Текст книги "Прошлое с нами (Книга вторая)"

Автор книги: Василий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

Может быть...

– ...я предпочел бы телятко.

У каждого свой вкус, но когда речь идет о фактах...

– ...да, конечно, факты, – редактор полистал страницы в обратном порядке, – из Гапоновки... вы вырвались... так... вроде правдоподобно. Да... еще вот генерал... ничего... золотистое шитье на фуражке... вы уверены?

«Золотистое» – у нас, для строевых командиров; технический персонал, интенданты, врачи носили серебристые погоны, в старой русской армии назывались березовые.

– ...наслаивается... бронетранспортер... так... а почему немец бросил сигареты?.. Правдивей консервы... поесть... вы ведь... – редактор помолчал, – и тут немного не понятно... на бугре... светло, как днем.., зачем тогда блуждать? Недостает логики повествования.

Я стал объяснять природу воздействия вспышки на зрение в темноте.

– ...ну ладно... сойдет... можно, – согласился редактор, – и еще... фамилии... у вас какие-то нереальные... мне кажется...

Что значит нереальные? Личность может быть нереальной, малоправдоподобной, но слова, т. е. фамилии?

– ...я, возможно, не так выражаюсь... однообразные фамилии ваших спутников... однотипные... что ли.

Снова я твердил, что в рукописи и первой книги и второй нет ни одного эпизода, нет и людей, вымышленных автором. Я офицер, участник войны, поступаться истиной равносильно нарушению присяги. Всякий участник описываемых событий вправе усомниться в воинском достоинстве автора.

– ...так вы, значит, не хотите заменить на телятко? – с надеждой спросил редактор.

Я не могу извращать факты.

– ...все мемуаристы не могут... ну хорошо... вы пишите... коза, пусть по-вашему, – редактор подчеркнул абзац, на котором остановился, – • еще одно место... вам нужно... выбраться... из оврага... раз вы туда попали... подумайте... как там... вы автор.

Я выбрался, как видит редактор, и рассказал, правда, не все, но достаточно для того, чтобы заслужить доверие.

– ...к тому же вы были ранены.

У меня нет справки, не оформил тогда и опустил – сам не знаю зачем – в объяснении, которое писал сотрудникам НКВД в Харькове после выхода из окружения, но в подлинности факта, надеюсь, никто не сомневается.

– ...гм, – редактор колебался, – ...как вам сказать... – он поднял глаза и, заметив у меня на лице шрамы, умолк.

Я упоминаю этот разговор десятилетней давности потому, что и на этот раз новый редактор входил в ту же дверь. Сверял по географическому атласу названия населенных пунктов, заглядывал в боевые уставы артиллерии. Я рекомендовал ему поступить в артиллерийское училище, раз он не полагается на офицерскую совесть автора [35] 35
  Поскольку одним из основных требований, предъявляемых к публикуемой документальной, военно-мемуарной литературе, является достоверность описываемых фактов и событий, в обязанности редактора входит и проверка правильности фактического материала, употребления терминологии, что не имеет ничего общего с недоверием к личности автора и его воспоминаниям. – Прим. ред.


[Закрыть].

* * *

...В нынешние времена люди не верят друг другу. Честное слово, клятва не практикуются, вышли из употребления. Дать прилюдно обещание и обмануть, не прийти, скажем, на встречу, не вернуть долг – считается поступком самым обыкновенным. Человек не выполняет свои обязанности и живет, как ни в чем не бывало. Сегодня доказывает с пеной у рта одно, завтра другое, послезавтра – третье. На следующий день отрекается начисто от всего говоренного, если это сулит больше личной выгоды на сию минуту. Подлый поступок не оскорбляет окружающих. Свидетели глядят равнодушно и становятся участниками подлости. То, что не угрожает человеку лично, его не касается. А если возникла угроза, он убегает. Позор. И окружающих не волнует нисколько, что завтра любой в толпе может оказаться в положении убегающего. Ни имени, ни чести, ни совести.

