Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Глава третья

Данчо Данев ревниво хранил показания генерала Янева. Какие только планы и проекты не мелькали в его голове! Но он не мог себе простить, что проявил легкомыслие и сообщил Розову о своем намерении по дороге ликвидировать генерала Янева.

Он окончательно убедился, что один только Яиев имеет доступ к его тайне, и решил, что настало время прервать эту нить, чтобы его тайна не стала случайно известна и другим.

По предложению и настоянию Данева Янев и еще некоторые арестованные были перемещены в тюрьму.

В это утро Данев решил судьбу Янева. Он сообщил Санди, что направляется в тюрьму. Запихнув в свой портфель показания Янева, он сказал шоферу, чтобы тот ехал. Ночью прошел дождь. Холодный восточный ветер поднимал в лужах рябь, низко над землей неслись тучи. От этого Даневу становилось особенно не по себе.

В тюрьме его встретили с раболепным покорством, к чему он приучил своих подчиненных. В глазах всех Данчо был бесстрашным, смелым партизаном, твердым и последовательным руководителем милиции и следователем.

– Пырван, – обратился он повелительным тоном к директору тюрьмы, – для допроса одного типа надо освободить комнату.

– Сию минуту, товарищ Данев, – ответил Пырван.

– Слушай, я ещё не кончил, – поднял руку Данев. – Я очень устал. Скажи, чтобы меня не беспокоили. Истопите хорошо печку, а то меня что-то знобит и ломает. – Он сунул руку в карман и вытащил пачку смятых банкнот. – Пошли кого-нибудь купить сигарет.

Пырван взял деньги и негромко спросил:

– Какую же комнату вам предоставить? Может, спуститесь вниз?

– Хорошо, можно вниз, – согласился Данев. – Скажи, чтобы там натопили печь и привели туда генерала Янева.

– Понятно, товарищ Данев. Минут через десять все будет сделано.

Когда Данев вошел в кабинет, в печке уже весело плясал огонь. Он разделся и сел за стол, снял со стола исписанный цифрами лист картона, сердито смял его и бросил на пол.

В дверь кто-то постучал.

– Войдите! – ответил Данчо.

Дверь скрипнула, и показался милиционер с кротким выражением лица.

– Товарищ Данев, к вам доставили арестованного.

– Хорошо. Будь за дверью и никого не пускай ко мне.

– Понятно! – Милиционер пропустил в комнату Лиева, хлопнул дверью, и его шаги удалились к другому концу коридора.

Лицо Янева припухло от сидячей жизни, от сырости каменных стен и цемента. Он ждал, стоя навытяжку. Облизнул языком нижнюю, чуть отвисшую губу, с трудом глотнул в ожидании первого вопроса. Это была его вторая встреча с Данчо Даневым. Сначала Янев очень боялся, и потому стремился скрыть некоторые случаи из своей жизни и службы. Однако впоследствии, когда силы его были уже на исходе, он стал рассказывать обо всем, что знал и помнил. С каждым днем, проведенным в тюрьме, его все больше охватывало отчаяние. Он совершенно опустился, стал совсем безвольным. Долгие и однообразные ночи в тюрьме были невыносимы. И если еще недавно его единственным удовольствием были прогулки на велосипеде, то теперь уже и это не могло бы отвлечь его. Иногда у него мелькала мысль о самоубийстве, но глубоко в душе он страшился смерти. Какая-то смутная надежда, что рано или поздно он выйдет из этого ада, все еще поддерживала его.

– Генерал Янев, – обратился к нему ровным, спокойным голосом Данев, доставая одновременно из папки бумаги с его показаниями, – вы достаточно умный и рассудительный человек. Отдаете ли вы себе отчет, за что вас задержали и за что будут судить?

– Да, – проглотил слюну генерал, и нижняя губа его задрожала.

– Надеюсь, что полтора месяца – достаточное время для осознания всех своих ошибок и преступлений перед народом.

– Господин следователь, я все рассказал о себе, – умоляющим и измученным голосом ответил Янев.

– Все ли? – Данев остановил на нем свой холодный взгляд.

– Да, все полностью, клянусь вам!

