него на службе упала хоть маленькая тень подозрения и сомнения. Вы меня понимаете? Прошу вас и впредь оставаться такими же добрыми друзьями, или же в крайнем случае хотя бы еще несколько месяцев делать вид, что это так, хотя это будет неприятно. – Он посмотрел на часы. – Еще час двадцать до отхода поезда. Я прикажу, чтобы вам дали возможность привести себя в порядок, умыться, и сегодня же вечером поезжайте домой. Желаю вам всего самого хорошего, и извините. – Он подал ей свою короткую, пухлую руку. – Внизу вам скажут, где вы можете привести себя в порядок.

Она попятилась от него, не веря своим ушам. Это правда? Или это какая-то новая уловка?

Нет, к ее большому изумлению, Цено Ангелов сдержал слово. Лиляна вышла на улицу. На город уже опустились лиловые теплые летние сумерки. Несколько раз она оглядывалась, ей все казалось, что кто-то следит за ней. Она приближалась к главной улице. Еще издали услышала неразборчивый говор и шум. Обычно в это время городские парни и девушки выходили на прогулку. Она почувствовала, что у нее от слабости кружится голова. Свернула на узенькую улочку, которая шла почти параллельно главной улице. Несколько раз Лиляна останавливалась, чтобы, прислонившись к ограде, отдохнуть, и снова продолжала путь к вокзалу.

Глава седьмая

Еще до того, как отряд направился на юг, к Балканам, Данчо Данев успел оставить короткую и тревожную записку для Цено Ангелова. Только бы нашли ее вовремя! Эта мысль волновала Данева, пока отряд шел на юг. Он не расставался с Чугуном, осторожно озирался, внимательно прислушивался к разговорам и шуткам партизан. Для него все еще оставалось загадкой, с какой целью остался Чавдар. Не намерен ли он спуститься в Лозен и Камено-Поле, чтобы с помощью местных людей попытаться развязать узлы его предательства? Душевное смятение Данева было причиной его болезненной мнительности, которая мешала ему спокойно и трезво оценивать собственное положение.

Порой он с трудом подавлял в себе желание сбежать из отряда и искать спасения у Ангелова. Но когда внутреннее напряжение доходило до предельной границы, до окончательного решения, его сразу же охватывало тупое равнодушие – пусть будет, что будет. Пусть события идут своим чередом к логический развязке.

На третью ночь отряд остановился недалеко от одной из своих баз в тех глухих местах и лесах, где тишина нарушалась только пением птиц и журчанием горных ручьев.

От усталости люди валились на траву. Данчо подложил ранец под голову вместо подушки. Вытянул натруженные ноги. Попытался заснуть, но его охватил необычно острый приступ беспокойства. Посмотрел на часы. Было половина четвертого утра. Скоро начнет светать. А в усталом мозгу вереницей пробегали картины одна другой страшнее и тяжелее. Кто его свяжет, когда он заснет? Как будут его допрашивать? А может быть, сразу вынесут приговор? Он слегка приподнялся. Осторожно огляделся. Все спали. А почему бы прямо сейчас не убежать? Если его попытаются остановить часовые, он огнем пробьет себе дорогу. За день-два он добрался бы до Цено Ангелова. Но примет ли его Ангелов как своего? Ведь именно Цено Ангелов превратил его в игрушку, исковеркал ему жизнь. И если в первые месяцы эта игра казалась Даневу какой-то несерьезной забавой, то только потому, что он глубоко верил: полиция расправится с Чугуном и Калычем, а другие сами разбегутся кто куда, как будто никого и не было. Но за полтора года на его глазах отряд вырос до нескольких сот. Находясь здесь, между этими мужчинами и женщинами, Данчо лучше всего оценил их силу и волю к победе. Стремясь обезопасить себя, он так старался и моментами даже так увлекался, что забывал, кто он в сущности. И тогда он страдал, готов был все отдать, только бы навсегда исправить свою ошибку и стать таким же, как остальные партизаны.

