Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Ответьте мне, я жду, откуда и как вы попали сюда?

– Я немецкий солдат, – коротко отвечал Костов.

– Вы не немец.

Костов молчал.

– Вы плохо говорите по-немецки, у вас сильный славянский акцент. Где вы попали в плен и кто вы по национальности?

Костов не отвечал. Тогда Кожевников решил прибегнуть к хитрости. Он поднялся со стула и, глядя задержанному прямо в глаза, сказал по-русски:

– Мы вас расстреляем как врага советского народа и Красной Армии без установления вашей личности. И сделаем это сегодня же ночью! – Он медленно начал собирать со стола бумаги.

Костов тупо смотрел на него. Его охватило какое-то безразличие ко всему. Он впал в состояние меланхолии. В нем поднялась неизвестная ранее тоска по близким, которых он бросил, даже не сообщив ничего о своих планах. Впервые в жизни его допрашивали, и у него уже не было сил продолжать сопротивление.

«Зачем мне признаваться? – думал он. – Все равно расстреляют, отрицай или признавайся». Ему было ясно, что этот молодой, но опытный капитан уже предрешил его судьбу.

Кожевников снова сел за стол, прикрыл папку с бланками для допроса пленных и тихо позвал:

– Ваня!

Через минуту в дверях появился молодой парень с пышным чубом, выбивавшимся из-под козырька фуражки. Кожевников кивнул ему головой:

– Уведи его!

Солдат подошел к Костову и взял его за локоть. Костов стоял неподвижно, как неживой. Он даже не почувствовал прикосновения чужой руки.

– Подождите! Я болгарин, – тихо прошептал Костов, вдруг решившись говорить.

Кожевников сделал солдату знак, чтобы тот вышел. Он не торопился допрашивать задержанного. Отодвинул папку в сторону и тихо спросил:

– Болгарин? Как давно вы с немцами?

– Полтора месяца, – промолвил Костов, глотая слюну. Язык словно прилип к губам. Сердце билось учащенно, со странными короткими перерывами, готовое вот-вот остановиться. Воздуха не хватало.

– Расскажите, как вы попали к гитлеровцам, – все так же спокойно продолжал Кожевников. На его загорелом лице не дрогнул ни один мускул.

– Могу я рассчитывать, – запинаясь, спросил Костов, – что мне сохранят жизнь?

– Ставите условия? – наклонил голову Кожевников.

– Я могу вам пригодиться. – Костов делал громадное усилие, чтобы сохранить самообладание.

– Чем вы занимались?

– Был полицейским, – с тяжелым вздохом ответил он, как будто освободившись от давившего на него груза. – Знаю много интересного о некоторых людях, – добавил Костов и виновато опустил глаза.

– Хорошо, говорите, – сказал Кожевников.

* * *

Отъезд Чугуна вызвал некоторые перестановки в управлении. Розов и Санди уважили просьбу Данева и перевели его в другой сектор, возложив на него ответственность за милицию, а Цоньо Крачунов занялся делами государственной безопасности.

Данев быстро понял задачи своего сектора. Подчиненные ему районные начальники с уважением и доверием относились к любому его распоряжению. Данев часто ездил по селам, иногда лично занимался расследованием какого-нибудь сигнала, свидетельствовавшего о нарушениях на местах. Как будто только теперь у него появилась возможность вздохнуть свободно. Часто в селах он встречался с ятаками и бывшими партизанами. Эти встречи и постоянные разъезды действовали на него успокаивающе. Он с удовольствием заметил, что его теперь не преследуют мучительные и кошмарные сны. А чтобы заглушить угрызения совести, он сам предложил воздвигнуть памятник расстрелянным коммунистам в Камено-Поле, перенести из Лозенского леса в село их прах, а на месте расстрела поставить мемориальный камень. Когда зашла речь о средствах, он, нисколько не колеблясь, предложил обложить чрезвычайным налогом зажиточных крестьян.

Возвращаясь из горных районов области, Данев решил переночевать в Лозене. Театральный самодеятельный коллектив клуба-читальни в этот вечер показывал перед односельчанами какую-то пьесу. Это был один из немногих праздников на селе. Когда-то и Данев выступал на этой сцене.

