Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Однако его надежды не сбылись. Мато выигрывал и самодовольно рассказывал избитые анекдоты. Он это делал нарочно, чтобы раздразнить Гуджева, так как хорошо знал, что тот легко заводится, когда проигрывает. Рука Гуджева дрожала. Он делал невероятные усилия, чтобы овладеть собой, потому что хорошо понимал: Мато ищет малейшего повода, чтобы обидеться и бросить игру.

Мато принес бутыль вина, и она, полная и еще нетронутая, ожидала своего часа. Он потянулся к ней, поставил солдатский котелок около кучи банкнот и, налив в него вина, лукаво подмигнул фельдфебелю Пройчеву:

– Погоди немного, обмою свое везенье.

– Очень уж торопишься. – Пройчев нервно тасовал колоду карт, завистливо поглядывая на кипу банкнот.

Мато подал бутыль Панову, тот попытался налить вина во фляжку, но рука его задрожала, и по одеялу коленям побежали красные струйки вина.

Гуджев кипел, глядя из-под насупленных бровей. По опыту он знал, что если начинают пить, то игре конец, а его и на этот раз обобрали до последней стотинки.

– Панов, это свинство, зачем разливаешь вино по одеялу?

– Ох, господин капитан, опять начинаете ругаться! – Панов отодвинул подальше бутыль и отпил несколько глотков из фляги. – Браво, Мато, отличное вино нашел!

– Э-э, тогда на здоровье, – лукаво подмигнул Мато и в свою очередь поднял котелок. Он отпил из него еще несколько глотков и вызывающе замурлыкал: – Дани, дуни, дундами, черный котик с усами! Лекаришка, ты опять просаживаешь, будешь снова денег просить, но только я не дам! Жалко, что в стольких больших государствах ты учился такой ерунде. Если бы я был на твоем месте, я бы уже стал профессором в Монте-Карло. А может, вы походатайствуете перед командиром полка? Я бы уже давно открыл курсы и научил вас хоть немного играть. А теперь вот вам! – Он вызывающе сунул средний палец под нос Гуджева и стал запихивать деньги в карман.

Черные густые усы Гуджева нервно зашевелились. В глазах вспыхнули злые огоньки. Его продолговатое лицо скривилось, как от боли, и он поднял кулак, готовый наброситься на Мато.

– Кто позволил тебе так фамильярничать, со мной, хулиган?! Я тебе неровня. Я оказываю тебе честь!.. – Гуджев уже не мог остановиться.

Мато встал, застегнул левой рукой карман куртки, где были деньги, а правой приготовился отразить удар врача.

– Ах, значит, вот в чем дело? – вызывающе бросил он. – Выходит, я хулиган? А разве ты не знаешь, что рыбак рыбака видит издалека? Я, что ли, к вам клеюсь? Уж не думаешь ли ты, что мне не хватит в полку дураков? Сюда, – показал он на верхний карман куртки, – я положу все, что только можно у вас взять.

– Мато, – призывал его к благоразумию Панов, – это уж слишком!

– Ты полегче, а то приложу промеж глаз – от тебя мокрого места не останется, – пригрозил дерзкому Мато и фельдфебель Пройчев.

– Дани, дуни, дундами, черный котик с усами! – пропел Маю еще более вызывающе и сделал шаг к двери.

– Вон отсюда, подонок! – вышел из себя Гуджев.

Мато повернулся к дверям и случайно толкнул ногой бутыль. Вино разлилось по полу.

– Вино разлил, идиот! – бросился к бутыли Панов. В этот вечер он проиграл меньше других и поэтому с нетерпением ждал момента, когда можно будет перейти к другому удовольствию – вину.

Встав в дверях, Мато широким жестом указал на бутыль:

– Дарю ее вам, а у меня есть денежки! – И он постучал по карману. – Сегодня ночью буду пить шампанское.

– Стой, не уходи! – угрожающе поднял руку Пройчев.

– Найдите себе более интеллигентных, каких-нибудь академиков, а с такими подонками, как я, вы только компрометируете себя. Да и я лучше поищу другую компанию – на вас свет клином не сошелся. Сколько людей, вроде вас, ждет меня… Впрочем, если завтра у вас появятся денежки, сообщите моему адъютанту, Петко Шопу, может быть, забегу на часок.

