Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Глава вторая

При одном только упоминании имени Данчо Данева Лиляна смущенно опускала глаза. Предательский румянец заливал ее щеки. Это было не от сочувствия и не от желания, чтобы слухи о нем в один прекрасный день оказались ложными. Лиляна признавала за собой часть вины, и это заставляло ее теперь быть осторожной и подозрительной к другим. Ей все время казалось, что с ней нарочно затевают разговоры о Данчо, чтобы напомнить и намекнуть на ее связи с ним.

В долгие бессонные ночи она перебирала в памяти и свежие, и давно забытые воспоминания, старалась проанализировать свои и чужие поступки. И всегда она останавливалась на тех странных обстоятельствах, которые заставили ее поверить виновному, а на невинного обрушить всю свою ненависть и презрение. По как все неиспорченные и честные люди с обостренным чувством справедливости, она, хотя и не без колебания, решила извиниться перед Слановским за свое холодное отношение к нему в тот осенний день, когда он на несколько часов заскочил в Лозен перед отъездом на фронт.

За несколько дней до Нового года Лиляна написала ему коротенькое, но сердечное письмо. И как только опустила письмо в почтовый ящик, ее охватило странное нетерпение. Она подсчитала, через сколько дней он получит письмо и когда можно ожидать от него ответа.

К ее огорчению и удивлению, на четвертый день почтальон вернул Лиляне ее письмо. В правом верхнем углу было написано отчетливым почерком: «Такого адреса не существует. Вернуть отправителю».

Ей было неудобно выяснять у почтальона, в чем дело. К тому же она не была убеждена, что почтальон что-нибудь знает об этом. И какие только мысли не промелькнули у нее в голове! И то, что Слановский специально вернул ей письмо, и то, что, может быть, он убит, а ей из-за деликатности не говорят эту страшную правду, но больше всего ей хотелось надеяться, что просто наименование воинской почты сменили.

Как-то в хмурый ветреный день после обеда Лиляна вышла из школы пораньше, пересекла площадь и завернула за угол общины. И тут она услышала, как барабанщик общины Гайтаня кричал:

– Гешо-о-о, зови акушерку, пора ехать, лошади замерзнут! Пока она соберется, метель заметет и сани и дорогу!

– Ты куда едешь? – спросила Лиляна у Гайтани, который сидел в санях, подняв воротник своего изношенного тулупа.

– В Камено-Поле молодуха рожает, так акушерку просят. Если хочешь, давай прокатимся, ветерком проберет, аппетит нагонит, хлеб вкусней покажется. Места хватит. – Он снова повернулся к окну участка, откуда ему улыбался Гешо Моллов. – Гешо, позови ее, будь человеком, лошади мерзнут!

Лиляна остановилась на миг. Уже дня три у нее зрело решение как-нибудь заскочить в Камено-Поле к сестре Слановского и узнать его точный адрес. «А почему бы не поехать сейчас?» – подумала она и сказала:

– Ты меня в шутку приглашаешь, а у меня и вправду есть очень срочное дело в Камено-Поле. Подожди только, я забегу домой, шаль возьму.

– Только побыстрей, а то погода очень скверная. Надень на себя что-нибудь потеплей, а то этот ветер с Дуная пролизывает аж до костей, – посоветовал Гайтаня.

Когда Лиляна почти бегом возвращалась из дома, акушерка, полная женщина лет за пятьдесят, с трудом садилась в сани, а Гайтаня, поддерживая ее, шутил:

– Ну, бабка, и оделась же ты! Как будто в засаду на гусей собралась!

– Ох, нашли время для вызова! – нехотя говорила акушерка, устраиваясь поудобнее в санях.

– Кому когда придет очередь, тот тогда и рождается, тогда и умирает. Эх, если бы это было вчера, какая была погода, какое солнце! А сегодня только волкам раздолье.

– А почему ты без ружья едешь? – спросила женщина, продолжая устраиваться в сене и укрывая колени попоной из козьей шерсти.

– Самый страшный волк – это я, – самодовольно подмигнул ей Гайтаня одним глазом и, обращаясь к Лиляне, громко сказал: – Давай, барышня, авось до темноты доберемся.