– Нет, – вздохнул Данчо, – осталось еще кое-что. Мы старые конспираторы, и от нас ничего нельзя скрыть. Это ваши показания, не так ли? – указал он на исписанные страницы.

– Так точно, – ответил Янев, сделав шаг вперед и немного приподнявшись на носках.

Данчо закрыл пайку и смерил его взглядом. Обратил внимание на штатское измятое пальто Янева, на поплиновую рубашку с довольно запачканным воротником, на галифе, на котором уже не было двойных лампасов. Только сапоги сохраняли еще свой генеральский вид, но и они были давно не чищены, а на каблуках и носках виднелась засохшая грязь и желтая глина.

– Ну? – снова спросил Данев. – Теперь поговорим опять. Берите стул, садитесь. Вы курите? – протянул он ему коробку с сигаретами.

– Да, благодарю, – потянулся Янев к коробке и трясущимися пальцами взял сигарету. В свою очередь он теперь сам прощупывал глазами Данчо и сам не мог объяснить, что во внешнем виде и поведении этого человека внушает ему смутное доверие, как будто их двоих прежде связывала какая-то общая нить, но теперь ее прервали происходящие бурные события.

Голос Данчо заставил его вздрогнуть.

– Генерал Янев, в своих показаниях вы утверждаете, что ничего не знаете о расстреле наших товарищей в Лозене. Имейте в виду, что не я, а народ потребует возмездия за их смерть. И только в ваших интересах пролить свет на эту историю со всех сторон.

– Господин следователь, я еще при первом допросе говорил вам и писал об этом в своих показаниях; они перед вами. За приказы и распоряжения, которые давал, я готов нести ответственность. Но о Лозене сказал и буду говорить, что все произошло по указке полиции и из-за усердия поручика Игнатова.

– Командиром дивизии были вы? – перегнулся через стол Данев.

– Так точно, я, – отпрянул немного назад Янев, как будто боясь удара в лицо.

– От кого получали указания и приказы ваши солдаты, от полиции или от вас? Разве рота, расположенная а Лозене, была подчинена полиции?

– Нет. Она была подчинена полковнику Додеву.

– А он вам, не так ли?

– Да, мне, господин следователь, – убито ответил Янев.

– Слушайте, генерал Янев! Не пытайтесь свалить всю вину на полицию, и в частности на Цено Ангелова. Я хорошо понимаю вашу тактику. Вы рассчитываете в основном на то, что он мертв и мы не в состоянии сделать вам очную ставку с ним. Но имейте в виду, что у нас есть возможность проверить ваши показания, что мы уже сделали.

– Знаю, господин следователь, но я говорю правду.

– Когда полковник Додев узнал о расстреле?

– Насколько мне известно, он не знал об этом. Поручик Игнатов действовал на свой страх и риск.

– Ох! – наигранно вздохнул Данчо и беспомощно поднял руки. – Теперь вы пытаетесь свалить вину уже на другого мертвеца.

– Но, господин следователь, это правда, – умоляющим и беспомощным голосом пытался убедить его Янев.

– Слушайте, – откинулся на стуле Данчо, – давайте говорить откровенно. Жизнь человека изменчива и, самое главное, очень коротка. Совсем недавно вы были генералом, сильным и уважаемым человеком, не так ли?

– Да.

– А сегодня вы подсудимый. Чтобы проявить свою власть, вам достаточно было только снять телефонную трубку, росчерком пера заставить части вашей дивизии начать операцию – сжигать дома, убивать людей. Еще до вчерашнего дня наша жизнь зависела от вас, теперь же ваша – от нас. Вы десятилетиями сидели на шее у народа, но вот настало такое время, когда народ надел на вас узду. Вы понимаете, что мне нужно от вас?

– Я очень хочу узнать это, – вздохнул Янев.

– Господин генерал, запомните то, что я вам сейчас скажу. Народ, умеющий ненавидеть, может быть вдвойне великодушным. Мы умеем наказывать, но умеем и щадить.

В душе Янева что-то размякло. Он впал в умиление. Впервые с ним говорили откровенно и, самое главное, намекали на возможность спасения.

