Текст книги "Наступление"

Автор книги: Величко Нешков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

– Чего тебе надо? Ведь ради тебя я все это делаю!

– Почему это ради меня? – спрашивала она удивленно.

– А вот так, ради тебя, и все тут. Останься я здесь, того и гляди Шишманя как-нибудь ночью укокошит. А если меня убьют на фронте, то хоть большую пенсию будешь получать. Если ж здесь пристукнут, кукиш с маслом тебе дадут. Соображать надо! А ты дальше своего носа ничего не видишь…

– Ну конечно, я дура, ты больно умный стал, – вздыхала она и начинала что-нибудь делать по дому, чтобы не путаться у него под ногами.

Как ни старался Матейчо успокоить себя, в глубине души он злился на всех своих знакомых. Он даже стал молча соглашаться с Йончоолу, прислушиваться к его рассказам, к его надуманной заботе о судьбе тысяч солдат и офицеров, которые якобы умирали как мухи от страшной германской силы.

– Никому оттуда живым не вернуться, – озабоченно качал головой Йончоолу.

– Да как знать? – возражал ему для виду Матейчо. Но говорил он это кротко, боясь обвинить Йончоолу во вражеской пропаганде, и сам не мог понять, почему ему грустно до слез. Все чаще Матейчо видел себя убитым, представлял, как его закопают в общей могиле без гроба, забросают землей, которая засыплет уши, волосы, рот…

Но возврата назад уже не было – завтра надо было явиться в воинскую часть, а ему так хотелось остаться дома еще на несколько дней.

«Скоро зацветут фруктовые деревья, станет совсем тепло… И чего мне не сиделось? Вот у детей жизнь так жизнь!» И медленным шагом уставшего человека он направился к клубу.

Там Кунчо объяснял двум ответственным за реквизицию товарищам, как разговаривать с людьми, чтобы не вызывать у них неприязнь, озлобленность.

Матейчо подождал, когда они останутся вдвоем, и, придав себе, насколько мог, воинственный вид, вызывающе сказал:

– Кунчо, я уезжаю. Может, теперь без меня дела у вас наладятся.

– Ты что, пришел перед отъездом поругаться? Сам ведь знаешь – что мы можем, то и делаем! – Он моргал усталыми глазами и потирал корявой ладонью правую щеку.

– Если буду жив и здоров, сквитаемся со всеми гадами, как бы они себя ни называли! – решительно произнес Матейчо.

– Ну! – кивнул Кунчо и иронично добавил: – Что делать? Природа, значит, не была одинакова ко всем – одному дала больше ума, другому меньше, а третьему наскребла совсем немного. Когда вернешься, судьей нам будешь. Если провинимся, наказывай, чтобы неповадно было, так-то вот…

– Тебе все шуточки! – уловил иронию в его словах Матейчо и неожиданно встал. – Ну, до свидания!

– Будь здоров. Побольше убей фашистов, – сказал Кунчо ему вслед.

Дойдя до середины площади, Матейчо обернулся, чтобы посмотреть, не стоит ли Кунчо в дверях. Но того уже не было. Матейчо вполголоса обругал его и быстрыми шагами направился в общину. Калыч говорил по телефону. Видимо, на линии были помехи, потому что кричал он так сильно, что слышно было даже на первом этаже.

Матейчо сел на стул возле стола и стал ждать, когда Калыч закончит разговор.

– Рано утром я уезжаю, – проговорил он тихо, когда Калыч замолчал, и украдкой посмотрел на него, чтобы увидеть, как он отреагирует. Но Калыч все еще находился под впечатлением от разговора с околийским комитетом. От напряжения и крика у него даже пот выступил, и, вытирая лицо пестрым деревенским платком, он искоса посмотрел на Матейчо:

– Давно надо было тебе отсюда выметаться. Заварил кашу, а нам теперь расхлебывать…

– Во всем я виноват, – нахмурился Матейчо.

– Вот что я тебе скажу. Если бы нашу власть оберегали и укрепляли такие, как ты, то она бы и двух дней не продержалась.

– Конечно, ты всему голова. На тебе все держится, а я всего лишь ночной сторож, и ничего другого.

– Уж не думаешь ли ты, что это не так? Ты мне-скажи лучше, как это ты умудрился искать врагов там, где их нет? – зло смотрел на него Калыч.