Спектакль закончился в половине одиннадцатого. Духовой оркестр, давно прославившийся в округе, грянул марш. Молодежь торопилась поскорее сдвинуть стулья в зале, чтобы освободить место для хоро и танцев.

Данчев вышел в коридор выкурить сигарету. Он нехотя отвечал на вопросы окруживших его лозенских коммунистов. Особенно досаждал ему своим усердием Райко Пырвалский, который на любой вопрос Данева отвечал по-военному: «Так точно» и «Никак нет».

Музыка заиграла хоро. Данчо вошел в зал. Лиляна только что загримировалась. В пьесе она играла одну из главных ролей. При свете керосиновой лампы девушка выглядела еще более свежей, а на ее лице светилась счастливая, довольная улыбка.

«Как несправедлив я был до сих пор к этим людям! – с упреком к себе подумал Данев. – Я принес им столько неприятностей и огорчений! Но ведь я могу отплатить им и добром, могу позволить себе быть великодушным, и это надо будет сделать», – твердо решил он.

После вечеринки Данчо и Лиляна вышли на улицу вместе. Звезды зябли от холода на очистившемся от облаков небе. Земля заиндевела. Он шел рядом с Лиляной, и его все еще не покидало чувство вины перед людьми. Позади них, со стороны площади, доносился оживленный говор и смех.

Они медленно прошли через мост над Осымом и остановились у дома Лиляны.

– Лили, – посмотрел Данчо ей прямо в глаза, – ты позволишь мне дать тебе один дружеский совет?

Поеживаясь от ночного холода, девушка с улыбкой сказала:

– Если твой совет длинный, то я не выдержу.

– Тебе неприятно меня слушать?

– Нет, просто мне холодно.

– Тогда я скажу в двух словах: тебе пора уехать отсюда.

– Почему? – удивленно спросила она.

– Да потому что теперь самое время заняться каким-нибудь настоящим делом. Ты даже не представляешь себе, как нужны для работы в наших комитетах женщины! Для чего понапрасну терять здесь время?

– Нет, – твердо заявила она, – мне и здесь хорошо.

– Все же подумай, – посоветовал он и, прежде чем расстаться с ней, спросил: – Тебе пишет Киро Слановский?

– Нет, а что?

– Мне кажется, все недоразумения вокруг него рассеялись. Он напрасно страдал, но что делать, время такое сложное. Ты ему напиши, пусть знает, что все подозрения с него сняты, – еще раз повторил он, прощаясь…

Сон Данева был тревожным, голова – тяжелой от переутомления. Утром он проснулся рано. Напрасно мать ходила на цыпочках, чтобы дать сыну возможность отоспаться. Хмурое, сырое утро подействовало на него еще более угнетающе.

Мать хлопотала возле печки и робко поглядывала на него.

– Никак мы тебя разбудили? – виновато спросила она. – Отец так раскашлялся, что небось и соседей переполошил.

– Нет, я ничего не слышал. Я выспался, – потянулся он. – Только, кажется, простудился.

– Сходи к доктору, сыночек. Береги себя. Не думай, что простуда так просто пройдет. А всю работу ведь не переделаешь. Вот Матей Арапский с самого рассвета ошивается у ворот.

В это время вошел отец. Стряхивая с полушубка приставшую солому, он, поняв, о ком идет речь, озабоченно добавил:

– Ох, Данчо! Людям житья нет от Матея.

– Почему?

– Да потому что власть дурака еще глупее делает, – улыбнулся отец и задумался. – Зазнался он, люди боятся его, стороной обходят.

– Ах вот оно что! Ну я ему… – погрозил Данчо. – Я сейчас вернусь, – махнул он рукой и медленно вышел на улицу.

Еще издалека Данев увидел Матейчо, который ходил вокруг его машины. Увидев Данева, Матейчо сразу же поспешил ему навстречу.

– Решил подкараулить тебя тут, – указал Матейчо на его машину. – Откуда мне знать, останешься ты или нет, а мне есть что доложить тебе, пожаловаться…

– Жаловаться собрался! А что от тебя уже стонут, это тебе известно? – слегка нахмурил брови Данчо.

