Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

– Да мы уже ужинали, мама, не беспокойся за нас, – не отпускал ее руку Румен.

– Ох, дети, дети, сидели бы тихо-смирно дома! – причитала она.

– Мама, да ты не беспокойся, – обнял ее Румен. – Дай, пожалуйста, водички.

– Сейчас, сыночек. – Она неловко заторопилась, в темноте вслепую нащупывая ручку двери.

Они остались вдвоем. Данев силился рассмотреть обстановку комнаты.

– А что теперь? – тихо спросил он.

– Пойдем дальше, – ответил ему Румен.

– Нельзя терять даром времени, – вымолвил Данев слегка дрожащим голосом.

– Что ты предлагаешь? – спокойно спросил Румен.

– Засады нет. Это ясно. Поищу Здравко.

– Где встретимся? – спросил Румен.

– Возле Йончова загона. Кто придет раньше, будет ждать.

– Хорошо, – согласился Румен. – Выходи, но будь осторожен.

– Не беспокойся.

В это время вошла мать Румена с полной бутылкой воды. Данев подал ей руку.

– До свидания, мамаша.

Она вздрогнула от неожиданности.

– Куда спешишь, зачем?

– Я еще вернусь, – прошептал Данев и вышел на цыпочках.

Румен проводил его до входной двери. Подождал, пока тот скрылся под тенью вязов, прислушался и только после этого вернулся в дом.

– Куда он ушел? – спросила мать, когда он сел возле нее.

Румен улыбнулся. Он прижался щекой к ее морщинистому, такому родному лицу и прошептал:

– Это не важно, мама, так надо.

Так они сидели, обнявшись, около получаса. Потом мать поднялась и достала из старого комода шерстяной свитер, который связала ему еще прошлой зимой, и сквозь слезы проговорила:

– Возьми его, сыночек, погода испортится, можешь простудиться…

Во дворе хрустнуло под чьей-то ногой разбитое стекло. Старая женщина вздрогнула.

– По двору кто-то ходит. – Она подошла на цыпочках к окну, слегка отодвинула занавеску и с ужасом отпрянула назад. В ее груди застрял тревожный крик: – Румен, полиция!..

– Спокойно, мама. – Он крепко обнял ее, затем осторожно отстранил и достал пистолет.

В дверь сильно застучали. Хриплый мужской голос прокричал:

– Сдавайся, ты окружен!

– А ты уверен, что он здесь? – послышался голос второго полицая.

– Там он, не бойтесь, – подал голос Данчо Данев.

Румен узнал его.

– Он оказался мерзавцем. Я предан, – полушепотом проговорил он и снова отстранил мать, которая вдруг повисла у него на шее, дрожа от страха.

Удары в дверь повторились. Теперь кто-то бил в дверь ногами. С восточной стороны дома послышались тяжелые шаги. С улицы доносился неразборчивый разговор, шум моторов и топот тяжелых шагов.

Румен понял безвыходность своего положения. У него не оставалось права на выбор. Топот ног, разговоры и перебежки – все говорило о том, что дом окружен. И тогда он закричал твердым и решительным голосом:

– Гады, живым вы меня не возьмете! Коммунисты умеют бороться и умирать!

Пулеметная очередь полоснула по стеклу. Румен прижался к стене. На пол посыпались осколки стекла. Пули впились в стену комнаты. Входная дверь затрещала.

Нервный и тревожный голос командовал:

– Дико, бросай гранату в окно!

– Он стреляет, господин начальник, – ответил ему осипший голос.

– Слушай, что тебе говорят, трус! – сердито кричал тот, кого назвали начальником.

Румен прицелился в направлении голоса. Входная дверь с треском рухнула. Румен наклонился к потерявшей сознание матери. Нащупал в темноте ее волосы. Погладил их дрожащей рукой. Наклонился еще ниже и поцеловал мать в щеку. Выпрямился. Выпустил почти всю обойму в сторону двери. Кто-то застонал. Двое других бросились бежать. Тогда он собрал последние силы и крикнул во весь голос:

– Смерть – фашизму, свобода – народу!

Рука его не дрогнула, когда он прижал дуло к правому виску. Зажмурился и нажал на спуск. Глухой выстрел потонул в грохоте пулеметных и автоматных очередей, оглушивших дом и соседние дворы.