– Понятно, господин… – Он не закончил фразу, и его подпухшие глаза увлажнились, он как будто с трудом сдерживал подступившие слезы.

Данчо оценил, что его маневр был удачен, что у генерала раскрылась, как бутон, надежда на жизнь и свободу.

Он достал ранее отложенную страницу с показаниями, где говорилось о сотрудничестве Янева с Цено Ангеловым. Прочитал ему все написанное и, глядя на него с прищуром, испытующе сказал:

– Расскажите мне более подробно о секретных сотрудниках Цено Ангелова. Хочу подчеркнуть, что от этого зависит и ваша судьба. Если распутаем клубок и докопаемся до истины, можете надеяться на свободу. Пока мы вам не верим. Значит, надо, чтобы вы нам помогли, чтобы заслужить наше доверие. Еще раз повторяю, только в этом случае вы можете надеяться на свое освобождение или возможную реабилитацию. Сейчас мы ведем войну, и нам нужны такие подготовленные и умные командиры, как вы.

Генерал придвинул стул немного вперед, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, потер рукой свою шею. На его виске пульсировала жилка. Он напрягся, пытаясь восстановить в памяти весь разговор до мельчайших подробностей и любой ценой убедить Данева в своей искренности.

– Господин следователь, – начал он взволнованно, – клянусь вам, что сделаю все, чтобы восстановить в памяти события прошедших дней. Лично я не был в хороших отношениях с полицией. Верьте мне, Цено Ангелова я всегда считал свиньей. Все знали, что он бандит и взяточник. Но я, как командир дивизии, и он, как начальник окружного управления государственной безопасности, были в постоянном контакте. Планы наших операций разрабатывались высшим начальством по распоряжениям министерства и штаба армии. В операциях войск предусматривались действия полиции, так как сама она была не в состоянии справиться с положением.

– Это мне известно, – прервал его Данчо.

– Прошу вас, только один момент! Я послал докладную командующему армией о том, что войска не должны исполнять роль жандарма, потому что совсем потеряют расположение и любовь народа.

– И это я знаю, у меня есть эта докладная.

– Нашли ее? – обрадованно спросил Янев.

– Расскажите подробнее, остановитесь на Цено Ангелове и его людях.

– Да, – покачал головой Янев и замолчал на короткое время. Снова напрягая память, он собрался с мыслями и продолжил скороговоркой: – Вот как это было. После операции в Камено-Поле мы поругались с ним. Он держался с нами вызывающе, особенно со мной. Обвинил меня в бездарности, в мягкотелости. Мы обменялись колкостями. Он вскипел, ударил кулаком по столу. «Благодарите, – говорит, – меня, что весь отряд в наших руках. Там у меня есть человек, который доносит о каждом их шаге». Мы еще немного поспорили. Потом он похвалился, будто в любую минуту может узнать, где находится отряд. Еще он сказал, что сомневается в том, что нам, если мы начнем операцию, удастся уничтожить партизан.

– И это все? – взволнованно спросил Данчо и испуганно огляделся, как будто боялся, что кто-то их подслушивает.

– Так точно, господин следователь, поверьте мне, все это чистая правда.

– А что вы знаете о том человеке?

– О каком?

– Об агенте-провокаторе, который находился среди партизан.

– О нем я не знаю ничего.

– А кто он был, как его имя? О нем вообще в дальнейшем заходила речь?

– Нет, тогда мы говорили о нем в первый и последний раз.

– Как вы думаете, Ангелов мог проговориться об этом еще кому-нибудь? С кем из ваших офицеров он был близок? Каковы были его отношения с полковником Додевым?

– Они не были хорошими. Он ни с кем из моих коллег не был в хороших отношениях. Напускал на себя излишнюю важность, поэтому никто из нас его не любил. Каждый избегал его.

– Это все? – тихо спросил Данев.

– Да, господин следователь, – ответил усталым голосом Янев.

– Нет! Вы или не помните, или нарочно умалчиваете. Нигде ничего не пишете и не говорите о том, почему отложили операцию в начале августа. По чьему приказу? Разве вы не поняли, что нам известны все подробности?

