Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

– Поручик Игнатов, вы преувеличиваете! – И на его сухих губах застыла холодная улыбка.

– Нет, господин полковник, ничуть. Вы меня хорошо знаете.

– Именно потому, что знаю, мне тяжело видеть вас в таком состоянии. Вы устали, издерганы, но не забывайте, что есть еще много болгар, которые в настоящее время думают об отечестве, его судьбе. Мы еще не окончательно проиграли сражение. Может быть, нам придется отступить, но это совсем не будет означать, что мы потерпели поражение. У тебя, кажется, нет детей? – спросил он уже мягче.

– Нет, – глухо ответил Игнатов.

– Вот что отличает нас друг от друга. У меня они есть, и это меня обязывает ко многому. Это как бы тормоз для поспешных и необдуманных шагов.

– Может быть, я надоел вам, господин полковник, – беспомощно развел руками Игнатов, – но я думаю только о себе, о собственном спасении.

– Разве моя ответственность меньше твоей? Я ведь забочусь о безопасности каждого из вас, я решительно против любых авантюр. Ты очень возбужден. Тебе необходим отдых, – через силу улыбнулся Додев и покровительственно похлопал его по плечу. – Поручик Игнатов, ты самый храбрый, самый преданный мой офицер, и мне очень неприятно видеть тебя в таком состоянии.

Игнатов не сразу ответил. Жадно глотнул и сказал еле слышно:

– Конечно, господин полковник, но я впервые в своей жизни испытываю… – Он недоговорил.

– Страх? – спросил Додев.

– Не знаю, что это. Уехал бы куда-нибудь, но куда?

– Игнатов, я вас сюда привел, я вас и увезу отсюда. А пока оставаться на своих местах. В противном случае любой твой поступок будет рассматриваться как авантюра.

Весь день Игнатов вертелся в штабе полка и вернулся лишь вечером, к десяти часам. Только дневальные были на посту. Солдаты крепко спали.

Он шел с пистолетом в руке, и ему казалось, что в любой момент на него могут напасть из засады. В своей палатке он застал Кынду, который заснул на его постели. Холодный гнев и неприязнь охватили Игнатова. Он нашел повод излить всю накипевшую в его душе месть и ярость. В последние дни бесцветное лицо Кынды без всякой на то причины бесило его. Наклонившись низко над ним, он с завистью наблюдал за спящим. Вот Кында во сне пару раз пошевелил губами. Игнатов выпрямился и, вместо того чтобы разбудить его, сильно ударил его ногой в поясницу. Спросонок Кында вскочил, хотел за что-то схватиться, но не удержался и упал на землю. Встал. Протер сонные глаза и испуганно застыл по стойке «смирно».

– Заснул, господин поручик, вы задержались… – Он только теперь почувствовал боль от удара.

– Ты еще будешь указывать мне, когда возвращаться! – стиснул зубы Игнатов, готовый ударить его в лицо. – Сейчас же вытряси одеяло и чтобы в другой раз не смел ложиться на мою кровать, голову оторву!..

Поздно, уже после полуночи, из штаба полка к Игнатову прибыли подпоручик Манев и поручик Генчев.

– Конец, господин поручик! – Манев устало сел на походную кровать.

– Что случилось? – Игнатов по привычке ощупал под подушкой пистолет.

– Война. Русские объявили нам войну.

– Вот оно что! – Игнатов закусил нижнюю губу. – Где полковник? Чего еще ждем? Прежде всего уничтожим коммунистов в полку!

– Полковник в штабе дивизии, – покачал головой Манев. – Радио непрерывно передает сообщение об объявлении нам войны. Пытаются установить с русскими связь, чтобы договориться о перемирии.

– Неужели? – слегка подтянул галифе Игнатов. – А чего же тогда мы здесь ждем? Не сделали ни одного выстрела и уже запросили перемирия. Болгарию угробили, негодяи! – плюнул он в сторону и широко расставил ноги. – А мы что же, здесь стоять будем до тех пор, пока эти вороны нечесаные, – он показал рукой в сторону солдат, – не оторвут нам головы?

