Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

С вершины холма Чугун следил за наступлением цепи. И когда солдаты приблизились примерно на двести шагов, Чугун приподнялся и закричал, обращаясь к солдатам:

– Товарищи солдаты, поверните оружие против ваших командиров – жалких наемников буржуазных живодеров!

В цепи на время наступила тишина.

– Врешь! – истерично закричал подпоручик Манев.

– Товарищи солдаты, возвращайтесь домой! Не выполняйте преступных приказов фашистских офицеров! – еще громче крикнул Чугун.

Манев вырвал пулемет из рук солдата-наводчика, изумленно смотрящего на вершину холма.

– Почему не стреляешь по этому идиоту? Чего рот разинул, чучело огородное? – толкнул он его в бок и нажал на курок. На том месте, где только что был Чугун, пули подняли в воздух мелкие камешки и пыль. – Ну, – угрожающе стиснул зубы Манев, – живьем вас сожжем, подлые предатели!

Солдат молча взял пулемет и пробежал на несколько шагов вперед.

Чугун все еще не давал сигнала начинать стрельбу.

Полковник Додев в это время мчался галопом к 3-му батальону. Ловко соскочив с коня, он расправил плечи. От продолжительной езды болела спина, но полковник не сдавался. В глазах подчиненных ему хотелось выглядеть энергичным и неутомимым. Осторожно продвигаясь вперед, он вдруг вздрогнул от неожиданности: весь 3-й батальон не сдвинулся с места. Он даже отошел шагов на сто назад. И только командир 7-й роты ничком лежал на сухой траве.

– Русев! – закричал Додев. – Почему не поднимаешь людей в штыки?

– Стреляют в нас, господин полковник, – растерянно показывал командир.

– А ты хочешь, чтобы не стреляли?..

Чугун не слышал и не видел, как разговаривали Додев и Русев, хотя они были где-то недалеко от него. Но он понял, что наступил решительный момент. Он поднялся во весь рост и что было силы закричал:

– Товарищи, в атаку!

Партизаны поднялись. Иордан крепко держал пулемет. После первой перебежки он выпустил полдиска над головами солдат. Партизаны шли в атаку смело, и этого, казалось, было достаточно, чтобы вызвать неожиданную панику в рядах 1-го батальона.

Как только солдаты заметили силуэты партизан, кто-то из них панически закричал:

– Нас разбили, спасайтесь!

И началось беспорядочное бегство людей, которое определяется страхом за свою жизнь.

Они бежали и бросали все, что им мешало. Слышались короткие выкрики:

– Нас разбили!

– Мы окружены со всех сторон!

– Нас всех до одного переловят!

– У партизан есть пушки и минометы!

– С ними были русские парашютисты! – добавил кто-то, продолжая бежать и вытирая на ходу пот.

Слановский и курсанты 2-й роты сначала отстали от солдат. Они пришли в себя только тогда, когда Игнатов стал кричать на них:

– Остановите их! Верните! Я вас расстреляю!

Но как догнать тех, кого гнала паника?

Кто бы мог остановить Кутулу, который бежал и, задыхаясь, кричал:

– Эй, люди, подождите, дайте дух перевести!

– Беги, беги! – Пени на бегу взял у него пулемет. Он бежал, пригибаясь, делая большие заячьи прыжки.

Чугун повел отряд вперед, изменил направление и по чистому полю взял курс на северо-восток. Вошел в лес и, прибавив в скорости, смог скрыться от преследования.

За какие-то полчаса все изменилось. Янев чувствовал себя слабым и бессильным. И не мог ориентироваться в этом хаосе.

На мосту около села он подождал Додева. Казалось, что его помутневшие глаза сейчас выскочат из орбит.

– Полковник Додев, вы поняли, чего вы стоите? Всех до единого разжалую, ничтожества! – кричал он, задыхаясь. – Какой позор!

– Я их верну, господин генерал, – козырял Додев трясущейся рукой.

– На что они мне? Стыд и позор! – в который раз повторял Янев, стыдясь смотреть в глаза Цено Ангелову.