Правила поведения, нравственные нормы существуют только для прикрытия. Выгодно – он ссылается на закон, не выгодно – умолкает. Изворотливость заменила совесть. Хитрость – рассудок. Чем слабее, незадачливей человек, тем больше к нему сочувствия. Этим питается он сам, питаются другие. И сила его в слабости.

Нельзя верить словам. Участники войны... были когда-то. Живут-то в общей среде... ничем не отличаются.

...Меня не оставлял в покое эпизод, в котором упоминается коза. Опустить в новом издании? Нельзя, выпадает звено в длинной цепи неудач, которые преследуют окруженцев на каждом шагу.

Село Васильки

Дождь не перестает. Дед с клюкой шагал, по временам останавливаясь, и подходил ко второй хате, когда взвилась ракета. Прыгают по сторонам тени. Дед замер посреди улицы, крестясь и бормоча молитву. Рассыпав свой запас искр, ракета угасла.

– Хлопцы, где вы? – проговорил дед, закончив свой монолог к богу. – Сюда... тут кумова хата.

Из калитки навстречу вышел человек.

– Заходите, – тихо говорил он, узнав деда. – Вы одни? Где красноармейцы?

– Тут... герман сейчас засветил... в глазах еще темно. Их четверо, со мной шли два... а те позади...

– ...тише... станьте к плетню, – сказал Зотин.

Вслед за хозяином я вошел во двор. Сквозь занавеску в окне пробивался луч света. Под стеной женщины, две, три, четыре. В сарае напротив тяжело сопела свинья или корова.

– Что за люди? – спросил Зотин.

– Моя жена, дочь, невестка... а это соседка, – отвечал хозяин, отворив дверь, – два будут у меня, а два... у нее, – он указал на молодую женщину, она вошла в комнату вслед, – живет с сестрой вдвоем, хата напротив.

– Э, дедусь... так не годится. Речь ведь шла о хозяине, ни один человек знать не должен... Немцы в деревне. Вы посвятили женщин в дело, за которое придется отвечать головой... если немцы придут... мы... не сдадимся.

Женщины притихли. В комнате находился ребенок лет пяти-шести.

Вошел Медиков.

– Снова ракета, – проговорил он, пробираясь к свету, – многовато тут народу.

– ...не беспокойтесь, – отвечал хозяин. – Мы знаем... известно... не выдадим... а если что... на то воля божья. Которые остановятся у меня? Жена, готовь поесть товарищам командирам, – распорядился он.

– Мы сыты, спасибо, – отвечал Зотин, – поспать... и перебраться через Суду... Вам много уже известно... Скажу еще... сегодня на рассвете мы столкнулись с немцами за яром на бугре... возможно, будут разыскивать... имейте в виду. Завтра, не позже десяти часов вечера, нужно найти лодку... участок для переправы... понимаете риск, с которым это связано?

– Знаем... знаем, – подтвердили оба, дед и хозяин.

– ...значит, не нужно призывать к осторожности? Вас и других посвященных?

– Не беспокойся, сынок, – проговорил дед, – мы понимаем... Германы третий день в селе... не заявлялись сюда... спите спокойно... завтра разузнаем, как... у нас, да и в Хитцах... – закончил хозяин.

– Ну что ж... деваться некуда. Что будет... – тяжело вздохнул Зотин. – Как ваши раны? Будем отдыхать?

Соседка стала собираться. За ней направились оба младших лейтенанта.

– Для одного место на чердаке, – проговорил, закрыв за ними дверь, хозяин, – другому... а может, поужинаете?.. Откуда родом?

– Потом поговорим, – прервал его Андреев. Он извлек из пистолета обойму, сосчитал патроны. Хозяин вздрогнул, щелкнула вошедшая в пазы обойма.

– Не страшно? Вдруг немцы? – спросил Андреев.

– Как не страшно? Да что делать... Своему и совесть велит помогать. Пойдемте.

Хозяин взял лампу, вышел в сени. К стене приставил лестницу и стал взбираться, наверх. Я последовал за ним. Под камышовой крышей чердака было достаточно воздуха. Посредине лежала охапка сена. Старик поставил лампу на пол и приподнял в углу связку камыша,

– Если случится что, открой и прыгай, – сказал он,

– А там что внизу? – спросил Андреев.

