Текст книги "Прошлое с нами (Книга вторая)"
Автор книги: Василий Петров
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц)
Зенитчик из Окунинова
Васильев оживленно разговаривал с человеком в бинтах. Лейтенант с черными артиллерийскими петлицами.
– Знакомьтесь, мой земляк, – Васильев представил лейтенанта. – Зенитчик, ранен на Днепре. С санитарных машин, которые бомбили «юнкерсы». Нельзя ли подвезти до Чернигова?
Я не возражал. Но, может быть, лейтенанту нужна перевязка? Ранение в голову... опасно. Пусть переговорит с врачами.
– Стоит ли? Советы ни к чему. Поеду... если возьмете, – ответил зенитчик.
Савченко напомнил о тряске и пыли. На машине было бы удобнее.
– Когда они придут? Ждем с самого утра... – говорил зенитчик.
– Разместимся на сиденье как-нибудь... пойдем, – решил Васильев, – раньше попадете в госпиталь...
С помощью водителя зенитчик поднялся в кабину. «Можно трогаться», – – взмахнул флажками Васильев.
Впереди, растянувшись на многие километры, стояла колонна. Севернее села Андреевна «юнкерсы» бомбят дорогу. Между машинами видны белые торцы орудийных чехлов. Наши.
Огневые взводы подтянулись. Пришел Варавин.
– Как же это... в расчете два человека? – заговорил он. – Вы сидите в кабине, а люди мечутся по полю?
Мои объяснения не удовлетворили командира батареи. Вмешался Савченко.
– Товарищ комбат, такое место... голо, ну ни одной рытвины... Поздно залегли. Там машин сколько сгорело...
– А тягач? Что с ним? Вы уверены, догонит? – Варавин снова заговорил о бомбежке.
– С сегодняшнего дня командиры взводов должны лично водить людей в укрытия, – закончил он.
Неделей позже наши позиции бомбили «юнкерсы», на глазах полковника Стрелкова – начальника артиллерии 15-го СК. Не знаю содержания разговора, который состоялся, но Варавин, сославшись на командира полка, отменил это свое требование.
Садясь в кабину, командир батареи указал в направлении дальнего леса:
– Там привал. По местам!
Вечерело. Пыль рассеивалась. Машины замедляли ход, останавливались. Люди прыгали со своих мест. Тишина вызывала в ушах неприятный звон.
– Выступление через тридцать минут. Заправить баки, осмотреть людей, тягачи, орудия, – говорил Варавин. – Кто там с Васильевым? Зенитчик? Ранен на окуниновском мосту?
Варавин подошел к тягачу. Раненый лейтенант, кажется, чувствовал себя неважно. В его положении не следовало садиться в кабину. Представившись Варавину, он извинился и присел под деревом.
Много лет спустя, читая мемуары Маршала Советского Союза И. X. Баграмяна, я вспомнил привал на опушке леса, раненого зенитчика и его рассказ о том, как немцы захватили окуниновский мост. Земляк Васильева проходил службу в одной из батарей зенитно-артиллерийского дивизиона, прикрывавшего мост. Оборону его возглавлял сапер, которому был подчинен, помимо других подразделений, ж зенитный дивизион. Сапер потребовал сменить позиции, мотивируя это тем, что орудия далеко «от прикрываемого объекта». Командир батареи отказался и направил сапера на командный пункт дивизиона. Но огневые позиции пришлось все же менять. Мост подвергался частым бомбежкам. Беспрерывным потоком шли машины, орудия. Наши части отступали за Днепр. Минуло несколько дней. На дамбе во время налета неожиданно началась стрельба. Загорелась одна машина, другая. Стрельба перекинулась к мосту. На ОП зенитчиков разорвался снаряд. Засвистели пули. С НЦ поступило сообщение о появлении немецких танков. Стволы орудий, стрелявших по самолетам, опустились. На мосту – танк. Зенитчики открыли огонь. Снаряды прошивали деревянный настил снизу, но танк мчался, лязгая гусеницами. Неразбериха усилилась. Вслед за первым танком появились второй, третий, вместе с нашими машинами. Командир батареи приказал перенести огонь, но орудия стояли слишком близко к дамбе. Сектор обстрела ограничен. Лейтенант был ранен. Очнулся он уже в темноте, среди зарослей, где собралось много людей. Лейтенанту сделали перевязку. Он узнал, что мост захватили немцы. О судьбе дивизиона санитарка, оказывавшая лейтенанту помощь, не знала. Потом лейтенант попал в санбат, который эвакуировался. Оттуда его направили в Остер, но в пути санитарная колонна почему-то повернула на Чернигов. Утром она попала под бомбежку. Много машин сгорело. Уцелевших раненых переправили в лес, где зенитчик встретился с Васильевым.
