Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

В коридоре послышались шаги Раины. Матейчо сразу же сел на свое место. Его лицо приняло задумчивое выражение.

Раина вошла запыхавшаяся, поставила кувшин на стол и схватилась за грудь.

– Ох, вы не можете себе представить, как напугала меня кошка.

– Да неужели? – Матейчо с готовностью встал. – Почему же вы меня не вызвали, я бы ей укоротил хвост. – Он вынул пистолет.

– Господин капитан, умоляю вас, спрячьте оружие! – Она слегка отстранила его руку от своей груди, так как Матейчо решил проверить, действительно ли она испугалась.

– Ваше сердце трепещет, как птичка, – продолжал он, обнимая ее.

– Мне очень страшно, господин капитан! – Она делала вид, что отстраняется от него.

– Чего вы боитесь, дорогая, я с вами, не бойтесь, – глуповато ухмылялся он. – Я всю ночь буду вас охранять.

Она села. Игриво улыбнулась, наполнила бокалы, чокнулась с ним и, облизнув свои полные, сочные губы, сказала, прищурив глаза:

– Выпьем за здоровье героев!

– И за здоровье одиноких и пугливых молодых женщин! – Матейчо подмигнул ей, готовый тут же вскочить и заключить ее в объятия.

Она поняла его намерение, оценила его достаточно хорошо. У нее не оставалось сомнений, что ее квартирант наврал ей сегодня вечером с три короба, что он еще совсем недавно вертел коровам хвосты, грубо приставал к деревенским девчатам, но она изнемогала от сладостных желаний и была не в силах устоять перед ним. И чтобы не стать совсем легкой добычей, желая повысить цену взаимности, она поспешила изменить тему разговора:

– Вы здешнюю гимназию окончили?

– Я здесь учился, – сразу же соврал Матейчо.

– Ох, слушаю я вас, – вздохнула она, – и думаю, что вы ничего не получили в свои молодые годы.

– Да, оно, конечно, так. Мы жертвовали собой на благо народа, черт побери! – Он преодолел робость и неловко положил руку на горячее оголенное плечо Раины. Она смотрела на него с дерзкой улыбкой влажными и горящими от неистового желания глазами.

Матейчо схватил ее на руки и понес к кушетке. А она, прерывисто дыша, шептала:

– Ох, что вы делаете, вы сошли с ума…

Утром Матейчо проснулся, находясь все еще под впечатлением от проведенной ночи. Около часа он лежал на спине, и ему казалось, что он только что увидел какой-то сладкий и счастливый сон. Сквозь полуоткрытые шторы проникал солнечный свет, и веселый лучик плясал где-то посередине комнаты. Раина то выходила во двор, то возвращалась на кухню, напевая какую-то песенку. Матейчо прислушался к лесенке и, сонно потягиваясь, полушепотом сказал:

– Пой себе, душенька, повезло нам обоим, только бы судьба дала нам с тобой побольше времени поворковать…

В казарму Матейчо прибыл вовремя. Заглянул в одно помещение, в другое. Браться за работу не хотелось. Словно острая жажда, его мучило искушение поделиться с кем-нибудь своей радостной тайной. Но с кем в полку можно было поделиться, кому довериться, чтобы радость стала еще полнее? Не с кем. Друзей у него здесь не было, знакомых тоже. И тут он вспомнил о Самарском. Только ему он мог рассказать о своем неожиданном успехе в любви.

Матейчо сообщил в штаб полка, что его по очень важному делу вызывают в областной комитет партии. Этой ложью он преследовал еще одну цель – ему хотелось, чтобы в штабе создалось впечатление, что он на короткой ноге с самыми ответственными людьми, и пусть в штабе имеют это в виду, потому что может случиться и так, что ему понадобится куда-нибудь отлучиться.

В областном комитете его ждало первое разочарование. Ему сообщили, что Самарского в городе нет и что он вернется только через неделю. Тогда Матейчо пошел по главной улице: во-первых, ему хотелось пройтись, а во-вторых, хотелось, чтобы ему покозыряли младшие по чину, потому что от этого Арапский теперь испытывал истинное удовольствие.