– Сад... дальше кустарник... направо тянется к яру, а налево к самой реке.

– Пойдем, – обратился хозяин к Андрееву, – тебе постлали в сарае.

Я ощупал пистолет, опустился на сено, снял с себя мокрую одежду, укрылся чем-то сухим. Снаружи завывал ветер, барабанил дождь. Но все эти звуки исчезли, прежде чем сомкнулись мои веки.

Трудно и долго я просыпался, недоумевая, зачем меня тормошат и толкают чьи-то руки. Все кости мои ныли, непреодолимое бессилие сковало тело. Сон отходил ненадолго и снова окутывал, как плащом, рассудок.

– Не просыпается? – слышался женский голос. – Этот ранен?.. Может, умер уже?

– Нет, вроде дышит... Бабка принесла листья и наказала приложить... И вчера так, когда я меняла ему повязку...

– Ну, что он?

Дочь и невестка хозяина, опустившись на колени, стояли рядом. Что случилось?

– Принесли поесть. Вы спали два дня, – отвечала первая. – Мы думали... умер. Тут был ваш товарищ... и те, что напротив, спрашивали... Приходила соседка.

Я ощупал повязку. Взял ложку. Жгло и покалывало щеку, подбородок.

– Немцы назначили старосту, – рассказывала новости девушка, – обклеили хаты и заборы листовками, грозят расстрелять людей, которые укрывают красноармейцев... Требуют доносить, у кого есть оружие, имущество Красной Армии. В Сенче, Будакве, Рыге и у нас в селе собрали пленных, утром угнали в Лохвицу... там на сахарном заводе лагерь... Говорят, будто кого отпускают, когда приходят жены.

– Пойду скажу отцу... он спрашивал, – проговорила старшая и ушла. Девушка держала зеркало, я взглянул. Отек под ослабленной повязкой уменьшился, кожа стала сине-желто-зеленого цвета. Чувствовался зуд.

Какое сегодня число? 23 сентября? Неужели прошло столько времени? Почти двое суток! Я попробовал встать. Нет, отдых мало отражался на самочувствии. Намерение идти к реке придется отодвинуть на другой срок.

Заскрипела лестница. Лаз открылся. Показалась голова хозяина.

– Ну... отоспался? – спрашивал он. – Неважные новости, сынок. Говорят, будто они взяли Москву... – хозяин пригнулся под стропилом, присел. – А тут их полно... Я ходил вчера и сегодня весь день, в том конце села стоят... Был на речке... лодки все отобрали, стоит часовой. На каждом шагу посты... всех останавливают... По дороге заставы до самой Лохвицы. На Сенчу не пройти. Пленных сгоняют в Лохвицу... А тебе лучше?.. Спешить некуда... ложись, спи, узнаю еще... расскажу, – он ушел.

У меня была уже подушка, одеяло. Выстиранное обмундирование лежало рядом. На брюках ткань залатана сукном. Я оделся, застегнул ремни снаряжения, подложил планшетку под голову и уснул.

Хозяин

Откуда-то издалека доносился треск. Что это? Стрельба? Работает двигатель? Я проснулся. Голоса. Немцы! Я подошел к окошку. Чье-то платье. Дочь хозяина.

Внизу, в десяти шагах – калитка. Немец дергал щеколду, два других – на сиденьях мотоцикла. Глубокие каски, автоматы на груди. Вышла хозяйка. Немец довольно внятно обратился к ней по-русски.

– Бабка... давай курицу...

Хозяйка отрицательно покачала головой.

– Нет кур... кормить нечем...

Немец недовольно буркнул что-то и потребовал яиц.

– Можно, – ответила бабка, прошла в хату и через минуту вернулась к калитке.

Немец забрал яйца и зашагал к другому дому. Тихо урча, за ним покатил мотоцикл.

– Уже второй раз приехали, – сказала девушка. Как... второй раз? Почему не подняли меня?