– Но я же ушами не хлопаю! Ты вот спроси Монку, где он пропадает, за какой собакой бегает?

– А тебе-то что за забота заниматься его личными делами? – нервно прервал его Данев.

– Да-а, – многозначительно подмигнул ему Матейчо, – ты ведь не знаешь, за кем он увивается. За сестрой Киро Слановского, вот за кем!

– Ну и что из того? – стиснул зубы Данев. – Ты что, его опекун?

– Нет, я просто так, – смутился Матейчо и тут же подумал: «Или у него плохое настроение, или мне кто-то здорово насолил».

В общину они вошли молча. В комнате старосты Калыча они застали одного из общинных милиционеров, который растапливал печку. Калыч поздоровался с Данчо и, потирая руки, сказал:

– Ну, теперь ты наше начальство!

– Где остальные? – спросил Данев и посмотрел на часы.

– Сейчас позовем Кунчо. – Калыч открыл окно и закричал; – Эй, Танас, загляни в мастерскую; если Кунчо там, пусть срочно поднимется наверх!..

Матейчо виновато моргал. Его мучило враждебное и неприязненное отношение к нему Калыча и Данчо, и чтобы найти себе занятие, он принялся разжигать печку.

– Ну и мастера, печку растопить не умеете! – с упреком обратился он к милиционеру. – До каких же пор мы будем вас учить? – И тут он вдруг сразу переменился в лице, потому что в дверях появился Монка.

Данчо подал ему руку и дружески похлопал по плечу:

– Ну как поживает молодежь?

– Будем говорить, что хорошо, тогда врагам тошно станет, – непринужденно улыбнулся Монка.

– А с Матеем не можете сработаться? – косо посмотрел Данев на Матейчо и закурил сигарету.

– Доложу, все самым подробным образом расскажу, – забормотал Матей, – мне правда дороже всего на свете.

– А нам, ты думаешь, она не дорога? – сердито спросил Калыч и кивнул головой на дверь, чтобы милиционер вышел из комнаты.

– А мне почем знать? Все сговорились против меня! Если я вам мешаю, то подам в отставку. На меня уже люди косо глядят. Со стороны легко…

– Послушай, – приблизился к нему вплотную Данев, – если ты не можешь идти со всеми в ногу, если будешь продолжать делать глупости, мы не станем ждать твоей отставки, а дадим тебе пинка под зад – и катись. Вот мой тебе совет: перестань считать себя непогрешимым.

– Спроси-ка у него, – сказал Калыч, – как он делал обыск у Киро Слановского. Ему никто на это не давал разрешения, но он и слушать никого не стал. Знай себе делал свое дело!

Матейчо сконфуженно заморгал:

– Если служба потребует, я и отца родного не пощажу!

Монка, который грел руки у печки, повернулся к Даневу:

– Данчо, я не напрашивался на службу, ну а если говорить начистоту, с Матеем работать не буду.

– Вы что же, село не поделили? – с иронией спросил Данев.

– Пусть он скажет, – кивнул Монка на Матейчо.

– А что говорить-то, ты мне не подчиняешься…

– Послушай, – прервал его Монка, – глупости делать я не стану… Понимаете, ставит он передо мной, например, такую задачу: чтобы я его ругал в присутствии Йончоолу, и если тот начнет соглашаться и поддакивать, хватать его за шиворот, как врага.

Калыч засмеялся:

– Танас Йончоолу и без этого ругает его на чем свет стоит.

– А вам это нравится? – обиделся Матейчо. Он ожидал от Данева сочувствия, но Данев вместо этого зло спросил его:

– Кто приказал тебе делать обыск у Киро Слановского?

– Никто. Сделал это под свою ответственность.

– Да твоя ответственность не стоит и понюшки табаку, тебе понятно? – Данев отошел к печке. Не скрывая раздражения, бросил: – Посмотрите-ка на него, под свою ответственность! А что с тебя взять? Ты отдаешь себе отчет, кого компрометируешь?

– Данчо, – подмигнул ему Калыч, – он не виноват.

– А кто же? – не понял намека Данев.