– С чего это ты взял? – взвился Матейчо, но не выдержал тяжелого и испытующего взгляда Калыча и сник.

– Откуда взял? Лиляну Узунову из Лозена знаешь? Видел ее?

– Конечно знаю, – еще больше сник Матейчо.

– Знаешь, говоришь?! – угрожающе вскинул голову Калыч. – То-то я гляжу, ошивается тут этот Самарский из госбезопасности, а мне и в голову сразу не пришло, чьих это рук дело. Хорошо еще, что Митьо предупредил нас, а то какими глазами глядели бы потом на девушку? Только бы не узнала, что это ты все затеял!

– Это не моя прихоть, а указание управления госбезопасности, – поторопился соврать Матейчо и перевалить вину на Самарского.

– Слушай, Матей, – Калыч уже говорил спокойнее, – не знаю, на каком языке разговаривать с тобой. Разве я тебя не предупреждал, что этот Траян – темная личность? Предупреждал. Вот посмотри, что прислали в общину. – Он показал Матею телеграмму. – Украл одежду у офицера и сбежал. Если по глупости явится в село в чужой одежде, вон там, на площади, повешу его вниз головой. Полтора месяца ты его держал возле себя в милиции. И вот этот кретин тебя подвел. Над нами даже куры будут смеяться.

Однако Матейчо не собирался уходить побежденным.

– Что у тебя еще? – поднялся он. – Я Кунчо сказал и тебе скажу: давайте теперь без меня наводите порядок, может, получится.

Как раз в это время в комнату старосты вошли Монка и Марин.

Матейчо нарочито громко сказал:

– Раз так, пусть и они слышат, давайте наводите теперь без меня в селе порядок. Монка думает, что я всему помеха.

Но Монку не смутил и не задел этот упрек. Он словно ждал необходимого случая, чтобы еще раз по-товарищески заботливо сказать:

– Эх, Матейка, Матейка! Если и там, в армии, будешь вести себя так же, как здесь, далеко не уйдешь.

– Больше всего вам бы хотелось, чтобы меня где-нибудь в Венгрии отправили на тот свет. Вот тогда бы вы вздохнули наконец свободно.

– Не слишком ли велика честь для тебя? – нахмурился Марин. – Ты думаешь, что у нас другой работы нет, кроме как о тебе говорить? Вот иди на фронт и покажи там, чего ты стоишь, а уж потом давай запугивай нас. Или ты думаешь, что без тебя селу конец придет?

– Раз вы остаетесь здесь, в селе будет порядок, – в свою очередь попытался съязвить Матейчо.

Но и Монка не остался в долгу:

– Ты знаешь, я человек прямой. Если бы меня спросили товарищи, я бы им сказал, что ты для работы в армии не годишься.

– Если бы тебя спросили, ты бы велел привязать мне камень на шею и с моста в Осым кинуть, – обиделся Матейчо.

– Правильно говорит Марин, больно уж ты важничаешь. Ты со своим строптивым характером больше вреда принесешь, чем пользы… Пусть, пусть узнает, где раки зимуют, пусть и его уши послушают, как пули свистят. – Калыч поднял голову от списка и улыбнулся.

– Я иду на смерть, а вы даже и теперь не хотите меня признать. – Матейчо сердито повернулся и вышел на улицу.

Почти всю ночь он не спал. Под цветным одеялом рядом с ним не переставая всхлипывала жена. Ее плач начал его раздражать. Поворачиваясь на другой бок, он сердито ругал ее:

– Чего скулишь? Я иду на фронт, а ты ревешь! Если вернусь живым и здоровым, попомни мои слова, душу из них вытрясу, – угрожал он своим многочисленным «врагам».

Утром погода начала портиться. Дул холодный, сырой ветер. На вокзале и в поезде Матейчо избегал говорить с кем бы то ни было. Прежде чем явиться в казарму, он зашел в околийский комитет. Заглянул в канцелярию Божина Шопова из Лозена и только было хотел сказать: «Нельзя ли как-нибудь расстроить это дело, мне совсем не хочется идти на войну», как тот опередил его:

– Досталось нам от товарища Розова. В районе плохо идет подписка на заем, вернули столько кандидатов в помощники командиров, а теперь снова надо их искать. Рассчитывали на одно, а вышло другое…

– А много еще надо? – поинтересовался Матейчо.