– Второй, – подтвердила девушка, – а вчера на машине, спрашивали красноармейцев... Я не хотела будить вас...

– Где хозяин?

– Отец ушел, не возвращался... Немцы обращались и в другие дворы?

– Да... с улицы, в хаты не заходили.

Я просил хозяина ограничить отлучки членов его семьи за пределы двора и посещение соседей. В случае появления немцев немедленно сообщать. Разве хозяин не говорил девушке? Что же это за дело?

– Говорил... я видела... в селе подойдет машина, немец спросит... Иван есть?.. И едет. Вчера на лохвицкой дороге убили трех красноармейцев, говорят, бежать хотели...

Как младшие лейтенанты, старшина?

– Утром заглянула соседка... обещала, как стемнеет, прийти.

Что еще?

– Во двор приходил какой-то человек, сидел... ушел недавно... по делу к отцу...

Кто он? Родственник? Сосед?

– Не наш, не знаю, не сельский... Пойду, принесу обед. Солнце клонилось к закату. Проникавшие в окошко лучи освещали желтые, с каплями затвердевшей смолы, стропила и рассеивались пятнами по корявому пыльному полу.

Значит, во сне прошли еще сутки, с вечера 23 сентября до вечера 24-го. Я чувствую себя гораздо лучше. Следы, оставленные на лице прикосновением пуль, кажется, начат ли заживать и не вызывали резких болей.

Я еще раз оглядел свое обмундирование. При стирке пострадали нарукавные нашивки и петлицы. Золотистый кант смялся по углам. Не блестяще выглядели и брюки. Но одежда тщательно отстирана и зашита. Сапоги просохли. Подметки держались прочно. Успокоенный этим, я стал ожидать еду.

Девушка молча поставила передо мной хлеб и миску с борщом.

– Сказала бабка, раны подсохнут, повязку снять... – начала она. – Правда, вы хотите уходить?.. Бабка говорила, корка может потрескаться...

Когда девушка уносила посуду, явился Андреев. Кашель его стал проходить. Андреев видел немцев?

– Не верится даже... чересчур они спокойно... Слышу... подкатил мотоцикл... ну, думаю, все, облава... в дверях столкнулся с хозяином... вчера наших искали, собирают кур, яйца...

Сегодня – кур, завтра придут за коровой, которая стоит в сарае. А там заглянут и в хату... Сидеть в клетке со слуховым окошком и ожидать мотоциклы не годится... нет. Пора уходить. Вечером выступаем.

Залаяла собака. Хлопнула калитка. Андреев стал прислушиваться. Вернулся хозяин. Через несколько минут он был на чердаке.

Как и все члены его семьи, хозяин был человеком прямодушным и искренним. Я ни в чем не встречал отказа. Хозяин подвергался серьезной опасности, расхаживая по селу. Мне казалось, что своим поведением он представлял ту подавляющую часть населения, которая с болью в сердце переживает отступление наших войск и не останавливалась перед трудностями, стремясь помочь тем, кто оказался в окружении. Но хозяин постоянно намекал на силы оккупантов.

Они хозяева положения. Говорил о пленных. Нам, по его мнению, следовало хорошо отдохнуть. В словах хозяина не было корыстных побуждений. По-видимому, его мнения объяснялись участием к молодым людям, попавшим в беду.

Хозяин снова говорил о немецких «победах». Сопротивление Красной Армии слабеет. Война в ближайшие дни закончится.

– ...у немца такая сила... Жалко вас, хлопцы... жизнь человека ничего не стоит... шутка сказать... идти... осень на дворе, раздеты... пропадете в дороге. Оставайтесь в селе, хотя бы у меня. Хозяйство есть, скотина. Живите...

– Отец, – прервал его Андреев, – спасибо. Вы не обращайте внимания. Это немецкие выдумки. Они распространяют ложь, рассчитывая склонить на свою сторону население и прекратить помощь, которую оно оказывает нашим солдатам и командирам. Немцы хотят подорвать дух. Мы слышим о немецких «победах» с первого дня войны... плохо то, что они сбивают с толку таких, как вы.