Янев обхватил голову руками. Немного подумал. Кровь еще сильнее запульсировала в жилах.

– Подождите, – виновато улыбнулся он, – и не сердитесь на меня, что опять начну с мертвеца.

– Говорите!

– Без моего ведома и втайне от полковника Додева, за это я ручаюсь своей головой, поручик Игнатов попытался в Лозене затеять какую-то историю с учительницей. Эта учительница любила подпоручика запаса из роты, которая размещалась в Лозене, не могу вспомнить его имени. Я его даже и не видел никогда.

– Ну и что же?

– Поручик Игнатов приказал этому подпоручику втереться в доверие к девушке, пообещал дать ему оружие и патроны для передачи партизанам. Он хотел, чтобы затем подпоручик перешел на нелегальное положение и таким образом завоевал доверие партизан, тогда через него можно было бы узнать, когда ваши товарищи спустятся с гор, чтобы схватить их. Однако подпоручик оказался честным человеком. Вместо того чтобы действовать так, как ему было приказано, он взял да и предупредил девушку, рассказал ей обо всем. А она со своей стороны сообщила вашим товарищам в горах, что было задумано…

– Дальше! – нетерпеливо потребовал Данев.

– Похоже, это и стало причиной опасения, что человек Цено Ангелова будет раскрыт. Ангелов был в панике. Боясь последствий, он и приказал приостановить операцию, а я лично должен был передать полковнику Додеву и поручику Игнатову приказ положить конец этой истории с девушкой и подпоручиком из Лозена. Помню, Ангелов дал приказ не поднимать больше вопрос о подпоручике, как будто ничего этого и не было. Он постарался сделать все, чтобы замести следы. Я слышал, что он арестовал ту девушку, но какова ее судьба, не знаю. Прошу меня извинить за то, что чуть не забыл об этом случае.

– А после этого речь об этом человеке больше не заходила?

– О каком? О подпоручике, что ли?

– Нет. О человеке Цено Ангелова.

– Нет. Он хранил это имя в полной тайне. Если бы я его знал, я бы сказал вам о нем сразу. Понимаю ваш интерес к нему, но таково положение, господин следователь.

Данов замолчал. Подпер потяжелевшую голову ладонями. Его сердце билось учащенно. В таком положении он оставался две-три минуты, а после этого с усилием оторвался от стула и, с трудом передвигая ноги, направился к двери. Молча открыл ее и кивнул головой милиционеру, чтобы тот вошел.

– Отведите его в камеру, – указал он рукой на генерала.

– Слушаюсь, товарищ Данев, – по-солдатски ответил милиционер и снял с плеча автомат.

Янев встал со стула, с недоумением посмотрел на Данева, хотел поблагодарить его за намек на надежду и еще раз заверить, что сказал всю правду. Но Данев уставился взглядом в край стола и только кивнул ему головой, чтобы он уходил.

Этой же ночью Данчо Данев снова приехал в тюрьму. Его пропускали в любое время дня и ночи. Он взял ключ у дежурного и более часа оставался в камере генерала. Когда закончил разговор, вернул ключ дежурному и быстро ушел.

Утром генерала нашли повешенным на подтяжках. Никаких следов насилия не было. На коробке от сигарет было написано, что он сам решил покончить с собой.

Вечерний поезд приближался к городу. Прижавшись к стеклу, Розов смотрел на меняющийся за окном пейзаж. Мимо проносились телеграфные столбы, посеревшие поля, полоски неубранной кукурузы, и только местами попадались чуть зазеленевшие нивы. На западе медленно догорал красный закат. Полный и упитанный спутник Розова, который до сих пор почти непрерывно спал, встал, прижался головой к стеклу и, равнодушно глядя за окно, тихо проговорил:

– Вы уже почти приехали, а мне еще ехать до полуночи. Нет у нас поездов, как у других, – добавил он почти про себя. – Точности никакой. Скорым, конечно, лучше, только на него билетов не достать, он всегда переполнен нашими и русскими военными.

Розов из-под бровей осмотрел его. Спутник продолжал:

– Может быть, вы меня упрекнете, но смотрите, господин, раньше в этих вагонах ездили немцы, теперь русские. Такова наша участь – участь маленького и слабого государства. Любой его топчет и притесняет. Что, разве я не прав?