– Ох, и не говори, – доверительно шепнул тот ему, – фашисты наступают, там такая мясорубка, требуется большое пополнение. Вначале был приказ оставлять новобранцев на какое-то время в казармах, чтобы они хоть немного готовились, а теперь, по всему видно, отправят вас на фронт сразу…

От страха сердце Матейчо опять сжалось. Ноги не слушались, когда он спускался со второго этажа.

Из комитета направился в казарму. Во дворе солдаты знакомились с устройством винтовки, обучались стрелять из пулемета или маршировали. Труба сыграла отбой, солдаты отправились на ужин, а Матейчо даже думать не мог о еде, хотя жена и положила ему все необходимое в деревянный чемоданчик. Время от времени его сердце начинало биться спокойнее: ему приходила в голову мысль, что и здесь ведь кого-то должны оставить. «Откуда их узнаешь? – думал он про себя. – Может, эти офицеры запаса – бывшие фашисты, и их надо заменить. Вот если бы здесь был кто-нибудь из знакомых, можно было бы хорошо устроиться. А может, Самарский поможет?» – подумал он, уходя с территории казармы. Вначале направился в отдел госбезопасности, но там ему сказали, что Самарского уже несколько дней нет в городе.

Он опять вернулся в казарму. До вечера никто его не спрашивал. Все послеобеденное время Матейчо прождал у входа, как будто ему поручили подсчитать, сколько людей входит в казарму и сколько выходит.

Когда он собрался уйти, чтобы подыскать себе место для ночлега, мимо него прошел крупный мужчина с непринужденной детской улыбкой на лице. Они были знакомы по тюрьме, но как зовут этого человека, Матейчо не мог вспомнить. Помнил только, что он из Нижнего Сеновца.

– Матейчо, – мужчина сильно ударил его по плечу, – где пропадаешь?

– О-о-о, здра-асте! – заморгал Матейчо, виновато улыбаясь. Он никак не мог вспомнить его имя. – Здесь я. А ты что, уезжаешь?

– Лучше не говори об этом. Меня просто зло берет. В штаб пришел список. Завидую тебе, уезжаешь в Венгрию.

– А… а ты? – заикаясь, спросил Матейчо.

– Оставляют здесь с каким-то приданным батальоном. Черт знает что! Завтра пойду к самому Розову.

– Зачем? – окончательно растерялся Матейчо. – Где происходило распределение?

– Наверное, в областном комитете и в штабе дивизии.

– Значит, я уезжаю… – Матейчо перехватило горло, но он, испугавшись, что своим поведением выдаст себя, с большим трудом овладев собой, сделал вид, что радуется. – Я ни за что не согласился бы остаться здесь. Лучше в селе работать. И там работы стало много.

– Конечно, – подтвердил мужчина и, взяв его за руку, предложил: – Пойдем-ка в кино, а то завтра к восьми утра надо явиться за сапогами и одеждой. Не знаю, какой размер мне подойдет, – улыбнулся он, оглядев себя.

А Матейчо думал: «Вот повезло долговязому. А может, у него свои люди там, наверху? Они его и устроили на теплое местечко. А кто из наших воронов заступится за меня? А этот… уж не притворяется ли, что не хочет остаться здесь? А вдруг действительно так, почему бы нам тогда с ним местами не поменяться? Я останусь здесь, пусть лопухи воюют, а мне и здесь хорошо. Как бы это забросить удочку издалека, чтобы он не понял, будто я хочу остаться? Только бы не врал…»

– Ну, куда пойдем?

– Давай где-нибудь поужинаем да поговорим. Кто знает, доведется ли еще свидеться…

– Все в руках судьбы. Товарищи в селе рассердились, что я уезжаю, но мне совестно там сидеть, когда мои сверстники воюют.

– И меня не хотели отпускать, – соврал Матейчо. – Там я был начальником милиции. Но раз решил – возврата назад быть не должно. Не могу больше с бабами воевать – налетают на меня как наседки…

Они зашли в трактир недалеко от казармы. В помещении было душно и дымно, пахло вином и табаком. Все столы были заняты. Посетители разговаривали оживленно и громко.