– Так... так... может, и брешут, – ответил хозяин, – да только многие говорят то же... Я не верю, да ведь сколько земли немцы взяли, сколько вашего брата в плену... а сколько тут полегло в поле да на дорогах... И вас так... где-нибудь... право, оставайтесь...

– Нет, – отвечал Андреев. – Мы люди военные. Присяга для нас священна. И не стали бы обременять вас просьбами, да и скрываться было бы незачем. Я думаю, вы не приютили бродяг, падких на легкую жизнь, в то время, когда сражаются другие. Разве честно сидеть в тылу? Вы оказали большую услугу... мы рассчитываем на вас... потому что воинский долг понятен каждому. Мы должны идти к своим.

– Вижу, – ответил хозяин, – да все же жалко вас... пропадете ни за что. Вот, немцы расклеили, – он протянул лист серой бумаги.

Приказ немецкого командования. Населению запрещалось вступать в сношения с военнослужащими Красной Армии. Все оружие сдать, немедленно доносить комендатуре о тех, кто нарушает приказ. Жителям прибрежных сел предписывалось сдать лодки. Вводился комендантский час. Лиц, не выполняющих приказ, ожидает расстрел.

Андреев, вернув хозяину листовку, просил не отклоняться в сторону. О переправе он договорился?

– Трудно... нет лодки... как переплыть? Только в Хрулях один человек согласился взяться за это дело...

Хрули на восточном берегу? Как хозяин попал туда, если сообщение прервано?

– Переправился. У тех, кто похож на солдата, требуют документы... Меня пропустили...

Что за человек этот житель из села Хрули?

– Рыбак... верный человек... партиец... Рыбаку известно, что немцы охраняют берег?

– Да, пост в полуверсте. Рыбак сознает, за что взялся?

– Да... он знает... место, другого такого не найти... Так хозяин договорился?

– А как же? Когда?

– В пять часов... лодка будет ждать... Как выглядит там берег?

– Со стороны Васильков... луг, три заводи... так же и за речкой... берег охраняется меньше... дозор стоит в Хрулях, в другом конце... ниже... нет никого.

А путь к реке?

– Пойдем через гору... Дальше, зато... надежно... поворот за огородами...

Залаяла собака. Хозяин поспешил к лазу, заскрипел ступеньками.

– Хочу встретиться с вашими постояльцами, – слышался голос во дворе, – здравствуйте, хозяин... и все в доме.

– Нет никаких постояльцев, – растерянно ответил старик, – вы ошиблись...

– ...я знаю, не отпирайтесь...

– Неужели дед выпустит его со двора? Задержать во что бы то ни стало, – Андреев шагнул к лазу.

Дверь внизу скрипнула. Хозяин и гость вошли в горницу.

– У меня нет посторонних людей, – повторил старик, – садитесь...

В ту же минуту Андреев прыгнул, стукнула дверь.

– Разговор вроде обо мне... будем знакомы, старшина Андреев, – представился он громко. – Что вам нужно? Выкладывайте... но если я замечу фальшь... она будет последней в вашей жизни... Ну!

Он – инакомыслящий

Я последовал за старшиной, закрыл обе двери. Все это произошло очень быстро. Ошарашенный неожиданностью, пришедший выронил кепку и, прячась за хозяина, испуганно озирался. Человек неопределенных лет, среднего роста, одет довольно опрятно. Лицо будто обтянуто бледной кожей.

– Выходите, садитесь, – продолжал Андреев, – вас пригласили!

– Случайно... зашел... я ничего... если не хотите...

– К делу! – прервал Андреев. – Кто таков?

– Пленный... из Лохвицкого лагеря... добрая женщина вызволила... назвала мужем...

– Кем был до плена?.. Подослан? Немцами? – Андреев извлек из пистолета обойму. Патрон, досланный в ствол, описав дугу, упал посреди комнаты.

Пришедший снова метнулся к хозяину.

– Отвечайте! Вам известно местонахождение людей, состоящих на службе? Кто таков?

