Текст книги "Прошлое с нами (Книга первая)"

Автор книги: Василий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

«Лукреций не был центурионом...»

Вслушиваясь в разговоры, я стал замечать своеобразие лексикона орудийных номеров. Немецкий самолет-разведчик, перелетевший границу, к примеру, они не называли ни самолетом, ни разведчиком. Имя ему – «он». Выдерживалась пауза. «Он» сделал разворот, «он» снизился либо скрылся за горизонтом.

– Гляди... на его стороне какие тучи,– говорил на коновязи один дневальный другому. Оба– орудийные номера 3-й батареи.

Я только вернулся с обеда. Один дневальный увел Перикла. Я спросил другого, о чем шла беседа.

– Жарко, а там дождь... Я загляделся и сказал – ...на его стороне...

За Бугом темно-дымчатая тяжелая туча упругими боками загромождала всю северо-западную часть неба. Дневальный говорит «на его стороне», на немецкой... Почему? Там польская земля, занятая немецкими войсками. Дневальный ведь знает о том, что произошло в позапрошлом году с Польшей?

Мой собеседник смутился.

– Там... немец,– уклончиво ответил он.

Дневальный представляет себе конфигурацию государственной границы. Что же все-таки подразумевается под выражением «на его стороне»?

– Не знаю... так говорят... Кто именно?

– Все... Где?

– В курилке... на перерывах...

Доносятся отдельные раскаты грома. Ползут через границу тучи, сгущаются над Владимиром-Волынским. Вот-вот дождь начнется. Невесть откуда налетел ветер, и рассеялись в лазурной синеве на востоке тучи, не проронив ни капли. Снова зной. Перед вечером хлынул, наконец, ливень.

Орудийные номера, не успевающие в физической подготовке, в свободное время занимались тренировкой под руководством старшего сержанта Проценко, бросились шумной толпой в казарму.

В помещении дежурного по дивизиону, куда меня загнал дождь, полно людей. Курят, толкуют о службе. На завтра назначена рекогносцировка государственной границы. Вошел лейтенант Величко.

– Вы свободны? Командир дивизиона приказал поговорить с вами. Я сам ждал случая... пойдемте.

В стенах монастыря духота, явно ощутимая для вошедшего с улицы. Лейтенант Величко с порога направился к окну, распахнул оконные створки.

– Освежить немного келью... Вы промокли... переодевайтесь. Есть во что?

Помимо обмундирования на плечах с собой я имел только комплект летнего белья. Его оказалось довольно. После замены белья мокрая гимнастерка не стесняла движений.

– Ближе к окну садитесь,– предложил лейтенант Величко,– к отбою одежда подсохнет... Товарищ лейтенант, в бытность курсантом вам приходилось выполнять обязанности командира? Помните впечатление, когда вам объявляется выговор за недисциплинированность подчиненных вам лиц?

Да, я чувствовал себя приблизительно так, как человек, который не сдержал слово, уличенный при всех в низкой, предосудительной слабости.

– Вас возмущает то, что пустячный, на ваш взгляд, проступок... частный, так сказать, случай старший начальник трактовал в обобщенном виде. Хотелось протестовать...– лейтенант Величко лучше меня знал состояние командира, обязанного управлять поведением других.– На службе, как и в жизни, не так уж много общего с тем, что говорят в учебных классах. Считается, что подразделение – это дружный и сплоченный общим стремлением коллектив, однородный по своему составу. Самоуправляемый. А в действительности?.. Возьмем хотя бы третью батарею. Сто с лишним человек – орудийные номера, разведчики, топографы, связисты... Люди самых различных специальностей. Рядовой состав, младшие командиры, командиры взводов. Невнимательность, халатное отношение к обязанностям одного из этой разношерстной сотни оборачивается ошибкой, которая влечет за собой отклонение разрывов... вы представляете?

Так точно!

– Теоретически, конечно?..

Заданный в таком тоне вопрос заставил меня встать. Я ответил, что до сих пор поступал, руководствуясь требованиями устава. Если командир батареи имеет в виду случай со снарядами, то здесь действительно частный случай, и нет, мне кажется, оснований трактовать его в обобщенном виде.

Лейтенант Величко некоторое время разглядывал лист с пометками, лежавший перед ним на столе.