Во время перехода он забывал об этом, мысли его отвлекались, и у него даже появилась надежда, что и на этот раз ему удастся избежать сурового возмездия. Но почему сейчас тишина леса действовала на него с такой страшной и угнетающей силой? Едва только он задремал, как тут же во сне неожиданно вздрогнул. Ему показалось, что кто-то осторожными шагами приближается к нему. Он испуганно огляделся, протер глаза, лихорадочно думая о побеге. Сердце билось учащенно. «Что со мной? – тревожно подумал он. – Если так продлится еще день-два, я сойду с ума». Потрогал рукой лоб. Он горел. Губы были сухие и обветренные. Ему вдруг подумалось, не заболел ли он.

Начало светать. Редкие бледные звезды пугливо мерцали на сером небе. Упала роса, и воздух стал еще прохладнее и свежее. Данев зябко поежился. По привычке поправил ремень. Пистолета на обычном месте, на животе, не было. «Забрали, пока спал», – пронеслось в его сознании, и он стал пальцами шарить по ремню. Оказалось, что кобура сдвинулась к спине. Но он продолжал с недоверием ощупывать ее. «Небось обойму вытащили», – испугала его новая, еще более тревожная мысль. Дрожащими пальцами он нащупал обойму. Нажал на защелку. Обойма выскочила наружу. Патроны были на месте. Он облегченно вздохнул. А вдруг за ним ведут слежку? Он опять осторожно осмотрелся. Все спали. Он лег на спину и решил, что больше не дает себе заснуть. Ему самому было странно – куда девалось его хладнокровие и спокойствие? Разве это не предчувствие неизбежного конца?

Солнце осветило покрытые лесом вершины гор. В блестящих мелких капельках росы на серой от влаги траве отражались солнечные лучи. Разбившись на небольшие группы, партизаны грелись на солнце, тихо переговаривались и смеялись, а в помутневшем сознании Данчо вспыхивало подозрение. Ему казалось, что все смеются над его обреченностью.

Он расправил плечи, обтер травой ботинки и стряхнул с брюк прилипшую сухую траву. Проверил еще раз, на месте ли пистолет. И хотя он мобилизовал всю свою волю, стараясь успокоиться и восстановить душевное равновесие, тем не менее его как будто даже с большей силой охватило какое-то лихорадочное состояние дикой решимости любой ценой узнать, что думают о нем, что намереваются с ним делать. «Пробью дорогу себе огнем», – подумал он и направился к Чугуну.

Чугун как раз разобрал автомат и прочищал каждую деталь. Данчо остановился напротив, положил руку на кобуру пистолета. Его озарила радостная мысль. «Я застал его врасплох, – подумал он. – Сейчас или никогда». Чугун, увлеченный своим делом, не поднимая головы, тихо сказал:

– Только сейчас понял, почему автомат не срабатывал. В пружину диска грязь попала.

Рука Данчо непроизвольно стучала по кобуре пистолета. Ему стоило неимоверного труда, чтобы овладеть собой. Он едва сдерживал себя, чтобы унять нервную дрожь, пробегавшую по всему телу.

Чугун отложил магазин в сторону и взглянул на Данева:

– Что с тобой? Никак заболел?

– Не знаю, – убито вздохнул Данчо, и зубы его лихорадочно и неудержимо застучали.

– Да ты дрожишь, у тебя лихорадка!

– Возможно.

– Погрейся на солнце, прими аспирин, и пусть Калыч разотрет тебя тюремным растиранием. Сейчас нельзя болеть. Как только вернется Чавдар, решим, кому спускаться в Лозен.

– Кому угодно, только не мне, – болезненно простонал Данчо, опускаясь на траву. Сорвал травинку и начал лениво покусывать ее конец.

– Почему? – усмехнулся Чугун, не глядя на него. «Обиделся, – подумал он, – и наверное, прав». А вслух сказал: – Нельзя сердиться на товарищей из зоны. Они должны знать правду.

– Но ведь я как раз и хотел объяснить им, как все было с Руменом. А мне показалось, что они нарочно не вышли на связь. Могли бы назначить встречу там, где им было бы удобнее.

– Разве ты не согласен с тем, что после провала Румена полиция была начеку и вы могли бы попасть в еще большую беду?

– Могли, но ведь этого не случилось.

– Ну да, пока все живы и здоровы. Никто из наших не арестован.