– Я служил... – он назвал какое-то тыловое учреждение, – попал в плен...

– ...дальше!

– Мой знакомый из села Васильки находился среди пленных... немцы их держали на свекловичном поле... и видел на рассвете, как вы столкнулись.

– Что это значит? – спросил Андреев хозяина. – Кто рассказал ему?

– Нет, не я, – ответил хозяин, – ей-богу...

1 – Откуда же известно? – Андреев передвинул кобуру. – Ну... так кто из вас лжет?

– Позвольте, товарищи командиры, – осмелев, заговорил пришедший. – Хозяин ни при чем... сам я слышал... говорят... немцы ранили одного... дальше реки не уйти... я догадался... вчера немцы ездили тут... я заметил, как испугались женщины... понял...

Пришедший производил отталкивающее впечатление, трусил, прятался за хозяина. В то же время бросал по сторонам быстрые вороватые взгляды. Нет, он далеко не простак, хоть и путается в словах.

Он занимается слежкой?

– Клянусь... никто... никому ни слова... слышал... говорят... пришел к знакомым... и случайно…

– ...глядите в окно... товарищ лейтенант, тут... подозрительно... – проговорил Андреев.

Так зачем он явился сюда?

– Поговорить... от чистого сердца... война закончилась... знал бы... так примете... Я обязан... милосердие спасло от гибели... Я на свободе...

Чего он хочет?

Испуганный, растерянный человек застыл в неподвижности. Тайные силы, что напрягают кожу, двигают челюстью и веками, внезапно иссякли. Лицо окаменело. Он повернулся ко мне с горящими глазами.

– Не боюсь ваших пистолетов... видел... слепцы вы... – он пытался рассеять пелену, застилавшую наши глаза.

Меня занимали не столько мысли говорящего, сколько вопрос о том, как с ним поступить? Он не внушал никакого доверия. Упустить его – значит известить немцев о своем местонахождении... взять с собой?., такая обуза... удержать... каким образом?..

А он продолжал. С церковной проповеди переключился на тему о том, что мы пренебрегаем, по легкомыслию, действительностью и доставляем неприятности ни в чем не повинным людям. Необходимо смириться с тем, что произошло... Фронт прорван. Красная Армия потерпела поражение... столько пленных! В народе разброд, люди мечутся... Те, кто сохранил рассудок, указали путь к спасению. Не нужно бояться фактов... и приспособиться к новым условиям, так как жизнь остановить нельзя.

Смысл всей речи сводился к тому, что дальнейшая борьба бессмысленна, нужно покориться и искать общий язык с оккупантами.

– ...суждения немцев в корне отличаются от наших... Немец воображает себя свободным... в мелочах, возможно, это и так, но он раб в главном и не понимает людей, которые противятся мировому порядку... и посягают на то, что несоизмеримо выше сил побежденного... Немцы покорили все страны... разбили Красную Армию... глупцы не понимают этого... бессмысленно и опасно противиться новому порядку вещей... масса народа признала факт поражения и готова вести себя тихо и покорно. Немцы не потерпят лиц, которые своим поведением вызывают брожение в народе... Изменить положение нельзя... Всякий, кто уповает на оружие и не расстался с иллюзиями... льет воду на мельницу оккупантам, потому что высоко вознесенная плеть хлещет спины подряд, злоумышленников и невинных.

Гость все больше увлекался, приводил примеры один за другим в доказательство того, что жестокость оккупантов вызвана необратимым ходом событий. И чем раньше признать реальное соотношение сил, тем лучше.

– Что вы хотите? – старшина Андреев прервал проповедь.

Заговорил хозяин.

– Сынок... я не знаю этого человека... но не перебивай, раз он пришел, дай говорить...

– Вы не согласны... вижу, – констатировал пришедший, почувствовав поддержку хозяина. – Я... слышал... вас четверо... У своих, знаете, так... один не понял... другой надоумит... Позовите товарищей... хочу поговорить... не сомневайтесь... если в слове ошибся, то поглядите вокруг...