– Нет! – коротко ответил Розов.

– Видите ли, я вас не знаю, может быть, поэтому разболтался немного больше, чем следовало бы, но мне кажется, что, когда едешь с человеком в одном купе, как-то нехорошо молчать, хотя и рискуешь совершить ошибку. В молодости я был другим. Из отцовского дома ушел гол как сокол. Сколотил небольшой капиталец, создал себе известное положение – и все это своим собственным трудом и бережливостью.

– Вероятно, вы очень довольны собой, не так ли? – спросил Розов с желчной иронией и, откинувшись на сиденье, стал рассматривать своего спутника, щуря глаза. Челюсти у собеседника были крепкие, в каждом его движении чувствовалась сила и уверенность. Розову казалось, что он много лет назад где-то видел этого человека. Возможно, их пути когда-то пересекались. Но припомнить ничего определенного Розов не мог. Спутник между тем продолжал:

– Слава богу, живем не жалуемся. Только бы кончилась война, да открылись рынки, да началась торговля с англичанами, американцами, можно и с братушками, если у них, конечно, будет что нам продавать. Не будем и ими гнушаться.

– Но вы и без того имеете больше, чем вам нужно для жизни, не так ли?

– Почему это вас так удивляет? Если бы у меня не было интереса, стал бы я так вкалывать день и ночь, доставлять своим клиентам то одно, то другое! Для меня не имеет никакого значения, при какой власти я буду жить. Пусть только она дает мне возможность зарабатывать и жить, как человеку. Вот, например, мой адвокат говорит, что торговля – это узаконенная кража… Извините, – он неожиданно сменил тему, – никак не могу вспомнить, откуда я вас знаю. Мы встречались с вами?

– Очень может быть, – равнодушно ответил Розов.

– У меня неважная память на лица, но не являетесь ли вы братом или родственником одной моей землячки и соседки. Кем вам доводится Богдана?

– У меня есть сестра Богдана, но не знаю, о ней ли идет речь.

– Именно о ней! – оживился спутник. – Ее мужа зовут Спиро, у них сын Борко, сейчас он учится в гимназии. Вот так встреча! – удивленно качал он головой. – Я моложе вас, мы с Богданой ровесники, а вы очень изменились. Должно быть, более двадцати лет прошло с тех пор, как вы покинули наш город. Сколько же вы перенесли за эти годы – тюрьмы, допросы, преследования, Испания, Франция, партизанский отряд! Страдали, но, по крайней мере, и мир увидели. Жена, дети у вас есть?

– Нет.

– Конечно, не до того было. Вы не можете меня вспомнить, но отца моего наверняка помните – Фичо, акцизный пристав.

– Как же, помню, – слегка насупил брови Розов, – ваш дом стоял напротив нашего. Вы потом еще сбежали с дочерью торговца. Как его звали… – напряг Розов пат мять, пытаясь вспомнить его имя.

– Хаджиставрев. Да-а… Молодые были, горячие, – как-то виновато улыбнулся он. – Все же мне удалось хоть что-то от старой фирмы сохранить. Иначе брат жены все спустил бы. Вы его не знаете. Он офицер, проиграл в карты все приданое своей жены.

Розов всегда испытывал отвращение и ненависть к сытым и довольным обывателям. Этот толстяк, сын акцизного пристава, сидел себе за ветхим столом возле венского сейфа тестя. Торговля шла хорошо. Деньги – вот сила, которая сделала его своего рода философом. Деньги к деньгам идут.

– Я завтра же найду Спиро и Богдану, передам им от вас привет. Очень рад, что после стольких лет вижу вас живым и здоровым, – угоднически улыбался торговец. – Опять же извините, если что не так сказал.

Поезд подходил к станции. Розов достал с полки портфель и, приоткрыв немного дверь купе, кивнул на прощанье торговцу, а тот проводил его по коридору до самой двери.

На улице стемнело. Шофер присланной за Розовым машины областного комитета взял портфель из его рук.

– Как, Васил, заждался небось? – спросил Розов.