Данчо облегченно вздохнул. К нему медленно возвращалось самообладание. Он даже упрекнул себя: «Какую глупость чуть было не сделал, сам себе чуть петлю на шею не накинул!» И снова его одолевали сомнения, и он впадал в состояние истерии.

– Товарищ Чугун, – он положил руку на сердце и сам удивился своей подкупающей искренности, – с этой минуты я буду самым послушным исполнителем и бойцом в отряде. Всегда и везде ставьте меня на самые опасные места…

– Никто и не сомневался в твоей преданности и храбрости, – улыбнулся Чугун.

– Что правда, то правда, но я сам лучше других знаю, где ошибаюсь, – все так же горячо продолжал Данчо. – Я часто поступаю с людьми чисто по-военному и, может быть, поэтому не могу с ними сработаться. Признаю, что иногда бываю груб и несдержан, у меня нет такта и терпения, как у Чавдара. Если что-то сделано не так, как решено, я ругаю, настаиваю, даже запугиваю. Понимаю, что это неправильно, но такой уж у меня темперамент. Но когда речь идет о людях, которых знаю лучше, чем себя, верьте мне, очень прошу вас об этом.

– В наших оценках того или иного человека всегда могут возникнуть противоречия, но это не должно стать причиной для серьезных разногласий между нами.

– Да, но мне задали вопрос, откуда военные власти в Лозене узнали о наших предстоящих собраниях с другими партизанскими отрядами, ведь я правильно вас понял?

– Да, именно так.

– В Лозене мы были с Калычем. На встречу пришли Гешо и Райко. Девушка не пришла…

– Но она-то и сообщила, что военное руководство осведомлено, – прервал его Чугун.

– А от кого поступил этот сигнал? Неужели от Кирчо Слановского?

– Даже если и так, что в этом плохого?

– Не мне вам давать советы по конспирации. Вы более чем достаточно опытный в этом отношении человек. Но я убежден, что у военных нет точных сведений, они строят все только на предположениях. Они стараются расставить нам сети. И если у меня предубеждение к Кирчо Слановскому, то только из соображений предосторожности. Я знаю, какой он мягкотелый и трусливый…

– Но он готов перейти к нам с несколькими солдатами.

– Только его нам здесь и не хватало! Кровь Илии Велева еще не обсохла на его руках.

– А вот это мне в тебе не нравится, – слегка насупил брови Чугун. – То, о чем ты говоришь, еще не доказано.

– Да, это так. Но я не верю ни Пени, ни Кутуле, ни Йордану, ни Марину. Они покрывают Слановского и подхалимничают перед ним.

Чугун снисходительно усмехнулся:

– Данчо, ты действительно устал. Не забывай, что нам предстоят решительные стычки с врагом. Порох надо держать сухим…

* * *

Чавдар вернулся в отряд на пятый день. Он принес тревожные вести. Вместе с Чугуном и Калычем они отошли в сторону на короткое совещание.

Чавдар задумчиво смотрел перед собой, ковыряя тонким, упругим прутиком траву около своих ног, и, казалось, все еще не мог поверить собственным словам.

– Освободить Лиляну, когда налицо такие обвинения! – задумчиво покачал головой Чугун. – Значит, они задумали какую-то новую провокацию.

– Именно этого я и не могу объяснить, – болезненно вздохнул Чавдар. – Позавчера вечером она вернулась из города. К утру у нее поднялась температура. Начала жаловаться на сильные боли. Послали жену Гешо, чтобы узнать, что случилось. Лиляна сказала, что сообщит что-то очень важное, но только одному Гешо. Пришлось ждать вечера. Мне не хотелось рисковать, я боялся, что за домом наблюдают. В сумерки Гешо проник к ним. У нее была очень высокая температура. Днем вызвали врача. Он сказал – пневмония. Несколько раз Лиляна повторила Гешо, чтобы не доверяли Слановскому, но просила держать это в тайне. Была очень категорична: Слановский действовал по поручению полиции и военных.

– Вот, значит, как, – задумчиво проговорил Чугун. – Может быть, у Данчо и было право так говорить об этом парне? – Он искоса посмотрел на Калыча. – Что скажешь, Димитр?

– А как не верить нашим ребятам в роте? Ведь он у них постоянно на глазах.

