Текст книги "Прошлое с нами (Книга первая)"

– Огонь... целиться лучше,– ободрял кого-то лейтенант Величко,– огонь... не бойтесь, успеем добраться. Вслед за другими я прыгнул через кювет. Под ногами серый угловатый булыжник, кто-то споткнулся, упал. Часто щелкают, визжат пули. Пулемет из танка посылал одну очередь за другой.

Опушка близко. Взвод управления уже скрылся меж деревьев. Орудийные номера рассыпались под соснами. 10—15 немецких пехотинцев двигались перебежками в огородах, стреляли. Я нажал спуск, пулемета. Мой помощник укрылся под деревом, перевел дыхание. Диск пулемета опустел, помощник поставил новый. Диск не садится в гнездо, затвор не захватит патрон. Танки ведут огонь с места, два-три пятились – открыть остальным секторы для стрельбы? На улице все больше немцев. Нет, опушка немецких пехотинцев не интересовала, бегут, направляются наперерез к дороге, строчат из автоматов. – Огонь!

Стрелял Проценко, орудийные номера. Наконец, диск подчинился, щелкнул. Толчком отдавались в плечо короткие очереди. Слева часто стреляли люди, кажется, 2-й огневой взвод. Возле машин большая группа немцев. И эти повернули к опушке. Немцы строчат из автоматов, ложатся, вскакивают.

Со стороны домов рассеивал длинные очереди пулемет МГ. Звонко щелкают пули. В лицо ударил ком земли, под локтем образовалась выемка. Разрывная пуля? Одна... еще одна воткнулась в дерево, дымится. Кусочек сплюснутого свинца на выходе застрял, взбугрилась кора. Обыкновенные пули в земле оставляли воронки.

Огневики дружно стреляли из карабинов, татакал РПД [36]36
  РПД – Ручной пулемет Дегтярева.– Авт.


[Закрыть]. Немецкие пехотинцы укрылись под бугром в песчаном карьере. А там, на дороге, что творится? Невероятно... толпа не успела рассеяться, танк въехал в гущу, утюжит шоссе.

Жив ли лейтенант Величко, и где 3-я батарея? Позади мелькали каски. Уходил 2-й огневой взвод. Гаранин так вел в касках людей от самого фольварка.

Танки, закончив на дороге свою страшную работу, поворачивали к опушке. Четыре танка стали преследовать метавшихся людей. Никто уже не перейдет ковельскую дорогу. Сохранившие способность двигаться, бежали назад, ища спасения в овраге. Оставаться 1-му огневому взводу на опушке? Нет, встать, Проценко старший, всем в глубь леса, марш!

Танки начали обстрел. В ветвях деревьев рвутся снаряды. Проценко кричал кому-то на ходу. Приближаются, бегут немецкие пехотинцы.

Мой пулемет стрелял короткими очередями. Я видел, кажется, пыль, поднятую пулями под ногами бежавших автоматчиков. Помощник сменил второй, третий диск. Прошла еще минута.

– Товарищ лейтенант... бежим? – помощник в двух шагах приткнулся у самого корневища головой.

Немцы слева уже на опушке. Шесть танков стояли за оврагом. На ржаном поле тащились несколько человек с поднятыми руками. Это те, кто уже лишен выбора. Им уготовлена участь пленных – дорогая цена, и ее должна платить личность за собственную слабость и еще больше за послабление дисциплины в военных звеньях общества, которому призван служить воин. Если бы люди, которые присоединились ночью, не подняли паники!

Диск опустел. Помощник снарядил новый, торопливо вернулся под сосну. Вовремя! Очередь МГ полоснула перед стволом РПД, подняв песок.

– Товарищ лейтенант...– опять слышен голос.

Не следует спешить, успеем... нас двое – он и я – уйдем.

– Еще диск?

– Так точно... один... последний...

Я не решался расходовать НЗ. Помощник может уходить. Пора уже. Я догоню.