– Садитесь. С ящиками вопрос ясен... Вы приняли с обидой замечания, сделанные на разборе занятий по боевой тревоге.

Но я не высказал этого никому.

– Согласен... у вас есть выдержка.– Командир батареи не принял моей оговорки.– То, что вы хотели бы скрыть, проступает наружу в выражении лица.

Я не имею обыкновения глядеть в зеркало в присутствии старших.

– Товарищ лейтенант, меня не интересуют ваши привычки. Не забывайтесь! Устав запрещает военнослужащему выражать недовольство замечаниями начальников.

Выговор полагалось слушать стоя. Я вышел из-за стола.

– Ну вот... так-то лучше,– командир батареи щипцами принялся снимать нагар со свечи.– Еще один вопрос... Вам, конечно, знакома атмосфера боевых стрельб?Присутствующие на НП лица, даже артиллеристы, поддаются иногда настроению момента и забывают нашу штатную структуру, многообразие людских характеров, численность и специализацию лиц, которые участвуют в обслуживании орудий, средств управления огнем и линий связи... Когда снаряд отклонился... обвинения падают на голову стреляющего. Почему? Давайте разберемся... Люди взвода управления привыкли видеть в образе стреляющего черты необыкновенные... Он постиг секреты подготовки данных... По слову стреляющего рвались снаряды. А старшие начальники? Они считают, что командир батареи наделен достаточно широкими полномочиями. Он обучает личный состав на огневых позициях и наблюдательном пункте... Всех вместе и каждого в отдельности. На этом-то основании всякую ошибку того или иного из подчиненных командир батареи должен принимать как свою собственную... Резонно... нельзя ставить военнослужащему в укор неумелое обращение, скажем, с противогазом, если он не усвоил правил предварительно. Вы понимаете? – командир батареи вопросительно поглядел на меня.

Да, необходимо подготовить...

– Ну а если военнослужащий обучен, но пренебрегает установленными правилами, если причиной ошибки явились нерадивость к делу, лень?

В уставах определены меры, которые применяются в подобных случаях...

– Верно... командир должен упредить нарушения. Но людские характеры проступают зачастую неожиданно. Когда перед вами сто человек... предусмотреть всякую случайность трудно. Вот, предположим, наводчик, замковый или топограф... Одним словом, виновник найден. Но снаряд-то уже... вышел из ствола, и его нельзя вернуть обратно. Что же, произвести повторный выстрел?.. Нет, ошибку исправлять поздно... момент упущен... Сделанная по чьей-то оплошности, она ложится пятном на репутацию стреляющего. Дорожащий честью командир должен протестовать. Возмутительно!.. Кто-то, уклоняясь от своих обязанностей, компрометирует другого. Что же получается? С одной стороны – долг, стремление к порядку, с другой... пренебрежение службой, безразличие по отношению к коллективу, индивидуализм, черты натуры, не способной – по немощи ли физической или нравственной либо по недостатку опыта – нести службу наравне с теми, кому дорога честь воина...

– Лейтенант Величко имеет в виду старшего на батарее?

– Да... разумеется. Скажите, кто наделил вас правом отменять приказания старшего?

Я ответил, что осознаю опрометчивость сегодняшнего своего поступка.

– Товарищ лейтенант, покаяние, даже искреннее, не изменяет сущности того, что произошло... Рядовой, к примеру тот же ящичный, ввел в заблуждение, может быть, одного-двух орудийных номеров. Вы командир, ваш проступок влияет на личный состав огневых взводов... Не хотелось возвращаться к вопросу, который оставлен на вашу совесть, но ведь порядок подчиненности одинаков повсюду и для всех. Вы и в училище отменяли приказания?

– Нет.

– Почему же здесь, в линейном подразделении, вы позволяете себе вольности?

– Я ждал разрешения с НП, а затем, поглощенный стрельбой, упустил из виду...

– Служба... занятие серьезное... очень серьезное... «Ждал»... и что же? Командир должен взвесить всякое свое решение.

Лейтенант Величко заявил, что он, командир батареи, обязан направлять подчиненных, когда они несведущи в тех или иных вопросах, но он не намерен учить старшего на батарее азам. Рядовой состав батареи истолковал мой проступок так, будто он – лейтенант Величко – небрежно формулирует свои требования и, следовательно, должен взять долю вины подчиненного на себя.