Жандармский батальон «Эскадрон смерти», моторизованная рота входили в село Зла-Река, с трудом пробивая себе путь сквозь толпы солдат.

Только километрах в десяти от села ротные и взводные командиры смогли собрать и построить своих людей. Но они были уже не в состоянии предпринять что-либо организованное.

В расстегнутой спортивной куртке, весь в поту, Цено Ангелов ругал командира жандармского батальона и указывал в сторону леса:

– Там они! Преследуйте их, не давайте им отдыха!..

В полдень колонны солдат снова подняли пыль над серым, выгоревшим полем. Они шли на восток, в том направлении, где, как предполагалось, скрылся отряд Чугуна.

Шум растаял в мареве, и только в школе села Зла-Река царило оживление. Полковые врачи оказывали первую медицинскую помощь раненым.

И вдруг как-то сразу над селом нависла тревожно-угрожающая тишина, словно раскаленное небо могло вот-вот обрушиться на унылое поле, на притихшую землю страшной и опустошающей бурей.

Глава девятая

Игнатов хотя и с большим опозданием, но понял, что ему суждено воевать на фронте без окопов, колючей проволоки и минных полей. А противник диктовал свой стиль борьбы вне правил тактики, так старательно когда-то им изученной.

После безуспешных действий в районе села Зла-Река, бегства солдат и паники, охватившей весь полк, в его душу незаметно вкралось чувство собственной неполноценности и беспомощности. Перед солдатами он делал вид, что не боится ничего, но скрыть тревогу и беспокойство, которые тлели в нем, как горячие угли, он был не в состоянии. В последние дни он мстил, солдатам по-своему: ночи стали для них днями. Около железнодорожной линии и моста через Осым по всем дорогам к Лозену и близлежащим селам были устроены засады.

Каждый вечер Игнатов менял места засад, так как подозревал, что солдаты поддерживают связь с партизанами.

Несколько раз ночью он просыпался весь в поту, и тогда обнаруженные рядом вещи вызывали у него вздох облегчения, и он был доволен, что избавился от сна, в котором его преследовал мальчик, убитой им по пути в село Зла-Река.

Утром Игнатов явился в штаб полка. Все еще оставались иллюзии и надежда, что открываются новые пути для деятельности и самоутверждения. В большой степени на него повлияло лихорадочно-возбужденное состояние полковника Додева. Командирам рот и батальонов он лаконично, но предельно точно сказал:

– Господа, на нас возложена ответственная историческая задача грудью прикрыть и защитить священные границы отечества. Полку под моим командованием приказано занять участок обороны на румынской границе вместе с остальными частями дивизии и армии. Срок выполнения задачи – три дня. Командирам батальонов будут даны специальные указания. Я твердо убежден, что вы покажете себя достойными наследниками наших славных дедов…

Когда Додев отпустил офицеров, они собрались группами около штаба и начали оживленно обсуждать его слова.

– Я оправдываю эту меру, – заметил поручик Генчев, – но прежде всего надо очистить тыл.

– Из двух зол выберем меньшее, – добавил кто-то.

– Большевики всегда были коварные и подлые, – хорохорился Игнатов. – Почему не остановились на собственной границе? Что им надо в чужих землях?

– Может, передумают? Ведь мы не румыны, – полушутя добавил третий.

– Я готов умереть с легким сердцем. Столько лет нас готовили к этому тяжелому дню и часу! – твердо заявил Игнатов.

А подпоручик Манев переходил от группы к группе и по секрету шептал:

– События развиваются в нашу пользу. Это пока держится в тайне, но имейте в виду, большевиков обойдут. Есть силы, которые больше нас заинтересованы в том, чтобы Красная Армия не вступила на Балканы.

– Вот это дело, такие новости мне правятся! – радостно и возбужденно воскликнул Игнатов…

Этой психологической инъекцией Манев и Додев надеялись разбудить в своих коллегах дремавшие силы для сопротивления.