– Мы! Кому-кому, а нам-то ясно, как варит у него» котелок…

– Брошу все, уйду куда глаза глядит, – обиженна прервал его Матейчо, – может, тогда вам легче станет. Вы поставили задачу поймать Ристо Шишманя. Разве он сумасшедший, чтобы добровольно прийти в село? Ведь его тут и сцапают!

– При чем здесь он? – усмехнулся Монка. – Хотя об этом можно и поспорить. Ты хочешь, чтобы я лежал всю ночь у них под забором в засаде?

– Раз я мерзну по ночам, – повысил голос Матейчо, – то почему бы и тебе не померзнуть? Консул какой выискался!

– Но в этом нет необходимости, – вмешался Данев. – Будете устраивать засады только в том случае, если получите сигнал, что он объявился где-то поблизости. Иначе нет никакого смысла мерзнуть. Ну а что у Киро Слановского нашел?

Матейчо замолчал. Калыч заметил:

– Я бы закрыл его в доме да так хворостиной выпорол, чтобы здорового места на спине не осталось.

– Только и знаешь, что побить да выпороть! – огрызнулся Матейчо.

– Матей, – предостерегающе поднял палец Данев, – в последний раз тебя предупреждаю. Проштрафишься еще раз – сдавай оружие и не попадайся мне больше на глаза…

Глава шестая

Штаб полка расположился в небольшом селе Василевцы, в четырех километрах восточнее города Рашково. К вечеру второго дня после взятия города к Додеву прибыл из штаба армии нарочный. О его посещении Додева предварительно уведомил полковник Киселов. Для встречи был определен специальный пароль.

Нарочный прибыл в половине десятого вечера. В этом высоком, немного сутуловатом человеке, который в низкой комнате выглядел еще более худым, полковник Додев. узнал своего старого знакомого из генерального штаба, который совсем недавно часто выступал в военной печати, анализируя события на фронте.

А полтора года назад, после одного из посещений восточного фронта этим человеком, его устные высказывания стали причиной оживленных споров. Тогда он ясно и определенно заявил, что только чудо может спасти Гитлера от разгрома. Его личные враги поторопились объявить его большевистским агентом, но, как ни странно, его популярность возросла еще больше. Перемены не выбросили полковника Бонева из течения жизни, наоборот, он, еще глубже вникнув в ход событий, стал одним из первых советников военного министра.

Когда он остановился посередине комнаты и, гнусавя, представился, полковник Додев спросил:

– Пароль?

– «Габрово», – ответил полковник Бонев.

Тонкая заговорщическая улыбка заиграла на губах Додева. Он вежливо указал прибывшему на стул около печки. Бонев внимательно осмотрел комнату и с удовольствием заметил:

– Хорошо устроились, господин полковник. Весь полк расквартирован?

– Да, вот уже несколько дней как мы оторваны от мира, без газет, без почты и связи со страной.

– Мне кажется, вы не много потеряли, – скупо улыбнулся Бонев.

Они помолчали, словно не решаясь приступить к делу, которое в равной мере занимало их в этот момент. Первым попытался выйти из неловкого положения Додев:

– И все же для нас даже старая новость представляла бы интерес.

– Если она, конечно, этого заслуживает?

– Конечно, – усмехнулся Додев.

– Тогда следовало бы помнить, что на войне не бывает безвыходных положений.

– Но только если цель ясна и средства для ее осуществления достаточно хорошо продуманы, не так ли?

Бонев закурил сигарету, многозначительно улыбнулся и тихо добавил:

– Наш долг использовать любую возможность, быть гибкими и тактичными, чтобы не потерять ни одного шанса.

– Еще раз повторяю, – покачал головой Додев, – я глубоко убежден, что это возможно только при одном условии: если все будем бить в одну общую цель.

– Вполне естественно, у меня нет возражений, господин полковник, потому что в противном случае на нас ляжет большая, историческая ответственность перед отечеством.

– Я должен признаться вам, господин полковник, что после подобного разговора с полковником Киселевым в моей душе свила гнездо манящая иллюзия. Я поверил, что мы окончательно проиграли игру.