Но только он вышел на площадь, как натолкнулся на Цоньо Крачунова. Матейчо не видел его с тех пор, как покинул участок в Камено-Поле. Крачунов заболел, ему сделали сложную операцию, получилось какое-то осложнение, и его с трудом спасли. Он был все еще болезненно бледным и слегка прихрамывал. От неожиданности Крачунов остановился и уставился на Матейчо, как будто не верил своим глазам.

– Как поживаешь? – наконец холодно спросил он.

– Ничего. Служу. Ты, говорят, тяжело болел, перенес операцию? – поспешил переменить тему разговора Матейчо.

– Да, – все так же холодно ответил Крачунов. – А тебе пора бы взяться за ум. Тебе надо учиться, читать, заниматься самообразованием…

– Конечно, – прервал его Матейчо. – Я и так каждый день газету прочитываю от первой до последней строчки.

– Оставь газету, – нахмурился Крачунов, – ты вообще учился?

– О чем ты говоришь? – обиделся Матейчо. – Дополнительное земледельческое училище нам зачтут за пятый класс…

Крачуиов все так же сердито прервал его:

– Ни за что ни про что никто вам не зачтет, так что давай-ка поступай в вечернюю гимназию.

– Конечно поступлю. Если не уеду на фронт, вот в чем загвоздочка.

На этом они и расстались. Радостное настроение Матейчо было испорчено холодным наставническим тоном Крачунова. Он сразу же направился к казарме, думая по пути: «Хорошо, что Крачунов был болен, пока я рассчитывался там, а то он наверняка помешал бы мне. Завидует, знаю я его, вот теперь пусть кусает себе локти. А попробует еще раз так со мной разговаривать, – продолжал грозиться Матейчо, – я найду, что ему ответить. Мои заслуги не меньше чем его. Ну и люди пошли, черт бы их побрал, все им колет глаза чужая удача!»

В казарму Матейчо вернулся, терзаемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, он сожалел, что пришел в казарму. С другой – радостное волнение ласкало сердце. Раина пригласила его на обед домой. Он уже предвкушал радость и удовольствие от этой встречи.

Было около одиннадцати часов, и он решил пойти к себе на квартиру. В казарме ему не сиделось. Но только он собрался выйти, как к нему вошел солдат и доложил:

– Господин офицер, у ворот вас дожидается какая-то женщина.

– Какая? Полненькая, черноглазая? – Он прежде всего подумал, конечно, о. хозяйке.

– Нет, господин офицер…

– А откуда она? Как выглядит, городская или деревенская?

– Так точно, деревенская, господин офицер.

– Она знает, что я здесь?

– Дежурный сказал ей, что вы в казарме.

– Приведи ее сейчас же, – нахмурился он, – а то мне надо уходить.

Солдат вышел. Матейчо осторожно приблизился к окну, выходящему на улицу. Его жена Венка устало переступала с ноги на ногу, держа под мышкой узелок.

– Эта утка зачем-то сложила багаж в узел, – злобно процедил он сквозь зубы. – И зачем-то притащилась сюда. Чтобы меня перед людьми конфузить…

Он набросал на стол старые газеты, раскрыл несколько уставов и учебник для солдат.

Когда Венка пугливо вошла в канцелярию, она застала своего мужа сидящим над книгами за столом. Хотя она уже дважды видела его в офицерской форме, на этот раз он ей показался каким-то другим. Слабый румянец выступил на впалых щеках Венки. С виноватой улыбкой она спросила:

– Эй, человече, нас не забыл еще за этой службой?

– Садись. – Он указал ей на стул, – с приездом.

– Спасибо, – ответила она. Ей все еще не верилось, что это тот самый человек, который когда-то приставал к ней на посиделках и был готов ввязаться в драку ради нее с каждым, кто становился у него на пути.

Наступило неловкое молчание. Матейчо продолжал бегать глазами по строкам книги. Венка заговорила первая:

– Белье у тебя на смену есть? Кто тебе тут стирает, где ты спишь, как поживаешь? Уж не на фронте ли был, что не писал о себе?..

– Со дня на день жду, что пошлют, – солгал Матейчо и отодвинул книгу. – Я должен был уехать три недели тому назад, да вот начальству я очень понравился, не хочет меня отпускать.