Игнатов приехал в Лозец в полдень поездом. Безоблачная радость наполняла его душу при мысли о предстоящей перемене. Он сразу же собрал взводных командиров. Держался необычайно приветливо. Слановский наблюдал за ним со скрытой тревогой. «Должно быть, задумал какую-нибудь подлость», – подумал он. Но Игнатов не торопился раскрывать карты.

– Завтра днем выступаем. Утром в наше распоряжение будет предоставлено два вагона. Обоз и лошадей сегодня же вечером отправить в Нижний Сеновец. Пусть там их погрузят в эшелон батальона. Всем заменить сапоги.

– На сколько дней выдать сухой паек, господин поручик? – спросил Станков.

– Приказано на два дня. После этого нас зачислят на довольствие при батальоне. Горячую пищу будем получать там.

– Наконец-то! Мир увидим, себя покажем, – шутливо подмигнул курсант Лило. – Прокисли мы в этом селе.

– Мир увидим, пороху понюхаем. Собирайтесь! – ударил кулаком по столу Игнатов.

Через час все в роте знали, что их направляют на румынскую границу.

Поздно после обеда Слановский сидел задумавшись на походной койке в канцелярии роты и уныло слушал. Марин говорил с откровенным беспокойством:

– Не могу понять, почему скрывали до сих пор? Лиляна уехала, когда мы были на операции в районе Зла-Реки. Сообщила, что благополучно прошла через все мытарства. А с баем Райко мы повздорили.

– Из-за чего? – уныло спросил Слановский.

– Он велел ничего вам не говорить. А я никак не могу понять, кто и почему сует в наши дела свой нос.

– Ты что имеешь в виду? – прервал его Слановский.

– Кто-то вмешивается в наши дела грязными руками… Опять старая песня с расстрелом, и говорят, будто вы – подставное лицо…

– Больше ничего? – вздохнул он. – Ну что ж, живы будем, разберемся, кто прав, кто виноват…

* * *

Эшелоны вереницей быстро потянулись к румынской границе. Большинство солдат впервые видели великую реку Дунай – свидетеля кровопролитных боев, преграду опустошительным набегам. И всего несколько десятилетий назад через нее перешли братья освободители – русские.

Полковник Додев, все такой же неутомимый, теперь был не в состоянии скрыть свое раздражение и беспокойство. Говорил он и смеялся через силу, делал вид, что все, о чем он говорит и что делает, в этот момент самое правильное, но простые и вместе с тем страшные мысли не оставляли его в покое. Он был достаточно хитрым и наблюдательным, чтобы не заметить, что на лицах солдат и офицеров написаны тревога и недоверие.

Полковник Додев собрал командиров батальонов. На первый взгляд он выглядел необычно мягким и чересчур любезным, однако нервы его не выдержали. Взбесило его молчание майора Пеева. Пока остальные офицеры вносили предложения, спорили между собой с единственным намерением найти самое правильное решение, как защитить границу, майор молча, и равнодушно слушал, как будто его все это не касалось.

Додев язвительно спросил:

– Майор Пеев, вы что, больны?

– Никак нет…

– Испуганы? – прервал он его тем же язвительным тоном.

По привычке Пеев поправил ремень и портупею, окинул взглядом остальных командиров батальонов, адъютанта, который записывал в своей записной книжке последние распоряжения Додева, затем встал и сказал твердым голосом:

– Господин полковник, вы достаточно умный человек! – На языке у него вертелось: «И очень хитрый», но он сразу же оценил, что это сейчас не так важно. – Разве вы не убеждены, что наше прибытие и нахождение здесь совершенно излишни?

– Как? Вы осмеливаетесь говорить это мне, своему командиру полка? – закричал Додев и смахнул с походного стола несколько бумаг, которые лежали возле его правой руки.

Пеев встал по стойке «смирно». Додев, задыхаясь, кричал ему в лицо:

– Я отдам вас под трибунал, вы дезертир!.. Пятнадцать лет вас кормил, одевал и обувал его величество… А теперь, перед лицом врага, – он показал в сторону Дуная, – вы предлагаете своему полковому командиру сложить оружие?! Ах, – застонал он, – какое падение! – Рухнув на походный стульчик, Додев закрыл лицо своими костлявыми ладонями. Потом в наступившем неловком молчании он вдруг встал и отчаянным жестом указал на дверь командирам батальонов. Те, словно только того и ждали, быстро разошлись.