– Да, да, и такое не исключено, – добавил гнусавым голосом поручик Генчев. – Ты готов завтра податься отсюда куда глаза глядят?

– Сегодня же, этой ночью, только бы не видеть, в какое позорное положение мы попали! И о чем думает полковник Додев? – обратился он к Маневу. – Хитрит?

– Не знаю, – неопределенно пожал плечами Манев.

– Все немцы уже ушли, и нам давно надо было уйти с ними, – с упреком качал головой Игнатов. – Здесь нам никто не простит…

Они строили планы один нереальнее другого, но так и не пришли ни к какому решению, потому что неясное предчувствие подсказывало им их полную обреченность.

Когда вышли из палатки Игнатова, наступал рассвет. Небо на востоке светлело, слабый и влажный ветер слегка морщинил воды Дуная.

В Джурджу еще дымились пожары, а на противоположном берегу и на пристани стояла тревожная тишина и не было ни одной живой души.

* * *

Восьмого сентября незадолго до захода солнца 1-й батальон с большим шумом, криком и руганью погрузился в эшелон. Каждый стремился влезть первым, как будто кто-то преследовал полк по пятам.

Обозные телеги потянулись вереницей в пыльной колонне по шоссе в направлении казармы.

Эшелон понесся с бешеной скоростью. Колеса размеренно стучали по рельсам. Солдаты все еще толпились в дверях, задумчиво смотрели на гаснущее солнце, и только немногие из них были в. состоянии оценить, что судьба определила им быть не только свидетелями, но и участниками драматических событий, которые откроют новую страницу новой эпохи.

Подпоручик Слановский отказался ехать в вагоне для офицеров, и не только потому, что в последнее время его отношения с Игнатовым накалились и ему не хотелось, чтобы поручик во время поездки мозолил ему глаза, но и потому, что среди солдат он чувствовал себя как в своей, родной среде.

На одной маленькой станции эшелон остановился на втором Мути. Солдаты, не дожидаясь сигнала, к выходу, друг за другом побежали к железнодорожной водокачке на вокзале. Слышались раздраженные крики, звенели пустые фляги, какой-то фельдфебель пытался установить порядок возле водокачки.

Слановский вышел из вагона. Перешел через железнодорожную линию и сел возле сложенных в штабеля шпал. На ясном небе одна за одной зажигались редкие звезды. Кирчо прислушался к песне кузнечика и не заметил, когда к нему приблизился Марин.

– Господин подпоручик, никак не могу вас найти в этой сутолоке. – Он улыбнулся и присел около Слановского на траву.

– А в чем дело? Случилось что-нибудь? – тихо спросил Слановский.

– Перед батальонным комитетом партии теперь стоят новые задачи. Мы не можем понять, куда нас ведут. Ясно, что бежим от Красной Армии, но куда и к кому?

– Ну? – Слановский перевел на него свои синие глаза, и на его гладковыбритом лице засияла непринужденная улыбка.

– Все же на всякий случай надо быть наготове. Считаю, на этих днях мы хорошо поработали. Все ребята были начеку, никто не стрелял в братушек.

– Марин, говорил я тебе еще позавчера, не надо было меня вводить в батальонный комитет, ты-то знаешь…

– Господин подпоручик, оставьте это дело, теперь не время для выяснения отношений. Как бы там ни было, а худшее позади. Скоро разберемся, кто был прав, а кто виноват. И мне было обидно, но что поделаешь, где люди, там и трудности.

– А какие функции будут у нашего комитета теперь? – взволнованно спросил Слановский, тронутый доверием, оказанным ему солдатами батальона.

– Обстановка подскажет, – лукаво подмигнул Марин. – Если гады попытаются что-то предпринять, придется сразу же их брать. Дежурный по вокзалу сказал, что сегодня вечером Красная Армия перешла на наш берег.

– Неужели? Это интересно. – Слановский поднялся и стряхнул с брюк прилипшую сухую траву.

– Эту ночь нам будет не до сна. Надо следить за движением эшелона и поведением гадов. Если они попытаются что-нибудь предпринять, возьмем командование батальоном на себя.

– Ну это не так просто сделать, – улыбнулся Слановский и медленно пошел к эшелону. Трубач играл сбор. Было слышно, как на вокзале кто-то кричал охрипшим голосом, чтобы солдаты садились по вагонам.