– Ты уж смотри, постарайся остаться тут: с войны, может, вернешься, а может, и нет. На этой кровати спишь? – показала она на солдатскую кровать около стены.

– Здесь сплю, здесь работаю, голову от стола некогда поднять. Вон сколько надо выучить. Офицерские погоны ношу, а не луковицу, – слегка повысил он голос.

– Почему не остался в селе? Хорошо там было…

– Скажешь тоже! – зло прищурил глаза Матейчо. – Умница какая нашлась! Что же там хорошего? Каждый пацан может тебя обругать, когда ему захочется.

Венка остановила испуганный взгляд на нем, и вдруг ей сделалось страшно, больно и тяжело. Здоровый сельский инстинкт подсказывал ей, что перемена в Матейчо обрекает ее на одиночество. И раньше жизнь Венки с ним была не очень-то легкой, но хоть люди не говорили, что он ее бросил, а теперь какими глазами она будет смотреть на них?

– Когда домой-то заедешь? – робко спросила она.

– Что я там забыл? Или, думаешь, соскучился по неприятностям? Здесь моя служба, здесь я нужен. Ты что же думаешь, это так себе, пустяки – быть капиталом? Не ты мне эти погоны пришивала.

– А со мной что же будет? – тревожно посмотрела она на него. – Ты здесь, а я одна дома, как кукушка… Женщины уже стали посмеиваться за моей спиной.

– Подумаешь! Не хватало мне забот. Мне все равно, что какие-то там дикари и простаки сплетничают обо мне. Я делаю то, что считаю нужным, и меня никто не интересует! – Посмотрев на ее ноги, он сердито сказал: – Что, не могла ваксой намазать ботинки? Уж вакса-то дома есть!

– Зачем? И так чистые, чего ваксу зря переводить, денег ведь стоит.

– А, твою мать! – скрипнул он зубами. – Ведь здесь же город! Нашла на чем экономить! Эта вакса и так государственная, чего ее жалеть? Осенью я взял тебе разрешение на летнее пальто, так ты его сестре отдала, а сама ободранная ходишь, как нищенка.

– Да ты что это придумал? Посмотрите-ка на него, далась я ему! У меня все чистое, выстиранное, заштопанное. Уже стыдиться меня стал! – сквозь слезы запричитала она. – Белый свет мне не мил, как в могилу попала. Угробили вы меня, проклятое ваше семя! Как мокрое полотенце выжимала меня твоя мать, пока была жива!

Матейчо боялся, как бы кто-нибудь случайно не вошел в канцелярию и не стал невольным свидетелем семейной сцены. Приближался обед. Раина, должно быть, уже ждет его. И чтобы поскорее отделаться от Венки, он обратился к ней ласково и примирительно:

– Ну, жена, хватит. Получается, что ты приехала на мне зло срывать. Я ведь добра тебе хочу. Не беспокойся. Подожди еще немного. Надо утвердиться на службе, и уж тогда поищу квартиру…

– А наш дом в селе? – прервала, его Венка.

– Ничего с ним не сделается. А ты станешь городской. Ну чего уставилась, как баран на новые ворота? – Он приблизился к ней и ущипнул за впалую щеку.

– Тут и без таких, как я, хватает горемык. Негоже путаться у людей под ногами, – ответила она, немного успокоившись и обретя крохотную надежду.

– Это тебе не шутка, город. Что мы здесь? Сразу в дамки не выйдешь. Но погоди, и ты увидишь, на что способен твой Матей.

– Ох, дал бы бог дожить до этого! – измученно улыбнулась она.

Матейчо облегченно вздохнул, когда Венка вышла за ворота казармы. Он подождал, пока она, еле волоча ноги, скрылась в городском саду, потом, стоя перед зеркалом, надел набекрень фуражку. Из казармы он быстро направился на квартиру, где его ждала к обеду Раина.

Глава девятая

Медленно и незаметно проходили один за другим то дождливые и хмурые, то ясные и солнечные дни. Пятый год апрель расстилал пышный зеленый ковер на полях, чтобы обрушить на него кровь и огонь, пороховой дым и грохот.