И снова понес о пленных, оружии и прочем. Пропустив мимо ушей повторные напоминания, проповедник стоял на своем.

Андреев, я, младшие лейтенанты – мы – придерживаемся одного мнения. Он это понимает? Мы вдвоем терпеливо слушали его, человека, который повторяет лживые вымыслы немецкой пропаганды. Я – старший, и не вижу причин звать моих товарищей. Взгляды пришедшего для нас неприемлемы.

– Предположим... но... зачем вы расписываетесь за других? Я хочу переговорить... и хозяин считает...

Хозяин сидел молча и слушал с большим вниманием. Только однажды он прервал Андреева и после этого не проронил ни слова. Откуда пришедшему известно мнение старика? Они сговорились? «Кто этот человек?» – спросил я хозяина.

– Кто его знает... первый раз вижу, ей-богу. Говорит, как поп в Лохвицкой церкви... И ты слушай... правда... куда ты спешишь... немец взял Москву, на дорогах посты... сложите головы...

Зачем продолжать этот разговор? В окне синел квадрат чистого неба. Вечерело. Эти люди вчера из-за меня рисковали жизнью. Но, оказывается, они не понимают очень важной истины. Мы прибегли к ним не затем, чтобы уклониться от службы, а продолжать ее. Что же, в путь?

За окном еще светло. Сколько до вечера? Мне ничего не оставалось, как слушать рассуждения самозваного проповедника о риске, самоуправстве начальников и легкомыслии молодых людей, одержимых ложными надеждами.

Доверчивый хозяин попался на удочку краснобая. Не хотелось обижать старика отказом в просьбе человеку, которого он слушал. И перед выступлением нужно переговорить с Зотиным и Меликовым. Андреев послал за ними девушку.

По-видимому, взгляды хозяина совпадают с мнением пришедшего. Но, кажется, в глубине души он не верит немецкой победе и, передавая слухи, хотел испытать людей, которым предоставил кров и пищу. Он собирал сведения, в общем, занимался недозволенным и опасным делом. Нет, сомневаться в совести хозяина нет оснований... Он заблуждается, по всему видно.

Но кто этот субъект? Я не мог взять в толк. Пройдоха, готовый следовать за оккупантами, или непротивленец, возводящий бессилие и низость в ранг добродетели? А впрочем, какая разница?.. Время идет к вечеру...

– ...хотите избавиться от меня... пожалуй, вы не решитесь расстрелять, – неожиданно изменил он тему, – у меня нет с немцами дружбы... Э, не разбираетесь вы... Желал предостеречь, удержать... Очень сожалею, если не приуспел в этом... значит, мало страдал... мои слова не нашли путь к сердцу.

За хатами раздалась короткая очередь. Проповедник умолк, все прислушались. Я вышел за порог оглядеть засветло двор. Сыро и свежо. На землю опускались холодные сентябрьские сумерки. Солнце село.

Я вернулся в хату. Пришедший сидел на прежнем месте, рядом с хозяином, молчал, понурив голову.

– Смотрел, куда... вести? – спросил он, приподнявшись. – Не беспокойтесь, я готов принять смерть...

Послышались шаги. Зотин вошел в комнату, остановился, увидев новое лицо.

– О нем позже, – сказал Андреев. – Как самочувствие?

– Хорошо... лучше, чем было, – ответил Зотин. – А у вас? Женщины встревожены... кого стрелять собираетесь?

– Вот, в прошлом военный человек, был в лагере пленных в Лохвице... Вышел с помощью местных жителей, – начал Андреев, но пришедший его перебил.

– Сам о себе скажу, – и быстро заговорил. – Ребята, я русский, окончил институт, служил восемь лет в армии... война застала в Станиславе... отступления, бомбежки... мыкал горе со всеми... попал в плен... немцы обещали порядочное обращение, пищу... ничего подобного. Согнали на сахарный завод за проволоку... под открытым небом. Дожди... ни сесть, ни лечь... как скот... ужасно... нельзя представить... люди, доведенные до состояния зверей, творят невообразимые вещи... набрасывались скопом, опрокидывали ведро с водой... давили один другого...