– Да, вот что, – вспомнил Чавдар. – Йордан передал эти двадцать патронов Гешо Моллову.

– Ну и что из того? – спросил Чугун.

– Да то, что из всех патронов высыпан порох. Только гильзы и пули.

– Ну и дураки! Они нас за идиотов принимают, что ли? – поморщился Чугун. – А Слановский знал об этом?

– Йордан утверждает, что именно Слановский сообщил об их планах.

– Чавдар, что ты предлагаешь? – спросил Чугун.

– Надо поторопиться с выводом людей из Лозена. Начнем с Йордана. Я уже распорядился, чтобы Гешо установил с ним связь. А с другими пока повременим.

– Не возражаю, – уныло покачал головой Чугун. – Кто пойдет в село?

Калыч расправил плечи, усмехнулся немного вызывающе:

– Ну конечно я…

Этой же ночью Калыч ушел. На другой день незадолго до захода солнца он остановился на лесистом пригорке южнее Лозена.

* * *

Село и поле лежали перед ним как на ладони. Осым извивался между вербами, ленивый и темноватый. На лугу пасся скот. По пыльным дорогам с полей возвращались телеги. Первое дуновение осени уже оставило отпечаток печали на равнине – серела неперепаханная стерня, уже желтела кукуруза. Несколько окон в селе отражали лучи заходящего солнца. По площади перед школой проходили солдаты, казавшиеся отсюда маленькими, как муравьи.

Лежа в кустарнике на большой поляне, Калыч внимательно прислушивался ко всем звукам. Сюда должен прийти со своей коровой Гешо Моллов. Прошло около двадцати минут. Над лесом стояла звонкая тишина. Где-то на дороге затарахтела телега, запряженная волами. Залаяла собака. В тишине раздался гортанный мужской голос:

– Ого-го, держи его, держи…

– Он, – полушепотом сказал себе Калыч, продолжая прислушиваться.

Телега остановилась. Спустя некоторое время послышались тяжелые шаги пробирающегося через кустарник человека. Калыч осторожно приподнялся. В нескольких шагах от себя он увидел босого, в расстегнутой рубахе, широкоплечего Гешо Молдова и еле слышно свистнул.

– А, ты уже тут как тут! – заулыбался тот, протягивая свою мозолистую лапищу.

– Все готово?

– Вроде бы. Ребята уже заждались.

– Этой ночью со мной пойдет только Йордан. Буду ждать его на старом месте. Скажешь, что есть решение, чтобы пока только он пошел со мной в горы. Но без пулемета чтобы и на глаза не показывался!

– Все передам. – Гешо почесал в затылке и ушел.

Когда луна осветила бледным светом горизонт на востоке, Калыч начал спускаться к селу. Пока село не притихло и не уснуло, он решил переждать в вербах около Осыма. Потом на цыпочках перешел через горбатый мостик и, осторожно двигаясь в тени оград, добрался до центра села. Вслушался. До него долетел еле слышный мужской разговор. Послышались чьи-то шаги. Остервенело залаяла собака. К ней присоединились и другие собаки. Калыч завернул в разгороженный двор и скрылся за поленницей сухих дров.

С соседней улицы донесся мужской голос:

– Стой, кто там?

Калыч радостно встрепенулся, узнав голос Марина.

– Да мы свои, из управы идем, а вы что, ночной обход? – раздался в ответ подвыпивший и немного тягучий голос.

– Незачем вам знать, кто мы такие, – строго ответил им Марин. – Разве не знаете приказа поручика Игнатова? В это время никто не имеет права шататься по улицам.

– Постойте, ребята, мы свои, доверенные люди, у нас пропуска есть, – оправдывался мужчина с тягучим голосом.

«Эх, – подумал со злостью Калыч, – протянул бы ты у меня ноги, доверенная сволочь, да только сейчас не до этого, есть дело поважнее».

Снова послышался неразборчивый тихий говор. Шаги удалились. Собачий лай утих.

Калыч выпрямился и осмотрелся. Глаза уже давно привыкли к темноте и могли различить любой куст, любой предмет, который неопытному глазу показался бы силуэтом человека.