Солдаты стремительно шли на запад, преследуя по пятам виновников неисчислимых людских страданий. Иногда на коротких привалах в лесах, уцелевших от огня, они как завороженные слушали трели соловьев.

– Теперь самка сидит на яичках, – прошептал Марин, показывая туда, где пел соловей.

– Жизнь требует своего, – добавил Кутула, – ничто не может ее остановить…

Даже в садах, истоптанных сотнями солдатских сапог, косной распустились тюльпаны. Кусты сирени оделись в пышный наряд, и утренний ветер далеко разносил аромат цветов.

Луканче, проходя утром мимо куста, сломал ветку сирени и долго держал ее в своей ладони, а в это время гитлеровская батарея открыла огонь и засыпала цепь полка огнем и землей. Лежа в каком-то заросшем рву, может быть раньше служившем оградой поля или сада, Луканче время от времени подносил к носу душистую ветку, и сладковатый аромат сирени невольно возвращал его в Камено-Поле. Наклонясь к уху Пени, Луканче пытался перекричать грохот рвущихся снарядов:

– Эй, Пени, а как сейчас расцвела сирень над Осымом за селом! Эх, до чего ж мы любили туда бегать!

– Сбегай сейчас и наломай, – прижимался к земле Пени, по привычке закручивая кончик желтых усов. – Беги немедля, я тебе разрешаю!

– Разрешаешь, – глуповато улыбался Луканче, – если бы ты был таким большим начальником, давно бы твой след тут простыл…

А бывало и так, что теплым утром, когда солнце играло в росистой траве, они проходили по следам, оставленным гусеницами танков, и с грустью смотрели на смятую сочную траву на лугах, на вывороченные с корнями фруктовые деревья.

– Эх, сколько убытка! – скажет удрученно какой-нибудь старательный хозяин.

Другой в шутку ему ответит:

– Ты, дружище, гляди, чтобы не откинуть где-нибудь копыта, а все остальное гроша ломаного не стоит. За лето окопы и воронки зарастут бурьяном, а ржавчина разъест гильзы.

– Тоже мне умник нашелся, – вмешается третий, – сделал открытие, что ржавчина гильзы разъедает!..

А когда проходили через вспаханное поле, Кутула брал в руку теплый чернозем, нюхал его и, растирая между пальцами, тихо говорил, вздыхая:

– Самый раз пахать! А земля, черт бы побрал все, мягкая, как душа! – И он грустно качал головой.

– Эй, сват, если бы тебе дали тут участок, ты бы надорвался от работы, – шутливо говорил ему Пени. Но иногда, показывая на захваченных артиллерийских коней, замечая: – Посмотри-ка на них, эти два плуга потянут.

– И еще как, – с удовольствием качал головой Кутула.

– А какие девчата тут пели во время жатвы! – делился своими холостяцкими волнениями Луканче. Как только наступало затишье, он становился беззаботным, как кузнечик. И мечтал вернуться в село с орденом за храбрость, чтобы его сверстники сохли от зависти.

Маджар ковылял в строю, едва волоча стертые ноги, и смотрел на грязные сапоги офицеров, прикидывая в уме, какие бы мог заработать деньги, если бы вычистил их государственной ваксой.

На каждом привале Мато бегал по ротам и всегда находил легковерных кандидатов попытать счастья, играя в карты.

– Мато, постыдись, – возмущался Слановский. – На что это похоже? Ты солдат или шулер?

– И то и другое, господин подпоручик, – шутливо оборонялся он. – Что поделаешь, сами заставляют.

Слановский приказал Кутуле обыскать его и забрать карты, но уже через два дня унтер-офицеры 6-й роты снова проиграли ему, однако жаловаться не посмели.

Траян молча шел в строю. Начальство решило, что будет лучше, если он искупит свою вину в боях. Конечно, Траян не очень-то старался. Когда над ним подшучивали, он сердито огрызался. Слановский строго-настрого запретил дразнить его, но Траяна все равно не оставляли в покое. Стоило ему на несколько шагов отстать, как тут же начинали сыпаться шутливые вопросы.

– Эй, Траян, где это ты пропадаешь? Того и гляди тебе предложат взять на себя командование дивизией, – подшучивал Пени.

– Ему этого мало, – смеялся Кутула, – ему армию подавай!