Сигарета слегка дрожала в руке Додева. Время о времени его левая щека под глазом едва заметно дергалась в нервном тике.

– Позовите Пеева! – приказал он своему адъютанту. – Да-а, похоже, что конец уже близок, а мы будем теми слепцами, которые прозреют последними.

– Наш долг перед отечеством… – поднялся со своего места Манев.

– Оставь, оставь, – устало махнул Додев.

Пеев снова встал перед походным столом Додева. Отдал честь и спокойно доложил:

– Прибыл в ваше распоряжение, господин полковник.

– Садитесь, – пригласил его утомленным голосом Додев и глазами показал Маневу на дверь.

Около минуты оба молча смотрели друг на друга. Додев понимал, что поторопился на какое-то мгновение и это может дорого ему обойтись. Но и Пеев со своей стороны упрекал себя за то, что слишком рано так откровенно поделился своими мыслями.

– Майор Пеев, могу ли я узнать, что вы имели в виду, когда были таким категоричным в оценке обстановки?

– Господин полковник, присмотритесь повнимательнее и сами убедитесь: ни у кого нет намерения сражаться против Красной Армии.

– Неужели в их сердцах погасла и последняя искорка любви к отечеству? – спросил Додев.

– Мне кажется, что именно в сердцах и не следовало бы искать причину.

– А где? По-вашему получается так, что надо поднять руки до того, как будет сделан даже первый выстрел?

– Если мы не намерены испить горькую чашу до дна, необходимо учитывать интересы, желания и настроения большинства. Вы сами пожелали говорить откровенно, не так ли?

– Да, да. А еще что вы имеете в виду?

– Разве этого недостаточно?

– Да, достаточно, – вздохнул Додев. – Прошу вас, ответьте мне самым чистосердечным образом, даю вам честное слово, что все останется между нами.

– Готов, если только я в состоянии это сделать.

– Какими комбинациями вас соблазняет и на что толкает вас майор Диманов?

Пеев покраснел от неожиданного вопроса Додева, который не спускал с него глаз, подперев подбородок костлявым кулаком.

– Господин полковник, как всегда, вы очень хорошо осведомлены, но…

– Но вам не ясно, почему мы здесь? – язвительно прервал его Додев.

– Очень сожалею, но не могу удовлетворить ваше любопытство. На прощание майор Диманов, вы ведь знаете, что он теперь в министерстве, сказал мне, что мы исключены из всяких комбинаций.

– Что означает это?

– Что мы должны ждать развития событий.

– То есть камень на шею – и в Дунай, не так ли?

– Вы не так меня поняли, господин полковник. У меня тоже есть основание для беспокойства, но оно вызвано отнюдь не страхом или какими-то капитулянтскими настроениями…

– А чем же? – прервал его Додев.

– Безвыходным положением, в котором мы оказались из-за отсутствия какой бы то ни было гибкости. Немцы проиграли войну…

Додев чуть поднял руку, моргнул несколько раз, наклонил слегка голову и тихо заговорил:

– Пеев, даю тебе честное слово, этот разговор останется в стенах этой палатки. Понимаю твою тревогу. Для нас было бы безумием упустить и последнюю возможность для спасения отечества. Могу дать совет не хуже, чем ты, командиру дивизии, но уверен, что и он, как я, пожмет плечами. Потому что и над ним довлеет воля самого высокого начальства. Известно ли тебе, что в Каире ведутся переговоры? Только бы бог был милостив к нашим священным вожделениям…

Но как только они расстались и Додев остался один перед своей палаткой, в его душе утвердилось глубокое убеждение, что ни бог, ни какие другие силы уже не в состоянии спасти их.

С востока с каждым часом все приближалась с тяжелым грохотом и подземным гулом огромная лавина войны.