Но он не ушел... зачем остался? И я не настоял.

Пехота все ближе и ближе. Я не мог прервать очередь. Толчки в плечо прекратились. Диск опустел. Все, теперь быстрей в лес. Ну?! Молчание. Второй номер не отвечал. Я к нему. Зажав руками окровавленную шею, орудийный номер не шевелился. Он был мертв.

Недалекая очередь МГ заставляла спешить. Я не мог бросить диски – снаряженный и пустые – взять хотя бы два-три. Как?

Немцы уже строчили сбоку, позади. Отсекают опушку! Я бежал, в одной руке пулемет, стопор не держал, и сошки болтались, цепляли ветки, в другой – диски плоские скользят, ни прижать, ни перехватить, бинокль, планшетка.

В глубь леса... от одного дерева к другому. Слева – ковельская дорога. Танки еще гонялись за людьми. Уйти подальше, немцы в лесу, преследуют ушедшие подразделения. Разорвался в ветвях снаряд, посланный наугад из танка. Гулко выстукивала дробь очередь МГ. В глубине леса деревья пониже, заросли. Удалось перехватить кое-как неудобную ношу. Можно убавить шаг, оглядеться.

Треснули ветки. Мелькнула за кустом тень. Старший сержант Проценко?!

– ...Товарищ лейтенант, живы? – он принял пулемет.– Вернул командир батареи... за вами, говорит... такая кутерьма...

На излете просвистела пулеметная очередь. Позади разорвался снаряд, потом еще два.

– Гонятся... бежим, товарищ лейтенант... сюда ушел командир батареи...– Проценко тычет стволом.

Вместе со старшим сержантом два орудийных номера. Они собрали в подсумках патроны, еще снарядить один диск. Я только отвернулся, вдруг – очередь. Стрелял Проценко. Зачем? Напрасная трата патронов.

– Виноват... пугнуть автоматчиков,– оправдывался Проценко,– не отстают, увязались... нахалы.

Поросшая лопухами и осокой поляна делалась топкой. И уже под ногами болото. Кочки, жидкая ржавая тина поднималась все выше, затекала в голенища.

В лесах и болотах

Наступило утро. 4 часа 30 минут. Среди деревьев птичий гомон и ничего более не слышно. Ни стрельбы, ни скрежета гусениц, ни человеческих воплей, ни команд. Тишина. Утренний туман торопливо убегал, оставляя за собой сырость.

Поднималось солнце. Падали лучи на мшистый покров. Капли непросохшей росы, пронизанные светом насквозь, переливались россыпью изумрудов. Стоял тяжелый дух болот.

3-я батарея – взвод управления и 1-й огневой – бредет вслед за 2-й. Люди проваливаются до колен. На поверхности болота кувшинки, лютики, глубже – коричневый торфяной ил в переплетении корней. И кочки. Гребешком топорщится жесткая корявая растительность. Для обмана, будто на твердой почве.

Я прыгал с одной кочки на другую. Когда удавалось, хватал ветку, сорвавшись, погружался в болото. Прыгали все, проваливались по колено и глубже, по пояс. Промахи становились чаще. Неудачник барахтался, другие прыгали дальше.

– Не терять дистанции... шире шаг... не отставать,– слышатся окрики то впереди, то рядом.

В болотных зарослях духота. Солнце уже жжет с вышины. Донимает жажда. Колонна не изменила походный порядок, принятый еще вначале, в районе фольварка Октавиан. Требовалось все больше усилий.

Создавали помехи люди из тыловых подразделений 87-й СД и пограничники. Они присоединились к дивизиону в разное время. Своих командиров не имели, а лиц, назначенных из их числа, не слушались. Говорят, перед ковельской дорогой их насчитывалось две или три сотни. Возникшая среди этих людей паника едва не привела дивизион к гибели. Их теперь меньше, но хлопот не убавилось: не соблюдают установленных правил, отстают, вклиниваются. Небольшая группа прибилась к 3-й батарее. Лейтенант Величко не без труда отправил ее обратно к своим.

Минул полдень. Колонна держалась южного направления, потом восточного, сделала правый поворот. Шла по лесу, дважды оказывалась в поле. Шла, не останавливаясь, без привалов и отдыха.

Опять болотные кочки. Июньское солнце клонилось к закату. Духота не уменьшалась, но воздух становился чище, слабели испарения. Кочки поднимались чаще, вместо коварных разводьев под ногами хлюпала грязь. Деревья – ольха, сосны. Почва мягкая, но не колеблется, не уплывает из-под ног.

Наконец-то наступил перерыв. 3-я батарея остановилась. Взгляды людей обращены к крестьянской телеге в тени сосен. Раздатчик наполнял водой котелки. Позволяется пить два-три раза, только не задерживаться. Поодаль другая телега, тут выдавался хлеб, разделенный на порции.

Питье и пища собраны в близлежащих селах стараниями взвода разведки штабной батареи. Вчера о хлебе никто не думал. Подразделения дивизиона вышли в путь, имея только оружие и патроны.

Передышка продолжалась четверть часа. Люди не успели присесть на землю. – Внимание... строиться... становись..! Орудийные номера заняли в шеренгах места. В первом огневом взводе по списку 31 человек. Налицо 22, карабинов 20, пулеметов 2. Пять раненых оставлены, четверо погибли.

Командир батареи шел вдоль шеренги. Все точно в костюмах леших, от каблуков до головы в тине и водорослях. Мокрая одежда коробится, неприятно тянет снаряжение. Но служба требует порядка. Люди заправляют одежду, ремни, подсумки. Лейтенант Величко вернулся на середину строя. – 3-я батарея, смирно! Равнение направо!..– он шагал навстречу майору Фарафонову. Командир дивизиона остановился на фланге 1-го огневого взвода. Я сделал ошибку, вообразив, что замечаниями командира батареи исчерпаны недостатки во внешнем виде орудийных номеров. Майор Фарафонов нашел целый ряд других.

– На вторые сутки войны уже оборваны пуговицы... что же будет дальше? – он считал это недопустимым.– Сегодня не досчитался пуговиц, завтра – сапог, а после-завтра?

Лейтенант Величко готов немедленно устранить недочеты, но командир дивизиона остановил:

– За дисциплиной обязан смотреть командир взвода... всегда и всюду... запомните твердо, товарищ лейтенант... Все знают задачу подразделения.

Майор направился ко 2-му огневому взводу. Все орудийные номера в касках. Это нравилось командиру дивизиона.

– Молодец, товарищ младший лейтенант, не позволяете себе слабостей,– сказал он Гаранину.– Война... иначе нельзя...

Осмотр закончен. Подразделениям отводилось время для приведения в порядок личного состава.

Старший лейтенант Пашкин по приказанию майора Фарафонова построил командный и начальствующий состав.

– Товарищи командиры и начальники, потеряны орудия, транспортные средства,– говорил, обращаясь к строю, командир дивизиона,– отсутствуют службы материального и технического обеспечения... нет продовольствия и всего необходимого для воинской части... Но девяносто второй отдельный артиллерийский дивизион не потерял боеспособности, боевые действия продолжаются.– Командир дивизиона остановился на неоправданных потерях, понесенных при форсировании ковельской дороги.– Почему командиры, назначенные штабом дивизиона в присоединившиеся подразделения, не приняли мер к пресечению беспорядков и паники? Эти лица виновны в гибели многих людей. Бессмысленные ненужные жертвы.– Командир дивизиона говорил о дисциплине. Необходимо соблюдать походный порядок, установленный в колонне. 92-й ОАД продолжает марш на Ковель. Направление избрано в расчете на то, что обстановка стабилизируется. Вторые эшелоны наших войск остановят противника. Форсировать движение. Противник, предполагал майор Фарафонов, концентрирует усилия в двух направлениях: на Ковель и на Луцк. Штаб дивизиона внес предложение остаться в тылу и действовать партизанскими группами. Командир дивизиона отклонил эти соображения, поскольку они противоречат присяге. Противник сосредоточил свою наступательную мощь на фронте, там место военнослужащих. В тылу своем или вражеском нам делать нечего. На фронте решается вопрос «...быть или не быть...» Майор Фарафонов объявил благодарность командирам: батарей управления, 1, 2, 3-й за умение и решимость в управлении подразделениями при форсировании ковельской дороги, а также за успехи, достигнутые в боях вчерашнего дня.

Капитан Пашкин огласил фамилии лиц командного, начальствующего и рядового состава, погибших на поле боя. «По местам!»

Движение продолжалось. Задачи головной походной заставы выполнял 1-й взвод батареи управления. Вел разведку, собирал по пути сведения о противнике.

Возглавляет заставу командир взвода разведки лейтенант Желудь. Там же находился младший лейтенант Лозовский – командир батареи управления.

Время 14 часов 30 минут. Очень жарко. На небе ни одного облачка. Непрерывно гудят моторы. Летят стая за стаей немецкие бомбардировщики. В стороне кружит «хеншель».

В 3—4-х километрах слева от дороги поднимается пыль. Немецкие колонны идут на северо-восток.

3-я батарея поднималась по склону. Взводы – в строю по два. Высокая рожь укрывала людей, только на гребне поблескивали в лучах солнца каски дозорных. Второй огневой взвод соблюдал форму.

Бредут устало люди. На лицах отчужденность, страх, апатия. И не радует ни синева небес, ни цветы, ни зелень полей. Все мысли поглощены войной.

Разум потрясает в своей ужасающей простоте смысл происходящих явлений. Разорвался снаряд... и человек, жаждущий жизни, обращается в ничто. Лежит в пыли, не шелохнется, лишенный чувств, безучастный ко всему. Угасло сознание, и окружающий мир... деревья, зной, небо... перестал существовать. Человек – мерило всех вещей? Да... все относительно, и сам он, человек – не более чем вещь, материя в бездонных глубинах мироздания, песчинка безликая, безымянная, частица мира, распростертого в бесконечность. Изменилось состояние, частица обрела чуждую жизни, иную суть. Человек умрет... а вокруг останется все, как было. Мир продолжает существование. Порхают птицы, тянется к свету ромашка, белый веер лепестков. Невыносимо... пропадала последовательность, и мысль обрывалась. Душу обуревает обида, и никакого выхода... связать обрыв нет ни малейшей возможности! Как быть, к кому обратиться? Неужели он, человек, до такой степени слаб, ничтожен и совершенно незаметен?.. Занимал так мало места под солнцем?

А жизнь? Что же думать о ней... и как поступать дальше? Цепляться правдами и неправдами... оберегать слабое пламя... любой ценой, лишь бы выжить?.. Человеку кажется, будто терзания его души разделяют окружающие... не могли не разделять. Чрезмерное внимание к себе, страх смерти поглощали силы... Не замечая, он терял совесть, расположение товарищей, службу, все, чем дорожил в мирные дни. Но слабое пламя так неустойчиво, зыбко, едва теплится... стоит ли думать только о том, чтобы не угасло под... бурей ревущей... и сокрушать свой дух во все часы и всякое мгновение? Во имя чего? Чтобы влачить существование личности, всецело занятой биологической стороной бытия? Но низость и себялюбие не умножают шансов уцелеть на поле боя. Пуля не пролетала мимо, не выбирала, не отклонялась, находила одного и миновала другого.

Нет, воин сделал свой выбор. Он предпочел остаться самим собой, он верен слову присяги. Никому не дано раскрыть тайну времени и никому не ведомо, что уготовил нам миг, устремленный в будущее. «Кесарю кесарево...» Воин не желал удручать себя призрачной надеждой, а все прочее да свершится своим чередом.

И падет позор на того, кто потеряет голову в угоду низменным чувствам, кто слаб и не способен возвыситься над человеческой природой и действовать по велению воинского долга, как ждут окружающие.

* * *

... На полях зреют хлеба. Рожь, пшеница стелются, притоптанные каблуками сапог. Колосья рассыпают пыльцу. Колонна тащится с бугра в лощину и снова на подъем. Пять десять, пятнадцать километров. Под ногами сыро, налипает грязь. Тяжело идти, жарко. Показались и пропали за греб– нем люди боковой походной заставы.

На пути населенный пункт, десятка три-четыре хат в два ряда. Первый за время похода. Все население, кажется, до единого человека, вышло навстречу. Несут кувшины с молоком, хлеб, сало, все, что нашлось в хатах. Молча, без слов. У женщин на глазах слезы.

Будто встряхнул кто-то колонну от начала до конца. Орудийные номера приосанились в строю, тот поправлял пилотку, другой ремень. Голову выше, шагают твердо. Перед жителями безвестной волынской деревушки они демонстрировали воинский дух и верность присяге.

За селом дорога накатана, петляет, поднимается к гребню. На горизонте темнел лес. Наш путь кажется путаным и беспорядочным. В течение двух часов колонна шла на юг, столько же времени на юго-восток, затем повернула на север.

Вторые сутки продолжается марш. Валит с ног усталость. Изнуряют жажда, зной. Есть ли еще силы? Орудийные номера старались сохранять порядок в строю.

3-я батарея спускалась по склону вниз. В полусотне шагов передо мной взвод управления. Командир батареи и замполит – в голове колонны. Время от времени тот, потом другой останавливался, ободрял людей, шел рядом.

Сказывается груз выкладки: скатка, котелок, фляга, противогаз, карабин, подсумки. Немного, кажется, но орудийные номера находились в том состоянии, когда иголка тянет плечи книзу.

Пять подразделений дивизиона растянулись на полтора километра. Впереди 2-я батарея, выходили из лощины 1-я и 5-я, так именуется сводное подразделение военнослужащих других частей. На гребне позади маячил хвост батареи управления.

Слева невдалеке заросли, деревья, белеют цинковые крыши домов хуторка. И снова лес.

Вдруг поднялась в небо ракета. Слышатся выстрелы. Одно строение задымило, над крышей мелькают языки пламени. 2-я батарея перешла в бег, начала разворачиваться. Учащалась стрельба. Лейтенант Величко повернулся лицом к строю.

– Внимание... взвод управления, первый огневой... направление – деревья справа от дома... в цепь, бегом, марш!

Бежали недолго. Во ржи пули часто свистят, рикошетируют.

– Ложись... по-пластунски... марш!

Я полз и ничего не видел перед собой, пока не достиг гребня. Поднялся. Боковая застава обходила хутор с тыла, скрылась в дыму горящего строения. Спешил беглым шагом взвод Гаранина. Люди стреляли на ходу. Снова взвилась ракета. Стучат пулеметные очереди. 2-я батарея полудугой оцепила заросли. Издалека донеслась команда и замерла позади: «В походную колонну!»

Стрельба затихла. Командиры орудий собрали людей. 1-й огневой взвод набрал дистанцию, шагает вслед за взводом управления. 3-я батарея вернулась в колонну. Прибыл связной. Боковую заставу обстрелял немецкий конный разъезд, 12—15 всадников. Подверглась нападению со стороны населенного пункта головная застава.

– Внимание, противник рядом,– объявил командир батареи.– Усилить наблюдение, следить за сигналами.

Стало легче. Под ногами – дорога. Поднимается пыль. Местность пересеченная. На горизонте возвышаются холмы, поля, рощи одна сменяет другую. Время 17 часов. Опять выстрелы. Политрук Шапир настороженно остановился. Люди шагают мимо. Выстрелы прекратились. В лощине населенный пункт, заболоченная речка, по течению ряды хат. 2-я батарея прочесывала огороды.