– Эх, если бы так, – улыбался Луканче, – тогда бы он назначил меня адъютантом, а я взял бы себе в ординарцы Маджара. Пусть бы и он пожил в тепле да в холе. Может, перестал бы бояться.

– Много захотел, – надулся Маджар. – Кому-кому, а тебе служить не буду, даже если ты генералом станешь.

– У тебя никак до сих пор поджилки трясутся, так тебя напугал Траян, – подтрунивал над ним Луканче.

– Да если хочешь знать, я даже не испугался Траяна, когда он был в форме капитана. Я как увидел его, так сразу себе и сказал: это он. Если бы у меня было оружие…

– А помнишь, как ты упрашивал меня не трогать его? – в который раз шутливо поддевал его Пени.

– Ш-ш, идет! – подавал кто-нибудь голос, заметив Траяна, появляющегося из темноты.

Обычно Траян садился в стороне от своих товарищей, боясь их постоянных насмешек и шуток, тем более что полевые офицерские галифе капитана Гуджева уже протерлись на коленях, а каблуки сапог износились и скособочились.

Присутствие Кутулы подзадоривало Луканче. Его уже ничто не могло удержать.

– Траян, может, дашь на вечер галифе и сапоги?

– Зачем они тебе? – с притворным удивлением рычал Кутула.

– А вдруг где-нибудь поблизости вечеринка, пощеголяю в них перед девчатами.

– Тоже мне щеголь нашелся! – пренебрежительным взглядом окидывал его Маджар.

Траян молча отворачивался. Однажды Луканче, трогая вещмешок, заволновался:

– Это еще что за шутки?.. Кто заиграл мой хлеб? – Он оглядел товарищей в надежде по чьей-нибудь предательской улыбке угадать, кто из них это сделал. Но никто не улыбнулся, и у него даже не осталось надежды получить обратно свой хлеб. Пени встал на колени и сказал:

– Карлюка был недавно здесь. Где он?

– Он недавно разговаривал с какой-то старухой в конце села. Она даже пригласила его в дом, – безучастно сообщил Маджар.

– Товарищи, не шутите! Кто взял мой хлеб, пусть отрежет себе немного, но и мне оставит, разрешаю, – полушутя сказал Луканче.

– Это дело рук Карлюки, – пробубнил Кутула.

– А может, и не его, – добавил кто-то.

– Нехорошо получилось, – снова вставил Кутула.

При последнем пополнении в роту прибыл среднего роста солдат, с веснушчатым птичьим лицом и прищуренными хищными глазками. Мало кто знал его настоящее имя. Прозвище Карлюка шло от названия тех орлов в равнинных районах, которые, как опытные воры, таскали маленьких цыплят. С первых же дней Карлюку заметили в роте. Он своими длинными руками ловко прибирал все, что плохо лежало.

В четыре часа утра полк был поднят по тревоге. Было приказано идти бесшумно. И вдруг где-то в середине колонны громко зазвонил будильник. Сонные солдаты начали испуганно озираться, а те, кто шел рядом с Карлюкой, стали толкать его в спину и отчаянно ругать.

– Что здесь происходит? – подошел к ним Слановский.

Несколько человек захихикали. Пени вытянул шею в сторону вещмешка Карлюки и многозначительно заявил:

– Господин подпоручик, похоже, что этот будильник случайно попал в его вещмешок…

Позже стало известно, что Карлюка подарил хлеб Луканче старой хорватке. Женщина, тронутая его поступком, пригласила его в дом. Воспользовавшись тем, что она на минуту вышла, Карлюка быстро спрятал будильник в вещмешок.

Так проходили дни и ночи, то спокойные, то неожиданно напряженные. И герои дождались наконец незабываемого майского утра, гордые и довольные от сознания исполненного долга. Безумцы, которые потопили землю в крови, безоговорочно капитулировали.

– Мир! Мир! – гремело над весенним, радостно возбужденным простором. – Победа! Победа!