Далекие и нестихающие пожары; обжигали мутный горизонт востока и севера. И этот тревожный свет с востока наполнял радостью сердца Марина, Ангела, Пени, Кутулы, Слановского и тысяч других солдат в полку, потому что они таили в своих сердцах надежду на то, что скоро увидят солдат Красной Армии.

Глава десятая

Известие о капитуляции Румынии нанесло тяжелый удар по надеждам на спасение даже самых отчаянных оптимистов.

Телефоны непрерывно звонили, но никто из начальства не давал точных указаний и распоряжений, потому что не было ясно, какие еще неожиданности принесут им следующие часы.

После бессонной ночи Цено Ангелов вошел рано утром в кабинет своего начальства. Тот только что переговорил по телефону с министерством. Предложил сигарету Ангелову и устало сказал:

– С румынами покончено.

– Теперь наш черед, – желчно просопел Ангелов.

– Сверху все еще идут указания, надо послать нарочного в Никопол.

– Зачем? – с досадой спросил Ангелов, глубоко убежденный, что никакие меры в этом безнадежном положении не могут спасти их.

– Надо следить, как будут уходить немцы и не предпримут ли русские попытку переправиться на болгарский берег. Хотя бы для нашей личной осведомленности эта мера имеет известное оправдание. Думаю, что необходимо послать человека посерьезнее. Что ты скажешь о Костове?

– Ничего не имею против, – развел своими короткими руками Ангелов, – но есть ли в этом смысл?

– Пусть едет, а там будет видно…

Они обменялись еще несколькими унылыми общими фразами и расстались с чувством, что давно все сказали друг другу и им не осталось ничего другого, как только подумать о своем собственном спасении…

Уже в сумерки Костов прибыл в заброшенный городок, расположенный на берегу Дуная. Мотоцикл остановился около районной управы. Постовой, улыбнувшись виновато и несколько фамильярно, отдал ему честь.

– Скажите что-нибудь новое, господин Костов, а то мы, хотя и в Болгарии, только берег Дуная и Румынию видим.

Костов вздохнул:

– Новостей теперь сколько хочешь. Где начальство?

– Только что было здесь. Может, уже в ресторане.

Костов заколебался, заходить ли в здание ресторана; но мотоциклист сразу же угадал его мысли и поехал через площадь.

Через десять минут начальство предстало перед Костовым и успокоило его, сказав, что до настоящего момента в городе и на берегу все тихо и спокойно. Костов выслушал с досадой. Страшно уставший, он попросил, чтобы ему приготовили постель и разбудили только в крайнем случае.

Канцелярия управы пропиталась запахом табака и застоявшейся пыли. Из-за комаров окон не открывали, поэтому в помещении было душно и противно, но Костову было не до придирок.

Он лег на спину, подложил руки под голову и даже не попытался уснуть, как ни томила его тяжелая усталость. Эта ночь как будто была предназначена для того, чтобы он дал себе точный и ясный отчет в том, что сделал для людей за свою жизнь. За десять лет через его руки прошли сотни и сотни мужчин и женщин. Он вспоминал имена самых сильных, самых упорных, кого он мучил до последних сил, а потом со злорадным удовольствием отправлял на виселицу.

Но если до вчерашнего дня у него еще оставалась единственная надежда на гитлеровцев, то завтра ему уже не на кого будет рассчитывать, потому что события развивались с головокружительной быстротой.

В такой кошмарной полудреме он дождался рассвета. Вышел на пристань. Поеживаясь от влажного пронизывающего ветра, он не спускал глаз с буксира, который тянул против течения несколько груженых барж. На румынской пристани в Турну-Мэгуреле виднелись сваленные как попало громадные ящики и тюки. Две длинные речные баржи застыли возле пристани, ясно и отчетливо доносились скрип грузового крана, окрики грузчиков, тревожные свистки какой-то машины. Над этой суетой, надо всем этим шумом где-то далеко на востоке слышался непрестанный глухой гул артиллерии.