На другой день труп Румена был доставлен на городскую площадь. Даже мертвый, секретарь окружной организации РМС вызывал к себе ненависть палачей.

– Где вас ожидал Цено Ангелов, когда вы оставили Румена у его матери? – тихо спросил Ганков.

– На той же улице через дорогу. Там находились в состоянии боевой готовности более двадцати полицейских.

– Сколько дней после убийства Румена вы оставались в городе?

– Два.

– И какую задачу перед вами поставила полиция?

– Открыть квартиру Розова. Их цель заключалась в том, чтобы ликвидировать штаб зоны и окружное руководство партии.

– Но и после этого в отряде из-за вашего странного любопытства от вас потребовали объяснений. Как вы смогли обмануть товарищей?

– Все отрицал. Чугун верил мне. И это, возможно, меня тогда и спасло.

– Но теперь уже не спасет, – покачал головой Ганков.

– Он вспомнит, я ведь не жалел себя, сражаясь с полицией и жандармерией.

– Об этом поговорим потом, – прервал его Ганков. – А сейчас расскажите, как вы убили мать Румена.

– Я пошел к ней в больницу. Она лежала в палате одна. В суматохе и панике, в этой путанице, ведь понимаете, о ней никто и не подумал. Я застал ее в полусознательном состоянии, но потом она узнала меня. Попыталась позвать на помощь. Нет, она закричала: «Ты его убил, на тебе его кровь!» И сразу же потеряла сознание. Я испытал леденящее чувство страха, но вокруг не было ни души. Я весь дрожал, не мог владеть собой. Приблизился к кровати. Она опять очнулась. Не помню, что я ей сказал, но она опять что-то проговорила. И это послужило как бы толчком. Я мгновенно зажал ей рот ладонью. Затем поднял ее голову и сильно ударил кулаком по затылку. Потом еще несколько раз. Она сползла с подушки. Я подошел к двери, готовый бежать, но ноги меня не слушались. Никогда я не испытывал такого страха. В горле пересохло. Случайно увидел бутылку с водой. Осушил ее разом. Только тогда пришел в себя.

– И что сделали потом?

– В коридоре встретил какую-то женщину в белом халате. Начал ругаться, кричать, толкать ее в грудь, вытащил пистолет. Чуть было не разрядил обойму в ее голову.

– Для чего вам была необходима эта сцена? – спросил его Ганков.

– Да я и сам не знаю, что-то мне подсказало, что надо разыграть роль человека, возмущенного тем, что они оставили без присмотра женщину и она умерла.

– А после этого?

– Приказал, чтобы сразу же приготовили гроб. Находился в больнице до тех пор, пока ее не положили в гроб и не отправили домой. Похороны прошли почти незаметно.

– А как вы покончили с генералом Яневым? Повесили его?

– Нет.

– Но ведь его нашли повешенным в камере после одного из ваших ночных посещений.

– Да, это так. – Данев поднял голову. – У меня был с ним разговор. Я уже понял, что он знает от Цено Ангелова о его агенте в партизанском отряде. Я предполагал также, что он знает и об унтер-офицере Кочо, и о том злополучном пистолете, который я взял, когда был в полку.

– И что же?

– Ничего. Он был уверен, что существует такой человек, но кто он и где находится в данный момент, ему было неизвестно.

– И несмотря на это, вы ускорили развязку?

– Даже если бы он и остался жив, его ожидал смертный приговор народного суда.

– И все же нам интересно знать подробности.

– Лично я не посягал на его жизнь. Он повесился сам. Вечером я сообщил ему по секрету, что из Москвы получен приказ всех арестованных бывших офицеров отдать на растерзание толпе, чтобы она прибила их камнями. Я дал ему понять, что он не может надеяться ни на милость, ни на пощаду. Он повесился на собственных подтяжках, привязав их к радиатору в своей камере.

– У вас была возможность расправиться с Чугуном, почему вы не сделали этого? – спросил Ганков, закуривая новую сигарету.

– Я вам уже говорил вначале, что испытывал к Чугуну чувство особого уважения. Цено Ангелов поставил задачу одним махом обезглавить окружную партийную организацию, а затем и отряд, но…

– Но, – прервал его Ганков, – это вам не удалось.