Лиляна быстро села в сани, кони рванули с места рысью, опуская головы под порывами встречного ветра. На повороте около церкви сани занесло в сторону и ударило о километровый камень. Гайтаня немного приподнялся и, стегнув коней кнутом, сердито прокричал:

– Эгей, залетные, а ну вперед, и чтоб как птицы летели! – От удара и окрика кони еще быстрее помчались по заметенному шоссе прямо к мельнице Венского.

Акушерка, прикрыв нос и рот шерстяным платком, гнусавила Лиляне что-то непонятное, но девушка ничего не слышала, а только время от времени кивала головой. Ее снова одолели сомнения: зачем было ехать в такую непогодь и есть ли вообще смысл искать адрес Слановского и вторично писать ему?

Чем ближе подъезжали к вершине Лозенского холма, тем сильнее становился ветер. Метель несла снежную пыль, била в глаза коням, которые, пытаясь подставить ветру спины, норовили повернуть в сторону от шоссе.

Гайтаня не переставал угрожающе кричать и натягивать поводья.

Свернувшись на дне саней, женщины молча смотрели на белое поле впереди, голые деревья груши и одиноких ворон, которые, тревожно каркая, летели позади саней. Ветер подхватывал их и относил в сторону.

Только когда перевалили через холм, акушерка открыла рот и, поеживаясь от холода, спросила Лиляну:

– По какому делу в такую-то погоду?

– У коллег в Камено-Поле есть очень интересная пьеса, так вот решила взять ее для нашей театральной группы, – соврала Лиляна и почувствовала, как кровь приливает к холодным щекам.

Кони побежали быстрее и без окриков Гайтани. После тяжелого пути они ожидали теперь награды за свои усилия – теплого хлева, сена и зерна.

Переехали по мосту через Осым. Свернули на шоссе к центру села. Какая-то лохматая собака с лаем бросилась к саням, Гайтаня подпустил собаку поближе и неожиданно так стегнул ее кнутом, что она отскочила в сторону и, заскулив, стала зализывать место удара.

– Передай привет своему хозяину, да скажи, чтобы отодрал тебя за уши! – ухмылялся Гайтаня, довольный своей ловкостью. А так как женщины не обратили внимания на его «успех», он, громко свистнув, повернулся к ним: – В селе совсем другая погода, не то что в поле. Там не для женщин, верно?

– Ох, а что делают сейчас на фронте? – тяжело вздохнула акушерка.

Лиляна с трудом повернула голову, чтобы посмотреть на нее и понять, искренняя ли тревога этой женщины, но увидела только часть ее носа да покрасневшие и припухшие от холода веки.

– Мерзнут, если не в укрытии, – философски добавил Гайтаня и снова взмахнул кнутом.

– Сегодня вечером вернетесь назад? – спросила Лиляна у женщины.

– Поскорей бы закончить, муж у меня дома больной лежит, совсем одного оставила.

– А что с ним такое, простыл, что ли? – обернулся к ней Гайтаня. – Так есть одно простое лекарство.

– Так-то оно так, да не так. Очень боюсь, как бы пневмонии не было.

– А-а, вот оно что! Ну ничего, без тебя он за одну ночь вылечится. Согреет чугунок вина, поперчит его, позовет к себе Йончоолу и Далаверу, выпьют, споют что-нибудь, глядишь – завтра утром снег во дворе расчищен и пол в доме подметен.

– О-ох, поскорей бы закончить тут да вернуться домой! – сказала акушерка вполголоса, хотя ей и было страшно возвращаться ночью в Лозен.

– А как вернуться? Кто знает, какие сугробы наметет. В темноте и с дороги можно сбиться, и опять же волки могут с Гайдуцкого холма или Беличьих гор пожаловать. На днях охотники ходили на волков, только ничего у них из этого не вышло, – приврал Гайтаня, потому что, еще находясь в Лозене, рассчитывал провести эту ночь в Камено-Поле у двоюродного брата жены, который хотя и не был богат, но ради такого гостя не ударит лицом в грязь.

Сани остановились перед общиной. Лиляна, пугливо оглядываясь, вылезла из саней и стала бить ногой о ногу, чтобы хоть как-то согреться. Акушерка вошла в помещение.