Уже к вечеру со стороны Турну-Мэгуреле от берега отделилось около десяти лодок, полных солдат. За полчаса на берег высадилось несколько сот человек. Высокий русый немецкий офицер с синими холодными глазами и шрамом на подбородке построил солдат на площади перед пристанью. Отдал несколько коротких отрывистых команд, и солдаты разделились на две части. Одна половина направилась в восточную, а другая – в западную часть города.

До вечера лодки непрестанно перевозили солдат и офицеров. И когда с одной из последних лодок сошел полный немецкий полковник, подразделения, которые высадились первыми, уже окопались на высотах южнее города.

В маленьком затерянном городке, где еще совсем недавно скука была постоянным и неотделимым спутником людей, началась паника. Пустили слух, что немцы окапываются для боев с Красной Армией. Кое-кто собрал свои пожитки и приготовился бежать, но все еще не решался, потому что было непонятно, куда бежать.

С половины седьмого вечера Костов звонил по телефону. Ни угрозы, ни ругательства в адрес дежурной телефонистки не помогли ему – Цено Ангелов как будто сквозь землю провалился. В какой-то миг он даже подумал, не убежал ли Ангелов к турецкой границе. Но это подозрение рассеялось к одиннадцати часам вечера, когда Ангелов сам позвонил ему. Костов доложил о положении в городе, о панике и тревоге, о приготовлениях немцев. Но разве мог, еще вчера всесильный, Ангелов распоряжаться теперь так, как раньше? Нет, теперь он удовлетворился тем, что обратил внимание своего первого помощника на то, что ему необходимо остаться в городе, чтобы следить за развитием событий.

Утром немцы заняли все выходы из города. На перекрестках и улицах появились вооруженные патрули.

Городской барабанщик разгласил приказ немецкого коменданта, гласящий что никто не должен покидать своих домов и что при сопротивлении или неподчинении будут стрелять без предупреждения.

Костов снова связался с Ангеловым, который успокоил его, сказав, что в Никопол выехал генерал Янев, от которого и следует ждать дальнейших распоряжений.

«Конец! Никто уже не в состоянии ничего сделать», – тревожно поглядывал Костов из окна управления на спокойные воды реки, где несколько канонерок на большой скорости шли на запад.

Районный управитель стоял около окна и тяжелым взглядом следил за рекой. Он обернулся к Костову.

– Уходят, – вздохнул он, – а нам куда?

– Если голова на плечах есть, то, пока не поздно, и нам надо бы с ними, – усмехнулся Костов.

– Что сообщают из области, есть ли какие-нибудь обнадеживающие новости? Кто к нам едет?

– Генерал Янев, он нас спасет.

– Военным надо было занять для обороны берег здесь, а не в Русе, как ты уже слышал.

– А разве это имеет какое-нибудь значение?

– Может быть, и не имеет, но, по крайней мере, умрем с честью.

– Этого не миновать, – повел неопределенно плечами Костов.

Зазвонил телефон. Управитель поднял трубку.

– Сейчас идем. – Он положил трубку и потянулся к вешалке. – Генерал прибыл.

Оба молча спустились по ступенькам. На площади перед управой остановилась машина Янева. Генерал спокойно курил и разговаривал со старостой. В двух-трех шагах от них адъютант Янева что-то записывал.

Когда они подошли к генералу и старосте, стало ясно, что те разговаривают о том, что случилось ночью.

– Ничего, ничего, – успокаивал генерал, – они все еще наши союзники. Нехорошо платить им по-собачьему. Друг познается в беде. Давайте спустимся к пристани.

На перекрестке у складов с зерном их встретил немецкий патруль. На этот раз Янев в качестве адъютанта взял с собой переводчика дивизии, который и спросил немецких солдат, где находится их комендант. Немец два раза щелкнул каблуками и коротко доложил, что комендант сейчас находится на пристани.

Помещения пристани были переоборудованы в штаб. Через открытое окно было видно, как радиотелеграфист передает шифровку.

Их встретил молодой офицер, который тут же вышел, чтобы доложить о них начальству.