– Это все. Делайте теперь со мной что хотите…

Ганков подал ему бумагу и ручку, а сам сел за стол, достал новую папку и погрузился в чтение. Только время от времени он бросал беглый взгляд на Данчо, который быстро и сосредоточенно писал, боясь, казалось, пропустить какую-нибудь важную и значительную подробность…

Свой приговор Данев выслушал с тупым равнодушием. В ушах у него зашумело, он вдруг сразу обмяк и раскис. Ему захотелось что-то сказать, но язык его не слушался, а в горле пересохло.

Выстрелом в упор приговор был приведен в исполнение.

Глава третья

К вечеру часть 1-го батальона прибыла в кокетливое полухорватское-полувенгерское село. Днем светило солнце, снег раскис, но ветер не переставал хлестать солдат по лицам, которые из-за этого сделались красно-синими.

Каждое новое размещение по квартирам сопровождалось шумом, гамом, выкриками.

– Земляк, наша рота в самом конце села!

– Сват, скажи Мечо, чтобы зашел ко мне в желтый дом за кузницей!

– Ох, ног под собой не чую! – охал усатый дядька, входя вслед за своими товарищами в широкий и заботливо прибранный двор.

– Опять нас десятеро в одной комнате, негде будет повернуться, – недовольно бубнил себе под нос какой-то солдат, стоя у забора и вытряхивая из вещмешка крошки хлеба.

– Ложись во дворе, будет просторней, можешь развалиться как твоей душе угодно, – с издевкой ответил ему другой солдат, который стоял с топором, собираясь рубить дрова для печки.

Отставший от других взвод проходил по улице. Низенький поручик устало шагал в стороне от солдат и время от времени покрикивал:

– Идти в ногу! Не забывайте, что вы болгарские солдаты! Для холостых найдутся тут и девчата!

– А для женатых, господин поручик? – в шутку спросил высокий сгорбленный мужчина.

– Много хочешь – мало получишь! – ответил другой.

Рота Слановского первой прибыла в село. Слановский обошел все дома, осмотрел их, на всякий случай предупредил солдат, что ему не хотелось бы слышать потом от хозяев нарекания на постояльцев, и ушел к себе. Сев к теплой печке, с трудом стянул с ног мокрые сапоги. Пожилая сухонькая хорватка суетилась по дому, приглядываясь к нему близорукими глазами, словно боялась что-нибудь упустить и вызвать тем самым недовольство гостя.

– Ничего мне не надо, спасибо за заботу, – обратился к ней Слановский.

– И у тебя есть мать, а у меня сын, вроде тебя, – вздохнула женщина.

– А где ваш сын?

– В армии, партизан он. Ох, дети, не знаете вы материнских мук! В этом доме было полно детей. Один только у меня остался. Защити его, господи, и спаси, святая дева! – набожно перекрестилась она.

В комнату торопливо вошел Луканче, вытянулся по стойке «смирно» у двери и громко доложил:

– Господин подпоручик, прибыла почта. Мне пишут из села, что мои чувствуют себя хорошо. Позавчера бабушка видела вашу Бойку.

Хозяйка вышла на цыпочках. Слановский, улыбаясь, спросил:

– Кто тебе пишет, бабушка Луканица, что ли?

– Так точно.

Слановский замолчал и немного спустя тихо спросил:

– Устроились?

– На этот раз повезло. Разместились свободно. Разрешите идти? – Луканче отдал честь и повернулся на каблуках к двери.

– Отдыхайте, а завтра узнаем, сколько нам здесь стоять…

Фельдфебель Станков шумно высморкался за дверью, поздоровался с хозяйкой и, громко топая, вошел к Слановскому.

– Господин подпоручик, ужин готов! – четко доложил он. – Получил сапоги для замены. Когда прикажете раздать?

– Сапоги – завтра, а ужин – сейчас, – улыбнулся Слановский. – Здесь простоим несколько дней. Пусть ребята постираются и почистятся. Все размещены?

– Так точно, господин подпоручик, – ответил Станков и только хотел доложить о новых похождениях Маджара, как Слановский сказал:

– А вы, фельдфебель Станков, будьте осторожны! Здесь, по моим сведениям, водится ракия…

– Зарекся, господин подпоручик. Честное слово, вином и ракией больше не балуюсь.