– Мато, будь человеком, садись, давай продолжим игру, – уже мягче проговорил Пройчев.

– С вами не интересно, господин фельдфебель. Что вы от меня хотите? – Мато еще более вызывающе ухмыльнулся и взялся за ручку двери.

– Стой! – истерично закричал Гуджев и схватился за пистолет, однако Мато уже хлопнул дверью.

Гуджев, не помня себя, бросился за ним, но в коридоре столкнулся с каким-то солдатом, который резко отдал ему честь и спросил:

– Что прикажете, господин капитан?

– Что тебе здесь надо в такое время? – рявкнул Гуджев, грубо отталкивая его.

– Я ваш связной, господин капитан, – доложил солдат.

– А где ты был до сих пор?

– Вы сами приказали мне быть с хозяйкой на улице.

– Отсюда только что вышел солдат, догони его и доставь ко мне.

Связной отдал честь и повернулся кругом.

… Пройчев, Гуджев и Панов стояли опустив голову.

Панов поднял свою фляжку, отпил несколько глотков, отряхнул край одеяла и с возмущением произнес:

– Этот скот забрал у нас деньги, разлил вино и еще надсмеялся над нами.

– Сами во всем виноваты! Никто нас не заставлял связываться с этим подонком, – примирительно покачал головой Гуджев. – Позавчера помощник командира сделал мне замечание, что мы играем в азартные игры.

– Ну, очень уж важно, что сказал помощник командира! Мы на свои деньги играем! – И Панов снова запрокинул фляжку.

Пройчев присел на корточки около печки и, пытаясь засунуть туда толстое полено, говорил почти про себя:

– Хоть бы раз обыграть его, а потом не стали бы играть с ним никогда! Что он делает с картами, ума не приложу. Слежу за его руками и ничего не могу заметить.

– Он играет двумя картами, одну в рукав прячет, потому так легко и обыгрывает нас. – И опять Панов приложился к фляжке.

В дверь, постучав, вошел связной.

– Господин капитан, он отказывается, не хочет идти. Попытался его силой привести, он начал драться. Ударил меня. – И он почесал покрасневшую скулу.

– Ничего. От нас не уйдет! – угрожающе покачал головой Гуджев. – Ну-ка, убери здесь, – показал он солдату на одеяло.

Через некоторое время стол был убран, а на нем красовалась почти полная бутыль вина.

Вино быстро развязало языки. Они частенько поминали руганью и угрозами Мато. Только в три часа ночи первым вышел Панов, за ним Пройчев. Гуджев, которому страшно хотелось спать, упал на постель и велел Траяну стащить с него сапоги.

– Где будешь спать? – зевая, спросил он солдата.

– Во дворе, господин капитан, только ночь-то уже прошла.

– Хорошо. Не люблю, когда в одной комнате со мной спит еще кто-то. Сейчас выйди и начисти мои сапоги до блеска. Да смотри не мажь гуталином поверх грязи. Как тебя зовут? Все забываю твое имя!..

– Траян Пышов, господин капитан.

– Траян, гляди у меня! Как начистишь сапоги, сложи китель и брюки. Научись ходить на цыпочках, когда я сплю, не то отведаешь березовой каши.

– Слушаюсь, господин капитан, – покорно ответил Траян.

Пока Траян чистил сапоги, Гуджев сильно захрапел, укрывшись с головой двумя солдатскими одеялами.

– Уснул уже, – шепотом проговорил Траян и, ступая на цыпочках, крадучись заглянул в комнату капитана.

Что толкнуло его на дальнейший неразумный поступок, сознавал ли он, что рано или поздно его поймают и он станет предметом насмешек со стороны товарищей?

Нет! Траян, даже когда лгал, что был политзаключенным, верил в это. Оп успокаивал себя прежде всего тем, что сейчас «смутное время». Кто сможет за два-три месяца и даже больше проверить, за что он сидел в тюрьме, с кем он там был? А сам Траян не мог представить никакого документа по той простой причине, что архивы тюрьмы если и не были уничтожены, то находились теперь в чужих руках. Только Матейчо была известна правда о его прошлом, да и он узнал ее совсем случайно от одного уголовника, который сидел с Траяном в одной камере.