Пока они ждали, мимо прошел солдат и четко отдал честь. Янев проследил за ним глазами, пока тот не скрылся за деревянным сараем, вздохнул и тихо сказал:

– Только немец способен на такое великое самопожертвование – до конца верить в дело и в свое великое призвание, а мы…

– Так точно, господин генерал, – ответил адъютант, – еще вчера мы курили им фимиам, а сегодня готовы закидать их камнями.

– Эх-х, – тяжело вздохнул Янев, – большую свинью подложили нам эти румыны! – Он бросил рассеянный взгляд на противоположный берег.

К ним приблизился немецкий полковник, полный, со слегка отвисшим животом. Однако, несмотря на полноту, он шел легко и энергично. Остановившись в нескольких шагах от них, отдал честь. Переводчик поспешил объяснить ему по-немецки:

– Господин генерал Янев хотел бы знать, в чем нуждаются господа офицеры и солдаты германской части, которая сочла необходимым высадиться на болгарской земле.

Немецкий полковник кивнул головой:

– Хайль Гитлер! Полковник Шульц, – представился он.

Янев подал ему руку. Вежливо улыбнулся и раскрыл свой портсигар. Шульц взял сигарету и щелкнул каблуками в знак благодарности. После этого скороговоркой объяснил, что выполняет специальное задание, возложенное на него его командованием. Тогда Янев обернулся к переводчику:

– Передайте ему, что у нас все тихо и спокойно, что мы до конца остаемся их верными и искренними союзниками. И несмотря на объявленный нейтралитет, имеем тайное распоряжение нашего правительства оказывать им всяческое содействие.

Шульц выслушал переводчика, довольно кивнул головой и сказал:

– Измена румын создала для нас дополнительные трудности.

– Мы очень сожалеем, – добавил генерал.

Полковник продолжал:

– Фюрер принял необходимые меры. Поступок румын не окажет существенного влияния на конечный исход войны.

Когда переводчик перевел слова немецкого полковника, Янев от умиления прослезился. Он обратился к своим сопровождающим взволнованным голосом:

– Господа, поучитесь патриотизму! Они верят фюреру и в свои собственные силы, поэтому они непобедимы. А мы готовы при первой же неприятности отречься даже от своих родителей. Этого не переводите, – обернулся он к переводчику и продолжал: – Передайте господину полковнику, что мы со своей стороны не помешаем им принять меры предосторожности.

Полковник молча выслушал переводчика и ответил;

– У нас есть сведения, что ожидается нападение партизан на город.

– Кто пустил этот слух? – обратился Янев к Костову.

Тот пожал плечами.

Янев пригласил на обед полковника и его штаб. Немецкий офицер принял приглашение генерала с готовностью.

Первые глотки вина развязали языки. Янев расчувствовался, как будто это был его последний, прощальный обед. Он и прежде провозглашал много тостов, устраивал пышные банкеты и для более высоких немецких офицеров, но в этот момент расставания он чувствовал острую и жгучую потребность говорить, чтобы быть услышанным и понятым всеми.

С полным бокалом в руке он встал и заговорил тихим и взволнованным голосом:

– Господин полковник, господа офицеры, я поднимаю бокал за непобедимую армию великого германского рейха, за самого гениального человека нашего времени – канцлера Адольфа Гитлера. Верю в его непобедимость и буду продолжать мечтать о «новом порядке», пока моя голова держится на плечах. Да здравствует непобедимое братство по оружию между армией синеоких рыцарей и нашим войском!

Звенели бокалы с красным вином. Проходящие по улице жители города незаметно заглядывали в окна ресторана, ругались про себя и спешили укрыться в своих домах.

Над тревожно опустевшим городом резко завыла противовоздушная сирена.

* * *

И раньше у Игнатова были бессонные ночи, но они проходили в составлении планов, в обдумывании операций по ликвидации партизан и усилению репрессий против народа.

В последние дни страх и паника не давали ему покоя. Этим утром к половине десятого он явился в штаб.