– Хорошо, посмотрим, на сколько тебя хватит, – улыбнулся Слановский и разрешил ему идти.

Выйдя из дома, фельдфебель Станков быстрыми шагами направился к ротной кухне. Как раз возле сельской кузницы он встретил Маджара Пирова, который вел на веревке мула по кличке Мургаш.

– Слушай, – скрипнул зубами Станков, едва удерживаясь от искушения ударить Маджара, – повар постоянно жалуется на тебя. Если не исправишься, пеняй на себя. Душу твою поганую вытрясу, а своего добьюсь.

– Да я, господин фельдфебель… – Маджар вытянулся перед ним по стойке «смирно». «Странно, – подумал он, – чем я ему не угодил? Угодничаю перед ним, воду ношу…»

– Если он еще раз на тебя пожалуется, шкуру спущу и барабан сделаю, так и знай! – И фельдфебель пошел дальше.

Мургаш сделал несколько шагов, и как раз перед кузницей ему захотелось показать свой строптивый норов. Маджар хорошо знал капризы своего длинноухого друга, поэтому стал упрашивать его как человека:

– Ну пошел, Мургаш, дам сахару. Ну пошел же, давай! Небось слышал, как ругался ротный фельдфебель? Подведешь меня, и тебе несдобровать, будь уверен. Ты еще меня не знаешь, – продолжал он, и в голосе его звучала просьба и угроза одновременно.

А мул стоял как вкопанный. Занятый им, Маджар не заметил, как из мастерской вышла восемнадцатилетняя девушка в ярко-желтом платье, короткой шерстяной кофте, с большими серьгами в ушах. У нее были черные глаза и сочные, как черешня, губы.

– Хей! – крикнула девушка на мула, и животное вздрогнуло, ожидая удара, и уже без приглашения покорно пошло вперед. Маджар, уставившись на девушку, забыл и о фельдфебеле Станкове, и о ротном поваре, и об упрямстве мула.

– Здравствуй, красавица! А не страшно ли тебе одной среди такого количества солдат? – спросил он, чтобы как-нибудь завязать разговор. Они разговорились.

Девушка отвечала ему по-хорватски, и он, хотя и не понимал всего, узнал главное: ее зовут Ирина, она дочь местного кузнеца.

Маджар провожал девушку глазами до тех пор, пока ее стройная фигура не скрылась в темноте за островерхими домами. Наполнив котел водой, он долгое время глядел в ту сторону, куда она ушла, и, только когда убедился, что она больше не выйдет, направился к ротной кухне. Но образ девушки остался у него перед глазами. Чтобы отомстить Маджару за задержку, фельдфебель Станков отослал его ночевать к солдатам из 1-го взвода.

Когда Маджар вошел в тесную комнату, Кутула уже занял место около печки. Рядом с ним пристраивался Пени, однако, опасаясь, как бы ночью во сне Кутула не придавил его, перешел на другую сторону, к двери, где в это время стоял Маджар, не выпуская из рук вещмешка и одеяла.

– Чего тебе тут надо? – нервно спросил его Пени.

– Ротный фельдфебель послал меня сюда.

– Да неужели? – покрутил пожелтевшие усы Пени. – А что, на кухне для тебя нет места?

– Нет, – виновато и жалобно ответил Маджар.

– А какой-нибудь цыганки не нашел? Глядишь, и просторней было бы, и мягче, и теплей спать.

– Правда, Пени, да что поделаешь?

– Оставь человека в покое, чего пристал? – рассердился Кутула и повернулся к ним спиной.

– Хорошо, – как будто только того и ждал Пени, – тогда уступи ему свое генеральское место.

Кутула пробормотал еще что-то неразборчивое и укрылся с головой.

Пени покровительственно похлопал Маджара по плечу:

– Будешь спать рядом со мной, только имей в виду – я храплю и вскакиваю во сне. Если начну душить, не кричи. На меня иногда такое находит, но вообще-то я не опасен.

Из другого угла подал голос Луканче:

– То, что ты сумасшедший, все давно знают, но почему ты все еще на свободе, вот что непонятно…

– Ты там помалкивай, пока тебя на улицу не выгнали – узнаешь, как зуб на зуб не попадает, – ответил Пени Луканче, а Маджара спросил: – Ты тихо спишь?