Эшелон снова пошел. То в одном, то в другом вагоне слышалась протяжная песня, где-то печально вздыхал аккордеон. Состав теперь останавливался почти на каждой станции: остановки продолжались от получаса до целого часа, а кое-где и больше. После полуночи все в эшелоне спали, кроме членов комитета.

Остановились на какой-то маленькой станции. Надежды на то, что эшелон пойдет дальше, почти не было. Солнце взошло, поднялось уже высоко, а паровоз продолжал устало пыхтеть, не двигаясь с места. Машинист с покрасневшими глазами и чумазым лицом смотрел из своей будки на происходящее. Дежурный по вокзалу беспокойно передавал что-то по телеграфу и время от времени вертел ручку телефона, спрашивая кого-то осипшим голосом, когда дадут путь поезду.

Солдаты лениво топтались возле вокзала. Некоторые сбегали в фруктовый сад и наполнили шапки яблоками, другие, присматривались к виноградникам, но все еще не решались перелезть через ограду, потому что хозяин беспокойно расхаживал около шалаша. Только самые большие любители поспать не выходили из вагонов.

Жена дежурного по вокзалу сразу же стала центром всеобщего внимания. Она показалась на втором этаже, слегка придерживая край шторы, словно опасаясь взглядов солдат.

– Генчо, – прокричала она сонному стрелочнику, – скажи Митко, что у нас новое правительство! Только что сообщили по радио.

Стрелочник равнодушно покачал головой и пошел к аппаратной вокзала.

Женщина скрылась за занавеской, включила радио сильнее и отдернула занавеску. Голос диктора теперь слышался совсем ясно. Солдаты высыпали на перрон вокзала. Затаив дыхание, они внимательно слушали заявление нового правительства Отечественного фронта.

Как только диктор закончил читать, наступила мгновенная тишина. Голос Кутулы прогремел звонко и радостно:

– Эй, кто с нами, сюда!

Несколько человек сердечно обнимались. Солдаты первого взвода 2-й роты подняли на руки Слановского. Прогремело мощное нестройное «ура». Те, что были в саду, не поняв, в чем дело, и сгорая от любопытства, бежали к вокзалу, бросая на ходу в высохшую траву недоеденные и надкусанные яблоки.

Группа самых нетерпеливых бросилась в аппаратную вокзала. Солдаты окружили дежурного по вокзалу и, громко крича, обвиняли растерявшегося человека в том, что он нарочно держит их здесь и не отправляет поезд.

– Это саботаж! – кричали одни.

– Ты ответишь за это! – добавляли другие.

– Арестуем машиниста и поедем, до каких пор ждать? – предлагали третьи.

В это время со стороны села, притихшего и задремавшего в низине, донеслось несколько винтовочных выстрелов.

Сначала это не произвело на солдат особого впечатления. Но кто-то пустил слух, что партизаны нападут на эшелон. Более осторожные сразу же потянулись к вагонам.

Только сейчас Слановский понял, как был прав Марин, хотя и он не предвидел столь неожиданного и скоротечного развития событий.

Слановский, Марин и Кутула с большим трудом вытолкали из аппаратной нетерпеливых и напуганных солдат.

Около склада на вокзале суетился майор Пеев, отдавал какие-то распоряжения, но его никто не слушал. Вскоре он сам убедился в бесполезности каких бы то ни было мер, ведь события все равно развивались стихийно. К нему подошел поручик Игнатов. Глядя на майора помутневшими от злобы глазами, он с упреком спросил его:

– Господин майор, мы еще армия или уже сборище?

– А почему вы задаете этот вопрос мне? Кажется, и вы немало сделали для того, чтобы мы дошли до такого состояния.

– Господин майор, когда-нибудь станет ясно, кто бездействовал, имея в руках власть.

Вначале у Пеева покраснели только уши. Он поправил свой ремень, слегка прищурился, как будто целился в глаза Игнатову, и саркастически спросил:

– Игнатов, разве вы не понимаете, что настает день, когда нам придется отвечать не за бездействие, а за злоупотребление властью?

Они не заметили, что солдаты снова столпились на перроне возле каких-то людей в штатском. Высокий солдат показал им рукой на Пеева и Игнатова.

Несколько человек отделились от группы и побежали туда, где стояли Пеев и Игнатов. Молодой мужчина с бледным худым лицом, с большим затянувшимся шрамом на лбу поднял кулак в приветствии и, обращаясь к Пееву, сиплым голосом спросил:

– Господин офицер, мы хотели бы знать, с какой целью вы находитесь на нашей станции с четырех часов утра?

– Могу ли узнать, с кем имею дело? – спокойно спросил Пеев.

Мужчина со шрамом показал на красную ленту на лацкане, а затем это сделали и оба его товарища, которые беспокойно оглядывались на растущую толпу солдат.

– Мы из новой сельской управы Отечественного фронта. Вам известно, что с сегодняшнего дня создано новое правительство?

– Да, мы слышали по радио, – кивнул головой Пеев. – А что касается нашей остановки на станции, то будьте спокойны, она по вине железнодорожников. Как только нам дадут возможность, мы сразу же уедем.

Марин и Слановский с трудом пробили себе дорогу среди солдат.

– Товарищ, – обратился Слановский к людям в штатском, – чем мы можем быть вам полезны?

– Тем, что подобру-поздорову уберетесь с нашей станции, – несколько вызывающе ответил ему мужчина со шрамом на лбу.

– Что-то вы чересчур важные… – сказал Марин, подходя к мужчине со шрамом.

Слановский его слегка отстранил. Обращаясь к этим троим в штатском и указывая на Марина и Кутулу, он сказал:

– Мы представители солдатского комитета. Просим вас не создавать нам дополнительных трудностей.

– Откуда вы едете? – спросил один из штатских.

– Разве это имеет значение для вас? – удивленно спросил Слановский.

– Имеет. Если вы наши товарищи, то должны отдать нам оружие.

– Разоружить солдат? Склада в эшелоне нет. Согласитесь, что это нелепо…

Солдаты еще плотнее окружили их. Пеев с трудом выбрался из этого кольца.

На перроне стали кричать, что поезду дают путь. Труба заиграла сбор. Все бросились к вагонам.

Минут через десять эшелон тяжело тронулся.

Марин вытер лицо ладонью, удивленно качая головой, и, обращаясь к Слановскому, добавил:

– Господин подпоручик, вы спрашивали, чем будет заниматься комитет. Посмотрите-ка на этих молодцов, – указал он пальцем на дорогу к селу, по которой медленно шли представители местной власти, – кто знает, сколько страху мы нагнали на них.

– Идите сюда! – позвал их Кутула из конца вагона.

Комитет решил уже на следующей стоянке арестовать офицеров, унтер-офицеров и солдат, которые в будущем могли бы представить опасность для новой власти.

– Давайте посмотрим по ротам, – предложил Марин. – Кто из первой роты?

– Ротный и курсанты.

– Из второй? – спросил Кутула.

– Игнатов, Кында, Геца, Наско.

– Нет возражений, – добавил Слановский. – Из третьей?

– Там все из запаса, – ответил Марин. – Атанас, ты их всех знаешь, скажи, есть там такие, кого надо арестовать? – повернулся он к усатому солдату из запаса, который слегка насупился и предостерегающе поднял руку.

– Из третьей роты надо бы арестовать как раз пять человек. Нельзя упустить ни одного, – категорично заявил Атанас.

– Ничего не имею против, – согласился Марин. – Из пулеметной?

– Ротный фельдфебель и курсант Боев.

– Из минометной?

– Курсант Чернев.

– А что скажете о майоре Пееве? – нерешительно спросил Слановский.

Все молча переглянулись, как будто никто не решался первым сказать, что он думает. Слановский поторопился исправить неловкость:

– Думаю, что майор Пеев заслуживает нашего доверия и внимания, не будем на него посягать.

– Согласен, – слегка поднял руку Марин.

Остальные оживленно зашевелились.

До этой минуты солдаты 2-й роты молча слушали, а как только Слановский поднялся, они один за другим начали давать советы, как поступить, кого еще надо арестовать, кого из них включить в группы по охране и аресту.

Поезд летел без остановок мимо станций и полустанков, как будто у него вообще не было намерения где-нибудь останавливаться, но после большого железнодорожного узла все же замедлил ход.

– Ну, здесь-то посидим, – бросил кто-то.

Слановский выглянул из вагона. Поезд сбавлял скорость. Дежурный по вокзалу, стоя на перроне, делал знаки машинисту, чтобы тот остановился.

Несколько человек пошли от вагона к вагону, предупреждая, чтобы никто не выходил.

Кутула, Ангелчо, Пени, Луканче, Сава и еще около десяти солдат окружили эшелон.

Слановский, Марин и Атанас пошли к первому вагону, где находились офицеры батальона. Их догнал курсант Лило.

– А меня что же бросаете? – с улыбкой спросил он.

Слановский молча кивнул ему, чтобы он следовал за ними.

Кутула встал у передней двери вагона, а Ангелчо и Луканче – у задней. Слановский с пистолетом в руке вошел первым, за ним Марин, Атанас и Лило.

– Господа, вы арестованы! – обратился он к офицерам взволнованным голосом.

– А-а, – приподнялся Пеев. Губы его дрожали.

– Господин майор, к вам это не относится, прошу вас, отойдите в сторону.

Игнатов сидел на скамейке напротив Пеева. Он выплюнул на пол окурок сигареты и нервно растер его ногой.

– Слановский, на что это похоже? – спросил Игнатов охрипшим, неузнаваемым голосом.

– Есть приказ арестовать вас. Пройдите сюда и сдайте оружие.

– Вам я ничего не отдам, – поднялся Игнатов со своего места.

Марин скрипнул зубами:

– Выполнять приказ!

Атанас кинулся к Игнатову, схватил его правую руку и заломил за спину. Игнатов попытался ударить его головой в живот, но в это время Марин вытащил из его кобуры пистолет.

Игнатов молча рухнул на свое место, согнулся около окна и обхватил руками голову.

В этот же вагон посадили и других арестованных. Кутула пропускал сюда одного за другим солдат, унтер-офицеров и курсантов, которых приводили из других вагонов эшелона.

За двадцать минут единственный пассажирский вагон эшелона, предназначенный для офицеров, был превращен в арестантский вагон, охраняемый шестью часовыми.

Еще не успели члены комитета выйти из вагона арестованных, как с конца эшелона послышалась автоматная очередь. Слановский поспешил в том направлении, откуда раздались выстрелы. Кто-то кричал осипшим голосом:

– Держите его!

Марин перескочил через шлагбаум и побежал с другой стороны состава.

– Что там случилось? – спросил он солдата из пулеметной роты.

Солдат недоуменно пожал плечами и поторопился скрыться в глубине вагона.

Марин побежал дальше. Навстречу ему торопился раскрасневшийся и запыхавшийся Сава.

– Что там за пальба? – сердито спросил его Марин.

– Геца пытался убежать, так Луканче чесанул ему по ногам.

– Убил?

– Нет, ничего страшного, немного царапнуло…

Через два с половиной часа эшелон снова пошел на запад. В окне вагона, в котором ехал Слановский, развевался красный флаг.

А в вагоне арестованных было тепло и душно. Игнатов брезгливо посматривал на курсантов и солдат. Он никак не мог представить себе, что ждет его впереди, но из-за того, что какой-то подпоручик и солдаты из батальона так жестоко его унизили, у него не было никакого намерения никому ничего прощать. Мысль его работала лихорадочно и напряженно. Она была подчинена одной цели: сбежать во что бы то ни стало, укрыться до тех пор, пока не выяснится, как будут развиваться события. А уж потом мстить за все унижения, как это умеет делать только он.

Когда над равниной опустился тихий теплый вечер, поезд подошел к станции Нижний Сеновец. Перрон был запружен возбужденным народом. Солдаты повыскакивали из вагонов, разбежались в сутолоке по перрону: ведь большинство из них было родом из этого края.

Игнатов воспользовался рассеянностью часовых и страхом арестованных и опустил стекло. Осторожно выглянул наружу. Луканче разговаривал с каким-то парнем. К ним подошли две девушки. Поздоровались за руку. Игнатов не спускал с них глаз. Он встал на сиденье, высунул правую ногу, освободил левую и ловко соскочил на перрон. Юркнул в толпу. Его сердце билось учащенно, казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Солдаты не заметили его.

Один унтер-офицер даже отдал ему честь. Игнатов не чуял под собой ног. Он вдруг почувствовал страшную слабость. И только проскочив семафор, испытал неожиданный прилив сил. Добравшись до кукурузного поля, он бросился бежать что было сил. Сухие кукурузные листья били его по лицу, и он иногда расчищал себе дорогу руками. За спиной послышалась стрельба из автоматов, но Игнатов был уже далеко.

Марин схватил Луканче за горло:

– Почему упустили его?

Через некоторое время вернулся запыхавшийся Кутула с солдатами.

– Сбежал! – Кутула вытирал потное лицо и угрожающе вертел головой. – Жаль! Столько времени охотились за ним!

– Куда он побежал? – спросил сердито Марин.

– Скрылся в темноте, где-то недалеко, да разве найдешь сейчас?..

Игнатов сначала бежал по полю, стараясь, чтобы железнодорожная линия оставалась слева. Что для него эти двадцать с чем-то километров между Лозеном и Нижним Сеновцом? Не это пугало его. Пока он бежал, ему не давала покоя мысль, где найти убежище. Кто теперь его примет? Права на выбор у него не было. Игнатов решил любой ценой добраться до дома Николы Бейского и хотя бы на два-три дня укрыться у него.

Около часа он непрерывно бежал, все еще находясь под впечатлением от шума вокзала, автоматных очередей, которые остались далеко позади; по крайней мере, так ему казалось, когда он поворачивался и видел бледные огни. Время от времени он останавливался, вслушивался, не преследуют ли его. Приседал, всматривался в темноту, в движущиеся силуэты. Нет, за ним никто не гнался. Только сильно и учащенно билось сердце. Хотя он и испытывал известное облегчение и радость оттого, что смог бежать, тем не менее глубоко в душе ему было стыдно. Никто в жизни не гнался за ним, и никогда его не преследовали и не унижали так жестоко. И как у всех ограниченных и не привыкших думать людей, у него в голове не укладывалось, что когда-нибудь за ним будут охотиться, как за зверем. И именно за те поступки и действия, которыми он так гордился и которые считал проявлением преданности, храбрости и достойно исполненного долга. А теперь он вздрагивал от малейшего шума, оглядывался с затаенным дыханием по сторонам, всецело находясь во власти страха.

К одиннадцати часам он добрался до Лозена. От реки, от темных зарослей верб и вязов доносился влажный запах тины.

Недалеко от тропинки, которая вела от шоссе к мельнице Бейского, он прилег на полянке, но вскоре почувствовал, что замерз. Убедившись, что вокруг никого нет, он снова пошел вперед.

Около цыганской слободы он остановился. А совсем недавно он ходил здесь как настоящий господин. Ему показалось, что на поляне вдруг появился силуэт человека. По привычке Игнатов схватился за пистолет, но с болью стиснул лишь пустую кожаную кобуру.

Залег. Стал всматриваться в темноту. Еще немного, и он готов был побежать назад. В конце концов он пересилил себя, сделал на цыпочках несколько шагов. Приблизился к силуэту и только тогда облегченно вздохнул: он принял за человека большой куст чертополоха.

Прислушался еще раз. Обошел слободу. Спустился к реке и крадучись проник на задний двор Бейского. Потихоньку открыл калитку в сад, на цыпочках прошел по тропинке под виноградными лозами. Нащупал ключ от наружных дверей, который и теперь был на старом месте. Легко отворил двери и начал подниматься по деревянным ступенькам, которые заскрипели под его ногами. В коридоре на втором этаже его встретил запах застоявшегося воздуха, соснового пола и одежды. С неиспытанным до сих пор волнением вошел Игнатов в свою прежнюю комнату.

Сел около окна. Нижняя его рубашка была вся мокрая от пота. По телу пробегали мурашки даже от зловещего кряканья диких уток возле Осыма и далекого собачьего лая.

В коридоре послышались чьи-то тяжелые шаги. Игнатов вздрогнул, схватился за стул и остановился на середине комнаты, готовый защищаться. Кто-то тихо постучал снаружи, но он не ответил. Дверь тихо отворилась. На пороге в нижнем белье появился Никола Бейский.

– Это ты, господин поручик? – спросил он тихим, испуганным голосом.

– Разве не видишь, что я?

– Не надо было тебе приходить сюда.

– Некуда уже идти, бай Кольо, все пути отрезаны.

– Лучше бы я умер и не дожил до этого дня, – болезненно вздохнул Бейский.

– Где Милко? – прервал его Игнатов.

– Сразу же после тебя уехал в Германию. Кто-нибудь видел тебя, когда ты входил сюда? – спросил Бейский. Оп дрожал не столько от страха, сколько от досады за эту неожиданную и нежеланную встречу. – Вчера партизаны вошли в село. Начали буйствовать, черт бы их побрал! Все в доме перевернули вверх тормашками, – соврал Бейский, чтобы заставить Игнатова поскорее уйти от него.

– Батраки здесь? – спросил Игнатов.

– Все мои враги со мной. Хлеб мой ели, а зло замышляли, сукины дети!

– Бай Кольо, – попросил Игнатов, – я останусь у тебя хотя бы на два-три дня. Будь спокоен, когда я входил в село, меня никто не видел. Через несколько дней вернутся немцы, и тогда увидишь, что будет.

Попытки Бейского запугать его усиленной охраной села и частыми обысками были напрасны. Убедившись, что он не заставит Игнатова уйти, Никола решил укрыть его в хлеву. Он вернулся к себе в комнату, набросил на плечи старый полушубок и, подтягивая кальсоны, дрожа от ночной прохлады, пошел по лестнице вниз. За ним поплелся Игнатов.

* * *

Полковник Додев не стал дожидаться, пока солдаты погрузятся в вагоны. В сопровождении подпоручика Манева он поехал на машине по шоссе в город.

Через три часа они прибыли в полк.

В штабе полка они застали командира приданного полку батальона подполковника Чалыкова и офицеров батальона, которые собрались на совещание. От света настольной лампы морщины на лице Чалыкова казались еще более глубокими, а выражение испуга сильнее проступало на его исхудалом лице.

Внезапное появление Додева не вызвало обычной суматохи, суеты и страха, теперь как будто никто и не заметил его прихода.

И Додев сдержал себя. Усталый и ослабевший от дороги, тревог и бессонницы, он молча прошел через комнату адъютанта, сделал знак офицерам сесть и кивком головы пригласил Чалыкова пройти за ним.

Войдя в кабинет, Додев повесил бинокль и полевую сумку на вешалку. Снял пыльную фуражку и устало пригладил поседевшие редкие волосы на висках.

– Зачем ты собрал офицеров в такое время? – спросил Додев Чалыкова и зло сжал губы.

– Приказал всем быть в полной боевой готовности, господин полковник.

– В боевой готовности?

– Разрешите доложить, господин полковник. Сегодня в семнадцать тридцать произошел ужасный случай…

– Какой же?

– Толпа коммунистов напала на тюрьму…

– Ну и?.. – Нижняя губа Додева нервно задергалась.

– Сломали ворота, выпустили арестантов. Пытались устроить демонстрацию.

– А что же караул, бездействовал?

– Так точно, господин полковник, караульные сами первые сложили оружие… Но я принял меры. Поднял батальон и разогнал всех, на помощь пришла и полиция. Двое убиты и несколько человек ранены.

– А что теперь? – изумленно спросил Додев.

– Даю указания, чтобы, не допускали никаких беспорядков.

Додев удивленно покачал головой. Новость о том, что из тюрьмы выпущены арестованные, встревожила его, но не удивила. Ведь его по пути следования автомобиля в трех-четырех селах, где уже была установлена новая власть, самым нахальным образом останавливали для проверки.

– Подполковник Чалыков, ясно ли тебе, что русские, возможно, уже этой ночью появятся здесь?