– Посмотри-ка на них, – завистливо показал на них Матейчо. – Одним словом, город! Один уходит на фронт, другой уже погиб там, а эти живут себе в свое удовольствие. А в селе все знают друг друга и грызутся между собой день и ночь.

– Как говорится, все образуется. Чему быть, того не миновать. Ну, давай чокнемся на прощанье.

«Пусть малость подвыпьет, тогда и попробую», – размышлял Матейчо и все прикидывал в уме, как бы начать разговор.

– Как у тебя со здоровьем? – спросил он небрежно.

– Хорошо, все в порядке. На больного не похож как будто. Матейчо, ты вроде до сих пор не можешь вспомнить, кто я? Игнат я, из Нижнего Сеновца, Игнат Гатьо. Не помнишь?

– Как это не помню? Давидко твой двоюродный брат, ведь так? – Матейчо боялся признаться, что действительно забыл его имя.

– Верно. Знаешь. А почему спрашиваешь о здоровье, может, ты того, буксуешь?

– Лучше не спрашивай, – пытаясь придать себе как можно более жалкий вид, тяжело вздохнул Матейчо. – Когда меня в полиции били, что-то случилось со мной, но я не обратил внимания. А осенью сидел как-то без дола, взял да и поднял мешок зерна – и во мне как будто что-то оборвалось. Иногда чувствую боль, иногда забываю, – врал он, не спуская глаз с Гатьо, в надежде пробудить у него сочувствие.

– Да куда ж ты тогда собрался?

– Как куда? Разве не видишь – не хватает людей. Партии нужны добровольцы, мы должны первыми отозваться. Пойди я сейчас и скажи: не могу ехать на фронт, болен, – мне ответят: ишь, боится пороху понюхать, вот и прикидывается, чтобы увильнуть…

– Да, ты прав, – согласился с ним Гатьо, а Матейчо не мог понять, в правильном ли направлении повел разговор, поможет ли это ему достигнуть цели. Чтобы увести разговор немного в сторону, а затем снова к нему вернуться, он тихо сказал:

– Если погибать, то хоть красиво. Все равно двум смертям не бывать, одной не миновать…

– Конечно, – подтвердил Гатьо. Он немного опьянел, и ему очень хотелось поговорить по душам. – Слушай, Матейчо, я бы тебе посоветовал принять меры.

– Какие еще меры? – в недоумении посмотрел на него Матейчо.

– Может, тебе надо сделать операцию?

– Ни в коем случае, – запротестовал Матейчо.

– Слушай тогда, – наклонился через стол Гатьо, – хочешь, попробуем вот что?

– Что? – насторожился Матейчо, у которого появилась какая-то надежда.

– Раз у тебя со здоровьем такое дело, почему бы, например, нам не поменяться местами? Я вместо тебя поеду на фронт, а ты останешься здесь!

– Видишь ли… – Матейчо постарался сделать вид, что ему не хочется принимать это предложение, хотя его сердце радостно забилось, кровь прихлынула к лицу, а вены вздулись. «Давненько я ждал этих слов, – подумал он, – только бы завтра он не отказался. Хотя, по правде говоря, пьяным его не назовешь». А вслух он сказал: – Конечно, резон остаться из-за этой мерзкой болезни, но и мир хочется посмотреть. Знаешь, я ведь из села никуда не выезжал, и теперь очень уж хочется мне повидать эту Венгрию.

– Нет! – Гатьо стал горячо просить его. – Давай поменяемся местами, уступи мне свое место!

– Да погоди ты, Гатьо, разве так можно? Я думаю, что в армии такие дела так просто не решаются!

– Все проще простого. Это дело за мной.

«Ох, дай тебе бог здоровья. Может, и мне повезет?» – думал Матейчо, показывая всем своим видом, что сопротивляется.

– Знаешь, я-то даже мизинцем пошевелить не смогу. Очень неудобно идти и самому просить, чтобы оставили меня здесь, все могут подумать товарищи. Мне не очень-то хочется остаться здесь, но если ты сможешь все устроить, то давай. – Он небрежно махнул рукой, как будто решившись сделать большую уступку приятелю.