– Это... посягательство на воинское достоинство командира... Вы понимаете?

Минуту назад я считал, что с разгрузкой снарядов покончено, но лейтенант Величко рассудил иначе.

– Невыполнение уставных норм, безответственное отношение к службе со стороны одного командира компрометирует другого... Вот причина, которая заставляет старшего говорить в повышенном тоне с младшим, а тот впадает в обиду. ...Случай ущемленного достоинства. Видите ли, начальник «оскорбил»... А почему «потерпевший» вспоминает свое достоинство задним числом, в прошедшем, так сказать, времени, почему он вынудил старшего взять на себя заботу о деле воинского коллектива? Почему он, преступая границу дозволенного уставом, толкает других на тот же путь, навязывает свои методы поведения старшему начальнику?

Лейтенант Величко относился явно критически к понятиям, которые в представлениях вчерашнего курсанта казались непререкаемыми. Я гордился тем, что привык, не размышляя, выполнять требования службы, знаю наизусть многие статьи уставов и ожидал, что точно так же поступают все люди. В моем понимании шинель должна преображать человека, сообщая ему качества, которые не практикуются в гражданской жизни. Тот факт, что гражданский человек облачался в форменную одежду, уже сам по себе наделял его силой воина, способного переносить «...все тяготы и лишения...». Командир, мне казалось, ничем особенно не отличался от гражданского руководителя, разве что не имел права пренебрегать требованиями, которые сам же предъявлял другим. Обязанность командира сводится к роли распорядителя, отдающего приказания. По его слову подчиненные немедленно приходят в движение и выполняют всякий свое «... точно и в срок...». Конечно, воин несет службу бескорыстно, побуждаемый сознанием долга и в отличие от рабочего не преследует взаимную выгоду, материальную заинтересованность, но я не придавал этому значения. Знал также, что воинская среда неоднородна, встречаются сплошь и рядом люди малопонятливые или непонятливые. Наряду с этим есть и те, кто не особенно желал или совсем не желал утруждать себя воинской дисциплиной. Словом, практическая сторона командирских обязанностей рисовалась мне в виде схемы, изобретенной военачальниками высших категорий, которые не знакомы с воинской службой. Мне просто не приходило в голову, что командовать означало буквально приводить в действие орудийный расчет, взвод, батарею, в общем, нести тяготы неизмеримо большие, чем несли подчиненные.

Воинскую дисциплину в училище мы принимали как символ веры. Моральный облик будущего командира выражал его способность подчиняться, соблюдать нормы уставов. Внешний вид, умение вести себя, как подобало воину, ценились наравне со знаниями ведущих предметов. Такое отношение к службе диктовалось логикой курсантской мысли. Над повышением уровня воинской дисциплины курсанта трудился штат командиров, политработников, преподавателей училища, трудился целеустремленно и без устали, но ни одна кафедра не занималась проблемой совести, изучением начал воинской этики – фактора, доминирующего в области морали.

Лейтенант Величко полагал, что уставные нормы, даже если они соблюдаются в точности, часто не обеспечивали единства взглядов среди должностных лиц, ибо дисциплина – понятие двоякое. Чьи интересы в каждом конкретном случае преследовал военнослужащий – общественные или личные? Призывая к повиновению, командир обращается преимущественно к чисто человеческому свойству личности – совести подчиненных. Требования службы подлежат выполнению – это понятно всем, но не все наделены совестью – чертой натуры, заставляющей порядочного человека стыдиться низких поступков, таких, которые классифицируются как ненаказуемые, но в сущности своей являются таковыми. В то же время лейтенант Величко считал, что, изменяя методику требований, нельзя добиться соблюдения уставных норм, если воинский коллектив, каждый орудийный номер в отдельности не заинтересован лично в дисциплине и не находит в работе побуждающих к повиновению начал. Дисциплина, приверженность к уставному порядку, по его мнению, возбуждает сознание воинского достоинства личности, если ей дороги общественные идеалы.