Каким бы невероятным и комичным это ни казалось, но Траян, вместо того чтобы снимать и чистить сапоги Гуджева, ловить в темноте Мато, получать от него зуботычины, дремать, как конь, до рассвета только ради того, чтобы раздеть такого картежника и пьяницу, как Гуджев, решил с небольшой долей риска перебраться в теплое и безопасное местечко, куда-нибудь в тыл. Ему хотелось, чтобы к нему относились с почетом и уважением. Инстинкт подсказывал ему, что он сможет устроиться на хорошее местечко и пожить в свое удовольствие.

Более десяти минут Траян стоял у постели Гуджева, внимательно наблюдая за каждым движением капитана во сне. После этого он осторожно вынул все до мелочей из карманов его брюк и кителя и положил в ящик с медикаментами. Затем снял свои сапоги и солдатские брюки, натянул брюки Гуджева, его сапоги, китель и фуражку. В чужой одежде в первый момент ему было как-то неловко, воротник оказался немного широковат, по Траян подтянул вверх ворот шерстяного свитера и заполнил им образовавшуюся пустоту. Просмотрев еще раз карманы своей солдатской одежды, он положил поверх нее вчетверо сложенную записку:

«Господин капитан, не примите мой поступок за шутку с вами. В вашей одежде я должен выполнить важную задачу в тылу врага. Если вернусь живым и здоровым, вы узнаете правду. Смерть фашизму, свобода народу!

Ваш связной Траян».

Он снял с вешалки шинель, наклонился над лампой и погасил огонь. Гуджев закашлялся, зачмокал губами, бормоча что-то несвязное, и повернулся на другой бок, лицом к стене.

Траян на цыпочках вышел из комнаты, надел в коридоре шинель, подпоясался ремнем. На улице в лицо ему ударил ледяной ветер. Он обошел дом, где размещался штаб полка, и пошел по шоссе, ведущему в тыл…

Гитлеровцы начали внезапную атаку на позиции югославского корпуса. Встреченные сильным огнем, после часового боя, они отступили, потеряв много людей и снаряжения.

Майор Леев проснулся за полчаса до объявления тревоги. Завернувшись в овчинную шубу, склонясь над походным столом, он просматривал бумаги, оставленные ему с вечера адъютантом. В соседней комнате еще спал помощник командира Чавдар.

И когда в телефонной трубке послышался басовитый голос, произнесший пароль тревоги, майор закрыл папку с документами и, покашливая, прошел в комнату Чавдара. Разбудил его. Позвонил в три батальона, отдал подробные распоряжения окопаться и быть в состоянии боевой готовности.

В это время капитан Гуджев спал глубоким сном в своей теплой постели. Он не слышал ни быстрых солдатских шагов, ни хриплых голосов, ни ржания коней.

Как всегда, фельдшер Беязов находился на своем посту. На улице уже ждали запряженные санитарные повозки, а шофер машины, весь мокрый, громко ругал испорченный стартер.

На востоке небо было кроваво-красным. Орудийная стрельба стихала.

В подобных случаях у Беязова уже довольно часто возникали ссоры с капитаном Гуджевым. Когда фельдшер посылал за ним, Гуджев сердился, а когда его не звали и он опаздывал, то потом долгое время попрекал Беязова, говоря, что тот нарочно подвел его перед начальством и подчиненными. Поэтому в последнее время заботы такого рода Беязов полностью переложил на связного Гуджева. И в это утро он надеялся, что Траян разбудит его и доложит, что полк поднят по тревоге.

Но как раз в это время, когда фельдшер был особенно занят с погрузкой имущества лазарета, к нему подошли майор Пеев и Чавдар.

– Где капитан Гуджев? – недовольно спросил Пеев.

– Сейчас будет, господин майор, – ответил Беязов и незаметно посмотрел в сторону квартиры Гуджева.

– Передайте ему, чтобы срочно явился ко мне, – еще более резко сказал Пеев и что-то прошептал Чавдару.

Беязов отдал честь и, пробираясь между ящиками, направился к квартире Гуджева. Чавдар расстегнул воротник шинели и сказал Пееву:

– Продолжают безобразничать. Ночью его связной доложил мне, что они опять играли на деньги, а потом, не знаю до какого часа, пьянствовали.