Глава пятая

Чавдар как раз собирался выйти из своей комнаты, когда к дому подъехал всадник. Выглянув на улицу, Чавдар увидел только круп коня, стоящего у калитки. Боринка, его коновод, о чем-то говорил с солдатом, но ничего не было слышно. Неприятное предчувствие обожгло сердце Чавдара. Солдат и Боринка вошли во двор, и вскоре Чавдар услышал скрип прогнивших досок пола в коридоре под размеренными шагами идущих.

В комнату вошел плотный солдат в низко надвинутой на глаза шапке, с посиневшим от холода и ветра лицом, отдал честь и попытался доложить о себе. Но губы и мускулы лица не слушались его, будто парализованные.

– Господин майор, я из седьмой роты. У нас… – И он осекся, словно ему не хватило воздуха.

– Что случилось? – удивился Чавдар.

Солдат перевел дыхание и все так же торопливо продолжал:

– В нашу роту вернулся из отпуска…

– Садись, – прервал солдата Чавдар и указал ему на походный стульчик.

Солдат сел и заговорил немного спокойнее:

– Этот отпускник, господин майор, ведет вражескую агитацию.

– Вот оно что! – улыбнулся Чавдар. – Агитацию ведет?

– Так точно, я сам слышал, он говорил солдатам нашего взвода, что Гемето [8]8
  Гемето – реакционный политический деятель, один из лидеров правого, крыла Болгарского земледельческого народного союза в довоенный период. – Прим. ред.


[Закрыть]скоро придет к власти и мы сразу же вернемся домой. А еще он ругал милицию и партию. Говорил, что коммунисты виноваты в том, что мы здесь.

– Вы коммунист? – тихо спросил Чавдар.

– Так точно, я и еще человек десять в роте…

– Коммунисты – наши люди, – сказал Чавдар. – А остальные ваши товарищи слышали это? Они уже знают об этих разговорах? Вы приняли какие-нибудь меры, чтобы дать им отпор?

– Никак нет, из наших коммунистов я один его слышал…

– Нарочно скрыли от своих товарищей? – с иронией прервал его Чавдар.

– Никак нет, я сразу же вскочил на коня и примчался, чтобы доложить вам. Ведь надо же принять меры!

Чавдар посмотрел на него с интересом и улыбнулся. Это лицо, эта медлительная походка были ему знакомы, но в тот момент он никак не мог припомнить, откуда знает этого человека.

– Я где-то вас видел, товарищ, или обознался?

– Никак нет, не обознались, господин майор. Мой отец был вашим ятаком, Никола Денев из села Зла-Река.

– А-а, Дойчин, тебя забыть никак нельзя! – Чавдар похлопал его по плечу. – Ты очень возмужал, я и не узнал тебя сначала. Так что собой представляет этот отпускник?

– Человек он так себе, из запаса, простой сельский парень, был ранен, выписали его из госпиталя, отпустили на несколько дней в село, домой, оттуда он и привез эти новости.

– Ясно, – кивнул Чавдар. – Дойчин, тебе, как старому другу, скажу откровенно, что я думаю об этом. Твой отец был редкий человек, верный и преданный нашему делу. Много наших ятаков погибло, а он благодаря своей находчивости и смелости остался жив. И у тебя такой же острый глаз и решительность. Но вот что не понравилось мне в твоем поступке. Видишь, что ведется вражеская агитация, а сам и пальцем не пошевелил, чтобы разоблачить его на месте. Вместо этого ты садишься на коня и скачешь прямо ко мне.

– Нашего помощника командира сегодня нет на месте, а то бы я… – недоговорил Дойчин.

– Мы должны использовать каждый конкретный повод, чтобы разъяснять нашу политику.

– Так точно, господин майор, – смущенно опустил глаза солдат.

– Но, похоже, нам еще не все ясно, Дойчин. Раньше, когда не мы стояли у власти, тебе было легче протестовать, высказывать недовольство порядками, отрицать вообще все, и этим, скажем, твоя работа ограничивалась. И тогда, как и теперь, у солдат было одно из самых важных требований: сбросить военную форму и вернуться к мирной жизни. Мы тоже агитировали за это, потому что солдат заставляли убивать своих товарищей и близких. Теперь другое дело. Но всем ли это ясно? Нет! И поэтому, когда мы разъясняем, доводим наши мысли до людей, прежде всего необходимо приводить примеры, связанные с их прошлым, с тем, что они сами перенесли. Нельзя переливать из пустого в порожнее.