– Я не храплю, Пени, сплю, как ягненок.

– Хорошо, клади вещмешок, чего его держишь, никому твое барахло не нужно. Может, и песню споешь?

Кутула приподнялся на локте.

– Только песни и не хватало нам. Маджар, сходи-ка принеси дров.

– Я не знаю, где они лежат.

– Выйди за порог – сразу на них и наткнешься. Да ты никак боишься нос из дома высунуть? – рассердился Кутула.

– Ложись, ложись, Маджар, он тебе не начальник. Кому нужны дрова, пусть сам и принесет, – сказал Пени, чтобы поддразнить Кутулу.

– Да ладно, меня не убудет! – И Маджар вышел из дома. Он принес несколько поленьев и с грохотом бросил их к печке.

Когда погасили лампу, Маджар и Пени разговорились, В конце концов Маджар не удержался и рассказал Пени о встрече с Ириной.

– Хочешь, мы женим тебя на ней? Скажи только, она тебе нравится?

– Да о чем ты говоришь, Пени?! Она красавица, как царица!

– А ты когда это видел цариц?

– Да так говорят. Понравилась она мне очень. Если и ты увидишь ее, не оторвешь от нее глаз.

– Хорошо. И без того война скоро кончится. Попросим у подпоручика Слановского для тебя телегу, усядетесь на нее с молодкой – и прямым ходом в Болгарию.

– Фельдфебель не даст телеги, у него на меня зуб.

– Его и спрашивать не станем.

– А правда, что война кончается? Далеко ли до этой чертовой Германии? – наивно расспрашивал Маджар, как будто судьба войны и мира была в руках у Пени.

– До нее рукой подать. Видишь, уже начали путаться под ногами разные хорваты, цыгане, мадьяры. Как появятся швабы – тут и конец войне.

– Значит, не больше месяца стрельбы – и готово? – радостно спрашивал Маджар. – Только не забудь, Пени, если Ирина спросит тебя, откуда я, скажи, что из Софии.

– Будь спокоен.

– Правда, я чуток ей наврал, но другого выхода не было; стало быть, я хозяин цыганского кабаре в Софий.

– Приходится врать, а то как же! Только так и можно обмануть красивую дивчину – благими пожеланиями да обещаниями, а потом она сама поймет, почем фунт лиха. Положись на меня. Считай, что она уже твоя. Даже, если хочешь, сватом буду.

– Договорились. Вы, болгары, и мы, цыгане, – одной христианской веры.

Веки у Пени слипались. Он с трудом боролся со сном и поэтому отвечал невпопад. Вскоре он захрапел, и только тогда Маджар замолчал.

В последние два дня Маджар не помнил, сколько раз проходил мимо окна Иринки, которая игриво смеялась, но не решалась выйти с ним на улицу.

Фельдфебель Станков пыхтел, стискивал зубы, ругался про себя, а когда он решил запретить Маджару отлучаться из кухни, Пени просто сказал ему:

– Господин фельдфебель, предоставь его мне. Я остужу любовный пыл парня. Глядишь, и люди посмеются, и у него пройдет охота.

– Ну давай, чего там ждать. А я уж было собирался пожаловаться на него ротному командиру.

На третий вечер Пени пообещал Маджару устроить встречу с Иринкой.

Недалеко от кухни в полуподвале работали ротный шорник и два сапожника. Столом им служила длинная деревянная скамья. Как раз здесь Пени и решил устроить «встречу» Маджару. Он выпросил у хозяйки платье, платок и монисто, чтобы Луканче нарядился как женщина.

После ужина собрались поиграть в «жучка». Маджар в ожидании знака Пени совсем потерял терпение.

А Луканче, в женском платье, встал у дверей в полуподвале. Пени взял Маджара за локоть и увел от играющих.

– Ну где тебя носит? – для виду сердито спросил он.

– Здесь я, ты же мне сам сказал, чтобы я играл.

– А ты и обрадовался!.. Все готово. Будь посмелей. Она умирает от любви к тебе. Вскружил ты ей голову.

– Ох, знал бы ты, что у меня на душе! – вздохнул влюбленный Маджар. – Два дня хлеба не ел от тоски.