– Если за полчаса не закончите, возвращаемся завтра утром, – повернулся Гайтапя к Лиляне и стегнул лошадей.

Лиляна пошла в сторону кооперации. Она не знала, где живут Слановские, и решила спросить об этом первого встречного.

Из магазина вышла сгорбленная старушка, держа в одной руке конверт, а другой опираясь на кривой посошок. Лиляна подошла к ней. Старушка с удивлением посмотрела на девушку, недоумевая, зачем она приехала сюда в такую непогоду.

– Бабушка, – обратилась к ней Лиляна, – где живет Бойка Слановская?

– Кто, кто? Слановская? – переспросила она, хотя хорошо поняла, о чем ее спросила Лиляна.

– Да, Бойка Слановская, – уже громче повторила Лиляна, решив, что бабушка глуховата.

– Соседи мы с ними, дочка, пойдем, я тебе покажу. – И она медленно пошла по тропинке.

Вышли на широкую улицу. Не прошли и сотни шагов, как из кривой поперечной улочки, спускавшейся к Осыму, показались две коровы и теленок. Позади них шел пожилой крестьянин с обвисшими усами, одетый в белый с заплатами кожух, держа под мышкой длинный шест. Теленок, подгоняемый ветром, бежал по тропинке и мотал головой с едва пробивающимися рожками.

– Эй, Митьо, бычок того и гляди бодаться начнет! Чего это он ко мне направился? – Старушка сошла с тропинки и прижалась к плетню из старых, прогнивших прутьев.

– Не бойся, бабушка Луканица, не такие уж страшные у него рога, чтобы его бояться! – громким басом сказал мужчина.

Луканица подождала, пока Митьо Ганин поравняется с ней.

– Эта девушка ищет Бойку. А я увидела тебя и подумала, может, она у вашей Русалины.

– Бойка дома, я ее совсем недавно видел во дворе.

– Ну и хорошо! А то что ж ей зря снег-то топтать по такой погоде? Как с цепи сорвался этот ветер. У нас сегодня вторник, значит, только к пятнице теперь утихомирится.

– Там, на небе, знают свое дело, бабушка Луканица, – усмехнулся мужчина, слушая причитания старушки, и, повернувшись к Лиляне, спросил: – Откуда будете, красавица, если не секрет?

– Из Лозена, – ответила Лиляна и застенчиво опустила глаза, как будто этот человек был посвящен во все ее тайны.

– А вы не из Земледельческого союза молодежи? – продолжал он расспрашивать.

– Нет, – ответила Лиляна, еще больше смутившись.

– Ох, чтоб они провалились, все ваши партии, чтоб им пусто было! – бормотала себе под нос бабушка Луканица. – Если и женщины стали заниматься этой проклятой политикой, то дело плохо.

Старушка остановилась возле маленькой, покосившейся калитки. Сойдя с тропинки, она повернулась к Лиляне!

– Митьо тебя проводит, он Бойкин дядька.

– Спасибо, бабушка, – кивнула головой Лиляна и пошла дальше.

– Что пишет солдат? – спросил у Луканицы Митьо Ганин, оборачиваясь.

– Целую неделю нет никакой весточки! – попыталась перекричать ветер старушка, стоя у калитки. – Если и сегодня письма не будет, не знаю, что буду и делать. Пойду к Кристине погадать на бобах или на муке.

Митьо Ганин громко рассмеялся.

– Смеешься, Митьо, не знаешь ты, что у меня сердце кровью обливается. Не хочет писать, осел такой. Ваш-то Киро пишет? Со вчерашнего вечера не видела Бойку.

Митьо что-то ответил, но ветер отнес часть его слов, и Лиляна, обернувшись назад, краем глаза увидела, как бабушка Луканица медленно вошла к себе во двор.

Митьо Ганин остановился перед дощатой калиткой. На ней только на двух верхних гвоздях держался кусок черного сатина, давно потерявшего свой цвет. На нем осталась только половина креста из пришитых белых ленточек и наспех вырезанные из белого материала буквы «ВП». Лиляна знала этот обычай: в селах после смерти близких на пороге дома прибивали черный креп с буквами «ВП», что значит «Вечная память», а под ними вышивали сокращенное имя покойника.