Калыч обошел площадь, проскользнул по улочке к церкви, прильнул к церковному забору, затем юркнул в заросший травой двор. Прислушался. Никто не подавал никаких сигналов. Он приблизился к калитке, соединявшей дворы церкви и школы, и снова остановился. И тут он заметил, как между полынью и бузиной осторожно приподнялась чья-то фигура.

Молча подали друг другу руки.

– Ну что, готов? – спросил Калыч.

– Да, пошли, – тихо прошептал Йордан. – Часа два уже жду. Надо спешить, а то скоро будут сменяться посты. Я и так заждался. О чем только не передумал! Весной как раз на этом месте мы ждали Данчо Данева, чтобы спасти наших.

– Где оружие? – спросил Калыч.

– Здесь, – нагнулся Йордан и поднял с земли пулемет. – Меня чуть было не заметили, – продолжал он торопливо. – Опять повезло. Хорошо, что погас свет. Пока зажгли фонари, мой след простыл.

– Давай выбираться из села, а там и поговорим. – Калыч взвалил пулемет на плечо и осторожными шагами направился к улице.

* * *

Было за полночь. Солдаты сладко спали. В помещении роты стоял запах от потных портянок и сапог. От захода солнца и до восхода окна школы плотно закрывались. Боязнь внезапного нападения и опасения, что партизаны могут бросить гранату в открытые окна, не давали покоя начальству даже во сне.

Кто-то из солдат бормотал во сне, кто-то громко чмокал губами. А дневальный Кында – один из тех немногих в роте солдат, которые не спали, – из последних сил боролся со сном. Сегодня ему не удалось даже вздремнуть, потому что во время обеденного отдыха Игнатов послал его, с запиской к Бейскому. Записку было приказано передать лично Милко Бейскому, который ушел куда-то к запруде. Пока Кында нашел его под вербами да пока повернулся, солдаты уже встали. И теперь, к концу смены, Кында едва держался на ногах. В другой раз перевел бы часы вперед, но с запасниками шутки плохи. Они сразу же саданут под ребро, и виноватого потом не найдешь. Кроме всего прочего, придется разбудить Пени, а он такой пройдоха, сразу же поймет, в чем дело.

Кында был связным у Игнатова еще с зимы. Как только весной в роту пришли запасники, какой-то шутник придумал ему прозвище Кувшин. Все были уверены, что Кында доносит обо всем, что происходит в роте, Игнатову, и ругали его по поводу и без повода. Когда же играли в «жучка» и Кынде приходилось отгадывать, то его лупили с наслаждением до тех пор, пока не посинеет ладонь.

До конца дежурства оставалось еще минут двадцать. И чтобы отогнать сон, Кында решил пересчитать оружие.

Сначала он подумал, что ошибся. Еще раз, считая, прошел вдоль пирамиды. Нет, ошибки не было. В его груди неистово застучало сердце. Казалось, что оно сейчас выскочит наружу. От недавней дремоты не осталось и следа. На клочке от пачки сигарет он записал количество винтовок и пулеметов – не хватало легкого пулемета и карабина. Ударом ноги он открыл дверь спального помещения. Схватил Гецу за ноги.

– Геца, Геца, – шипел он, – вставай!

Геца испуганно и сонно тер глаза, готовый в любую минуту бежать. После расстрела каменопольских коммунистов он всегда был начеку, его даже во сне не оставлял страх внезапного нападения партизан.

– Где они? – вскинул он голову и зажмурился от света лампы.

– Выйдем!

Кутула проснулся и проворчал:

– Да замолчите вы, нашли время!

В конце концов разбудили и остальных солдат. Спальное отделение загудело, как улей.

– Да вы знаете!.. – пытался перекричать всех Кында. – Нет одного легкого пулемета!

– Да ну тебя, пора бы проснуться, – сказал кто-то.

– Уж не на своих ли ногах он убежал? – добавил другой.

– Замолчите вы наконец, дайте поспать! – Кутула накрылся с головой и повернулся на другой бок.

А в коридоре Геца и Кында уже в который раз пересчитывали оружие.

– Ой-ой-ой, мамочка! – скулил Кында. – Поручик меня за это прибьет!

– А ну-ка посмотри, кого нет, кто в ночном обходе?