– Ущипни ее как следует, чтобы поняла, что перед ней мужчина, а не пентюх какой-нибудь! – И Пени подтолкнул его вперед.

Луканче, как только появился Маджар, встал к другой стене, чтобы Маджар видел, что его действительно ждет женщина.

Осторожно ступая по неровному земляному полу, Маджар приблизился к «девушке» и, чтобы показать себя настоящим влюбленным кавалером, опустился на колени. Это он видел в каком-то фильме.

А в это время Луканче сделал вид, что плачет от умиления, счастья и радости.

– Не плачь, милая, Пени мне все рассказал. Со мной будешь жить счастливо. Вся София меня знает. Спроси даже маленьких детей на вокзале про меня, и каждый сразу же отведет тебя ко мне домой. Денег у меня куры не клюют, миллионы! Не знаю, как их тратить, тебя только в шелка буду одевать и на фаэтоне возить, ни одного шага пешком не сделаешь.

– Откуда мне знать про тебя? А может, ты женат, может, у тебя и дети есть? – пытался на ломаном языке говорить Луканче.

– Что ты, миленькая! Я только тебя люблю! Для моих миллионов нужна только такая, как ты! – Теперь Маджар осмелился приласкать ее. Но едва он коснулся рукой щеки «девушки», словно электрический ток, прошел по всему его телу ужас. Вместо нежной, шелковистой кожи лица Иринки его рука коснулась колючей мужской щетины. «Ох, батюшки, – подумал Маджар, – что-то тут не так!» Он сразу же отпрянул назад, но Луканче крепко схватил его и, не говоря ни слова, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, прижал к себе.

Маджар изо всех сил старался вырваться из его объятий, а когда это ему не удалось, закричал во все горло, как будто его резали:

– Братья-а, на помощь, убивают!

Вполне возможно, что Маджар и не слышал солдатских шагов, потому что почти вся 2-я рота и даже фельдфебель Станков катались со смеху. Маджар понял, что спасен, только тогда, когда с зажженным фонарем в помещение вошел Пени. В это время Луканче проскользнул мимо него, а солдаты стали кричать: «Баба! Держите ее!»

Маджар пришел в себя только через полчаса и начал рассказывать солдатам:

– На этот раз мне здорово повезло. Чуть было не придушил меня ни за что, немчура проклятая. Переоделся в женскую одежду, и вишь ты, куда проник простачков искать!

– А ты-то что делал в погребе в это время? – спрашивал его Кутула, делая вид, что ничего не знает.

– Да вот забыл там днем котелок. Вхожу и вижу – что-то свернулось калачиком под столиком шорника. Я возьми да и пни его ногой, а оно скулит, как собака. «Э-э, – подумал я про себя, – тут дело нечисто». «Вставай!»– закричал я смелей. Он выполз и стал бормотать что-то по-немецки. Был бы у меня под рукой автомат, я бы пустил этого типа в расход.

– Ты такой специалист отправлять врагов на тот свет, а этого не смог прикончить? – продолжал Кутула.

– А он был с двумя автоматами да еще финку в зубах держал, а я с голыми руками, – сочинял Маджар. – Что я мог с ним сделать?

Пени подмигнул ему, подав знак выйти с ним. Когда они остались вдвоем, Пени доверительно зашептал ему на ухо:

– Будь осторожен. Вокруг тебя что-то затевается. Твоя Иринка, похоже, шпионка. Вечером поменьше бывай на улице, да и днем обходи ее дом стороной, держись от греха подальше…

* * *

Долго еще продолжался смех в связи с веселым приключением, в котором Маджар сыграл главную роль. Эти крепкие загорелые мужчины, большая часть которых уже давно была отцами, дав волю детской шалости, припоминали теперь и другие случаи, происшедшие с ними или с их близкими, и невольно возвращались к мирным дням такой далекой семейной жизни.

А потом фельдфебель Станков, поставив Маджара, как подсудимого, около походной кухни и усевшись на небольшом походном стуле, наставнически поучал:

– Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты угомонился, взялся наконец за ум… А ты как оглашенный продолжаешь бегать за каждой юбкой. У меня на языке скоро мозоли будут – сколько раз можно тебе повторять одно и то же?!