Митьо сильно толкнул калитку и указал глазами:

– Вы в первый раз сюда идете?

– Да, – кивнула Лиляна.

– Идите в дом, у них нет собаки.

Лиляна вошла во двор. Ноги ее подкашивались, а сердце было готово вырваться из груди. На веранде показалась стройная молодая девушка и, поправляя косынку, нерешительно направилась к ней.

«Мамочка родная, – было первой мыслью Бойки, – наверное, с братом случилось что-то страшное. Кто эта женщина? Где-то я ее видела». В голове ее проносились предположения одно хуже другого.

Лиляна подошла к ней, кивнула и через силу улыбнулась.

– Добрый вечер, наверное, не ждете гостей в такое время?

– Входите! – Бойка пропустила ее в дом и несмело подала руку. – Добро пожаловать, – продолжала она, окидывая Лиляну изучающим взглядом. Сердце сжалось в комок в ожидании плохих вестей. «В такую-то непогоду – и в гости!»

Лиляна прошла вперед. Потопала на лестнице ногами, чтобы стряхнуть снег. Бойка прошла вперед и легко толкнула дверь в комнату. Лиляна, переступая с ноги на ногу, осторожно осматривала обстановку: аккуратно убранная сельская комната, на окнах горшки с геранью, со стен на нее смотрели два портрета – матери и отца, сфотографированных в молодые годы. На деревянном комоде, покрытом вязаной салфеткой, – портрет Слановского в военной форме.

– Да садитесь, – смущенно суетилась около нее Бойка, а в груди ее все еще не растапливался холодный лед. – Боже мой, что это со мной?

Лиляна села на стул. Потом пододвинула его к печке и, грея руки, тихо проронила:

– Из Лозена сюда ехала в санях, а в поле так холодно.

Только теперь Бойка догадалась, что это Лиляна Узунова.

– Не ожидали гостей в такую погоду? – спросила Лиляна, не зная, как начать разговор.

– Да… нет, – путаясь, отвечала Бойка, – я ведь совсем одна.

Лиляна, чтобы избежать неловкого молчания, решила сразу перейти к цели своего посещения.

– Ваш брат часто вам пишет? – спросила она и покраснела.

Бойка вздрогнула. Что-то сразу сжало горло, а сердце учащенно забилось. Расширенными глазами она смотрела на Лиляну. С трудом взяв себя в руки, Бойка спросила упавшим и тревожным голосом:

– Случилось что-то плохое? – и чуть не расплакалась.

– Да нет, ничего плохого, – улыбнулась Лиляна. – Какая я несуразная! Напугала вас?

– Нет, – Бойка продолжала на нее смотреть все так же испуганно, – но я подумала…

– Ох, мы всегда думаем, что с близкими случилось что-то самое плохое. Ничего не случилось. Я приехала, чтобы взять у вас его адрес. Хочу ему написать, необходимо кое-что сообщить. Сейчас они, кажется, в Венгрии?

– Да, они еще там. – Бойка чуть не бегом бросилась к комоду. – На днях получила весточку. У него все хорошо. Когда на улице такая плохая погода, волосы у меня дыбом встают. Как они там, бедные, под открытым небом? Чуть пригреет солнце, сразу думаю, может, и их согреет. – Она подала Лиляне целую пачку писем от Киро.

Лиляна достала маленький блокнотик и записала адрес Слановского.

Наступило молчание, как будто друг другу все уже было сказано. Лиляна вернула Бойке письма и неожиданно резко встала.

– Куда вы? – удивленно посмотрела на нее Бойка.

– Надо идти.

– Прошу вас. – Она загородила Лиляне дорогу. – Уже стемнело. Посмотрите, какая погода.

– Меня ждут, – решительно сказала Лиляна. Она еще не знала, каким образом сможет вернуться домой, но остаться здесь ей не хотелось ни в коем случае.

– А почему бы вам не остаться переночевать у меня? Ветер замел все дороги, в поле сейчас страшно, могут и волки напасть! – Бойка старалась убедить Лиляну и задержать ее у себя.

– Мне любой ценой надо быть в Лозене, – упорствовала Лиляна. – Даже если на санях и не поеду, то до поезда у меня остается еще полтора часа. Успею добраться до станции.