– Да, у нас есть реальные шансы на успех, но не надо забывать, что каждый истекший день работает против нас. Что я имею в виду? Мы поставлены перед дилеммой: быть или не быть. Самая стоящая и боевая часть офицерства гниет теперь по тюрьмам. Мы не должны довольствоваться мыслью, что, раз мы свободны, это нас не касается, потому что независимо от наших добрых намерений мы становимся соучастниками преступления как по отношению к нашим личным интересам, так и к будущему нации. Если мы не напомним самым категоричным образом коммунистам о своей собственной силе, они нас будут использовать, пока мы им будем необходимы, а после этого пошлют нас ко всем чертям.

– Господин полковник, – взволнованно проговорил Додев, – эта мысль постоянно волнует и меня и в то же время мучает, но скажите мне, я хочу услышать от вас, на что мы можем надеяться, решившись на такое?

– Только на себя, чтобы рассчитывать на солидную внутреннюю и внешнюю поддержку.

– Я должен признаться вам, – обрадованно приблизился к нему Додев, – что вы придаете мне мужества и силы не только для сопротивления, но и для достойных дел во имя отечества.

– Ваша готовность может нас только радовать. Предполагаю, что вы горите желанием узнать наш конкретный план действий?

– Так точно, – ухмыльнулся Додев.

– Сегодня или самое позднее завтра выйдет постановление совета министров, в силу которого все офицеры, находящиеся под следствием народного суда, будут освобождены при условии, что уедут на фронт.

– Конечно, никто не откажется, каждый бы предпочел свободу…

Бонев его прервал:

– Однако это произойдет вопреки воле коммунистов, которые обязательно как-то отреагируют на это. Но мы принимаем во внимание все возможные в этом плане обстоятельства.

– А поддерживает ли господин министр наше начинание?

– Я бы попросил вас, господин полковник, учитывая секретность и принимая во внимание всевозможные неожиданности, в наших же интересах не упоминать каких бы то ни было имен.

– Да, это естественно, – согласился Додев.

– Что должны сделать мы? У нас есть данные, что дивизия – удобный материал для распространения всяких слухов, для оказания серьезного воздействия на всех, кто попытался бы противодействовать нам. В данном случае риск минимален, если действовать мастерски и с головой.

– Ясно, – согласился Додев.

– Воспользуемся очень простым обстоятельством. Солдаты потеряли терпение, они ждут дня и часа, когда вернутся в Болгарию, не так ли?

– Так.

– Если их задержать здесь еще дней на десять, процесс разложения примет еще более серьезные размеры, не так ли?

– Еще дней десять, говорите? А не будет ли слишком поздно? – удивленно спросил Додев, и какое-то скверное предчувствие шевельнулось в нем. Не начинает ли он с закрытыми глазами играть в какую-то легкомысленную игру? Его мысль лихорадочно и напряженно работала: «Сегодня или завтра выйдет постановление совета министров вопреки желаниям коммунистов, и это вызовет ответные меры с их стороны, и как раз тогда эти друзья используют меня в качестве пушечного мяса».

– Господин полковник, – сказал он, – похоже, что я вас не совсем хорошо понял. Вы предполагаете, что дней через десять солдаты будут годны для проведения нашей операции?

– Да. Именно это мы и имеем в виду.

– А не будет ли слишком поздно?

– Что дает вам основание для такого беспокойства?

– За эти десять дней они разве не примут никаких мер? Не слишком ли много времени мы даем им, чтобы опомниться?

– А что вы предлагаете?

– Ничего конкретного предложить не могу, так как не знаю общего хода дела и основного замысла в подробностях.

Бонев ухмыльнулся:

– Господин полковник, в двух словах: части вашей дивизии останутся здесь на более или менее длительное время. Солдат надо будет обработать осторожно и с умом, постепенно внушая им, что единственно правильным решением в этой обстановке было бы, не дожидаясь приказа, возвращаться в Болгарию. Любые контрмеры со стороны помощников командиров должны быть расценены, как насилие. Следует распространять слух, что эту зиму все будут здесь расчищать тоннели и мосты и что это делается по требованию югославов и с согласия болгарских коммунистов. Вы стоите как бы в стороне и сами выбираете момент, если это понадобится, когда солдаты арестуют помощников командиров…

– А потом? – спросил ничего не понимающий Додев.