– Тому, кто его сделал врачом, я бы уши надрал. А этот человек, – показал Пеев на Беязова, который уже скрылся за оградой соседнего дома, – за него все делает.

Через несколько минут Беязов вернулся и, робко переступая с ноги на ногу, виновато проговорил:

– Господин майор, разрешите доложить, с господином капитаном случилось неприятное происшествие. – Он даже стал заикаться от волнения.

– Какое еще происшествие? – удивленно посмотрел на него Пеев.

– Происшествие, – виновато повторил Беязов, будто стесняясь прямо сказать или просто не находя подходящего слова. – У господина капитана… украли форму.

– Вот так происшествие! – усмехнулся Пеев. – Того и гляди как-нибудь ночью и его вместе с кроватью унесут куда-нибудь. Ну-ка проводи меня к нему, дай на него взглянуть. – Пеев зашагал к дому, а Беязов, то отставая, то перегоняя его, что-то говорил ему.

Чавдар остался на улице. Хотя он был очень плохого мнения о Гуджеве, этот случай его рассмешил и по-настоящему позабавил. Он отошел немного в сторону, откуда открывался вид на ровное поле, на котором фигуры солдат, рывших окопы, выглядели темными подвижными пятнами.

Когда Пеев открыл дверь, Гуджев, босой и в пижаме, наклонился над сундуком, где лежали его личные вещи.

Не оборачиваясь, видимо думая, что это Беязов снова возвратился, чтобы доложить ему о результатах разговора, раздраженно спросил:

– Скажи, что теперь делать? Вот мерзавец! Никто еще не ставил меня в такое глупое положение. И кто мне его прислал, откуда навязался на мою голову этот идиот?

– Ну-ка встаньте, и я сейчас скажу вам, что теперь делать, – строго сказал за его спиной Пеев.

Гуджев подскочил как ужаленный, вытянулся по стойке «смирно».

– Господин майор, тут есть записка! – Он засеменил к сундуку, непослушными руками схватил записку Траяна и подал ее Пееву. – Откуда я мог знать, что мне такого вора пришлют? Пишет здесь, что направляется куда-то. Ведь если ему нужна офицерская форма, на складе полка, наверное, хоть один комплект да найдется.

– Надевайте его форму. Выставлю вас перед всем полком, – как-то сразу успокоился Пеев, глядя на жалкого, вызывающего насмешку Гуджева. Он еще не решил, как наказать его. В комнату вошел запыхавшийся связной и доложил, что звонил командир дивизии.

Через десять минут тревога была отменена.

* * *

А в это время грузовик интендантской службы возвращался к складам. В кабине шофера сидел человек в форме военного врача – капитана и нехотя отвечал на вопросы болтливого шофера. Это был Траян.

– Отвези меня в госпиталь, – сказал он, когда они въехали в маленький аккуратный городок.

– Это мне не по пути, господин капитан, – попытался отговориться шофер, но, встретив холодный, враждебный взгляд «капитана», повернул машину, и она запрыгала по разбитой дороге к госпиталю.

Некоторое время назад, разыскивая полк, Траян пробыл в этом городке целый день, особо интересуясь руководящим составом госпиталя. К его счастью, там не оказалось помощника командира, и теперь Траян прибыл сюда, чтобы занять «свою» должность.

Машина остановилась на широком дворе возле белого двухэтажного здания, бывшей школы.

– Вот и госпиталь, господин капитан, – оперся грудью на руль шофер и указал глазами на дверь.

Траян медленно вышел из кабины, кивнул головой и тихо сказал:

– До свидания. Спасибо вам.

– Рад стараться, господин капитан! – ответил шофер, и машина рванула с места.

Важный и чванливый в чужой форме, горя желанием посмотреть где-нибудь на себя в зеркало, чтобы знать, как он выглядит, Траян вошел через главный вход в госпиталь.

– Где тут у вас начальник? – спросил он пожилого мужчину в белом халате, которого встретил в больнице.

– В операционной, господин капитан. Сегодня утром доставили раненых. – Мужчина отдал ему честь, готовый выполнить любой приказ капитана.