– Я слышал об этом... у вас были – шансы удержать мост? – спросил Варавин.
– Да... на старых позициях мы встретили бы танки перед дамбой... достаточно поджечь один...
Зенитчик был высокого мнения о боеспособности своих товарищей.
– Эх, вы, зенитчики... нужно было прогнать сапера... чтобы не совался не в свое дело, – проговорил Васильев.
– Как бы они это сделали? Сапер возглавлял оборону, – возразил Савченко.
– Да... но если начальство не нашло никого другого и решилось подчинить артиллерийские подразделения саперу, то следовало объяснить ему, что это за штука... зенитное орудие... Впрочем, такие истины изучаются годами, поэтому и не мудрено, что сапер не понял ни задач зенитчиков, ни своей собственной, – заявил Васильев.
– Вы очень смолы... критиковать других... занимайтесь своим делом, – сказал Варавии, но, взглянув на зенитчика, примолк. – Извините... мой долг удержать подчиненных от опрометчивых слов.
– Да... да... я понимаю, – ответил зенитчик.
– Время близится к концу, – взглянул на часы Савченко, – вот и командиры орудий собрались... Наверное, с докладами.
– По местам! – пронеслась команда.
– Садитесь ко мне в машину, – Варавин помог подняться раненому. – Догоним нашу санчасть...
Зенитчик простился с Васильевым и сел в кабину. Варавин спросил:
– Что там с отставшим тягачом?
В распоряжении Смолина еще было время. Путь неблизкий. Кроме того, тягач могли задержать и разные другие причины...
– За тягачи отвечает командир, за своевременное возвращение тоже. И за людей спрошу... Вдвоем не могли распорядиться... укрыть расчет...
– Товарищ младший лейтенант! Где укроешь, если вокруг плоско, как на плацу... – возразил Васильев.
– Где? Там, где укрывались другие... По местам! – закончил Варавин.
Надвигались сумерки. Тягачи медленно ползли один за другим. Сквозь жалюзи капотов синими искрами светили контакты. Орудия едва различались в темноте. Габаритные фонари на щитах все были разбиты в дневную бомбежку.
Прошло около часа. Рядом с гусеницами бежал человек. Воентехник Овчинников.
– Я получил приказание насчет тягача...
Говорить на ходу было невозможно. Тягач остановился.
– Где искать его? – в луче фонарика Овчинников торопливо записывал маршрут. – Сколько километров?
За спиной автотехника – голова в пилотке. Смолин!
– ...приказание выполнил... каток сменил, гусеницу собрал... опять радиатор потек... машина там.
Варавин как-то сказал о командире отделения тяги, что он из числа тех немногих людей, которые, полагаясь на авось, благополучно вершат всякое дело. Меня очень тревожил поврежденный тягач. Найдет ли? Теперь я готов разделять мнение командира батареи. Я попросил Овчинникова осмотреть тягач.
Пришел Васильев.
– Чего стоите? – и спросил Смолина: – Вы один?
– Как можно, товарищ лейтенант... с машиной все в порядке, – обиженно ответил Смолин.
– Молодец! Подавайте к орудию.
Ночные костры Чингис-хана
Движение продолжалось час, другой, третий. Впереди широкой оранжевой полосой светится горизонт. Я оглядел небо. В хвосте колонны висит серебристая дуга нового месяца. Солнце давно зашло. Что же там багровеет на северо-востоке?
Сумерки сгущались. Сполохи становились все отчетливей и расползались в стороны. Отдельные места светились ярче других.
Проходили машины, оставляя за собой густую, едкую пыль. Движение усиливалось. Мигавшие изредка фары выхватывали из темноты то деревья на опушке, то орудия, то дома.
Между тем светящаяся сфера уже заняла половину неба. Полыхал пожар. Разгоняя темноту, на горизонте клубится кроваво-рыжими волнами дым. Тусклые блики ложатся на капот, на орудия и на чахлый придорожный кустарник. С каждым пройденным километром зарево делалось ярче, сгущался окружающий мрак.