– Так точно, господин майор, – соглашался Дойчин.

– Мы взяли власть не для того, чтобы уступить ее реакции, и нас не должна смущать брань и ругань врагов. Мы не испугались, когда нас убивали, когда сжигали наши дома, так разве теперь будем бояться?

– Господин майор, среди наших товарищей из запаса есть и такие, кто уже третий год в армии. Им тяжело. Раньше мы им говорили, что надо высказывать недовольство этой несправедливостью, а сейчас говорим, что протестовать не надо. Здесь есть что-то такое… – Он не закончил свою мысль.

– Если тогда мы выступали против того, чтобы эти люди из запаса находились в армии, то делали это исключительно потому, что нельзя было допустить их использования против народа. А их хотели еще бросить и против Красной Армии, но не хватило смелости. Так неужели не ясно, что между прошлым и настоящим огромная разница? Теперь мы боремся за освобождение человечества, а тогда они стояли на службе у его поработителей.

– Ясно, господин майор, мы так же разъясняем, – сказал солдат.

– Хорошо бы! За партийно-политическую работу в полку прежде всего ответственны мы, коммунисты, и сочувствующие нам. Ради этого мы создали и этот широкий актив, чтобы каждый с учетом своих сил защищал и отстаивал наше правое дело. Не надо ждать помощи от других, нужно самим решать любые, задачи и только тогда обращаться за помощью, когда видишь, что не хватает сил. Что получится, если мы начнем из-за каждого разговора, из-за всякого плохого слова арестовывать людей? Враги знают, где наше больное место, они используют старое и испытанное оружие – агитацию против войны. Дойчин, нужно так организовать нашу работу, чтобы уничтожать врагов их же оружием. Назовите мне имя этого солдата, но я хотел бы узнать, что вы, коммунисты роты, сделаете сами. Будете ли вы для товарищей примером в бою, на отдыхе, в нарядах? Если вы этого добьетесь, то лучшей агитации и не нужно.

Дойчин нервно сунул руку за обшлаг шинели и достал листок, сложенный вчетверо.

– Здесь все написано, – подал он его Чавдару.

* * *

К четырем часам дня коммунисты 1-го батальона и сочувствующие им собрались в просторном помещении имения, служившем когда-то складом или током. Штукатурка с потолка осыпалась, а под посеревшими стропилами и разбитой черепицей на крыше гудел ветер, задувая в разбитые стекла окна, куда теперь заглядывали лучи заходящего солнца. Время от времени жалобно скрипела раскачиваемая ветром деревянная ставня.

На пустых ящиках в глубине помещения сидели пришедшие пораньше представители 2-й роты – Пени, Кутула, Ангелчо, Марин, Луканче и еще трое из последнего пополнения. Возле окна стояли Слановский, Лило и капитан Тодоров.

Шумно вошли один за другим коммунисты из 1-й и 3-й рот и направились к Пени и Кутуле. Унтер-офицер запаса с пышными русыми усами попросил у капитана Тодорова разрешения остаться. Тот, улыбнувшись, подал ему руку и спросил:

– Антон, а ваши товарищи из четвертой роты идут?

– Так точно, господин капитан, собираются, – ответил унтер-офицер.

– Эй, товарищ, сват хочет тебя о чем-то спросить! – прорычал Кутула унтер-офицеру, показывая глазами на ухмыляющегося Пени.

– А ты с каких это пор стал его адвокатом? – шутливо спросил унтер-офицер.

– Ты ведь знаешь, какой он тихоня. Если бы не я, его бы уже давно заклевали, – добавил Кутула.

Унтер-офицер подошел к ним, испытывая некоторую неловкость оттого, что в присутствии помощника командира шутит со своими сверстниками, которые не хотят считаться с его старшинством.

– Пени, отчего такой грустный, может, чем помогу?

– Господин унтер-офицер, – насмешливо обратился к нему Пени, – мы со сватом решили отпустить усы, скажи, чем ты удобряешь свои усищи?