* * *

Матейчо следил за событиями на фронте с болью в сердце. Оттуда должны были вернуться земляки, увешанные орденами и медалями, окруженные славой и почетом. Но главные его тревоги и волнения были связаны с тем, что скоро мог возвратиться поручик Цеков. В голове Матейчо роились лихие планы, один другого сумасброднее и неосуществимее. Привыкнув за последние два месяца к чужой постели и превратившись в домашнего цыпленка, он, как только вечером гасили лампу, весь превращался в слух. Повесив мундир на стену, а вместе с ним и идеалы, которым служил, он «мстил» буржуазии и фашистам. В казарме и на улице в разговорах с каждым встречным знакомым или другом он метал громы и молнии, но в постели был послушен, как дрессированная шавка.

Раина пораньше укладывала спать ребенка. Потом тихо вставала с постели, на цыпочках выходила из комнаты и быстро ныряла под одеяло Матейчо. Но ей постоянно казалось, что ребенок только делает вид, что заснул.

Кокетливая от природы, она давно оценила, чего стоит ум ее «крепкого сельского бычка», как она в шутку называла Матейчо. В последнее время она специально дразнила его, находя для себя удовольствие в его ревности.

Подложив ей руку под голову, Матейчо ласкал ее и не переставая вздыхал.

– Если бы меня спросили, я бы продолжал эту проклятую войну еще лет десять. Скажи, что теперь делать будем?

– Не знаю, ничего не знаю, – прижималась она к нему. – Он скоро вернется, на днях опять писал об этом.

– Видно, ты только того и ждешь! – сердился он.

– Жду не жду, он все равно вернется.

– И почему его не послали в какую-нибудь атаку, чтобы его там прихлопнули! – продолжал он. – А ты осталась бы молодой вдовушкой. Вот бы натешились мы тогда с тобой! Знаешь, – с подкупающей откровенностью делился он с ней своими планами, – если ты так льнешь ко мне, то, наверное, я тебе нравлюсь.

– А-ах, ты-ы, – с наигранным возмущением щипала она его за грудь, – если бы не нравился, разве приходила бы я к тебе каждую ночь?

Матейчо снова вздыхал:

– Приходишь и хорошо делаешь, а когда вернется он, что тогда?

– Ничего не знаю, ума не приложу…

– А я вот придумал, – прервал ее он. – Если ты мне поможешь, нам обоим будет хорошо.

– Ничего ты не придумаешь, милый, – прижималась она к нему, – знаю я его, ревнивый он, покоя мне от него не будет.

– Да я тебе об этом и толкую; раз он такая гадина, давай ему статью пришьем. Скажи мне о какой-нибудь его тайне или слабости, например. У меня есть свои люди, мы быстро его в тюрьму упрячем, а если хочешь, и на тот свет определим. И тогда вдвоем заживем в свое удовольствие.

Глуповатые и преступные планы Матейчо забавляли Раину, и она с поддельным удивлением спрашивала:

– Вот уж не думала, что такой большой коммунист, как ты, способен на такой поступок.

– Ох, – спешил он заверить ее в своей верности, – ты разве еще не поняла, что ради тебя готов хоть город поджечь? Эхе-хе-хе, и покрупнее меня коммунисты сделались бы шелковыми, если бы провели хоть одну ночь с тобой. Знаю я их! Посмотрим, вдруг твой пентюх начнет что-нибудь говорить против народной власти, вот тогда мы его и приберем к рукам. А я женюсь на тебе. Неужто он хитрее меня? – допытывался Матейчо.

– Да он тебя с потрохами продаст, – дразнила она его.

– Ясно, жалеешь его, – сопел Матейчо, – а я готов из-за тебя в огонь броситься! – Он поворачивался на другую сторону, разыгрывая из себя обиженного, в надежде, что Раина его приголубит или скажет какое-нибудь ласковое словечко. Если она долго этого не делала, он сам просил прощения за свою несдержанность.

Рано утром Раина покидала теплую постель. Матейчо обычно спал на спине. Пряди волос спадали на лоб. Во сне он шевелил губами. Раина легонько гладила его по лицу, осторожно накрывала одеялом и на цыпочках выходила из комнаты.

* * *

Еще до того, как заглохли орудийные и винтовочные залпы на фронтах, муж Раины вернулся в город. Он создавал столько забот Матейчо.