– Их-то я знаю! Ангел и Марин! – Трясущейся рукой Кында взялся за ручку двери спального помещения. – Ох! – вскрикнул он испуганно. – Йордан! Постель Йордана пуста! Эй, люди, где Йордан?

– В штанах у меня, – пошутил кто-то, и все опять стали громко ругать Кынду за то, что он не дает спать.

Геца переминался с ноги на ногу, поеживаясь от ночной прохлады, но как только услышал имя Йордана, виновато заморгал и обернулся к Кынде со словами:

– Поручик как раз сегодня приказал не спускать с Йордана глаз. Вот так влипли!

– Что же теперь делать? – захныкал Кында. – Наверняка он сбежал, когда свет погас. Ох, мамочка, с живого шкуру спустят! Что же делать?

– Надо сообщить поручику, – ответил Геца и побежал на квартиру Игнатова.

Через полчаса Кында стоял навытяжку перед Игнатовым. Тот схватил его за горло и со всей силой толкнул к стене.

– Почему допустил? Я что тебе приказал?! Говори! Спал? Жалко, что голову тебе не отрезали…

После первого толчка со стены полетела известка и штукатурка. Второй толчок поверг Кынду на пол. Он упал спиной прямо на масляные пятна. Последовало еще несколько ударов и пинков. С силой распахнув дверь, Игнатов влетел в спальное помещение и закричал во все горло:

– Украли пулемет! Перестреляю всех, предатели!..

А когда немного пришел в себя от душившей его ярости, доложил Додеву о происшествии. Спросил, какие меры принять. Полковник ответил ему, что ничего предпринимать не надо, и приказал быть готовым подняться по боевой тревоге.

* * *

Известие о краже оружия в Лозене полковник Додев встретил спокойно. Он знал о твердом решении правительства до конца августа силами войск и полиции ликвидировать все партизанские отряды и группы.

Несколько дней штаб дивизии лихорадочно готовился к выступлению. Генерал Янев радостно потирал руки и втайне надеялся, что наконец в районе расположения дивизии будет спокойно.

Во всех селах, где сосредоточивались части дивизии, рота моторизованной полиции, жандармы, крестьяне и скот должны были оставаться на местах во всем районе. Никто не имел права показываться на улице.

В пять часов после обеда Игнатов получил приказ выступать.

Трубач протрубил тревогу. С луга от реки пригнали лошадей, потных и запыленных. Двор школы наполнился криками и шумом.

На площади застучали колеса обозных телег. На телеги быстро погрузили боеприпасы и продукты.

Слановский заботливо собирал свои вещи, с тревогой наблюдая за паникой, охватившей всех. Кутула бегал то в помещение, то к телеге во дворе и осипшим голосом спрашивал:

– Кто взял у меня каску?..

Через полчаса Кында стоял навытяжку перед Игнатовым, нервно переступал, бил передним копытом сухую землю, грыз удила, с которых капала белая пена.

– Внимание! – прокричал Игнатов. – Во время операции требую абсолютной дисциплины. Провинившиеся будут считаться соучастниками бандитов. Имейте в виду, на территории всего района не останется ни одного уголка, который не будет прочесан. Очистим от предателей и изменников любимую землю наших славных дедов! Вам все ясно?

Последовал нестройный ответ.

Игнатов подал команду «Вольно», повернул коня во двор и, не слезая, еще раз окинул взглядом обозные телеги.

Перед управой собрались представители общественной охраны. Староста Болтов, с ружьем через плечо, в зеленом охотничьем костюме, отдавал распоряжения десятникам. По площади прохаживались группки по два-три человека, на которых теперь возлагалась охрана села.

Рота походной колонной потянулась на юг к горам. Южнее Лозена, на десятом километре пути, Игнатов свернул с шоссе и поскакал по полевой дороге.

На западе за дальней цепью синих холмов садилось солнце. От потрескавшейся земли веяло жаром.

Только с наступлением сумерек Игнатов разрешил первый привал. Солдаты попадали около дороги кто где мог. Слановский постелил плащ, лег на спину и устремил взгляд на утомленное дневной жарой небо, на котором уже висели крупные звезды.

Марин приблизился к нему.

– Вот такие дела: готовились уйти все, а получилось по-другому, – тихо прошептал Слановский.