– Да наша станция далеко. Останьтесь до завтра, очень прошу вас, – так горячо просила ее Бойка, что Лиляне и самой захотелось остаться. Эта молодая красивая девушка была ей так симпатична! Близок был ей и дом Слановского. Но, радуясь тому, что она наконец узнала адрес человека, которому причинила столько горя и кого так любила, она торопилась поскорее вернуться домой, чтобы написать ему письмо. Поэтому она и не осталась в этом доме. Прощаясь, она пожала руку Бойке и поспешила на станцию.

Во дворе порыв ветра со всей силой ударил ей в глаза. Она зажмурилась и оступилась и тут же провалилась до колен. Почувствовала холод. Но, несмотря на скверную погоду, на сердце у нее было легко. Такого чувства она не испытывала давно.

Лишь в зале ожидания маленькой станции она заметила, что снег засыпал ее с ног до головы, как будто она целый день пробыла под открытым небом.

* * *

Молодой юрист Христо Ганков, бывший узник концлагеря, специализировался главным образом на расследовании самых запутанных дел агентов-провокаторов. Он терпеливо изучал, сопоставлял и выискивал самые мельчайшие подробности, чтобы ни один провокатор не унес с собой в могилу даже самую незначительную тайну.

Но при расследовании дела Данчо Данева он впервые столкнулся не только с самым упорным, но и с необыкновенно сложным преступником, который то признавал, то тут же отрицал свою вину. Ганкову, хотя Данев и не был для него особой загадкой, хотелось сломить упорное сопротивление арестованного.

Первые признаки психической капитуляции Данева проявились в его настойчивых просьбах разрешить ему увидеться с Чугуном, чтобы сообщить что-то очень важное.

Христо Ганков ответил на это:

– То, что вы намерены сказать ему, говорите мне.

– Вам я ничего не скажу, – повысил голос Данчо. – С ним мы вместе воевали…

– А я вам скажу, что вы вместе с ним не воевали, вы были агентом полиции, отвратительным хамелеоном и убийцей…

– Не обижайте! – скрипнул зубами Данев. – Пока не придет Чугун, ничего вам не скажу.

– Если собираетесь унести свои грязные тайны в могилу, можете не говорить, – сказал Ганков. – Ликвидируем вас и без ваших признаний в преступлениях…

Нервы Данчо Данева не выдержали. Две ночи подряд он не сомкнул глаз. Если бы у него под рукой оказалась веревка, проволока или нож, он покончил бы с собой. Но приступы отчаяния длились недолго. Он брал себя в руки, упрекал за проявленную слабость, попадая под опьяняющую власть смутной надежды, что Чугун и Розов проявят великодушие. Несколько дней его не вызывали на допрос, и он снова впал в отчаяние и стал упрекать себя за излишние страдания, которые сам себе причинял.

Как-то вечером в таком состоянии его застал Христо Ганков. Данчев, глядя перед собой с тупым безразличием, рассказал ему всю свою историю. В конце он совсем размяк. Христо Ганков предложил Даневу утром записать свои показания.

Однако Данев утром был настроен по-иному.

– Сколько раз надо повторять, как я попал в сети Цено Ангелова? – раздраженно спросил он, когда Ганков прервал его на каком-то незначительном уточнении. Он вел себя так, как будто был не обвиняемым, а следователем.

– Это ясно, вы не выдержали, испугались, не оценили собственных сил, сначала вам все это казалось шуткой, но в конце концов вы попали в ловушку, а потом так привыкли притворяться, что даже такого опытного конспиратора, как Илия Велев, смогли обмануть.

– Ну поверил он мне, что еще? – Данев продолжал держаться все так же вызывающе. Но Ганков хорошо понимал его состояние, поэтому, стараясь не обращать внимания на его вызывающее поведение, делал все, чтобы не сорваться и хотя бы внешне выглядеть спокойным.

– Что еще? Вы, по крайней мере, должны понять, что вам не удастся ничего скрыть.