Кутула громко засмеялся. Антон вызывающе подкрутил концы усов, наклонился к уху Пени и что-то прошептал ему. Тот прыснул от смеха и показал на Кутулу:

– А-а, не надо, скажи лучше свату…

В это время подошли и остальные солдаты. Двое из них несли длинную деревянную скамейку. Пени, продолжая шутить с другими солдатами, которые еще не расселись, подвинулся к Кутуле, чтобы освободить место усатому унтер-офицеру, и сказал:

– Эй, ребята, почему не приказали своим ординарцам принести стулья, что, так и будете торчать? Эй, посмотрите-ка на Боринку, умница, даже седло с собой принес! – показал он на коновода Чавдара. Боринка одной рукой волок за собой седло, а в другой с трудом нес несколько походных стульчиков.

Чавдар вошел быстро, поздоровался с собравшимися солдатами и унтер-офицерами, извинился за опоздание, достал свой блокнот и начал ровным и спокойным голосом:

– Я буду краток, товарищи. – Он улыбнулся и посмотрел на солдат. – Среди вас я вижу несколько земляков…

– Они смелее всех, – шутливо вставил Пени.

– Кроме тебя! – буркнул Кутула.

– Все храбрецы, – улыбнулся Чавдар и сделал знак, требуя тишины. – Товарищи, самые заклятые враги народа обвинили нас, коммунистов, в том, что мы родоотступники. Наступил день и час доказать, что подобные обвинения были самой отвратительной клеветой. Разве не умирали за народ, за его свободу лучшие наши товарищи? Что для нас Родина? Она в наших сердцах, в нашем прошлом, настоящем и будущем. Для каждого из нас она тот маленький кусочек неба, на котором мы впервые увидели свет и солнце, она в тех наших далеких теперь селах, о которых мы сохранили в душе столько дорогих воспоминаний. Родина наша укрыла в своей священной земле прах наших дедов и прадедов.

Товарищи, сегодня нас обвиняют от имени Родины ее самые заклятые враги. Они нам нашептывают: зачем воюете, зачем напрасно проливаете кровь, война закончится и без вас, никто не признает вашего участия в ней. Чем мы должны ответить этим клеветникам? Ясно, что только голыми угрозами и пустыми речами делу не поможешь. От нас теперь требуется: быть первыми в бою, самыми храбрыми в сражениях, самыми находчивыми в разведке, образцом дисциплины и подчинения, внимательными и отзывчивыми к нуждам и болям местного населения. Мы олицетворяем нацию и народ, товарищи, от нас зависит, какую память мы оставим о себе здесь, что будут передавать о нас из поколения в поколение.

В конечном счете нас обязывает к этому и пролитая кровь наших товарищей. Путь, который мы прошли от границ Родины до того места, где мы сейчас находимся, – этот путь усеян многими братскими могилами, где покоятся наши братья болгары.

Но, к большому сожалению, находятся еще и такие коммунисты, которые, боясь смерти, иногда видят чуть ли не в каждом приказе командования какие-то нечистые намерения. Нельзя забывать также, что наша первая армия находится под командованием Третьего Украинского фронта, что мы составная часть славной и непобедимой Красной Армии.

Несколько человек зааплодировали. Остальные их поддержали. Чавдар подождал, пока все успокоятся, и продолжал:

– Вы знаете, что несколько дней назад была украдена форма капитана Гуджева? К большому сожалению, герой этой комедии – мой односельчанин…

– В Камено-Поле все как на подбор, господин майор, – пророкотал басом Кутула.

Солдаты зашушукались. Пени громко захохотал и что-то шепнул Ангелчо. Слановский сделал им знак замолчать.

– У многих сложилось впечатление, что мы специально готовили Траяна к переходу в тыл врага. Кто-то пустил слух, что он партизан, политзаключенный…

– Он сам сочинил эту легенду, – подал голос Слановский.

– С чувством полной ответственности сообщаю вам, что этот Траян Пышов – самый обыкновенный уголовник и мелкий жулик. Пени, разве не так? Над чем вы с Кутулой смеетесь?

Улыбаясь, Пени ответил:

– Зло берет, что прошлым летом не утопил его в Осыме.

– Он сам себя утопил. Однако если проанализировать все, что связано с этим скандалом, можно сделать печальные выводы. Капитан Гуджев, некоторые унтер-офицеры и солдаты постоянно играли в азартные игры. Конечно, первое место во всем полку держит солдат Мато. Пытался ли кто-нибудь воздействовать на него?