– Ничего страшного, товарищ Розов, – непринужденно улыбнулся шофер, – прождал всего полтора часа. – Открывая дверцу машины, он добавил: – Товарищ Чугун сказал мне, что будет ждать вас сегодня вечером в комитете. Хочет сообщить вам что-то очень важное.

– Вот как? – остановился на мгновение Розов. – Тогда давай вези прямо к нему.

Через некоторое время машина, скрипнув тормозами, остановилась перед областным комитетом партии. Окна Чугуна светились.

Так он работал каждый день вот уже полтора месяца – до двух-трех часов ночи. Никогда в жизни Чугуну не приходилось так долго заниматься умственной и канцелярской работой. Человек дела, он и в отряде, и в тюрьме не любил пустых разговоров, а когда надо было действовать, воевать, проявлялась его неутомимая энергия. По нескольку дней он мог выдерживать без сна и пищи. А теперь, как секретарь комитета, он должен был отдавать распоряжения, подписывать, накладывать резолюции на письма и другие документы. И насколько сильным и уверенным чувствовал он себя с гранатой и автоматом, карабином или пистолетом, настолько беспомощным казался сам себе с карандашом или ручкой в загрубелых пальцах. Он выслушивал за день множество жалоб – одни жаловались на местных коммунистов, другие начинали враждовать между собой, и он должен был устранять все недоразумения. К нему приходили крестьяне из сел, недовольные отношением к ним некоторых коммунистов, пренебрегающих ими, другие жаловались на то, что ничего не получили от местных комиссаров при распределении товаров, хотя считались сочувствующими или помощниками партизан. Иногда он вынужден был писать небольшие записки приблизительно такого содержания: «Димитр! Бай Вельо – наш человек. Уважайте людей. Ради нас они рисковали жизнью. Дай ткани для его дочери. Отпусти пару ботинок для его сына».

Телефон звонил непрерывно, и Чугун давал распоряжения районным комитетам. Люди ему верили, уважали его, потому что за долгие годы непосильной борьбы он завоевал себе имя подлинно народного защитника.

Но в это утро он был крайне взволнован. Весть о том, что Янев повесился в тюрьме, озадачила его. Хотя ничто не говорило о насильственной смерти, у Чугуна было предчувствие, что здесь дело нечисто.

И когда Розов вошел к нему в комнату, Чугун как раз читал показания генерала. Розов поздоровался, снял фуражку и, положив портфель на край стола, сел на диван напротив Чугуна.

– Что случилось?

Чугун тряхнул головой. Вихор поседевших волос упал ему на лицо.

– Ночью в тюрьме повесился генерал Янев.

– Вот оно что! – удивленно воскликнул Розов.

– Вчера Данчо Данев был у него.

– Ну?

– Янев был в хорошем настроении, не было никаких признаков, что он решится на такой отчаянный шаг.

– Такое впечатление сложилось у Данчо?

– Да.

– Он его допрашивал?

– Да. Уточнял некоторые обстоятельства.

– Что это за обстоятельства? Мне кажется, что Данев чересчур много занимается следствием по делу Янева.

– Вы что-либо имеете в виду?

– Пока ничего конкретного нет, но, по всей вероятности, здесь не обошлось без вражеской руки.

– Отсечем ее! – резко тряхнул волосами Чугун.

– Не опоздать бы, – многозначительно покачал головой Розов и после короткого молчания продолжал: – Когда речь шла об аресте генерала, Данев спросил, не лучше ли будет ликвидировать его по дороге.

– Думаете, что Данев сводит старые счеты?

– Ничего определенного сказать не могу. Где Санди?

– Только что звонил. Позвать его?

– Нет.

– Вот показания Янева. Я их как раз просматривал. – Чугун подвинул толстую папку к краю стола.

– Я их возьму домой. Случай с убийством Румена до сих пор покрыт мраком неизвестности. Данев мне представил показания той женщины, соседки Румена. Она признала, что работала на полицию и следила за квартирой. В ту ночь она, заметив, что в квартиру вошел незнакомый человек, сразу же сообщила об этом в полицию.

– Да, именно это знаю и я.