– А помощник командира? – на всякий случай спросил Траян: вдруг за эти три-четыре дня уже назначили человека на вакантное место?

– У нас нет помощника командира, был один врач, но его откомандировали куда-то, не помню точно куда.

– Хорошо, – облегченно вздохнул Траян, – отведи меня к начальнику.

Оставшись один в канцелярии, Траян подошел к зеркалу. Он впервые видел себя в офицерской форме и понравился сам себе, только по непонятной причине хотелось смеяться.

– Эх, голова, голова, сколько уже горя хлебнул! Но, может, теперь будет все хорошо.

Налюбовавшись, он сел на диван, достал из кармана «предписание» и бросил на него беглый взгляд. Успокоился, решив, что все в порядке. Подделка подписи стоила ему немалых усилий, но теперь только очень опытный глаз мог заметить ее.

Он уже начал скучать, когда в дверях канцелярии показался тот самый санитар, который привел его сюда.

– Господин капитан, майор Асенов, начальник госпиталя, скоро будет здесь.

– Хорошо. Благодарю вас, – кивнул ему Траян и повторил про себя фамилию начальника. Он собирался прижать его к стене, но пока не знал, как это сделать.

Через минуту в комнату неуклюже вошел мужчина средних лет. У него были усталые от бессонницы глаза, лысая голова и медлительные движения.

Траян встал с видом человека, который послан едва ли не для того, чтобы следить, как этот врач оперирует и лечит больных и раненых. Отдав честь и представившись, он подал майору свое «предписание».

Майор Асенов, начальник госпиталя, хирург с многолетним опытом работы, до сих пор, как и большинство его коллег, стоял в стороне от политики. И хотя уже столько месяцев прошло со времени народного восстания, он все еще не мог принять с открытым сердцем некоторые факты и вещи, происходящие вокруг.

Он бросил быстрый взгляд на «предписание» и устало сказал:

– Из штаба армии мне обещали помощника командира, но врача. Ведь наша работа особая… – Он хотел еще что-то сказать, но решил, что лучше помолчать.

– Я ваш коллега, господин майор. Учился в Загребе, мне осталось всего несколько семестров до окончания. Полтора года был врачом большого партизанского отряда.

– Ну тогда хорошо.

– Дядя говорит, что, когда закончим войну, будем думать о своих личных делах. Он сюда не приезжал?

– Кто? – в недоумении спросил Асенов, не поняв, о каком дяде идет речь.

– Генерал, помощник главнокомандующего, – ответил Траян, внимательно наблюдая, какой эффект произведут его слова на майора.

– Нет, не приезжал, – сразу же оживился Асенов, и в его голове промелькнула обида: «Значит, не доверяют мне, если племянника самого генерала ко мне посылают». Вздохнув, он тихо добавил: – Надеюсь, господин капитан, что у нас с вами дела пойдут хорошо. Знаете, иногда мне причиняют много неприятностей различные шантажисты, люди, которые злоупотребляют своим положением и связями. Кое-кто считает, что мы отправляем людей в части еще не совсем вылеченными.

– С такими типами я буду сам расправляться, господин майор, – угрожающе завертел головой Траян. – Есть сигналы и из других госпиталей. Когда меня инструктировали товарищи по партии, они обратили мое внимание и на это…

Глава четвертая

Во второй половине февраля подул теплый ветер и смел снег с полей. Только в низинах еще лежали грязные белые пятна. Ночи были по-прежнему холодными, и даже в ветреные дни грязные пятна снега почти не уменьшались.

Приближающаяся весна вызывала беспокойство Матейчо. И к тому же он получил письмо от Слановского. Тон письма был вполне ясен и категоричен. Слановский предупреждал, чтобы Матей перестал болтать и прекратил бесполезные попытки шантажировать его и клеветать, потому что в противном случае ему все это дорого обойдется. Матейчо стискивал зубы и про себя грозился и Траяну и Слановскому. Какие только планы мщения не рождались в его голове! Однако самое неприятное заключалось в том, что дело было не только в этих двоих, а в том, что Матей успел переругаться почти со всеми. У него не осталось друзей и приятелей, с кем он мог поделиться своим волнением и тревогами. Он чувствовал себя совсем одиноким. И все произошло исключительно по его собственной вине. Из-за этого ему и стало тесно в Камено-Поле. Надо было куда-то подаваться, но куда и к кому? Что он умел делать? Ни образования, ни профессии, ни гибкого природного ума, ни умения легко приспосабливаться к любой обстановке. Ему казалось, что за эти несколько месяцев, которые он находился в Камено-Поле, он упустил выгодные возможности устроиться на какую-то более спокойную, солидную и ответственную службу. Его стала мучить бессонница. Ночами он вертелся в кровати, прислушивался к шуму во дворе, и все ему казалось, что его подстерегает в засаде Шишманя. Накипевшую в душе ярость он обрушивал на жену:

– Это ты виновата, что я еще кисну здесь! Как репей, прилипла ко мне, не будь тебя, я бы уже в люди выбился!

Жена, сонная и тоже озлобленная, не оставалась в долгу:

– Я тебя не привязывала к себе, иди, куда хочешь, с твоим-то умом министром не станешь. Посмотрите-ка на него, я еще виновата, что он со всем селом на ножах! И чего только нос дерешь, дерьмо паршивое!..

Матейчо прерывал ее:

– Не заставляй меня браться за пистолет.

– А ну берись, чего еще ждешь? – продолжала она дразнить его. Она давно уже привыкла к угрозам мужа и, ругаясь так, пыталась вместе с тем вразумить его: – Опомнись, Матей! Брось ты свою дурацкую службу, работай в поле, приведи в порядок двор, чтобы люди тебя в пример ставили.

– О-хо-хо, чего захотела! – Матейчо злился на жену за то, что она даже представить себе не могла, какие планы волнуют его.

– А как же, кто же в поле работать-то будет?

– До чего ж ты глупа! Говорить с тобой – время терять. – Он переворачивался на другой бок, но его больно задетое честолюбие не выдерживало, и он снова поворачивался к ней: – Не для того я сидел в тюрьмах, чтобы бегать за вонючими коровами.

– Не потому ли ты их продал? Может, на мне пахать будешь? – сердилась жена.

– Все, все продам и переселюсь в город.

– Там мало своих голодранцев, только тебя там и не хватает!

– Кто только теперь не выбивается в люди?! Я-то знаю, как варит котелок у Караивани из Зли-Дола, на одних нарах с ним спали все лето. Он в десять раз тупее меня, а стал вот офицером, а я, дурак, бегаю как оглашенный день и ночь в этой глухомани. А для чего? Чтобы на меня лаяли собаки? Чтобы люди меня ругали?

– И я тебе о том же толкую, – продолжала его жена. – Брось ты эти деньги и службу эту и займись домом. Раньше все тебе здесь нравилось. А как вернулся из этой тюрьмы, пропади она пропадом, с тобой нельзя ни о чем говорить. Зачем тебе город, что ты там будешь делать-то? Другое дело, если бы ты был образованным, если бы профессия была, а так…

– Да замолчи ты! – прерывал ее Матейчо. – Нет ума и негде взять! Уж не думаешь ли ты, что те, которые пристроились в городах, умней меня? Ты всему виной, ты мне мешаешь, а не то я бы уже давно уехал отсюда, поминай как звали.

– Давай уезжай, все равно сюда вернешься, – отвечала она ему и снова начинала дремать.

После одной такой перепалки с женой он все-таки уехал в город. В поезде встретил знакомого по тюрьме, который ехал в армию. Матейчо подробно расспросил его, как он там устроился, нельзя ли и его, Матея, привлечь к работе в армии. С этого момента мысль о том, что он может стать военным, не покидала его. «Там хорошая зарплата, хорошая одежда, уважение… – думал Матейчо. – Разве сравнить милиционера с офицером? Быть даже начальником милиции в Камено-Поле – и то далеко до армии. В прошлом году в Камено-Поле было только три милиционера. Если не выйдет сейчас, если не устроюсь, потом буду локти кусать». Но его останавливало то, что всех военных посылали на фронт – в Венгрию. А на фронте могут и убить, и тогда чего будет стоить и форма, и зарплата, и все остальное? Только страх перед неизвестностью заставлял его осторожно и терпеливо выжидать.

На решение уйти из милиции его толкнула одна служебная неприятность.