– Так точно, господин фельдфебель, – виновато моргал Маджар, соглашаясь с каждым упреком Станкова, но давая обещания только для того, чтобы его поскорее оставили в покое. Однако у Станкова не было такого намерения, и он продолжал тем же тоном:

– Надо было, чтобы тебя как цыпленка зарезали, тогда бы и я от тебя отделался. Из вашего квартала добрая половина цыган прошла через мои руки. Какие молодцы были – Зонка, Вампир, Тининай и брат немого, не помню, как его зовут?

– Кольо, – ответил Маджар.

– Квартал ваш пищал от них. Так получилось, что всех их вместе в армию взяли. Прошли они через мои руки – шелковыми стали. Значит, так, – устрашающе поднял палец Станков, – если ты будешь не на высоте, то я начну чесать свои руки, если, конечно, зуд появится, только о твою спину.

– Так точно, господин фельдфебель, – ответил Маджар. От напряжения, вызванного тем, что пришлось долго стоять по стойке «смирно», ему стало плохо. К счастью, внимание Станкова привлек какой-то солдат, нагруженный свертками и узелками. Он свалил посылки на землю, перевел дыхание и только после этого попросил разрешения остаться.

– Ты откуда такой взялся? Больше тебя не могли нагрузить?

– Из Болгарии, господин фельдфебель.

– Что, в отпуске был?

– Нет, я из пятой армии.

– А где до сих пор пропадал?

– Долго рассказывать… Я из санитаров.

– А может, отсиживался где-нибудь?

– Никак нет! – ответил солдат и тихо добавил: – Я политзаключенный, до сих пор работал в милиции.

– Ну, это совсем другое дело, – сразу же переменил к нему отношение Станков. – Кто тебе нужен?

– Подпоручик Слановский и наши каменопольцы, эти посылки для них. Кто покажет мне квартиру подпоручика?

– Сейчас. – Фельдфебель повернулся к Маджару: – Возьми багаж и отведи кандидата в унтер-офицеры на квартиру командира роты.

Прибывшего солдата звали Траян. Никто ему никакого звания не присваивал. Он пришил себе на погоны по две нашивки кандидата в унтер-офицеры, так как был уверен, что никто его об этом не спросит и не станет проверять архив его части, разбросанной по всей Македонии.

Когда Траян вместе с Маджаром вошел в квартиру Слановского, в тесном коридорчике Сава, весь вымазанный сажей и бензином, зажигал фонарь. Освещая им дорогу, он вошел в заполненную табачным дымом комнату. Лило медленно надевал шинель, подпоясываясь ремнем. Увидев вошедших, он шутливо обратился к Маджару:

– Дорогой мой, как же это тебя угораздило?

Маджар ответить не успел, так как Траян вытянулся у двери и кратко, по-солдатски доложил о себе.

Оставшись наедине с Траяном, Слановский дрожащими пальцами раскрыл посылку Бойки. Он испытывал волнение и трепет, ощущая невидимую связь с близкими людьми, которую несут в себе любые, даже самые незначительные, вещи, переданные их любящими руками. Вместе с тем он засыпал гостя вопросами: расспрашивал о знакомых, о жизни в селе. А Траян, глядя ему в глаза, вовсе не испытывал угрызений совести, хотя, чтобы угодить Матейчо и остаться в селе, чего только не наговорил о Слановском, которого не видел более двух лет. «Все равно он не знает, что я говорил о нем, и никогда не узнает этого, а значит, это не имеет для меня никакого значения», – думал Траян.

Слановский дважды перечитал письмо Бойки. Припомнить родственников Траяна он никак не мог. А Траян спешил показать себя в лучшем свете, чтобы произвести самое хорошее впечатление.

– Я из околии, господин подпоручик, из Бенчории.

– Знаю, это у самого Осыма, но тебя я что-то не помню.

– Да вы были то в училище, то там, то сям. Мой одногодок – Луканче. Я в Скопле закончил школу санитаров. За политическую деятельность попал в тюрьму. В начале войны был в одной гвардейской роте пятой армии. Когда вернулся в село, партия направила меня работать в милицию.

– Как поживает там местный гений Матейчо? – спросил Слановский и сразу же вспомнил тот оскорбительный случай, когда Матейчо по указанию Данчо Данева сделал у него в доме обыск.

– Хорошо поживает. Управляет. Да что-то с женой не ладит.