– Делаете все необходимое, чтобы события развивались своим чередом, вызывая разложение среди солдат. Это послужит серьезным козырем в руках наших друзей, которые принудят коммунистов к уступкам, и постановление, таким образом, войдет в силу.

– Вы предлагаете арестовать помощников командиров?..

– В крайнем случае вы оцените обстановку, – прервал его Бонев. – Неужели вы будете колебаться?

– Нет, – задумчиво ответил Додев, и сомнение, как уголь, обожгло его сердце. «Я не колеблюсь, господин полковник, – думал он, – но вы-то сейчас уедете, а мы останемся здесь одни гореть на этом огне».

Лампа замигала. Пламя горело только на одной стороне фитиля, и стекло наполовину закоптилось.

В полночь полковник Бонев сел в машину, и свет фар прорезал непроглядную тьму возле реки Ибыр.

* * *

В долине Ибыра дул порывистый, сырой и холодный ветер. Подняв воротник шинели и опустив поводья, Манев возвращался в штаб полка. За его спиной медленно угасал багровый закат, а на востоке по серому и тяжелому небу ползли сырые облака, свинцово-красные от последних лучей заходящего солнца.

В долине Ибыра окрестные голые холмы, по которым гуляет вольный ветер, навевают тоску. Но в сердце Манева теплится неясная радость, вызванная добрым предчувствием, что последующие дни принесут резкий поворот хода событий и сразу и навсегда освободят его от обидной зависимости от людей, которых он всю жизнь презирал и ненавидел.

Около села Василевцы, слева от шоссе, на железнодорожной линии вытянулись один за другим в длинный ряд железнодорожные вагоны.

Между шоссе и рекой 3-й батальон устроил небольшой импровизированный лагерь из выкопанных на скорую руку землянок, использовав на дрова останки разбитых немецких вагонов. Около костра собралась большая группа солдат. Они оживленно беседовали.

Манев въехал в село, свернул к штабу на площади. И здесь солдаты собрались у костра и шумно о чем-то разговаривали. Манев ловко соскочил с коня, бросил поводья адъютанту Додева, по привычке распорядился, чтобы адъютант, прежде чем снять седло, поводил коня немного и только после этого дал ему воды.

Обветренный, с раскрасневшимися щеками, Манев вошел к Додеву. Он пребывал в великолепном настроении. Додев сидел, согнувшись, около печки, босой, в шлепанцах, облокотившись на край походного столика, на котором стояла пустая бутылка с пестрой этикеткой.

Хорошее настроение Манева передалось Додеву. Он любезно подал ему руку, указал на стул, приглашая сесть. Молча налил ему в рюмку шартреза.

– Ну, Манев, чем порадуешь? – уныло спросил Додев, слегка подавшись назад.

– Надеюсь, что не разочарую вас, господин полковник, – улыбаясь, ответил Манев и залпом выпил рюмку до дна.

– Меня интересуют солдаты, – прищурился Додев.

– О них у меня самые свежие и непосредственные впечатления. Разрешите доложить по порядку?

Додев молча кивнул головой.

– Как вы мне приказали, – оживленно начал Манев, – я побывал во всех ротах первого батальона под предлогом, что необходимо произвести еще раз проверку всех людей, представленных к награде. Предлог был вполне подходящим. И самое важное, он не вызывал никакого сомнения прежде всего у помощников командиров. Одним словом, желание вернуться в Болгарию растет. Но люди опасаются, что их оставят здесь расчищать тоннели и железные пути.

– Манев, как вы считаете, легко будет обуздать это недовольство?

Манев пожал плечами и, недоумевая, спросил:

– Зачем, господин полковник? Ведь мы этого добиваемся…

– Да, но коммунисты легко смогли бы устранить эту помеху.

– По моему мнению, это исключено.

– Что дает тебе основание так их недооценивать?

– Мне кажется, мы меняемся с ними ролями: теперь они окажутся в том же положении, в каком мы оказались в сентябре.

Додев уныло покачал головой, вздохнул и спросил:

– Что же дальше?

– Партизанская рота, которая сейчас очень сильно поредела, не представляет никакой силы. Похоже, что желание вернуться назад у них самое сильное. Виделся с поручиком Генчевым в госпитале…

– На таких трусов, как он, рассчитывать особенно нельзя. Но моему глубокому убеждению, Генчев – редкая сволочь.