– На этот счет нет никаких указаний, господин полковник…

– И не жди указаний от русских! Они прибыли без моего и без твоего желания. А что ты делаешь сейчас? Даешь указания, как избежать беспорядков! Боже мой, – схватился он за голову, – вы здесь не образумились даже сейчас!

– Господин полковник, генерал Янев уже три дня не дает о себе знать, – испуганно сказал Чалыков. – Офицеров отпустить?

– Немедленно. И чтобы никто не уходил из казармы. Отпусти их и возвращайся сюда.

Додев открыл окно кабинета и осторожно выглянул. На площадке, поросшей травой, беззаботно играли дети. А на улицах около казармы было тихо и безлюдно, как будто все переживали странное затишье перед грозой. Додев медленно отошел от окна и тяжело вздохнул.

– Значит, разбили тюрьму, – проговорил он вполголоса. – Выходит, наши законы уже больше не имеют силы.

– Нам надо более энергично вмешиваться во все, надо действовать тверже, – раздраженно добавил Манев.

– А потом? – Додев скривил губы в многозначительной улыбке.

– Следовало бы спросить с виновных за бездействие.

– Поздно, мой дорогой, напрасно ты горячишься. – Додев устало опустился за стол. – Настали самые тяжкие часы испытаний…

Когда вернулся Чалыков, они втроем стали уничтожать совершенно секретную переписку полка и приданного батальона. Досье на солдат, унтер-офицеров, офицеров, доносы полиции, приказы об операциях, наградные списки наиболее отличившихся и все, что могло быть уликой против них, полетело в огонь печки.

– Гляди в оба, молодой человек, не пропусти чего-нибудь, – в который раз повторял Додев изумленному Маневу.

– Господин полковник, может, хотя бы эту папку спрячем где-нибудь? – озабоченно показывал он на старательно переплетенную папку.

– Если хочешь, чтобы уцелела твоя голова, все бросай в огонь, в настоящий момент он твой единственный друг и приятель. В противном случае из этой папочки нам сплетут тонкую, но крепкую веревочку для виселицы.

Гордость и честолюбие Манева были жестоко уязвлены. Неужели так легко и быстро следовало капитулировать? Он с болью смотрел, как огонь пожирает все бумаги… Еще со времен гимназии и военного училища Манев старательно готовился к решительным схваткам с врагами монархии и государственного строя. Этот день и час наступил. Но как он их встречает?! Оружием? Нет, позорным бегством через взбунтовавшиеся села. Сердце его сжималось от боли, на душе было тяжко.

Они закончили лишь к часу ночи. Через открытое окно в комнату проникала ночная прохлада. Лежа на кушетке, Додев спросил:

– Ну, подпоручик Манев, как? Скажи откровенно, тебе больно?

– Так точно, господин полковник, – со вздохом ответил Манев.

– И что же ты думаешь обо мне? Думаешь, наверное, что у меня не все дома?

– Господин полковник, – тяжело вздохнул Манев, – у меня такое чувство, что я похоронил очень близкого и дорогого моему сердцу человека. Ведь огонь уничтожил нашу работу, разве нам теперь поверят?

– Это будет зависеть только от нас, уцелеют ли наши головы. Вам, молодым, море по колено. Позавчера поручик Игнатов сделал мне смешное и необдуманное предложение. Полагаю, он говорил и с тобой?

– О немцах, что ли?

– Да, да! Броситься вниз головой в мутный поток – это не большое геройство, так обычно делают или трусы, или авантюристы. Мы не смогли усмирить страну, хотя и имели численное превосходство над партизанами.

– Господин полковник, возмутительно и то, что мы иногда были слишком медлительны…

– Нет, – устало покачал головой Додев, – они боролись и умирали за идею, которой мы не могли противопоставить ничего равнозначного, кроме пуль и виселиц, из-за чего население еще больше настраивалось против нас. Подпоручик Манев, если ты пойдешь со мной до конца, будь уверен, что не ошибешься. Я испытываю особое чувство признательности и уважения к твоему отцу. При нем я начинал свою службу, он был моим первым командиром батальона. Сколько лет прошло с тех пор! – вздохнул Додев и вскоре задремал на диване.