Первые дни Матейчо внимательно присматривался к нему, вел себя несколько вызывающе, как будто еще не свыкся с положением квартиранта, Но он сразу понял, что Цеков – наивный добряк, кроткий и мягкий человек, болезненно изнеженный и преждевременно состарившийся. А разница в годах между ним и Раиной была около восемнадцати лет, и часто случалось, что неосведомленные люди принимали Раину за его дочь. Раина вышла замуж без любви – ее сосватали родные. Она согласилась на этот брак после легкомысленной авантюры с кавалерийским подпоручиком, который обещал ей звезды с неба, пока полк был в городе. Но однажды ночью полк отправили по тревоге к границе, и с тех пор о подпоручике не было ни слуху ни духу. Раина надеялась, что после женитьбы привяжется к Цекову, однако с течением времени она все больше и больше охладевала к нему. Она поняла это очень скоро, но что-либо изменить было не в ее силах. Раина была готова на любые уступки, даже на самые постыдные унижения, лишь бы об их настоящих отношениях не стало известно людям.

Сегодня у Цекова было много работы. В этот базарный день из сел к нему пришло много клиентов. Торопясь закончить все дела, он несколько раз бегал в суд, к нотариусу, три раза входил в зал заседаний. И только к вечеру, падая от усталости, он задержался в конторе, с удовольствием выпил чашечку кофе и решил просмотреть письма и газеты.

Последним ему попался конверт без подписи, почерк показался знакомым. Такими крупными буквами и так четко писала жена ветеринарного фельдшера, находившегося на пенсии, их соседка, с которой их отношения несколько лет назад перешли всякие границы: они оспаривали около двадцати квадратных метров земли, где находились дворовые постройки. Содержание письма подействовало на него как внезапный, неожиданный удар.

«Господин Цеков!

Посмотрите лучше вокруг себя. Ваша красивая женушка очень Вам верна… Вам везет. Когда офицеришка уедет от вас, он будет вспоминать о Вас с благодарностью. Ведь Вы ему не мешаете. Оставьте сучку вилять хвостом. Но будьте осторожны, когда находитесь среди людей, чтобы не забодать кого-нибудь своими рогами».

Вначале он бессознательно смял письмо, но вдруг ему стало больно и обидно, как будто весь город знает о его позоре, а он узнал об этом последним.

Минуты две он постоял неподвижно. Потом медленно расправил письмо, разгладил его края и положил в портфель.

Домой он пришел рано. Раина поджидала его на скамейке под навесом, образованным виноградными лозами. Ничего не зная о письме, она решила поласковее поговорить с мужем, чтобы отвести его подозрения. Женское чутье и инстинкт подсказывали ей, что если сейчас Цеков ничего не подозревает, то рано или поздно он начнет страдать и ревновать ее.

– Что с тобой? Ты не болен? – спокойно спросила она, когда он грузно опустился на скамейку и посмотрел на нее мутным, блуждающим взглядом.

– Ничего, – ответил Цеков и опустил глаза.

Она помолчала немного и, отложив в сторону вязанье, обхватила голову руками.

– Я теперь поняла, что без тебя мне не справиться даже с самым пустяковым делом в доме. Скажи мне, дай совет, что сделать, как выдворить этого простака. Чтоб пусто было тому, кто привел его к нам в дом!

Цеков был начеку, но молча и сдержанно слушал. А Раина все с той же озабоченностью продолжала:

– К тому же он неряшлив. Мне противно даже проходить мимо его комнаты. И по всему видно, что он и жену свою готов сюда привезти. Только этого нам и не хватало. Весь дом провоняет от этой грязной деревенщины.

– Не знаю, ты же ему сдала комнату. – Только теперь Петр Цеков поднял глаза от земли, а когда вспомнил о своих сомнениях и страданиях, почувствовал себя каким-то обезоруженным, но на всякий случай решил сказать: – Зачем оскорбляешь человека? Я не замечал, чтобы он был таким уж неряшливым. Когда ты ему сдавала комнату, разве не спрашивала его, есть ли у него семья?

– Чего там спрашивать? Привел его фельдфебель, Муж Сийки-вязальщицы. Входят в дом, даже не спрашивают, сдаю ли я комнату, как будто мы для них этот дом построили… Ты ведь адвокат, придумай что-нибудь. Мои нервы уже не выдерживают одного вида этого простака.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил Цеков спокойнее.