В палатке Додева царил беспорядок. Перед входом лежала пустая бутылка из-под вина. Пепельница была переполнена окурками. По всему было видно, что и полковник провел ночь неспокойно, искал утешения в вине и сигаретах.

Додев лежал на походной кровати. Когда Игнатов вошел к нему, он слегка приподнялся и снова откинулся назад.

– Ты зачем пришел, кто тебя вызывал? – сухо спросил Додев.

По привычке Игнатов поправил оба кармана на своей куртке и вытянулся по стойке «смирно».

– Господин полковник, прошу вас, позвольте мне остаться…

– Садись! – небрежно указал ему на походный стул Додев.

Наступило неловкое молчание. В этот миг оба поняли, что их волнуют одни и те же мысли, что они стоят перед тяжелыми и неразрешимыми проблемами, но их многолетняя привычка скрывать свои чувства даже теперь мешала откровенному разговору.

– До каких пор будем бездействовать, господин полковник? – выдавил из себя Игнатов.

Додев смерил его холодным взглядом своих мышиных глаз, приподнялся с кровати, свесил ноги и тихо спросил:

– Что, и ты тоже боишься?

– Нет, чего мне бояться, господин полковник, просто мы совсем запутались. Что будем делать дальше? Если действительно будем сражаться с русскими, надо принимать меры. Если будем сдавать оружие, тогда, пока не поздно, надо признаться в этом. Лично я в таком случае буду искать свой выход.

– Это совет или ультиматум? – ядовито сжал губы Додев.

– Никак нет, господин полковник, я готов выполнить любой ваш приказ, но я боюсь, что мы теряем драгоценное время.

– Поручик Игнатов, вы занялись делом, которое не отвечает вашему положению в полку. Забота о судьбе всех офицеров лежит исключительно на мне. Я посоветовал бы вам доверять мне до конца.

– Господин полковник, меня мало интересуют другие. Я имею самые серьезные причины для беспокойства. Этой ночью в мою палатку бросили камень. Чем объяснить эту дерзость?

– Камень? – удивленно спросил Додев.

– Так точно, вот такой камень. – Игнатов растопырил руки. – Завтра наверняка начнут уже стрелять в нас.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Мне пока не ясно, будем ли мы драться с русскими.

– А для чего же мы прибыли сюда?

– Поручик Игнатов, – повысил голос Додев, – не ваше дело рассуждать! Еще раз повторяю, предоставьте эту работу мне.

– Господин полковник, прошу вас, поймите меня правильно, я думаю о себе. Если мы не будем драться, я уйду, пока есть время.

– Куда? С кем? – удивленно спросил Додев.

– Еще есть возможность присоединиться к немцам.

– О чем ты говоришь? – вскочил Додев. – Ведь ты солдат! Ты давал присягу на верность царю! – Он наклонился к Игнатову поближе и, убедившись, что их не подслушивают, сказал: – Запомни, всяк кулик в своем болоте велик.

– Знаю, – вздохнул Игнатов. – Я достаточно доказал свою преданность царю, господин полковник. И поэтому солдаты не только в моей роте, но и во всем полку готовы меня растерзать. Я расстреливал, ждал награды, получал похвалы от вас и командира дивизии.

– Оставьте прошлое, поручик Игнатов, – вздохнул Додев. – Подождем, что принесут нам ближайшие дни.

– Господин полковник, об этом-то я и беспокоюсь больше всего. Мне тяжело, мне необходимо поговорить, поделиться тем, что меня мучает. Вы знаете, я всегда был первым там, где была черная и грязная работа. Вы были довольны мною, когда я год назад проводил допросы, расследуя нелегальную деятельность в полку. Надо быть круглым дураком, чтобы верить, что те, кого я избивал до смерти, простят мне все, когда выйдут из тюрьмы.

Додев слушал его задумчиво и молча. В этот момент ему больше всего хотелось поскорее отделаться от Игнатова. Ничего хорошего нельзя было ожидать сейчас от такого неудобного человека, как Игнатов. Но Додев счел необходимым с наигранной озабоченностью успокоить его: