Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

– Куда? – прервал его генерал.

– В министерство.

Янев немного поколебался и медленно открыл дверь.

– Когда надо выехать?

– Тотчас же, господин генерал.

– Тогда, пожалуйста, пройдите в дом, пока я приготовлюсь.

В маленьком коридорчике, расширяющемся к концу, их встретил смешанный аромат груш, яблок и дома, всегда поддерживаемого в чистоте.

Скрипнула дверь соседней комнаты. В дверях показалась молодая женщина в длинном платье. Генерал обменялся с ней несколькими словами по-немецки. Она сразу же переменила свой тон. Пригласила Йордана и парня войти и предложила им сесть.

Через некоторое время генерал вышел из комнаты в мундире, фуражке, с маленьким чемоданчиком в руках. Остановившись на пороге, он повернулся к жене:

– Милая, чуть было не забыл взять с собой деньги. Оставь себе побольше.

Немного спустя она подала ему пачку банкнот. Он открыл чемоданчик и положил деньги на белье и туалетные принадлежности. От глаз Йордана не ускользнуло дуло пистолета, блеснувшее в чемоданчике.

Генерал поцеловал жену в лоб. Йордан и парень вышли на крыльцо. Потом втроем спустились на дорожку, ведущую через сад.

– Где машина? – спросил генерал.

– Перед управой, господин генерал, – сказал Йордан, стараясь казаться спокойным, чтобы не вызвать никаких подозрений.

Жена, стоя на крыльце, крикнула:

– Милый, сразу же сообщи мне телеграммой!

Он махнул ей рукой и улыбнулся.

Когда подошли к управе, староста в последний раз попытался им помешать с отъездом.

– Дядя, не спеши, – обратился он к Яневу. – Мне это дело кажется сомнительным. Этот товарищ не предъявил никаких документов. Я заказал телефонный разговор, подождем немного.

Генерал, заколебавшись, огляделся. Перед машиной собралось около десятка любопытных.

Йордан понял, что любая секунда промедления может все испортить. Он взял из рук генерала чемоданчик, подал его шоферу, который уже завел мотор машины, и сурово обратился к старосте:

– Пройдите к себе и перестаньте мне мешать, иначе мне придется применить силу.

– Как так? Да вы знаете…

– Господин генерал, – обратился Йордан к Яневу, – за вашу безопасность я отвечаю головой. Прошу вас больше мне не мешать. В ваших интересах, чтобы не пролилась лишняя кровь.

Янев нерешительно сел рядом с шофером. Как только машина поехала через площадь, Йордан взял чемоданчик у шофера. Открыл его и достал оттуда пистолет. Машина развернулась на покатой сельской площади и понеслась к городу.

Через три часа машина остановилась возле областного управления. Генерал смущенно спросил:

– Разве здесь находится военное министерство?

– Сейчас разберетесь, господин генерал. – Йордан открыл дверцу и предложил генералу выйти.

* * *

Данчо Данев торопился. На разговор с генералом Яневым он отвел двадцать минут. Этот разговор не носил характера углубленного и подробного допроса, который следовало бы вести с таким человеком, как Янев. Данчо интересовало главным образом одно: был ли он первым представителем власти, с которым Янев имеет дело. Получив положительный ответ, Данчо дал ему бумагу и чернила и приказал написать все о себе.

Пока Йордан оформлял арест Янева, Данев успел подробно допросить женщину, уличенную в сотрудничестве с полицией. И здесь, к его неожиданности и большой радости, Данчо не встретил никакого сопротивления. Женщина призналась сама, что ей было поручено полицией наблюдать за домом Румена. Она регулярно доносила, кто и когда входил в этот дом и выходил из него.

– Спасешь свою шкуру только в одном случае, – припугнул он женщину, когда давал ей бумагу и чернила, – если признаешься, что произошло в ту ночь. Мы не сомневаемся, что ты предала Румена. – Он вынул из папки письмо и показал ей. – Вот здесь черным по белому написано, что полицией тебе отпущена денежная помощь за оказанную услугу. Признайтесь чистосердечно и своевременно, тогда и мы будем снисходительны к вам…

В этот напряженный день у Данчо на мгновение появилась твердая уверенность, что он действительно крепко держит в своих руках и свою собственную судьбу, и судьбу тех, от кого он зависел.

И если этим летом в часы колебаний и испытаний, когда его жизнь висела на волоске, требовалось отвлечь внимание от себя, чтобы направить других по неверным следам в Лозен и выиграть время, то теперь он думал о необходимости новых шагов. У него не было какого-нибудь конкретного повода для ссоры со Слановским. Но все же, как человек, готовый защищаться от любых ударов, он решил не исключать Слановского из числа тех, кто мог бы создать ему неожиданные неприятности. Открыто обвинить его в сотрудничестве с полицией, опираясь ни письменные сведения Додева, с одной стороны, ему казалось соблазнительным, но о другой он боялся, что не будет достаточно серьезных и конкретных доказательств. Самым разумным ему казалось спокойно подождать развязки хода событий, но события развивались так стремительно, что контроль над ними оказался выше его сил и возможностей. У него не было представления и о том, как будут развиваться в дальнейшем события, связанные с его служебным положением. Не отнимут ли Санди, Божин Шопский, Цоньо Крачунов у него наиболее важные функции, не окажется ли он в тупике и не превратится ли вместо молота в наковальню, на которую посыплются удар за ударом? Его честолюбие было неприятно задето. В течение этих нескольких дней он чувствовал себя неограниченным господином, но был также доволен и тем, что все же они несколько опоздали, а это дало ему возможность порасчистить заросшие дорожки его прошлого.

Через день на фронт должен был уйти первый эшелон. Слановский входил в полковой комитет Отечественного фронта, он был выбран солдатами командиром роты, и было бы непростительным легкомыслием в эти мгновения повышенной чувствительности делать какие-либо попытки его задержать. Поэтому самым соблазнительным для Данчо было играть роль великодушного человека, который летом стал жертвой нежелательного недоразумения, и вместе с тем приберечь для себя такой козырь, как загадка, почему против Слановского не были приняты никакие меры со стороны полиции, если он действительно не оказывал ей услуги…

Его мысли и планы прервал Йордан, который вошел на цыпочках и еще с порога непринужденно заулыбался:

– Правду говорят наши ребята?

– Что говорят? – Данев сделал ему знак, чтобы тот сел на диван.

– Да то, что будут и другие начальники?

– Эх, Йордан, если бы были только такие неприятности! Не одним же нам тянуть эту лямку. На что это похоже? Уже пятый день мы здесь киснем, нет времени хотя бы на полчаса заскочить в село и повидаться со старыми друзьями и знакомыми.

– Как раз это и я хотел сказать. Давай заедем как-нибудь вечером в село?

– Давай, давай, – согласился Данчо. – Йордан, а что ты скажешь о нашем Кирчо Слановском?

– Этого человека лучше оставить в покое. Позавчера я его видел…

– Об этом ты мне ничего не сказал.

– Не знаю, с чего и начать. У него большие неприятности.

– Я, что ли, виноват? – раздраженно прервал его Данчо.

– Нет.

– Где он сейчас?

– Дома. На этих днях уходит на фронт.

– Посмотрим, может быть, сегодня вечером заскочим в село ненадолго.

* * *

Данчо Данев любил, когда его хвалили, прибегали к его услугам, советам и содействию, но в этот вечер он едва выдержал обрушившийся на него шквал просьб. В конце концов он начал даже сожалеть, что заехал в село.

Его неожиданное появление в доме вызвало у всех слезы. Быстро собрались родственники, знакомые, соседи, и все старались проявить к нему внимание, а он сам не мог объяснить, почему они все до одного казались ему такими чужими и далекими.

Ссылаясь на то, что он прибыл по важному делу и на короткое время, Данчо даже не перекусил в доме. Двор, садик перед домом, скамейка около ворот, где он так любил сидеть вечерами, теперь показались ему ненужным и смешным старьем.

Но не успел он выйти на улицу и вздохнуть с облегчением, что освободился от домашней колготни, как к нему прицепился Матейчо. Теперь Данчо вновь пришлось слушать советы и жалобы.

– Ну, люди, – озабоченно говорил Матейчо, – глядите в оба, гады не дремлют, а если хочешь знать, Данчо, все село тебя ждет, только в тебе наша надежда.

– Матей, – с досадой поморщился Данев, – ты знаешь, я не вмешиваюсь в здешние дела. У вас здесь есть комитет, есть и партийный секретарь…

– Кто, столяр Кунчо, что ли? Нашел тоже! Разве он может править? Ему бы только в рот Калычу глядеть. А как у того котелок варит, ты и сам знаешь. Нашему селу нужен ученый человек, который каждому укажет его место.

– Да, но партия возложила на меня более ответственные задачи. Вы из-за чего спорите?

– Не из-за чего. Они в первые же дни разобрали все посты. Мне не нужны их привилегии. Я хочу только, чтобы они по справедливости все делали. Ты знаешь, мы все глаза проглядели, тебя поджидая. Если бы ты мне сказал, что сегодня приедешь, я нанял' бы на вечер оркестр, все село вышло бы тебя встречать.

– Оставь это! Сейчас не время для такого праздного шума.

– Ну, это уж наша забота. Мы знаем, кем гордиться.

– На что ты жалуешься?

– Только тебе расскажу о своих бедах. Я два дня ходил тенью за Калычем. В конце концов он стал грозить мне, что побьет. Что? Разве я это заслужил, разве не гнили мои кости по тюрьмам?

– Это мне ясно, но что тебе от него надо?

– Почему он не арестует этих двух фашистов, Танаса Йончоолу и Денчо Чолаку, за то, что они меня выдали, я тебе говорил об этом и сегодня! Если бы не они, я бы все лето был с вами в лесу. Но он их защищает, потому что у этого Йончоолу денег куры не клюют…

– Не говори так, а то Калыч и в самом деле накостыляет тебе, ты ведь его знаешь, ему море по колено.

– Я человек открытый. Партия учила меня говорить то, что думаю. Поэтому, если услышишь, что я их обоих посреди белого дня порешил, не удивляйся.

– Матей! – устало кивнул головой Данчо и посоветовал, чтобы отделаться от него: – Направь письмо в партийную организацию с изложением сути дела. Если на него не обратят внимания, тогда посмотрим.

– Утром принесу письмо прямо к тебе, всю ночь не сомкну глаз.

– Не спеши. Сейчас у нас по горло работы. Им некуда деваться. Давай сначала выловим самых главных птиц, потом дойдет очередь и до этих. Ты знаешь, где сейчас Калыч?

– Мобилизованные гуляют в корчме у Чошовцев, должно быть, и он там. Кажется, Йордан, Кискиновы и ваш шофер тоже туда пошли.

Данчо Данев направился через площадь в сопровождении Матейчо. Остановился около машины, заглянул внутрь: ни шофера, ни Йордана на месте не было.

Как только Данчо показался в дверях корчмы, шум сразу же стих. Он зажмурился от света, от душного, прокуренного воздуха.

– Вот и тот, кто говорил, что не заглянет больше к нам!

– Старый вояка! – громко выкрикнул Калыч и поднял в приветствии кулак: – Давай иди сюда!

Данчо, ничего не видя, прошел между столами, пожимая протягиваемые к нему со всех сторон руки, остановился около стула Калыча и наклонился к его плечу!

– Садиться не буду, я на минутку.

– Постой, постой, не дури – дернул его за руку Калыч.

В это время Матейчо услужливо поднес ему стул.

– Вот так Матейка! – покровительственно хлопнул его по плечу Калыч и повернулся к Данчо: – Завтра наши ребята уходят на фронт, вот мы и решили их угостить.

– Неплохо, – кивнул головой Данчо и только теперь заметил, что Слановский сидит напротив него. – Вот так дела! Да ты теперь никак штатский! Что помалкиваешь? – подал он ему руку.

Слановский крепко пожал ее и как-то смущенно добавил:

– Сколько времени не виделись!

– И то хорошо, что живы остались…

– А ты опять возле меня трешься! – Калыч натянул Матейчо фуражку низко на глаза.

– Чего кипятишься? – спрятался Матейчо за спинами людей.

Из кухни вышел Танас Йончоолу, с закатанными рукавами, с покрасневшим и потным лицом, весь пропахший жареным мясом. Поздоровавшись с Даневым, он как-то виновато улыбнулся:

– Ну вот и встретились, живые и здоровые, слава богу! Отец твой все беспокоился.

В это же время к ним приблизился, размахивая как-то пугающе пустым левым рукавом Денчо Чолаку, брат Пени, и пьяным осипшим голосом заголосил:

– Ведут меня, ой, несут меня!..

– Погоди ты, да погоди же! – что было силы рявкнул Кутула.

Данчо поел на скорую руку. Отказался от вина. Голова его закружилась от душного воздуха, и какая-то острая неопределенная боль сжимала сердце. «Чего бы я только не отдал, чтобы быть на их месте, – думал он с завистью и грустью. – У них нет никаких угрызений совести. Они радуются мне и не знают, что этот тип Цено Ангелов постоянно у меня перед глазами. Не надо было смотреть ему в глаза, когда он зажмурился и хотел спрятать голову в сейф».

Данчо неожиданно встал. Кивнул головой Слановскому:

– Давай выйдем на минутку. Хочу кое-что тебе сказать…

Несколько минут Слановский переступал с ноги на ногу, подрагивая от ночной прохлады, пока Данчо прощался с земляками.

Шофер уже завел мотор машины. Йордан, попрощавшись со Слановским, сел на заднее сиденье, и только тогда Данчо взял Слановского под руку, отвел в сторону от людей, окруживших машину:

– Кирчо, мы с тобой старые друзья и товарищи, – осторожно оглядываясь и почти шепотом проговорил он, – и я прошу тебя понять меня правильно. Партии не все ясно с этой твоей историей летом…

– Как не ясно? – тревожно спросил Кирчо.

– Прошу тебя, выслушай меня внимательно. Я верю, что все будет хорошо. Пока я отвел от тебя какие бы то ни было подозрения. Короче, поручился за тебя. Но и ты должен помнить…

– Я готов… – прервал его Слановский.

– Погоди, я не закончил. Всех интересует одно – почему арестовали Лиляну, а тебя не тронули, понимаешь? Поезжай на фронт спокойно, а об остальном я позабочусь. – Данчо подал ему руку и сел в машину.

Глава вторая

Обстановка требовала как можно скорее перерезать пути отступления гитлеровским частям из Греции, Македонии и долины реки Моравы, чтобы обеспечить тыл и левый фланг 3-го Украинского фронта, овладев шоссе, ведущим к городу Нига.

После нескольких смелых атак, сильного артиллерийского обстрела и воздушной поддержки советских бомбардировщиков гитлеровцы были выбиты с их позиций.

Полк Додева устремился следом за ними в походной колонне по разбитой и грязной горной дороге.

В этот вечер колонна свернула к сторону от дороги и остановилась на ночлег на широкой и голой поляне. Загорелись веселые огни костров, возле обозных телег ржали лошади, где-то бренчало пустое цинковое ведро, раздавались гомон и смех.

Далеко на западе время от времени луч прожектора прорезал темноту долины.

Присев около огня, Слановский сушил свои мокрые ноги и, как ребенок, ворошил прутом угасающие угли. Напротив него Кутула поджаривал ломтик хлеба, кривился от дыма, задуваемого слабым ветерком прямо ему в глаза.

Луканче принес охапку дров, бросил их себе под ноги и, повернувшись к огню, брезгливо осмотрел свои грязные колени.

– Вот влип так влип, чуть было концы не отдал! Упал головой в канаву.

– Так тебе и надо, если спишь на ходу! – проворчал равнодушно Кутула.

– Темень такая, что хоть глаз выколи, – продолжал оправдываться Луканче, – ничего не видно.

Но тут внимание всех привлек курьер полка. Вокруг него столпились те, кого он называл, и те, кто ожидал, но не получил писем в этот вечер. Конечно, счастливцев было не так уж много.

Кутула присел на корточки у костра.

– Вот это да! – произнес он, прочитав по слогам несколько предложений из письма. – Ты смотри, Матей Арапский выбился в начальники…

– Кем стал? – с любопытством заглядывал через его плечо Луканче.

– Начальником милиции села.

– Это ж надо! – Луканче завистливо вздохнул. – Дорвался-таки до службы.

– Эй, сват, – с тревогой в голосе заговорил Пени, – посмотри, Николай Габыров убит.

– Да ну! – Кутула положил письмо себе на колено.

– Похоронили его в Македонии, – добавил Пени и продолжал читать письмо уже про себя. Время от времени он угрожающе вертел головой: – Ну я ему покажу! Дай только встретиться!

– Кому, Пени? – спросил Луканче и насмешливо посмотрел на него.

– Знаю кому! Все мало этому тупице, доведет он меня до греха. – Пени убрал письмо в карман и добавил почти про себя: – Пристал к брату Денчо, только и ему самому несдобровать.

– Да ты ему ничего не сможешь сделать, – пытался поддразнить его Луканче.

Пока Пени думал, как бы ему ответить, Кутула ткнул его рукой в бок:

– Почему не пишешь бабушке Луканице? Она каждый день заходит к нашим.

– Пишу, только она неграмотная, вот и носит мои письма по всей околице.

– Ах да, твой авторитет может подорвать, – пошутил Кутула.

До полуночи не гасли костры. Через разорванные облака время от времени проглядывали крупные холодные звезды. Где-то далеко сонно мигали и медленно гасли ракеты.

Через полтора часа майор Пеев передал 2-й роте, чтобы она, ускорив шаг, следовала к месту назначения прямо через поле.

Когда подпоручик Манев догнал колонну батальона, чтобы передать приказ Додева, его конь был весь в мыле. Батальону следовало ускорить шаг, чтобы уже вечером вступить в бой за город. Части других дивизий окружили гитлеровцев со всех сторон. Предстоял последний штурм.

Словно от невидимой электрической искры побежало по всей колонне знакомое напряжение перед боем. От усталости, бессонницы и сырости лица людей были бледно-восковыми. Но теперь все спешили, с трудом вытаскивая из грязи потяжелевшие сапоги, а город оставался таким же далеким и недостижимым.

Первый батальон встретил рассвет непосредственно на северо-восточной окраине Ниша. Дождь перестал, но грязь стала еще более липкой и тяжелой.

В течение всего времени Кутула не переставал ругаться себе под нос. Пени пытался шутить, но его редко поддерживали. Луканче, побледневший, с блестящими глазами, не выпускал из поля зрения Марина, чье спокойствие было и для него источником мужества и силы.

Силы Славовского были тоже на исходе. Липкая грязь тянула к земле, но он напрягал всю свою волю, чтобы идти впереди всех.

К половине одиннадцатого 2-я рота была менее чем в километре от города. На юге велась ожесточенная винтовочная и пулеметная стрельба. Артиллерия непрерывно изрыгала огонь.

Слановский на глаз определил расстояние до домов вдоль железнодорожной линии. Прикинул, что для того, чтобы добраться до первых окопов, ему необходимо самое малое минут двадцать.

Более получаса солдаты продолжали ползти и перебегать, и пока все было спокойно. На повороте у железнодорожной насыпи почти все залегли.

Неожиданно из кустов со стороны железнодорожной будки путевого обходчика полоснул пулеметный огонь. Замаскированное дуло орудия изрыгнуло огонь, и уже через миг после этого снаряд разорвался рядом с полотном. От взрыва над насыпью полетели щепки от шпал и камни гравия. Солдаты низко пригнули голову. Слановский ползком пробрался к рельсам, вдыхая запах мокрой земли, ржавого железа и машинного масла. Внезапно Слановский вздрогнул – за его спиной раздался сильный орудийный выстрел. Он обернулся назад. «Наше штурмовое орудие накрыло их», – радостно подумал он. Два высоких тополя, откуда били гитлеровцы, рухнули на землю.

Слева от первого орудия показалось еще несколько орудий. Они выстроились в одну линию и открыли огонь.

Слановский сделал знак солдатам, чтобы они следовали за ним. В один-два прыжка ободренные солдаты перескочили через железнодорожную линию, С этого момента они ложились, стреляли, делали перебежки почти бессознательно, стремясь только к одному – достичь первых домов города. Орудия изрыгали огонь, пулеметы угрожающе стрекотали, а люди, забыв об опасности, бежали вперед как обезумевшие.

Третье отделение первого взвода немного отстало. Взводный унтер-офицер кричал до хрипоты, но солдаты, потеряв первоначальную инерцию, не могли настичь своих товарищей, потому что дорогу им преграждал виноградник с лежащими на земле кольями и проволокой.