Столько пламени! Так не горят машины, подожженные «юнкерсами». Но, может быть, лес?.. Нет... Огненный смерч не катился лавиной, воспламеняя все, что встречалось по пути. Зловещее море огня бушевало на обширном пространстве, обтекая диковинные островки, в беспорядке громоздившиеся один возле другого.
Скорость движения начала замедляться. Машины, тягачи с орудиями, повозки останавливались, закрыли дорогу и обочины. На бугре толпились люди, пораженные невиданным зрелищем.
Подходили новые машины, сигналили, включали фары. Им никто не отвечал. Двигатели глохли. Молчаливая толпа росла.
Впереди лежал объятый пламенем Чернигов.
Трудно сказать, сколько еще продолжалось бы это печальное созерцание, если бы не явился кто-то из старших начальников. Осведомившись о причине остановки, он потребовал освободить дорогу. Загудели моторы. Движение возобновилось.
Прошел еще час. Пламенеющее море будто перемещалось навстречу, катило свои волны где-то недалеко, за ближними буграми.
У опущенного шлагбаума огневые взводы остановились. Дальше, за переездом, начиналась городская окраина.
На фоне многочисленных пожарищ, которые казались одним чудовищным костром, вырисовываются крыши складских построек. Поблескивали рельсы. Пыхтел где-то невидимый паровоз. Раздавались удары буферов, свистки стрелочника. В поисках командира батареи я осмотрел у переезда орудия и не встретил своих.
На марше в полку не действовала никакая связь. Командиры батарей курсировали между штабом дивизиона и своими подразделениями. Таким образом в колонну поступали сведения из штаба полка и штабной батареи, которая вела разведку пути и поддерживала постоянный контакт с командиром полка. Наряду с этим назначались пункты, где командиры батарей и представители штаба встречали огневые взводы для уточнения задач.
Что происходит в городе? Как проехать на гомельскую дорогу? В какой последовательности действовать дальше? Только командир батареи может ответить на эти вопросы. Железнодорожный переезд – место встречи.
Железнодорожные пути занимал смешанный эшелон – платформы, товарные вагоны. Он поминутно дергался, но не уходил. Перед шлагбаумом собралось много людей, обступили со всех сторон будку, возле которой мигал фонарь стрелочника.
– Как бы не пришлось объезжать шлагбаум, – говорил Васильев. – Когда освободится переезд?
– Поврежден путь, через насыпь не поедешь... состав скоро уйдет, – стрелочник опустил фонарь и, помолчав, продолжал: – И раньше, бывало, аэропланы прилетали и улетали, а то пошел слух, что будут бомбить... Говорят, немцы бросали листовки, даже будто назначили день... мало кто верил... люди думали... запугивают. А вчера началось... сперва считали самолеты... стало страшно... тьма-тьмущая, как воронье... начали бомбы кидать, аспиды... светопреставление, ад кромешный... гнулись рельсы... валятся крыши и стены... дым... Пропало сколько людей! В центре города, говорят, только три дома стоят... психиатрическая больница, музей и финотдел... Будь они прокляты... фашисты...
Сполохи, отражаясь от стены, освещали скорбное лицо рассказчика. Горячий порывистый ветер нес удушливую гарь. В черной непроглядной вышине гудел, приближаясь, самолет.
Стрелочник засуетился. Стали раздаваться команды. Потрясенные люди в молчании расходились.
– А я воображал, Чернигов... большой красивый город, людные улицы, гостиница и ванная, – заговорил Васильев. – Много книг перечитал о минувших войнах... писали и об этой, тогда еще будущей. Сколько споров вызывали у нас, курсантов, рассказы о рыцарских временах. Я верил тому, о чем читал, и сейчас все больше убеждаюсь в правоте тех, кто восхищался силой духа и поразительной цельностью натуры людей ушедших веков... Бесстрашие, непоколебимая верность слову, приверженность к праву и порядку, готовность жертвовать жизнью во имя чести... Эти понятия и тогда, в училище, значили для нас немало, но постичь их нелегкий смысл военного человека может заставить только служба... Вот перед нами пример того, что значит война, освобожденная от оков нравственности. У древних сознание силы создавало само по себе естественную границу дозволенного. Если воин преступал границу, то служба приносила ему не славу, а позор. Слабость же порождала низменные чувства и неотделимое от этого зло. Оно не имеет границ. Противоречия между этими крайностями обострялись и приводили к столкновению... Но воин знал... благородство и смелость делают великие дела. А потом явились лжепророки и стали проповедовать, мол, на войне все дозволено...
Васильев умолк, отвлеченный гулом самолетов. Их, кажется, было несколько. Самолеты описывали круги, по временам приближаясь к переезду.
Снова начали подходить люди. По одному, по два. Наши – Свириденко, Иванюк.
– Как это произошло? – спросил лейтенант Свириденко. – Потрясающая картина... кошмар... Так мне представлялись ночные костры на стойбищах Чингис-хана...
– Да... товарищи командиры, – в раздумье проговорил Иванюк, – такого не было... а ведь за эти месяцы всего мы, кажись, насмотрелись.
Лейтенанты глядели на город.
– Давно вы здесь? Что собираетесь делать?
– Ждать. Ничего другого не остается... – ответил Васильев, – переезд занят.
– А немцы? Далеко ли до переднего края?
– Кто знает? Стрельбы как будто не слышно, – ответил Васильев и продолжал: – Началась деградация... но даже двести лет назад, еще в елизаветинские времена, на войне, как и в поединках, соблюдался закон чести... За произвол гренадер подвергался строгой каре. Русский главнокомандующий приказал интендантам выплатить деньги бюргеру Аленштейна за крышу, поврежденную при штурме города... Вообще разрушение жилищ считалось проявлением варварства и клеймилось как нарушение рыцарских заповедей, священных для воина... Но время шло, менялись поколения и нравы... И уже в первую мировую войну немцы, как, впрочем, и их противники, не признавали многие старые обычаи: палили, не разбираясь, вовсю... город ли, деревня. С тех пор многое изменилось... И не к лучшему... Некогда незыблемый кодекс воинской чести... не в чести... Немцы не признают норм. В погоне за успехами они готовы на самое гнусное свинство. Какое отношение к войне имели младенцы, умерщвленные под стенами черниговских развалин?
– Помните сколько писали перед войной о бомбежках немецкой авиацией городов на Западе... – проговорил Свириденко. – Только здесь, когда перед глазами тлеют эти жуткие головешки, человек начинает понимать их жестокость...
– Жестокость, вы говорите? – возразил Васильев. – Пляска диких монголов на помосте, под которым лежали предводители разбитых русских дружин, была жестокостью. Но это уже... глумление над самой человеческой природой, изуверство, потому что объектом тут были дети, существа безвинные, беспомощные и безответные. Кто совершил это вопиющее преступление? Фамилии пилотов и командиров нетрудно установить. Но кто они? Пешки... в руках негодяев и убийц они сами становятся убийцами. Не верю, чтобы этих каннибалов не терзали угрызения совести. В кругу своих они для очистки совести ссылаются на боевую задачу и на невозможность отличить жилой дом от цели... Да, факт несомненный... фашизм растлевает души солдат. У тех, кто способен на такое злодеяние, не может быть принципов, возвышавших воина как человека, готового жертвовать жизнью во имя долга...
Гул самолетов становился сильнее. Послышался свист и поплыл с мягким шелестом над переездом. Вверху затем что-то треснуло, и ослепительная вспышка озарила ночное небо. Осветительная бомба! Влекомая воздушным течением, она медленно опускалась на парашютах, разбрасывая вокруг синие брызги фосфора.
– Неплохо светит, – проговорил, оглядевшись, Васильев, – пойду взглянуть, что там дальше. Ординарец, за мной!
– Подходящий случай ознакомиться с местностью, – сказал Иванюк и направился вслед за Васильевым.
Среди развалин черными крыльями метались тени. Осветительная бомба опускалась ниже. Ее свет из ослепительно-белого становился желтым. Тени удлинялись, перемещая границу между светом и тьмой.
– Подходят колонны, – оглянулся назад Свириденко. – Запруда... Сколько еще будет торчать на переезде этот эшелон?
– Не больше четверти часа, – сказал, возвратившись, Иванюк. – Шпалы там уже настланы, заколачивают костыли, и в другом конце работы идут к концу.
Зашипел паровоз, раздались свистки. Состав пополз и снова застрял на переезде. В небе вспыхнула новая осветительная бомба.
Возле будки опять толпились люди.
– Эшелон останавливают на самом переезде. Подозрительно... такое скопление машин... – слышалось из темноты.
– Уже сорок минут катается туда-сюда...
– Внимание! Вы и вы, немедленно найдите железнодорожное начальство и вызовите сюда!
Решительный голос принадлежал одному из подошедших старших командиров. Все расступились, и к шлагбауму приблизился генерал, широкоплечий, среднего роста. Появился железнодорожник.
– Генерал Москаленко, командир первой противотанковой бригады, – проговорил кто-то рядом.
– Может, теперь уберут эшелоны... Генерал был немногословен.
– В чем дело? – И объявил: – Через десять минут переезд освободить!
Двух командиров он направил к хвосту, двух – в голову эшелона. Другие получили исчерпывающие инструкции на тот случай, если требование не будет исполнено в срок.
К будке явился кто-то из железнодорожного начальства и стал уверять генерала, что помощь не нужна и эшелон уйдет сейчас же.
– Внимание... все по местам! На переезде... никаких собраний, – генерал ушел.
Не успела погаснуть одна бомба, вспыхнула новая.
На фоне развалин появился Васильев, вскочил на платформу. Он подталкивал каких-то людей, нехотя прыгавших через борт.
– Попались, субчики, – опустил оружие Васильев. – Вот, отобрал фонарики, сигналили самолетам, а эти двое прятались в канализации. Несговорчивый, упирался... Едва не пристрелил.
Задержанные, перебивая друг друга, утверждали, что они ловили людей, грабивших развалины.
Из толпы вышел капитан, поднял висевший на ремне маузер.
– Вот вы где! – и повернулся к Васильеву. – Уже несколько дней гоняюсь за ними... вы обыскали? – и крикнул: – Руки вверх!
У задержанных, помимо фонарей, были найдены пистолеты, обоймы, запасные батарейки.
– ...вам повезло... где вы их взяли? – спросил капитан. Потом обратился к одному из своих спутников: – Ведите к машине... только полем. Я сейчас вернусь.
Самолеты продолжали сбрасывать осветительные бомбы. Вдруг взвыли осколочные. Над развалинами грохотали разрывы.
Эшелон, наконец, ушел. Шлагбаум открылся. Загудели моторы.
За обочиной послышались выкрики. Кто-то пробежал мимо...
– Стой! Стой!.. Стрелять буду!.. Раздались выстрелы.
Я подошел к стрелявшему. Связной Васильева из группы, которая конвоировала задержанных.
– Убежал, – растерянно проговорил он. – Были уже почти на месте... подошли люди... Тот высокий присел, меня кто-то ударил... Они бросились под машины...
– Эх, вы, ротозеи, – выругался капитан с маузером. – Черт понес вас по дороге. Я же предупредил... вести полем. За мной!
Колонна трогалась. Гул и крики. Я вернулся к орудиям. Спустя несколько минут явился связной.
– Поймали одного, товарищ лейтенант, лежал за дорогой. Капитан сцапал... теперь не уйдет, – радостно объявил солдат.
– Чекист, видно, цепкий парень, – отозвался Васильев. – Я уже жалел, что труды мои пропадут даром...
Мимо, подавая сигналы, двигались машины. Урчали тягачи.
Продвинувшись, орудия остановились. Куда дальше? Нужно ожидать командира батареи.
Прошло еще минут десять. Кто-то выкрикивал мою фамилию, кажется, сержант Митрошенко из взвода управления,
– Товарищ лейтенант, командир батареи приказал ждать. Он сейчас подойдет... Начисто город разрушен.
Стали собираться огневики. Сержант рассказывал о том, что видел за переездом. Вскоре пришел Варавин.
– Что они наделали!.. Вчера еще здесь стояли прекрасные дома. Теперь – кучи развалин... Данных о положении в городе нет, объездов никто не знает... До рассвета нужно пересечь руины и сосредоточиться на северной окраине, у выезда на гомельскую дорогу. Колонну поведу я.
Среди развалин Чернигова
6-я батарея, миновав шлагбаум, повернула на улицу, которая вела в северном направлении. Проезд вначале был достаточно широким, но чем дальше, тем становился уже. Груды камней, гнутая жесть, какие-то бревна загромождали улицу. Все это тлело и дымило. На фоне огней торчат перекошенные телеграфные столбы, стропила крыш, изуродованные деревья. Несло гарью, битым кирпичом и еще теми непередаваемыми запахами, которые всегда наполняют воздух на пожарах и похоронах.
В стороне вспыхнула осветительная бомба. Варавин, направлявший движение, осмотрелся и крикнул: «Не сворачивать, не останавливаться, прямо и прямо вперед!» – и ступил с подножки на плоскую часть обнаженного фундамента.
Через полкилометра колонна остановилась. Улицу преградили лежавшие поперек каменные глыбы. По сторонам поднималась пирамидой куча кирпичей. Это был каменный мешок, открытая горловина которого осталась где-то позади.
Прибежал связной. Командир батареи приказал: «Движение продолжать!»
Темнота, пыль. Орудийные номера растаскивали камни, обугленные бревна. Тягач тронулся, прошел немного и стал. Слышен голос командира батареи. Он ни с чем же желал считаться.
– Разве вам не передали приказание? По кирпичам... вперед!
Тягач тронулся и, присев на гусеницу, остановился. Из кабины выглянул водитель.
– Товарищ лейтенант, боязно... перевернемся...
Но тягач не перевернулся. Он полз, круша гусеницами камни, дергался. Подскакивали на колесах орудия. Продвинувшись на полсотни шагов, тягач застучал, заскрежетал и остановился. Снова окрик Варавина.
– В чем дело? Вперед!
Отскакивали, разбрасываемые гусеницами, кирпичи. Тягач судорожно полз, взбирался на камни, проваливался в ямы. Скрипело и содрогалось вместе с передком орудие. Попавшие под лафет кирпичи крошились, как в дробилке.
На одной из куч тягач потерял управление и с большим креном начал валиться на бок. Водитель прибавил газ, пытаясь его выровнять. Тягач дернулся и замер с оборванной гусеницей.
– Снимайте его оттуда и приступайте к ремонту, – крикнул Варавин. – Живо!
Орудийные номера возились, пока стащили тягач. Водитель начал ремонт. Подошли другие расчеты.
Варавин построил людей и разомкнул шеренгу:
– Не будем терять времени... Пока наладят тягач, мы расчистим путь... все лишнее убрать! Никаких инструментов! Приступить к работе!
Люди принялись за дело. Летят кирпичи. Гарь. Дым.
Снова гул «юнкерсов». Вперемежку с осветительными они сбрасывают осколочные бомбы. Только самые пугливые поднимают головы, ожидая, пока пронзительный вой оборвется и прогрохочет разрыв.
Прибежал Смолин: «Готово!»
– Ну вот, дорога свободна... молодцы, «саперы»!.. Управились без инструментов... – обращаясь к расчетам, кричит Васильев. – Вперед, «и горе Годунову!».
Батарея продвинулась еще около километра. И снова завал. В небе погасла последняя бомба. Гул «юнкерсов» затих. Люди продолжают расчистку улицы.
Варавин озабоченно рассматривает подсвеченный фонарем новый лист карты. Кажется, он потерял ориентировку.
– Нужно было держаться одного направления, – выругался он, – а теперь... поди, разберись в этой каменной пустыне...
Держаться одного направления? А если бы и оно оказалось закупоренным? Варавин вел батарею, предпочитая улицы, где меньше завалов. Где мы находимся? Варавин пытается найти ответ с помощью карты. Но как определить точку своего местонахождения, когда вместо ровных, расходящихся прямой линией улиц, нанесенных на карте, вокруг хаотическое нагромождение кирпичей? Темнота. Ни углов, ни домов, ни перекрестков. Развалины не имели номеров и названий.
– Нет смысла двигаться с повязкой на глазах... Объявляю перерыв, – решительно произнес Варавин. – Попробуем теперь найти кого-нибудь из горожан.
Удачливей всех оказалась группа Васильева. После недолгих поисков он обнаружил подвал. Мы бросились на его зов. Дверь приоткрылась. В углу мерцал огарок свечи. Плакал ребенок, раненый стонал, старые женщины с узлами жались вдоль стен. В подвале находился и человек призывного возраста – сотрудник одного из городских учреждений.
После короткого разговора Варавин назначил его проводником. Эта миссия, кажется, не радовала горожанина, и он неохотно покинул убежище.
– Нельзя отказать в помощи людям, когда они просят... Укажите направление ближайших улиц, их названия. Это ваш долг... Потом вернетесь... Пойдемте! – убеждал его Варавин.
Подавленный страхом, проводник плохо справлялся со своим делом и не умел ориентироваться. Ко всему этому еще оказалось, что он нездоров. Ему сделалось плохо.
– Что же вы умолчали о болезни? – Варавин отпустил проводника. – Время не ждет... Пусть люди принимаются за расчистку... поиски жителей продолжать.