– Не могу ничего понять, господин подпоручик. Не верю, чтобы Йордан соврал. Значит, так было приказано.

– Разве ты не понимаешь, что нам не верят, мы им не нужны! – вздохнул Слановский.

– Вряд ли…

– Этим дело не кончится, вот увидишь, но может быть, это относится только ко мне. Теперь я понял, как легко можно сделать человеку зло и как трудно доказать, что ты не виновен, – сказал Кирчо.

Всю ночь рота молча двигалась по полю. На рассвете прибыли в село, приютившееся у подножия горы. Колонна, растянувшаяся, нестройная, остановилась возле большого колодца, построенного еще римлянами. Недалеко, шагах в двухстах от него, торчали остатки древних крепостных стен, поросшие травой.

На поляне солдаты составили винтовки в пирамиды, а за ними сложили вещмешки. На посту остались только часовые. Усталые солдаты легли спать прямо на землю.

Игнатов пришпорил коня и отправился в притихшее село. Его встретил староста, пригласил в дом. Они позавтракали, выпили ракии, поговорили о том о сем. Подбадривая друг друга, они как-то очень неожиданно сблизились, как люди, которым грозила одна и та же опасность – партизаны.

Когда вышли из дома, увидели привязанного к стволу акации осла. В окне виднелась худенькая спина мальчика в выцветшей синей рубашке и его широкополая соломенная шляпа. Староста слегка толкнул Игнатова, осторожно показал глазами на паренька.

– Этот сорванец с ослом не вызывает у меня особого доверия.

– Почему?

– У него есть записка, с которой он может проехать к нашему фельдшеру, а кому это лекарство, один дьявол знает. От таких одни неприятности.

– Давай его арестуем, – предложил Игнатов.

– В селе не надо. И без того моя жизнь на волоске. Мне уже два раза угрожали. Ему все равно ехать в вашем направлении. Он живет в одном из хуторов на реке Зла. Порасспросите его без свидетелей, чтобы люди не видели.

– Эх, – угрожающе стиснул зубы Игнатов, – надо, чтобы все видели, как на этот раз мы разделаемся с изменниками!..

К одиннадцати часам рота взяла путь на юго-восток. Над выгоревшим пустынным полем стоял душный зной.

По шоссе семенил ослик, на котором ехал мальчик. Два-три раза он останавливался и как будто специально оборачивался к солдатам, которые все ближе и ближе подходили к нему.

Игнатов отпустил поводья коня, дрожа от жажды мести за обиды, которые пережил в последнее время. Подзадоренный сельским старостой, он не мог освободиться от чувства подозрения, что этот паренек действительно связной, помощник партизан. Он не мог даже и мысли допустить, что чисто детское любопытство влекло мальчика к роте, которая его догоняла. Отъехав немного от дороги, паренек с улыбкой смотрел на солдат.

Игнатов сделал ему знак рукой ехать рядом с ним.

Под тенью соломенной шляпы непринужденно улыбался четырнадцатилетний босой мальчишка с густыми взъерошенными волосами и карими, живыми, не по возрасту серьезными глазами.

– Моему коню не угнаться за вашим, господин капитан, – повысил он Игнатова в звании. Ему казалось, что Игнатов хочет пошутить с ним. Но тот окинул парня холодным, мутным взглядом и молча кивнул ему головой, чтобы он следовал за ним, потом медленно обернулся к Слановскому, который шел в двадцати шагах от него.

– Слановский! – подозвал его Игнатов, прищуривая от солнца глаза.

– Слушаю, господин поручик, – поравнялся с конем Слановский.

– Ты знаешь его? – Игнатов кнутом указал на мальчишку.

– Нет.

– А тебе не кажется, что он подослан?

– Этого я не могу знать, но не думаю.

Шагов через двадцать Игнатов повернул коня и пересек дорогу Слановскому.

– Кончай с ним, отправь к святому Петру!

Слановский продолжал молча ехать. Мальчик ничего не слышал из их разговора и не подозревал, что Игнатов уже отсчитал последние минуты его жизни. Он продолжал ехать во главе колонны, с любопытством разглядывая солдат, и все так же добродушно и непринужденно улыбался.