– Вы уверены в этом? – глянул на него из-под бровей Данев и стиснул кулаки, готовый наброситься на него. Но вдруг силы оставили его, он понял, что этим только осложнит свое положение. Он опустил голову и с тупым безразличием надолго уставился в пол. Потом неожиданно поднял голову: – Чего вам от меня надо? До каких пор будут продолжаться эти бесконечные допросы?

– Вы устали?

– Ждете, когда я сломаюсь?

– Жду, когда вы наконец перестанете упрямиться.

– А если бы вы были на моем месте?! – почти кричал Данев.

– Об этом я не думал, но у меня нет намерения быть на вашем месте. Вам все равно не удастся обмануть нас. Поэтому отвечайте, спрашиваю в последний раз: почему ваш выбор пал на товарищей из Камено-Поля?

– Каких? – Данев сделал вид, что не понял, о ком идет речь.

– На тех, которых расстреляли в Лозене летом. Может, было что-нибудь личное?

– Как вам сказать? Я их знал, с ними работал. – Он склонился низко над столом. В голове зашумело. Стол Ганкова, казалось, вместе с полом, накренился в одну сторону и куда-то поплыл. Сердце Данчева учащенно забилось. Ганков протянул ему стакан воды. Отпив глоток-другой, Данев медленно начал приходить в себя.

– Что с вами? – спросил его Ганков.

– Ничего. Уже прошло, – тихо ответил Данев.

– Тогда продолжим. – Ганков поудобнее устроился в кресле. – Так почему вы остановились на этих товарищах? Говорите, вы работали вместе с ними? А разве от вас не требовали назвать имена других коммунистов?

– Требовали, но о большинстве из них уже было известно.

– Хорошо. Расскажите об этих товарищах.

– Илия Велев, Мечка и Васко поддерживали связь о отрядом. Дедушку Бойо и учителя Станчева выдал староста.

– Кем особенно интересовался Цено Ангелов?

– Больше всего теми, кто имел отношение к отряду.

– Вы сообщили Цено Ангелову точную дату операции? Что вы знали о ней?

– О какой операции вы говорите?

– Об операции в Камено-Поле. Она меня интересует.

– Я сообщил ему одну дату, но тогда операцию отложили. О последней операции я сообщить не смог.

– А когда вы назвали имена товарищей, которых затем расстреляли?

– В начале весны.

– На кого из отряда была возложена задача установить связь с солдатами в Лозене после операции в Камено-Поле?

– Не знаю.

– Припомните.

– Эти вопросы решали только Чугун и Чавдар. Я не знаю.

– Если забыли, я вам напомню. Лично вам было поручено установить связь с Йорданом. Верно?

– Да.

– И что же?

– Я не смог вовремя прибыть.

– Почему?

– Попал в засаду и едва вырвался. Когда установил связь с Йорданом, арестованные были уже расстреляны.

– Только по вашей вине, – тихо сказал Ганков. – А какова была цель вашей встречи с солдатами? Помочь арестованным или забрать оружие?

– Когда назначалась встреча, они еще не были арестованы.

– А когда после расстрела вы встретились с Йорданом, то сказали ему, что борьба требует жертв и о погибших не надо сожалеть и скорбеть?

– Этого я не помню. Может быть, и говорил, не знаю. Ведь и меня первый же попавшийся лесник или сельский сторож мог прикончить.

– Если бы это случилось… Вы знали, что состоится конференция по укреплению рядов Отечественного фронта? Что на ней должен был присутствовать и Чугун?

– Да.

– Лиляна Узунова узнала об этом от подпоручика Слановского. Сообщила в отряд. И на вас пало подозрение. Как вам удалось убедить Чугуна в невиновности?

– Посмотрите его показания, разве вы его не допрашивали?

– Вас это не касается. Показания Чугуна интересуют только нас.

– Но он дал показания?

– Об этом поговорим в другой раз. Сейчас прошу вас говорить по существу.

– Ясно, что мне в первую очередь надо было доказать Чугуну свою непричастность. Я очень боялся, как бы меня не раскрыли, но тогда мне как-то удалось выкрутиться.

– И вы радовались, не так ли?

– Может быть, вы не поверите, но это было ужасно. Гореть на двух огнях и постоянно дрожать, быть всегда начеку, потому что даже малейшее подозрение и с одной и с другой стороны могло стоить мне жизни.