– Почему?

– Да ведь знаете, он считает себя большим человеком.

– А как Калыч, Кунчо, дядя Митьо? – продолжал расспрашивать Слановский.

– У тех все в порядке. А о Данчо Даневе вы слышали?

– Да, кое-что нам известно. Так, значит, это правда?

– И еще какая! Говорят, его уже отправили на тот свет. Кто бы мог подумать, что он столько времени водил всех за нос?! Даже не верится!

– А что еще нового в селе? – спросил Слановский.

Траян многозначительно улыбнулся:

– Не знаю, сказать или промолчать?

– О чем?

– Будь я на вашем месте, – резко вскинул голову Траян, – я бы этого Матея Арапского разорвал на куски.

– За что?

– Да потому что он свинья!

– Это мне известно, – с досадой ответил Слановский.

– Плохой он человек.

– Ты что имеешь в виду?

– Он заставлял меня написать, что будто бы я, когда находился однажды в отпуске, видел, как вы арестовали наших односельчан и вечером их расстреляли.

– Ну и ты не написал? Почему?

– Да потому, что так нечестно. Он требовал также, чтобы я написал, будто в то же время как-то ночью случайно видел, как вы шептались с Данчо Даневым, и что, дескать, вы были с ним заодно. Если останемся живы и здоровы и вернемся домой, надо будет проучить его как следует.

– Это ему так просто с рук не сойдет, – нахмурившись, ответил Слановский. – А еще что?

– Распространяют всякие слухи. Поднимают голову земледельцы. Хотят взять власть в свои руки. Людям уже невмоготу от таких дураков, как Матей. Говорят также, что в окрестностях села появился бандит.

– Какой еще бандит?

– Ристо Шишманя. Весной, говорят, он хочет сколотить шайку и податься в Белицкий лес. А еще говорят, что в Балканах осталось сто тысяч фашистов. Они ждут, когда лес зазеленеет, чтобы тогда начать войну с властями.

– Кто подсчитал, что их сто тысяч? – улыбнулся Слановский.

– Да так говорят, мало ли что кому в голову взбредет…

* * *

В трех-четырех километрах от хутора Грабовец в графском имении разместился штаб полка. Здесь было достаточно помещений для всех полковых служб. Еще с осени для полкового врача подыскали отдельную квартиру, которая служила ему и жильем и лечебницей. У него часто собирались самые заядлые игроки в карты, и иногда к рассвету дело доходило до того, что из рук в руки переходили весьма крупные суммы.

В этот вечер в полковом лазарете собрались штабной горнист фельдфебель Пройчев, поручик Панов, переведенный из другой части на место поручика Генчева, и каптенармус, бывший официант Мато, низенький, быстрый, очень ловкий, с черными, как угли, глазами. Мато мастерски обыгрывал партнеров, доставая из рукава карты другой колоды, которую он прятал, как иллюзионист высокого класса.

Около десяти лет полковой врач капитан Гуджев болтался по университетам Италии, Франции и Германии, пока наконец не получил диплом. А когда вернулся в свой родной городок, то первое, что он сразу же сделал, – повесил у двери отцовского дома большую эмалированную табличку. Однако в частной практике ему не повезло, и поэтому его отец использовал связи своего дяди, полковника в министерстве, по чьей рекомендации Гуджева и направили врачом в армию. Капитан Гуджев не любил свою профессию, поэтому в каждом больном солдате видел прежде всего симулянта и занимался его лечением лишь в том случае, если температура у солдата была выше тридцати восьми градусов. Всю работу в полковом лазарете вел фельдшер Беязов, который почти безошибочно ставил диагноз. Благодаря ему удалось несколько раз избежать опасной эпидемии.

Десять дней назад игроки просидели за картами всю ночь. Мато обобрал тогда всех, и с того дня проигравшие ждали удобного момента для реванша. И вот этот день наступил.

Игру начали рано. Гуджев кроме всего прочего был еще и очень суеверным. Он придавал значение каждой примете. Всего час назад его вызвали в штаб, и, когда он выходил оттуда, на пороге ему встретилась хозяйка с полным ведром воды. Его сразу же озарила счастливая мысль: «С полным ведром меня встретила, значит, сегодня ночью мне наверняка повезет!»