– Он не понимает слов, господин майор, – поднялся с ящика унтер-офицер Антон. – Мы и карты от него прятали, и даже поколотили его изрядно в Рашково.

Солдаты из 4-й роты захихикали, так как хорошо знали, чем была вызвана эта «воспитательная мера»: Мато обобрал дочиста унтер-офицера.

Чавдар подождал, пока все утихомирятся, и, слегка нахмурив брови, продолжал:

– И последний вопрос, товарищи. Командование располагает точными данными, что гитлеровцы готовят наступление. Нам нужны сведения о противнике. Потребуется взять в плен как можно больше «языков». Надеюсь, что и среди вас найдутся желающие выполнить этот боевой высокопатриотический долг. Задачи будут поставлены командованием завтра…

К вечеру ветер утих. С запада ползли низкие серые облака. Коммунисты разошлись кто куда. Слышалась артиллерийская стрельба. Далеко на западе на фоне темной массы облаков свет прожекторов разрезал липкий мрак. А на дорогах урчали моторы тяжело груженных грузовиков, которые в темноте доставляли в части обмундирование и продовольствие. Они двигались с погашенными фарами, и только рев моторов напоминал о живой связи фронта с тылом.

* * *

Машина неожиданно остановилась, как будто провалилась в глубокую яму. Слановский… Кутула и Луканче одновременно ударились о переднее сиденье. Шофер пробормотал что-то под нос, нажал газ и переключил скорость.

– Эй, ты так отправишь нас на тот свет прежде, чем мы сделаем свое дело! – прорычал Кутула.

– Дорога очень плохая, – повернулся к ним сидевший рядом с шофером офицер, который должен был сопровождать группу до сборного пункта.

– А мы не сбились с пути? Едем-то без фар, вслепую, – сказал шофер и высунул голову из машины, чтобы получше разглядеть дорогу.

– Не сбились, осталось уже мало, – подал голос сидевший рядом с ним офицер. Он приоткрыл дверцу и тоже высунул голову из машины, потом спокойно добавил: – Они за нами едут…

Около получаса молча ехали по грязному, разбитому шоссе. На одном повороте машина медленно остановилась. Из канавы поднялось несколько человек. Один из них, самый рослый, открыл дверцу и тихо спросил:

– Игнат, это кто, люди Чавдара?

– Так точно, – ответил ему человек, сидевший рядом с шофером.

– Выходите из машины и пройдите сюда, в лес. Когда соберемся все, уточним задачу…

– Ну и темень, хоть глаз выколи, ничего не видно, – негромко пробубнил Кутула и уставился на сопровождавшего их. – Ты говорил, что земляк. Откуда будешь-то?

– Из Нижнего Сеновца, – ответил тот, взял Слановского под руку и продолжал: – В тюрьме одно время находился с одним из ваших земляков.

– С кем это? – спросил Кутула.

– С Матейчо. Мы с ним даже поменялись местами…

– Где? – прервал его Слановский.

– Мы с ним добровольцы. Ему выпало идти на фронт, а мне – остаться в тылу. Я его попросил, и он уступил мне…

– Он только того и ждал, этот недоносок! – выругался Кутула. – Ты помешал ему фронт увидеть! Узнал бы он, почем фунт лиха.

– А что, Матейчо Арапский уже офицер? – прыснул от смеха Луканче.

– Что ж тут странного? – подхватил еще кто-то.

– Игнат, сохраняйте тишину, говорите потише, – предупредил рослый мужчина, встретивший их на шоссе. Он снова вернулся к дороге, на которой показалась вторая машина.

– Этот Матей даже на двух ослов сена не разделит, – прорычал Кутула и сердито сплюнул. – Ну и докатились мы, если таким соплякам офицерские погоны повесили! Тогда мне можно требовать генеральские.

– Ты много говоришь, больно язык у тебя длинный, – предупредил его Слановский.

– Ладно, помолчу, черт с ним! – Кутула присел у ствола большого дерева. – Тут бы у него этот номер не прошел. – И, повернувшись к Игнату, сказал: – Сколько пакостей он нам натворил! Эх, вернуться бы мне живым да здоровым, узнает он тогда, что такое настоящие подзатыльники.