В этот день солнце встало веселое и радостное. Вечером Матейчо ходил допоздна по улицам. Домой идти не хотелось, и он решил переночевать в участке. Когда рано утром он проснулся, игривые солнечные лучи, пробиваясь сквозь занавески, отражались от ручки чугунного умывальника. Солнечные блики дрожали на испачканном чернилами сукне на столе, на грязных сапогах Матейчо, стоявших в углу.

Лежа на кровати, Матейчо раздумывал – то ли ехать сегодня в город и начинать действовать, чтобы поступить в армию, то ли отложить это дело на другой день.

Зазвонил телефон. Матейчо потянулся с кровати к трубке и глухим, еще сонным голосом сказал:

– Милиция? Что случилось?

– Спишь еще? – спросил кто-то.

– Кто говорит?

– Огнян. Я у Калыча, подымись наверх!

– Иду немедленно, – ответил Матейчо и, положив трубку, подумал: «Прямо судьба, только вспомнил о нем, а он тут как тут».

Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, он слышал, как в канцелярии старосты гремел голос Калыча, а когда открыл дверь, Калыч сильно стучал кулаком по столу, поправляя левой рукой свой пышный черный чуб.

– Это безобразие! Этот тип остается здесь, а мы дремлем.

Огнян сидел на стуле около стола и, глядя на возбужденного Калыча, улыбался.

Матейчо поднял руку, чтобы отдать честь. Этот жест он постоянно отрабатывал перед зеркалом в участке, когда оставался один.

– Здравствуйте, и добро пожаловать, – обратился он к Огняну.

– Посмотри-ка на нашего красавца! – сказал Калыч Огняну. – Ему бы только важничать да болтать, а дел от него не дождешься ни на грош.

– Ну конечно, только ты и работаешь, – огрызнулся Матейчо, не понимая, о чем идет речь и почему Калыч такой сердитый.

– Ему бы только покрасоваться, – продолжал Калыч. – Говорил я тебе, – обратился он теперь к Матейчо, – что слух о смерти Кутулы – дело вражеских рук. Ты не поверил, а Райко Пырванский из Лозена поймал этого врага. Говорил я тебе, что Шишманя здесь, а ты опять на своем стоишь!

Услышав о Шишмане, Матейчо слегка побледнел, смутился, но тут же овладел собой.

– Чего разошелся? Я поймаю Шишманю, если только он жив. – Матей хотел сделать еще более громкое заявление, но решил подождать и узнать, какие сведения о Шишмане они имеют.

– Держи карман шире… На нем кровь людей. Так легко он тебе и дастся! Слушай, Огнян, если бы летом меня где-нибудь пристукнули, я бы так и не узнал, что у нас столько дураков.

– Зачем обижаешь? – растерялся Матейчо.

– Ты, как всегда, не виноват. Пусть другие за тебя отдуваются.

– Это какие такие другие? Ну-ка, назови их! Не у одного тебя есть заслуги, – поспешил он перейти в наступление.

– Ох, ты людям все уши прожужжал своими заслугами. Выведешь меня из терпения, тогда берегись. Ты думаешь, я не знаю, как ты попал в тюрьму? Это ты не знаешь, за что сидел там. Эти полоумные жандармы без причины произвели тебя в герои.

– Ты не первый раз уже мне это говоришь, но я буду жаловаться, так и знай! – Матейчо обиженно отошел от окна.

– Не очень-то хорохорься! Давай жалуйся, кому хочешь.

– Ты, чего доброго, так и врагом меня можешь назвать. Вот поймаю Шишманю, если он только жив, связанного тебе его передам, а потом поговорим.

– Знаю я тебя. Больно ты страшен. Только кто тебе его поймает?

– Напрасно спорите, – подал голос Огнян. – Шишманя здесь, и за ним надо установить постоянное наблюдение. Что за совещание проводили наши «союзники» две-три недели назад? – обратился он к Матейчо.

– Никакого совещания не было, – в недоумении пожал тот плечами.

– Ну, молодцы! Люди специально из столицы едут сюда. Слышал ты что-нибудь о Банкове и Селимском?

– Нет, уверен, таких людей в селе не было.