– Скажите, почему старательный воин не распространяется о своем достоинстве? И почему ленивые люди твердят об этом? Добросовестная служба не нуждается в публичных признаниях, ее видит всякий... Праздный человек, эгоист, безразличный к другим, всегда занят одной мыслью: как обмануть окружающих, скрыть свое безделье. Самый верный способ... фраза... Вот он и ссылается на достоинство. Но это ложь... ущемленное достоинство есть всего лишь повод, притянутый за уши, чтобы отвести в сторону обвинения... Во-первых, начальник позволяет себе грубости, повинен сам в злоупотреблении предоставленными ему правами и, следовательно, нарушает закон дисциплины. Во-вторых, с обиженного у нас меньше спроса... Видите, как легко переложить ответственность с больной головы на здоровую?..

Позабыв правила субординации, я спросил:

– Неужели нельзя вывести хитреца на чистую воду? Лейтенант Величко помолчал:

– Вы не понимаете... Разумеется, можно, но жизнь непрерывно течет, не останавливается перед клеветой... течет дальше... пока длится разбирательство, если, конечно, оно вызовет интерес, правый должен носить ярлык виновного... предубеждение пускает корни... попробуйте спорить с молвой, доказывайте... а негодяй окружен все это время сочувствием... И потом... неловко ведь тем, кто порицал, признать собственную оплошность, и они нередко мирятся с подлостью, делают вид, что ничего не произошло. Вас скомпрометировали? Пустяки. Руководство лично против вас ничего не имеет. Наказать клеветника? А за что? Он ведь тоже человек... ошибся и т. п.

Командир батареи говорил, как по телефону, выдерживая паузы, будто его слова передавались на огневые позиции. Некоторые его суждения представлялись малопонятными и необоснованными, но возражать я не решался.

– Что же означает, по-вашему, воинское достоинство? – лейтенант Величко ждал ответа.

За время службы в училище я не раз слышал разговоры на эту тему среди курсантов. Причиной их чаще всего служила дисциплинарная практика младших командиров – строгость мер и тон обращения. Наш взводный арбитр, лейтенант Патаман, с присущей ему решимостью легко примирял враждующие -стороны и, по своему обыкновению, исходил из того, что устав обязывает всех беспрекословно блюсти дисциплину, предписанную курсанту. Но ввиду того что повод к взысканию подавал подчиненный, вина ложилась на него. Лейтенант Патаман считал предосудительным поощрять чрезмерную амбицию лиц, неспособных вести себя подобающим для будущего командира-артиллериста образом. Что же вкладывалось в понятие воинского достоинства? Продуманного ответа у меня не было. Лейтенант Величко не стал дожидаться.

– Достоинство... есть не что иное, как печать, оставленная в сознании воина усилиями, которые принесены по чистой совести в доказательство солдатской верности присяге... и, поскольку служба не возмещена... в памяти живет и не стирается с течением времени... бередит душу... напоминание о том, что нет иного пути, кроме того, которым шел воин. И нет иной меры его поступкам...– лейтенант Величко умолк, глядя перед собой с выражением человека, охваченного сомнением – стоит ли открывать душу малознакомому человеку.– Я участвовал в финской войне в должности старшего на батарее... У меня за четырнадцать лет службы сложились твердые убеждения о долге и дисциплине, о собственной личности и о других людях. Я не могу позволять себе поступки, противоречащие требованию воинских уставов... а равно оставлять без внимания таковые со стороны лиц, за службу которых несу ответственность. Не могу, даже если бы хотел. Это было бы отступничество... шаг, равнозначный отказу от правил, которым я следовал как военнослужащий, во имя которых рисковал головой на фронте и служу нынче.– Лейтенанта Величко явно беспокоит отсутствие опыта у его ближайшего помощника,– всякая сделка артиллерийского командира с нарушением дисциплины доказывала, что он не понимает службу либо лишен волевых качеств, необходимых для выполнения обязанностей старшего на батарее. Воин, не подготовленный, скажем, в строевом отношении, не способен обслуживать орудие. Снижается боеспособность всего орудийного расчета в целом. Вы понимаете почему?

– По-видимому, замедляется темп работы орудийных расчетов при ведении огня.

– Ну вот,– произнес удовлетворенно лейтенант Величко, поднялся, прошел из угла в угол. Выцветшее хлопчатобумажное обмундирование сидело на нем ладно, крест на крест ремни полевого снаряжения, почти не заметна помятость ткани, не то что у людей, далеких от службы. Им чуждо понятие симметрии – поясной ремень ослаблен, лямки на плечах – одна назад, другая сползает обратно. Вся одежда на нем наперекос, все невпопад, мешок, да и только. Ему все в тягость – и застегнутый воротник, и ремни, и оружие, и экипировка – случайный груз, назначенный кому-то другому, избавиться бы от всего этого поскорее.– Скверно то,– продолжал лейтенант Величко,– что вы слишком молоды, но что делать? Нам тянуть вместе лямку, как говорят орудийные номера, обученные, разумеется.– Вернувшись к столу, он открыл одну из книг. Кожа истерлась по углам, выделяются тусклым золотым блеском тисненые буквы: Лукреций «О природе вещей». – Вы читали?

Я помнил римского философа Лукреция по учебнику истории древнего мира. Но книгу видеть не приходилось.

– Жаль.– Величко перевернул страницу, другую.– Скажите, почему молодые люди зачастую не знают того, что необходимо военному человеку, и должны убивать время на изучение догм совершенно не связанных с жизнью?

Каких именно догм? Требовалось уточнить. Но лейтенант Величко не стал вдаваться в детали.

– Лукреций не был... центурионом, тем не менее видел человеческий мир в истинном свете, без всяких прикрас и бутафории. Его философия свободна от тенденции восемнадцатого и последующих столетий, когда хитрые люди стали обращать свою склонность к мудрствованию во вред ближним, возбуждая низменные чувства собратьев... К чести Лукреция, он не прибегал к таким приемам. Он не пророчествовал лживо, а ограничивался констатацией фактов. Все вещи и явления, утверждал он, имеют свою природу, происхождение, обусловленные естественными причинами. Природа вещей постоянна и не изменяется от того, что говорят люди. Мысль простая, как будто ничего особенного... А если мы приложим ее к делам воинской службы? Как рисует себе ее начало военный человек? Представьте себе кочевой стан первобытных людей, наших предков. Внезапное нападение... все охвачены страхом, смятением. Кто-то первым в толпе поднял дубину, чтобы постоять за себя и близких, за жизнь тех, кто не имеет сил защищаться. Пристыженные решимостью одного, опомнились другие. И вот нападение отражено. Кому принадлежит заслуга? Тому, кто первым ответил на удар... Люди, спасенные от гибели, чтят защитников, и признательность к погибшим воздают живым... Им добыча, слава, первое место... Именно так зарождалось военное ремесло. Предводительствовал один. Только час, может быть, или мгновение. Но он стоял один, не дрогнув, лицом к лицу... Утверждения, будто страх смерти нипочем, и на поле брани все под одну стать – это ложь, внушенная стремлением принизить идею, завлечь обманом в ряды воинов людей малопригодных... там, в свалке боя, пусть сами выкручиваются, как знают... Безнадежность, дескать, заставит обороняться, и трус, гляди, еще прослывет героем.

Заметив, по-видимому, сомнение на моем лице, лейтенант Величко изменил подход к теме:

– В своей позиции я не одинок... об этом свидетельствуют летописцы, поэты. Кому не известен воитель, водрузивший свой щит на вратах Цареграда? И кто помнит бранных товарищей князя? Память народная предала забвению оружейных дел мастеров, сработавших достопамятные княжеские доспехи. И не по капризу поэтических муз, и не потому, что плохо сделано дело... Нет, мастеровому за труд плачено платой, «но... воителю слава отрада». Равнять в чести неравных, а паче того причислить к славе воина оружейников и даже оруженосцев было бы кощунством... Сами вещи могуществом своей первоприроды отметают потуги демагогов вторгаться в дела, неподвластные человеку.– Лейтенант Величко говорил с увлечением, даже пафосом. Похоже, мой непосредственный начальник принимал службу как кровное дело.

– ...Ушедшие века унесли с собой образ первобытного воина. Но природа военного ремесла осталась прежней, не изменилась и цена, которой расплачивается воин. Если прежде условия сурового бытия сами по себе порождали воинственность, то ныне мы стараемся развить задатки мужества, привлекая здоровую молодежь к несению воинской службы. Умение подчиняться, соблюдать установленный порядок службы принимается как доказательство воинского духа... Я не из тех, кто тратит свои силенки, часто, впрочем, недостаточные для того, чтобы соблюдать дисциплину... в праздном старании... подменить перетасовкой слов смысл одного понятия другим, диаметрально противоположным... Воинская дисциплина проявляется наглядно в поведении. Все прочее... то, что существует теоретически... так сказать, в воображении... уставы решительно запрещают принимать во внимание. Орудийный номер соблюдает уставные нормы постоянно и в точности по отношению к товарищам и старшим, в обращении с оружием, лошадью, вещевым и всяким прочим имуществом, значит, он воин! Не соблюдает, значит, кто-то иной, только одетый в форменную, но чуждую ему одежду. Внимание... осторожно... перед вами сомнительная личность, полагаться на нее в делах, если это связано с опасностью для жизни... не следует... нельзя.

Лейтенант Величко подверг резкой критике людей, которые не сознают ответственности, возложенной на воина социалистического государства. Повинны в этом, по его мнению, не только лень, безразличие к общественным идеалам. – ...Сложилось два пути утверждения дисциплины,– продолжал он,– прямой, когда примером собственного поведения начальствующие лица учат рядовых соблюдению порядка, определенного воинским уставом... И обратный, путь борьбы за дисциплину, который предпочитают люди, неуверенные в правоте воинских уставов... не нужно напряжения ни физических сил, ни разума... и никакого труда вообще...

* * *

Кажется, в предвоенное время в среде командного состава были единицы людей, о которых говорил Величко. Я не замечал их, может быть, по краткости своей мирной службы. Но не однажды сталкивался с ними после войны, особенно в годы, которые теперь стали называться застойными.

Вместо того чтобы выполнять свои обязанности, как положено всякому военнослужащему, они занимаются «борьбой» за строевую выправку и успеваемость, за физическую подготовку и за все, что угодно. Борьбу они ведут на словах, для видимости, без всякого движения души и ума, расслабленные, полусонные от безделия и скуки. И оживляются лишь тогда, когда ожидают чего-либо лично для себя. Времяпрепровождение и «борьба» связаны со службой в той только мере, в какой это совпадает с личными интересами этих людей. Уставные нормы, дисциплина, обязанности, воинский порядок в их толковании – пустой, надуманный формализм, только для простаков. Выполнять уставные нормы они не хотят, да и не умеют... требовать от других боятся – а вдруг подчиненный примет в обидную для себя сторону и станет жаловаться... Зачем навлекать на себя неприятности? Лучше объявить благодарность за несуществующие достижения... Так вырабатывается тактика «борьбы» за дисциплину, некое молчаливое согласие, солидарность соучастников надувательства... Подчиненные довольны попустительством, начальник... преимуществами занимаемой должности... Огромной важности общественное дело превращается в сделку.

Эти явления, разумеется, не определяют состояние такого здорового организма, как Советские Вооруженные Силы, но они имеют место, и закрывать на это глаза опасно. Более того, это вполне закономерно – вооруженные силы существуют не в безвоздушном пространстве. Они переживают все то, чем живет создавшее их общество, и застойные явления, тяжело поразившие общество, не могла их не коснуться. Поэтому Советские Вооруженные Силы не могут оставаться в стороне от революционной перестройки и очищения, охвативших советское общество по инициативе М. С. Горбачева – мужественного руководителя, самого принципиального со времен Ленина. Развернутая партией перестройка, призванная преобразить все стороны жизни советского общества, должна оказать самое благотворное воздействие на боеспособность Советских Вооруженных Сил, свято несущих знамена Октября.

***

– ...Природа вещей непреложна,– продолжал лейтенант Величко,– нельзя ее изменить никакими словами...Значит, командира необходимо вернуть в условия, предусмотренные воинскими уставами. Он обязан требовать соблюдения норм дисциплины, словом и делом лица, ответственного за боеспособность подразделений в целом и каждого из подчиненных в отдельности.– Величко взглянул на часы.– Командир батареи обязан обращаться со своими ближайшими помощниками откровенно, чтобы исключить непонимание между людьми, которые решают общую задачу.., сегодня на учебных позициях, а завтра... кто знает? Товарищ лейтенант, мне не нужно фокусов, которые иногда показывают по требованию начальства орудийные расчеты. Но те нормы, что определены уставом, потрудитесь выполнять без всяких отклонений. У наших лейтенантов, прошедших курс подготовки нормального училища, вполне достаточно знаний... Делайте свою работу... вот чего я требую.

Командир батареи отодвинул книгу, поднялся. Разговор окончен.