– Людям помогаешь, подумай и о себе, найди способ избавиться от него. Да и нет расчета держать его, лучше пустить двух учениц – и за наем больше возьмем, и компания у меня будет, когда тебя нет дома. К тому же они почище этого будут. А этот весь дом провонял.

– Ты его пустила, ты его и выгоняй, – ответил Цеков, внутренне довольный, чувствуя, как его душевное равновесие медленно возвращается.

– Ах вот оно что? – Она посмотрела на него, всем своим видом стараясь показать, что она задета. – Если я тебе так опротивела, скажи, буду знать, что у меня нет мужа, который бы позаботился обо мне. Сегодня эта мерзавка, – показала она на соседку, – опять бросила три-четыре кирпича в клумбу с цветами. Сообщи в милицию, пусть ее туда вызовут, а не то я сама доберусь до нее. Она видит, что ты молчишь и не обращаешь внимания на ее проделки, так совсем взбесилась. Знаешь, что она на днях говорила о тебе Сийке-вязальщице?

– Что?

– Говорила, что видела, как ты более получаса любезничал с этой потаскухой, секретаршей судьи.

Раина лгала. Никто ей ничего не говорил. Просто она ходила как-то на рынок и случайно увидела мужа, разговаривавшего с секретаршей судьи, но нарочно зашла в магазин и пробыла там до тех пор, пока он не вернулся к себе в контору. Этот случай она решила использовать потом и разыграть сцену ревности.

– Может, и говорил, не помню, – ответил он равнодушно.

– Ничего ты не помнишь! – Она была готова расплакаться. – И это в твои-то годы! Если будешь цепляться за бабьи подолы да делать глупости на старости лет, то хоть выбирай кого-нибудь поприличней. А ты до шлюх опустился. Что ж, вольному воля, только избавь меня от этого. Но имей в виду, – она угрожающе подняла палец, – если узнаю, что у тебя с ней что-то было, волосы ей выдеру.

Услышав эти слова, Цеков улыбнулся. Ему и в голову не приходило изменять жене. Он достал письмо из портфеля и подал его ей:

– Читай!

Сначала Раина слегка побледнела, но затем вскинула голову и с притворной обидой в голосе спросила:

– Для чего ты мне это дал? Ты думаешь, я не знаю, кто это писал? Опять эта сучка! До каких пор ты будешь позволять, чтобы меня обижали? Сейчас же пойду к ней, глаза ей выцарапаю! – Она негодовала.

– Погоди! Не надо! Оставь ее! Ведь это ложь, не так ли?

– Ох, боже мой, а ты хочешь, чтобы была правда? Ты этого ждешь? Скажи! Знаю я тебя! – Она расплакалась на этот раз по-настоящему. Слезы обильно покатились по ее щекам. – Сам только и думаешь, как бы избавиться от меня. Если я тебе так опротивела, так и скажи! – И она, рыдая, ушла в дом.

Цеков закурил сигарету. Глубоко затянулся табачным дымом и, откинувшись на спинку скамейки, полузакрыв глаза, смотрел на ясное небо, на котором уже загорелась первая звезда. Хлопая крыльями и воркуя, два голубя устраивались под крышей дома на ночь.

У соседей зазвенело пустое ведро возле колодца. Послышался неразборчивый говор и шум. Цеков порвал на мелкие куски письмо, положил его на край скамейки и зажег над клочками бумаги спичку…

– Какие дрянные люди, – вздохнул он облегченно, – завидуют мне! – И он медленно направился в дом с чувством легкости, как будто только что вышел из-под холодного, освежающего душа.

С того момента, когда Цеков получил анонимное письмо, а Раина с подкупающей искренностью рассеяла подозрения мужа, не прошло и двух недель, и вот как будто сама судьба решила подшутить над Матейчо.

В начале июня после необычайно сильной жары вдруг похолодало. В это утро Раина затопила на кухне печку. По старой привычке Цеков каждое утро брился, прежде чем идти на работу в суд или в свою контору. Он добривался перед зеркалом у окна, а Раина сидела в это время на низком стульчике перед печкой, на которой весело фыркал чайник.