Манев покраснел:

– И все же он против нас не пойдет.

– Еще неизвестно, – возразил Додев.

– Между прочим, он мне рассказал об одном солдате из четвертой роты. Этот солдат раньше был его человеком. Генчев считает, что мы могли бы его использовать. По его мнению, этот солдат не моргнув глазом может прихлопнуть любого, кого мы ему укажем.

Полковник заерзал на стуле и нервно прервал Манева:

– Ты сразу же начинаешь вести легкомысленную игру. Нельзя так доверяться поручику Генчеву. Прежде всего еще не созрели условия для того, чтобы идти на крайние меры. Думаю, что сегодня утром я достаточно ясно тебе объяснял, в чем будет заключаться наше участие в делах: надо быть, насколько это возможно, пассивными, и ничего более.

– Так точно, – виновато улыбнулся Манев.

– Ну а дальше?

– Ветеринарный врач сбежал во время боя, так сказать, сам себя демобилизовал, а теперь боится вернуться назад. Готов на все…

Додев снова его прервал:

– Манев, неужели ты думаешь, что за ним не наблюдают? Не кажется ли тебе, что этот тип не очень-то удобен? Ведь именно таких людей мы должны сторониться.

– Так точно, – покраснел Манев, и его энтузиазм заметно поубавился. – О солдатах-коммунистах у меня сложилось впечатление, что они очень устали и у них каша в голове. Что же касается помощников командиров, то они вряд ли теперь могли бы справиться с брожением, если бы оно приняло массовый характер.

– Как ты себе представляешь это брожение и его массовый характер? – спросил Додев.

– Например, уход с фронта без приказа. Я принимаю во внимание и стадную психологию людей. В таких случаях они готовы на любые эксцессы. – И Манев поспешно добавил: – Солдаты завшивели, уже около двадцати случаев заболевания чесоткой. Врач первого батальона считает, что дней через десять, по меньшей мере, половина людей запаршивеет…

– А сам врач принимает какие-нибудь меры? – прервал его Додев.

– В этих условиях невозможно оградить заражение. Кроме того, господин полковник, в телегах обоза полно всевозможного мусора: патроны, проволока, разные железки…

– Какие патроны? – удивленно прервал его Додев.

– При отступлении немцы побросали в Ибыр боеприпасы…

– И что же? – удивленно посмотрел Додев на Ма-нева.

– Кое-кто из солдат достает их из реки.

– Сейчас, из ледяной воды?

– Так точно, находятся и такие дураки…

– Одним словом, Манев, ты считаешь, что мы можем рассчитывать на этот сброд?

– Вполне, господин полковник. Я оптимист.

– Да-а, – вздохнул Додев, – я и прежде говорил, что молодость счастлива своей дерзостью.

– Ох, чуть было не забыл! – виновато улыбнулся Манев. – Три дня назад вернулся поручик Константинов. По его рассказам, в тылу все кипит, как в котле, люди недовольны, весь энтузиазм уже испарился, никто не верит больше голым обещаниям коммунистов. Русские ведут себя как в оккупированной стране. Везде говорят, что перемены неизбежны. Случайно встретил адвоката Банкова. Вы его помните? Это тот самый, которого эвакуировали в Лозен…

– И что же?

– Передает вам привет. Банков тоже ему сказал, что дружбаши выходят из правительства и будут стремиться к самостоятельному захвату власти.

– А еще что-нибудь вспомнил Константинов? – тихо спросил Додев.

– Никак нет.

– И хорошо сделал! – Перегнувшись через стол, Додев наполнил рюмки и залпом выпил свою. Потом немного помолчал и все так же тихо спросил: – Ты получил от отца письмо?

– Так точно, он болен, господин полковник.

– Ах, какие времена были, Манев! Вы, молодые, ничего не знаете. Несчастное вы поколение, и еще немало горя хлебнете. – Он налил еще, немного подержал рюмку в руке и вздохнул: – Если бы был жив царь, может, дела приняли бы совсем другой оборот, он бы не допустил таких унижений! – Его глаза заволокло едва заметной пеленой влаги.