– То же произойдет и теперь, если вы будете так вести себя, – повысил голос Ганков.

Данчев вздрогнул. У него в голове молнией пронеслась мысль о спасении. Но и в этот момент он не мог отделаться от преследовавшего его образа генерала Янева. Ведь именно так Данчо обещал ему свободу и жизнь, чтобы выяснить важный для себя вопрос. Но тогда он действовал от своего имени, по своей личной инициативе, а Ганков теперь представлял власть, от ее имени он допрашивал Данева и не имел права распоряжаться его судьбой. И, согретый этой смутной надеждой, Данев тихо спросил:

– Вы серьезный человек и счастливый, потому что ваша совесть чиста. Если я спрошу вас о чем-то, ответьте мне, если возможно.

– Что вас интересует?

– Могу ли я рассчитывать на какую-нибудь пощаду? Я не отрицаю своей вины, я ошибся, очень ошибся, только сейчас отдаю себе в этом отчет. Должен вам сказать, что если я иногда отрицаю что-то или пытаюсь скрыть, то только потому, что хочу жить. Готов трудом, мучениями искупить свои прегрешения! – Данев чуть не плакал.

– Вы служили полиции, а жили среди наших. Неужели вы не поняли, что у сильного всегда большое и великодушное сердце? Нам в отношении вас все ясно, но согласитесь, что вы должны осветить некоторые факты, касающиеся других людей, с которыми по той или иной причине у вас были контакты. Почему вы не хотите понять этой простой истины? Только одно обстоятельство, что вы служили в полиции, а это факт, уже является достаточным для каждого из нас, чтобы спокойно подписать вам смертный приговор… Я жду, когда вы будете продолжать ваш рассказ.

– На чем мы остановились? – попытался припомнить ход своих мыслей Данев.

Ганков постучал карандашом по чернильнице и подсказал ему:

– На том, что Чугун, должен был присутствовать на конференции Отечественного фронта.

– Да! Он должен был находиться не на одной, а на нескольких конференциях. Мне поручили быть связным.

– Кто из отряда знал об этом?

– Я, Калыч из Камено-Поля, Чавдар и сам Чугун. Я сообщил Цено Ангелову. Позавчера я вам об этом рассказывал.

– Ничего. Повторите еще раз.

– Потом военные заварили кашу. Поручик Игнатов поспешил отличиться, и притом очень глупо. Он доверился Слановскому, а тот со своей стороны сообщил об их намерениях одной связной из отряда.

– Какой связной?

– Лиляне Узуновой.

– Вы приказали органам милиции в Камено-Поле провести обыск в доме Слановских?

– У меня были сомнения в отношении Слановского. Поэтому я и приказал сделать обыск.

– На каком основании? Вас злило то, что он не ваш коллега по судьбе и участи, или то, что он оказался вашим соперником в отношениях с учительницей?

– Из-за учительницы.

– А потом? – поторопил его Ганков.

– Цено Ангелов пошел на хитрость. Чтобы сохранить меня и отвести подозрения, он приказал военным прекратить операцию.

– Зачем? Не понимаю.

– Позже я узнал подробности от генерала Янева. Военные находились в полной готовности, но в последний момент Цено Ангелов отдал приказ прекратить операцию. Вместе с тем он приказал не трогать ни Игнатова, ни Слановского. Так он рассчитывал обмануть наших.

– Кого «ваших»? Вы служили в полиции и в отряде? – прервал его Ганков.

– Я говорю об отряде.

– И полиции это удалось?

– Да. Тогда была арестована Лиляна Узупова. Ее убедили, что Слановский служит в военной разведке. Такую информацию получил и отряд.

– А разве не возникал вопрос о том, кто информировал полицию?

– Не до того уже было – акции участились, было тяжело.

– Это вы предложили ликвидировать Слановского?

– Да. Мое предложение было принято, но… события опять опередили нас.

– А сразу же после победы вы разве не предлагали какой-нибудь меры наказания для Слановского?

– Предлагал.

– Ну и что?

– Не позволил полковой комитет. Заступились в основном наши ребята, его солдаты.

– Знал он или подозревал, что вы для него готовите?