– Но Санди знает показания одного агента, который находился в засаде. Полиция окружила дом примерно за час до прихода Румена. Тогда что же получается? Выходит, что эта женщина знала о намерении Румена навестить мать и они были предварительно уведомлены, кого им ждать. Я попросил Санди сохранить это в тайне и продолжать свои наблюдения…

В тюрьме Матейчо провел несколько месяцев. Впервые дни пребывания там ему казалось, что он находится среди чужих и враждебных ему людей. Но они его не оставили, особенно когда поняли, что слабовольный деревенский паренек готов подписать капитулянтскую декларацию. Тогда его «обработкой» занялись Божин Шопский и Цоньо Крачунов из общей камеры. Ободренный их словами о том, что в тюрьме им осталось находиться считанные дни, Матейчо оказался очень прилежным и послушным учеником.

Первые дни свободы в Камено-Поле не принесли ему никакой радости. Ему ли было тягаться с Калычем, Чавдаром, Чугуном и Данчо Даневым, на которых было обращено главное внимание! Тогда Матейчо злился на всех, требовал наказать Йончоолу, Денчо Чолаку, Ристо Шишманя и никак не мог понять, почему любой его намек вызывает насмешку.

Но в один теплый солнечный день после короткого колебания Цоньо Крачунов по просьбе и ходатайству Данчо Данева и Божина Шопского подписал приказ о назначении Матейчо милиционером в Камено-Поле.

Это стало некоторой отдушиной для оскорбленной души Матейчо. Он постоянно ходил по селу из конца в конец, встречал и провожал все поезда. В ночное время допоздна скитался по улицам, подслушивал разговоры жителей под дощатыми заборами и воротами.

Из-за Танаса Йончоолу и Денчо Чолаку, которые были активными членами местного земледельческого народного союза, Матейчо стал преследовать и всех остальных членов этой организации.

В один из дней в полдень земледельческий народный союз под бой барабана оповестил жителей, что вечером в зале клуба-читальни состоится собрание, на котором будет выступать Цветков, член областного руководства и секретарь областного комитета Отечественного фронта.

Вечером перед клубом-читальней до начала собрания крестьяне покуривали и говорили о том, о сем, а Матейчо расхаживал среди них и прислушивался к разговору то одной, то другой группы.

– Эй, сват, солдат что пишет? – спросил пожилой крестьянин, очищая перочинным ножиком тонкий прутик. – В газетах написали, что ребята наступают.

Сват с обвисшими усами и небритой щетинистой бородой высекал кремнем огонь, придерживая грязным ногтем отсыревший трут.

– Эх, сват, нас бы на их место, мы бы разнесли этих швабов в пух и прах!

– Наши парни тоже не посрамят нас. Слева от них озабоченно говорили:

– Опять будет реквизиция. Две недели назад уже отвел телку, так теперь требуют еще и двух овец.

– Будем давать, пока можем, – почесывал затылок преждевременно состарившийся крестьянин в изношенном кожухе и замусоленной шапке.

– Все в дядиных руках, – гнусавил тонким голосом тридцатилетний безбородый мужик, весь в морщинах, как стареющая женщина. – На днях я говорю Калычу, что из нас и так уже все жилы вытянули, а он мне опять: давайте да давайте, мол, мало осталось, потом, говорит, до богачей доберемся, из них будем жилы тянуть.

– Хоть бы этот год был получше, авось и мы что-нибудь продадим, а то совсем без денег остались.

– У кого есть, тот пусть и отдает, – замахал пустым рукавом уже успевший подвыпить Денчо Чолаку и, натянув безбородому на глаза фуражку, пошутил: – Это у тебя-то нет денег, баба безбородая? Ты бы уж лучше молчал, а то если наши люди разберутся, что к чему, так не миновать тебе фронта. Не так ли, господин старший? – лукаво подмигнул он Матейчо. Безбородый обиделся!

– Чолаку, я служил и еще буду служить, а ты-то на что годишься?

– Я, – вызывающе осклабился Чолаку, – останусь молодух сторожить…

Стоя на пороге клуба-читальни, Йончоолу кричал:

– Эй, люди, давайте заходите!