Меня и моих товарищей не прельщал удел пленного и не интересовали нравы в Лохвицком лагере. Я попросил рассказчика перейти ближе к делу.

– ...дни, проведенные в лагере, перевернули мою жизнь... Ничтожный, жалкий себялюбец, я пекся только о том, чтобы насытиться... угождал высшим... Житейские прихоти направляли наши суетные помыслы... но когда лишился всего необходимого и мучился, готовый ради глотка воды... пришло прозрение... сколь пагубно жаждать большего, не замечая истинного блага в том, что дарует нам свет божий... – житейские притчи перемежал с поучениями, ссылался на библейских пророков, – да будут прокляты все, кто...

– Нет, – перебил его Зотин, – ...не хлебом единым... если человека посадить на цепь... навязать чуждые ему нравы... свет становится не мил... Миллионы воинов жертвуют жизнью во имя Родины на полях сражений... Нас преследуют неудачи... но это еще не конец, война продолжается... Наши товарищи... подавляющее большинство, не желают сложить оружие и не сложат его... Вы капитулировали... О чем говорить с вами? На территории, временно занятой врагом, командир Красной Армии обязан потребовать объяснений...

– Объяснений?! – нагло воскликнул проповедник. – Скрываются у людей... а немцы наскочат, что тогда? Ну, уйдете, поймают в другом месте... и куда деваться?

Меня нисколько не удивлял поворот из области обобщенных понятий в обыденную действительность. Изумленный Зотин умолк, по-видимому, заподозрив, что проповедник и хозяин заодно.

– ...Немцы взяли Москву... война закончится не сегодня-завтра...

– Москву? Кто вам сказал? – шагнул к скамейке Меликов.

– Москва... потеряна?.. Не может быть, – растерянно произнес Зотин. – Ложь, кто вам сказал?

– Все говорят, – ответил гость, – фронт прорван... тысячи людей бродят... лагеря забиты пленными...

Наступило молчание. Гость продолжал:

– ... Я понимаю... вам нельзя тут показаться, немцы обозлены... попадетесь... к стенке... вы идите в другое место... дальше... затем и пришел... помочь...

– Помочь? – изумился Зотин. – Пленный, бродяга мутит людей лживыми россказнями... изменник, забывший присягу... дезертир, уклоняется от службы во имя того, что дорого честному человеку, его близким и соотечественникам, всем честным людям. Ему чужда мораль порядочного человека... переметнулся на сторону врага и, прикрываясь личиной провидца, сеет неверие... вторит позорной лжи о поражении... Вас должны чуждаться, как прокаженного, потому что вы тщитесь оболгать великую общую для всех нас цель... Вы растравляете душу сомнениями, чтобы лишить людей опоры сегодня, когда она необходима каждому в испытаниях, принесенных войной... Вы заслужили кару... и она свершится. Жаль патронов и местных жителей, им возиться с трупом...

– Не испугаете, – послышалось со скамейки, – я был в вашей шкуре...

– Молчать! – вспылил Андреев. – Пора идти, не стоит терять время.

– Ас этим... типом? – спросил Медиков.

– Пусть сидит на скамье, – упредил меня Зотин. – Отец, он не донесет... вы уверены? В противном случае...

– Кто знает, – хозяин чиркал спичкой. – Зараз окно завешу... поставлю лампу... Вечерять час...

Нет, спасибо, мы уйдем. Проповедник останется в хате. До утра за порог не выходить. Понятно?

– Понятно... Не сомневайтесь, я не дурак... Красный луч трофейного фонарика скользнул по столу, осветил изменника. Он отшатнулся в испуге, заслонил лицо.

– ...Мы еще встретимся... и докончим разговор, – пообещал Андреев, – за порог, повторяю, не переступать...

– Знаю, один останется стеречь, – неуверенно проговорил пленный, – посижу, что ж...

– Гасите свет, – сказал Зотин.

– Хлопцы... нужно поесть... ночь впереди, – настаивал старик.