– Думаю, что не знал. Это было в дни перед отъездом на фронт. Да и Чавдар его защитил. Он не верил тому, что говорили о Слановском.

– А почему вы с Чавдаром находились в натянутых отношениях?

– Не знаю. Мы с ним спорили иногда, просто так, из-за пустяков. Он был политкомиссаром, но у меня единственного было военное образование, и я был при Чугуне кем-то вроде советника по этим вопросам.

– Ясно. Ранее данных показаний о Румене вы не отрицаете? А что вы сделали с его матерью? Она была для вас серьезным препятствием и, если бы проговорилась, наверняка создала бы вам большие трудности, так?

– Да.

– Ну и что?

– Она умерла. Цено Ангелов принял меры, чтобы она вообще не пришла в сознание. Врачи также утверждали, что она скоро скончается.

– Она умерла десятого сентября днем. Значит, на второй день после победы?

– Да.

– Почему вы первым из всех вспомнили о ней? Хотели показать нашим товарищам, что не боитесь ее, или спешили замести следы?

– И то и другое.

– Был у вас какой-нибудь предварительно обдуманный план?

– Нет. Это произошло в самое горячее время. У меня не было такого намерения, все случилось как-то неожиданно, и я сам даже не знаю, как это объяснить. Люди радовались, а у меня сердце истекало кровью.

– Так! И чтобы скрыть одно преступление, вы начали совершать новые, так?

– Так получилось.

– С Цено Ангеловым нам все ясно. Вы автор его «самоубийства». Расскажите о матери Румена.

Данчо Данев потупил глаза. Ганков терпеливо ждал. Через несколько минут он снова напомнил:

– Продолжайте!

– О ком? – вздрогнул Данев. – О Румене?

– Да. Вы были вместе с ним в ту трагическую ночь?

– Был, – вздохнул он.

И если бы Данчо Данев мог восстановить эту картину, она выглядела бы приблизительно так.

Румен и Данчо Данев вышли на восточную окраину города. Вокруг виднелись поля, виноградники и между ними – беспорядочно разбросанные небольшие одноэтажные домишки. Городу было тесно в старых границах, и он без всякой системы наступал на пустыри.

Шагах в двадцати от них засветилось окно. В каком-то дворе залаяла собака, почуяв человека. Они залегли и внимательно осмотрелись, нет ли засады. Так лежали около получаса рядом друг с другом, по привычке внимательно осматривая все вокруг.

На южной окраине города проехала машина.

– Думаю, что чисто, – прошептал Румен.

– Пойдем, – предложил Данев.

Приблизились к покосившейся дощатой ограде. Внутри двора белели стены одноэтажного дома. Остановились у забора. Постояли минуты две. Румен тихонько открыл калитку. Снова прислушались. Тихо вошли во двор. Прошли на цыпочках в тень высоких вязов. Осмотрелись. Ничего подозрительного. И здесь, и в соседнем дворе, казалось, не было ни одной живой души. Румен приник к стеклу окна и часто забарабанил пальцами. Ему никто не ответил, но он заметил, что окно осторожно приоткрылось.

– Мама, мама! – чуть слышно, проговорил он. Только теперь Румен почувствовал большую ответственность перед собой, перед товарищами и своей матерью за этот опасный и рискованный поступок. И если бы не было железной решетки на окне, он вскочил бы в окно. Мать, сонная и испуганная, не верила тому, что слышит голос сына.

– Кто тут?

– Это я, мама, открой!

– Румен! – чуть не плача, произнесла она.

Дверь тихо скрипнула. Они на цыпочках вошли в дом. Их встретил запах липового цвета и сушеных плодов, разложенных на вымытых чистых досках. Это все было таким знакомым и близким. Румен уже более года был так далек от всего этого.

– Не зажигай лампу, – прошептал он и крепко обнял мать. Она приглушенно всхлипывала, все еще не смея поверить, что ее сын рядом с ней.

– Видишь, я жив и здоров, мама. – Он поддержал ее, и они втроем прошли в комнату. Румен нечаянно толкнул стул, кошка, испуганная и отвыкшая от такого количества людей, бросилась от них и заскребла когтями в дверь.

– Садитесь, дети, садитесь. Ох, совсем потеряла голову! Чем вас угостить?