– Танас, наши здесь! – громко ответил Чолаку и направился к клубу-читальне.

Уступая друг другу дорогу, крестьяне на решетках счищали грязь с обуви и по одному входили в зал.

Матейчо немного задержался, повертелся вокруг здания. Сжимая зубы, он ругался. «На что ж это похоже? – злобно спрашивал он себя. – Кто управляет, мы или они? И чего мы ждем, ведь Калыч и Кунчо дремлют». И он решительно направился через грязную площадь. Поднимаясь на второй этаж общины, он шагал через две ступеньки сразу. Сильно толкнул дверь в комнату старосты.

Калыч сидел за столом, около него, наклонившись, стоял Кунчо. Они рассматривали какой-то список.

– Эй, люди! – Матейчо остановился посреди комнаты, расставив ноги. Постукивая пальцами по кобуре нагана, спросил: – Только мне гореть на этом огне?

– Чего опять с ума сходишь? – спокойно спросил Калыч.

– Еще посмотрим, кто из нас сумасшедший. Дождетесь, что в один прекрасный вечер нас всех как цыплят переловят.

– Если боишься, подавай в отставку, – тихо сказал Кунчо.

– Подам, если вам от этого полегчает. Только скажите мне, когда это в Камено-Поле были сторонники «Звена»? Сходите посмотрите – зал полон земледельцев. Увидите, перед кем выступает Цветков…

– Земледельцы – наши союзники, – прервал его Кунчо.

– В селе нет земледельцев! – скрипнул зубами Матейчо. – Теперь союзников сколько хочешь, раз власть наша. А где они были летом, когда Калыч скитался по лесу, как собака, а мы гнили в тюрьмах и жандармы ломали нам ребра? Тогда они спали с бабами да деньги копили!

– Ну хватит, не заставляй меня отвечать тебе, – сказал Кунчо.

– Нет, уж ответь, ответь! – наскакивал на него Матейчо. – Я не делал гробов для полицаев, вот так!

– Ничего ты не знаешь и не узнаешь. А мелешь об этих гробах налево и направо…

– Завтра же подам рапорт Чугуну и Данчо Даневу. Мы дремлем, а фашисты под нашим носом орудуют. Почему Цветков не провел общее собрание, а собирает этих фашистов и гадов и водит с ними дружбу?

– А мы их приглашаем на наши партийные собрания? – спокойно спросил Кунчо.

– Они нам неровня.

– Действительно, тут ты прав. Неровня таким, как ты и тебе подобные. Вы все делаете для того, чтобы поссорить нас со всеми, – ответил ему Кунчо.

– Разгоню их собрание! – топнул ногой Матейчо.

– Попробуй только! Если сделаешь и эту глупость, я тебя сам так отделаю, что живого места на твоей спине не останется, – поднялся из-за стола Калыч.

– Бай Димитр, я о тебе ничего плохого не сказал, – как-то сразу обмяк Матейчо.

– Ты слушай, что я тебе скажу, чтобы впредь неповадно было…

– И у меня есть начальство, и от меня требуют…

– Ты не знаешь, чего тебе надо! – буркнул Калыч. – Послушай, что я тебе скажу в последний раз: перестань преследовать Йончоолу и Чолаку. Люди эти ни в чем не виноваты, а то, что они не попались вроде тебя и их не били ни за что ни про что, – так это хорошо. Тебя подвел Ристо Шишманя. Если мне попадется в руки эта скотина, буду судить его не за то, что он жандарм, а за то, что он с тобой такую штуку проделал…

– Хорошо, и я свое право потребую. – Матейчо завертелся волчком и ушел сердитый.

– Ищи, ищи, авось поймаешь! – крикнул ему вслед Калыч.

Когда Матейчо вошел в зал клуба-читальни, еще в дверях в нос ему ударил тяжелый, спертый воздух. Растолкав локтями людей, стоящих у дверей, он с трудом пробрался к сцене. Прислонился к стене и стал внимательно слушать. Сидевшие в первых рядах враждебно поглядывали на него. Цветков только что закончил говорить, вытер лицо платком и тихо спросил, есть ли вопросы.