Луканче инстинктивно бросился на землю, когда прекратился вой летящей мины. Через мгновение мина взорвалась в семи-восьми шагах впереди него. Взрыв оглушил его. В ушах звенело. Он лежал, ничего не слыша, до тех пор, пока чья-то рука не схватила его за плечо и не стала сильно трясти.

– Давай, молодец, давай вперед! – прокричал ему почти в ухо помощник командира Тодоров.

Луканче вскочил и побежал вперед. В ушах у него продолжало звенеть. Справа от него упал на землю кривоногий Давидко. Он закричал от боли и пополз к меже. Из его шеи фонтаном била кровь и растекалась струей по шинели. Он попытался остановить ее своей грязной рукой, но она залила ему лицо. Луканче побежал к нему, повалил на спину, разорвал свой перевязочный пакет и неловко попытался перевязать Давидко. Кровь проступала через бинт, испачканный грязными руками Луканче, и продолжала стекать вниз.

Подбежали санитары с носилками, быстро положили Давидко на носилки и, пригнувшись, заторопились прочь.

Луканче отстал от остальных. Подленькая мысль обожгла его сознание. Почему бы не подождать, пока другие не уйдут еще дальше вперед? Ему хотелось жить, и ни о чем другом он не думал в этот момент. И вдруг силы как будто оставили его. Впереди продолжал бушевать огонь. Более двадцати минут Луканче лежал на одном месте, не смея поднять головы. Испуганная птичка, ошеломленная разрывами, вспорхнула и спряталась под кустом на меже. Опустошенным, испуганным взглядом Луканче следил за ней. Протянув руку, он попытался поймать ее, но птичка подпрыгнула и скрылась где-то в обгоревшей траве. Луканче больше не шевелился. Но эта маленькая живая птичка, так знакомая ему с самого раннего детства, как будто сразу вывела его из состояния оцепенения. Леденящая боль вины сжала сердце. Он был один среди мрачной пустоты боя. Где его товарищи? Впереди. Он оставил их. Ему стало страшно и стыдно. Как он будет потом смотреть им в глаза?

Луканче приподнялся на локтях. Рота не прошла еще и ста пятидесяти шагов. Он вскочил, как будто вытолкнутый какой-то сильной пружиной, и побежал. Несколько раз он падал. Ему казалось, что теперь стреляют только по нему. Ногам его как будто стало легче, когда он поравнялся с цепью товарищей.

«Еще немного, еще немного, – думал Луканче, – и мы в городе».

Через час рота вышла на широкую площадь. Из-за приоткрытой двери, висевшей на одной петле, показалась гитлеровская каска. И тут же пулеметная очередь прошила площадь.

Слановский прильнул к углу крайнего дома, дал знак солдатам первого взвода обойти площадь через соседние дворы.

Один солдат попытался перебежать улицу, которая, как широкий рукав, вливалась в площадь, но по нему полоснула пулеметная очередь, и он упал спиной на булыжную мостовую.

Слановский выглянул из-за угла дома. Несколько пуль с остервенением впились в стену, а к каске и груди прилипла известка и штукатурка. Он поднял автомат и прицелился в окно. Нажал на курок. Осторожно отпрянул назад. Кутула и Пени перескочили деревянную ограду и открыли огонь по окну. Гитлеровский пулемет как-то вяло дал еще несколько выстрелов и замер.

Рота прочесала еще несколько домов и вышла на берег реки Нишавы. Там, замаскированный под обрушенным железным мостом, пулемет гитлеровцев сеял смерть на прямой улице, ведущей к реке.

Ровно в два часа Слановский послал Саву к майору Пееву с донесением, в котором сообщал, что не может двигаться вперед.

Откуда-то с противоположного берега их вдруг начали обстреливать прямой наводкой две зенитки. На головы солдат посыпался дождь осколков, черепицы, камней.

Слановскому очень хотелось пить, губы его потрескались. К нему осторожно приблизился Марин и доложил, что патроны уже на исходе.

Прошло более двадцати минут, а Сава все не возвращался. Осколками снаряда убило двух солдат из третьего взвода.

Прибежал запыхавшийся Сава. Он схватил за локоть Слановского и, с трудом переводя дыхание, доложил:

– Господин подпоручик, нам высылают подкрепление…