– Огнян, ты мне не веришь, что ли? Ведь я тебе говорю, что он только собой любуется…

– Ладно, если я только собой любуюсь, то мне здесь больше делать нечего. Не буду я портить жизнь тебе и Кунчо. Ни с ним, – указал Матей на Калыча, повернувшись к Огняну, – ни с нашим партийным секретарем нам не сработаться. Я ему как-то сказал, что он делал гробы для полицейских и от этого ему не отпереться, и с тех пор он меня терпеть не может.

Этот случай ускорил решение Матейчо действовать. В одно ветреное и холодное утро в конце февраля он явился прямо в областной комитет партии.

Розов был на заседании, но Матейчо решил дождаться, когда оно кончится. Около часу дня он вошел к нему. Розов поднялся из-за стола, заваленного книгами, газетами и журналами, предложил Матею сесть и, опустившись на стул, подпер ладонью щеку и тихо сказал:

– Говорите, товарищ, я вас слушаю.

Матейчо жадно глотнул воздух и начал неуверенным и немного смущенным тоном, хотя выучил почти наизусть слова, которые хотел ему сказать:

– Товарищ Розов, я бывший политзаключенный, теперь работаю в милиции. У меня, как коммуниста и человека нового времени, только одно желание – быть полезным народу. Хочу пойти на фронт помощником командира. Поэтому обращаюсь прямо к вам, хотя некоторые товарищи надсмехаются надо мной из-за того, что я бросаю спокойный тыл и иду навстречу стольким опасностям на фронте.

– Какое у вас образование?

– Учился в пятом классе, – соврал Матейчо.

– А почему не продолжили учебу?

– Не было средств, товарищ Розов, – ответил Матейчо.

Розов вдруг поднял голову и, внимательно посмотрев на него, все так же тихо сказал:

– Хорошо. Но вас должен представить околийский комитет. Действительно, нам нужны товарищи для отправления на фронт, и вполне естественным было бы послать туда прежде всего желающих. Вы служили в армии?

– Да, служил в трудовых войсках.

Розов раскрыл блокнот, надел очки:

– Ваша фамилия, имя, имя отца? Я напомню товарищам из околийского комитета, но и вы им сами об этом скажите…

Когда Кунчо и Калыч узнали о намерении Матейчо, они облегченно вздохнули:

– Ну наконец-то! Может, там на тебя управу найдут. Если и армия тебя не образумит, то, как говорится, горбатого только могила исправит.

– Вы только сами не мешайте мне, а там поговорим, – отвечал им Матейчо. Всем своим видом он пытался показать, что стоит уже на голову выше их.

– Очень-то надо тебе мешать! – покачал головой Кунчо. – Баба с возу – кобыле легче. Иди и не возвращайся больше сюда, оставь нас в покое, мы сами со своими болячками разберемся.

Когда Матейчо не появлялся дома один-два дня, Венка, его жена, могла свободно вздохнуть. Но когда она узнала, что угрозы мужа не пустые слова, что он действительно собирается на фронт, ее охватила настоящая тревога.

– Ох, боже мой! – вздыхала она, ступая по полу на цыпочках. – Опять страхи, опять тревоги. Мало тебе было тюрьмы, так теперь еще и фронт! Кто туда пошел, то если живым и вернется, так без руки или без ноги.

– Пусть! Тебя забыл спросить, – язвительно отвечал ей Матейчо.

– Почему Кунчо не идет, почему Калыч не идет? Да сколько еще здоровых, крепких мужиков в селе! Только тебе не сидится на месте, занялся бы лучше хозяйством, так нет же, связался с этой дурацкой службой, на нас уже все в селе косо смотрят.

Матейчо изредка отвечал ей. Эти разговоры он уже слышал не раз и поэтому теперь только молча сопел да время от времени бросал на нее недовольный взгляд. «Сиди и смотри на нее, овцу этакую, – думал он про себя. – Не может понять, что я человеком должен стать, что должен устроиться на службу, которая ей и не снилась». Иногда, правда, и на него нападала хандра: «Ну и дурак же я… Попал как кур во щи, а кто виноват? Кто меня толкал прямо в волчью пасть? Ничего, а может, это и к лучшему», – снова решал он и, чтобы не выдать своего состояния, злился и кричал жене: