Текст книги "Прошлое с нами (Книга вторая)"

Автор книги: Василий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

У слияния великих рек

Хутор Теремцы

Позиции зенитчиков за мостом представляли собой сугубо печальное зрелище. Изрыта земля, разворочена. Особенно густо бомбы обложили обочины за дамбой. Глубокие ямы, окаймленные валом песка и грязи, уже заполняла вода.

У орудий оживление. Расчеты подправляли окопы, таскали снаряды, ставили маскировку. Артиллеристам хорошо знакома спешка, которой сопровождаются работы в перерывах между стрельбами.

Впереди был еще один мост, небольшой, перекинутый через рукав Припяти. Водитель огляделся и облегченно вздохнул.

Под насыпью, в зарослях, укрылись на позициях счетверенные пулеметы. Расчеты их так же энергично, как зенитчики, участвуют в отражении атак с воздуха, хотя досягаемость счетверенных пулеметов по высоте значительно меньше, чем орудий МЗА. Пулеметчики прикрывали второстепенный объект – небольшой мост и, одновременно, позиции зенитных батарей.

Булыжник кончился. Гусеницы мягко шуршат в песке, поднимая легкую пыль. Тягач начал разворачиваться, сполз по откосу, обогнул песчаный бугор, густо поросший сосняком и красноталом. Командир батареи встал на подножку и указал в направлении сосен за буграми.

Это был нетронутый, пустынный уголок. Не заметно ни колесных рытвин, ни поломанных деревьев, ни воронок. Тягач остановился. Варавин подал команду слезать и стал смотреть в сторону дымящегося города. Потом обратился к карте.

– Здесь огневые позиции... основное направление... тридцать пять ноль, готовность... шестнадцать ноль... В вашем распоряжении больше часа... оборудовать щели... ниши под боеприпасы. Должен заметить, огневые взводы скверно вели себя перед мостом... Когда я вернулся, стреляли несколько человек... остальные прятались, как... беженцы. Орудийный номер обязан бороться с воздушным противником везде и всегда. В который раз повторяю?!. Тут где-то машина взвода управления и кухня. Подтяните сюда. Я пойду к дороге встречать командира дивизиона. Все. Приступайте!

Орудия заняли свои места. Начались работы. Медленно, вяло двигаются расчеты. Лишь упоминание о том, что грунт легкий, немного оживило измотанных, полусонных людей.

Вскоре командиры орудий и те из номеров, кто закончил оборудование ровиков, спали. Недалеко от буссоли спал Васильев.

Возвратился посыльный. Ни взводы управления, ни кухни не нашел. Удивительная беспечность! Они переправлялись три с лишним часа назад вместе с 4-м дивизионом. Смольков обязан выставить маяк для встречи огневых взводов. Посыльный ушел снова.

Борясь со сном, я шагал от одного орудия к другому. Над дорогой кружил немецкий корректировщик. Вернулся Варавин.

– Я не вижу машин, – сказал он.

Подошел посыльный, но это не избавило меня от объяснений.

– Посылайте людей расторопных... растолкуйте задачу как следует и побыстрей! Нужна машина, через час я должен быть на КП дивизиона.

Когда я вернулся к буссоли, командир батареи сидел с закрытыми глазами, прислонясь к сосне. Где же взвод управления? Район ОП нанесен на карте Смолькова.

Варавин спал недолго. Поднялся, взглянул на часы и молча направился на позицию. У 1-го орудия бодрствующий номер чистил карабин. Варавин подал команду занять ровик. Орудийный номер опустился на дно, но туловище осталось снаружи.

– Бы, товарищ лейтенант, ленитесь... и потакаете командирам орудий... потом наступает расплата... – начал Варавин, – так вы опровергаете действием то, что требуете на словах! Когда придет конец этим безобразиям? Немедленно углубите щели. Поднимайте людей!

Позиция ожила. Нужно дооборудовать ровики. Придется заново ставить и маскировку.

Только командир батареи прилег, подошли обе машины, Оказывается, лейтенант Смольков увел их вправо от дороги, где и пристал к тыловым подразделениям. Наблюдатель, которого он выставил, не заметил свои орудия. Ни командир взвода, ни старшина не приняли мер к поискам батареи, хотя обоим был известен срок готовности к открытию огня.

Политов, дававший отчет первым, доложил, что получал в тылах продовольствие и вернулся десять минут назад. Командир взвода управления чистосердечно сознался, что уснул.

– Что значит уснул? – возмутился Варавин. – И они еще называются командирами! Один распустил огневые взводы до такой степени, что люди уже прячутся от самолетов, другой уснул и рассчитывает, как студент, на снисхождение! Да знаете ли вы, что полагается за такие штуки?

Стук лопат становился тише. Песок осторожно вываливался через бруствер. Расчеты прислушивались к разговору у буссоли.

Причина тут заключалась не в праздном любопытстве. Орудийный номер всегда ухо держит востро. По интонациям и выражению лица, неуловимым для посторонних, он угадывал не только настроения командиров, но и ближайшие их намерения.

Дойдет ли очередь до расчетов или дело ограничится выговором лейтенантам? По-видимому, есть время, и командир батареи, хотя и делал он это редко, не преминет побеседовать с теми, кто оплошал у моста. Значит, нужно приготовиться, оправить одежду, энергично ворочать лопатой и побольше углубить щель.

Командир батареи бросал взгляды по сторонам, не собирался оставлять свое место.

– ...Не дадите покоя... Ну, в боевых порядках, может быть, и простительно, а на марше?.. Чего же проще... но и тут неприятности. Да... суть, видимо, не только в слабой дисциплине, но и в непорядочности... Уснуть посреди дороги! Ведь вы обязаны бодрствовать и глядеть за людьми и всем, что вверено вам. Вы ... командир!

Варавин говорил, взвешивая, будто вбивая каждое слово. Таков был стиль, который соблюдал командир батареи неизменно в отношениях с провинившимися подчиненными.

Варавин – способный командир. По службе он поднялся на ту ступень, которая доступна только лицам, обладающим естественными задатками к выполнению командирских обязанностей.

Отсутствие таковых нельзя восполнить знаниями или учебой, поскольку этот процесс только совершенствует свойства, присущие человеческой натуре, но не рождает их. Если человек не обладает необходимым предрасположением к службе, обрести его путем умственных тренировок, равно как и любым другим путем, невозможно.

Варавин относился к числу людей, которым присуща творческая организующая воля. Там, где случается, эти люди готовы делать всякую работу, лишь бы она шла на пользу. Если бы перед мостом огневые взводы замешкались, Варавин стал бы сам растаскивать бревна. Не думаю, чтобы очереди «юнкерсов» могли удержать орудийного номера, если, конечно, он не потерял от страха совесть, когда тот, кому он повиновался, делает его работу.

Воин-рядовой – один из многих в ряду. Все хороши, и он хорош, даже если не отличается как личность безупречностью поведения. В общей массе сплошь и рядом минус принимается как неопределенный плюс. Чтобы установить индивидуальные особенности орудийного номера, необходимо присматриваться в течение недели и месяца.

Достоинство командира обнаруживается весьма скоро, после первого огневого налета. Не важно, где и как это происходит. Важно то, что командир всегда на виду, в центре событий. Телефонист непременно найдет минуту, чтобы поделиться со всеми, с кем есть связь, сведениями о человеке, которому вверена судьба подразделения, а значит, и его собственная судьба.

Варавин пришел на службу из трудовой среды. После полковой школы окончил курсы младших лейтенантов. Был командиром орудия, командиром огневого взвода, взвода управления. Знаний, приобретенных в течение многих лет, оказалось достаточно, чтобы добросовестно нести службу командира батареи. Варавин был на хорошем счету у старших начальников и пользовался влиянием среди личного состава батареи.

Разведчики, топографы, телефонисты, орудийные номера хорошо знают командира батареи. Варавин переносил разрывы снарядов с некоторым напряжением, но никто не ставил ему в укор этого, он старался держаться ровно и не поступался своими командирскими обязанностями.

Неизменная требовательность, строгость и взыскательность, однако, никогда не заслоняли в натуре Варавина доброжелательного отношения к младшему и снисходительность к поступкам, причины которых крылись в ограниченности или недостаточном знании службы.

Устав вверил командиру огромную власть. Он решает, кому из подчиненных адресована команда, он распоряжается жизнью и смертью личного состава вверенного ему подразделения. Но ожидать повиновения вправе лишь тот, кто наделен силой духа и готов действовать не колеблясь, во всякой обстановке.

У командира не существует никаких иных способов. Этот – единственный. Управлять батареей с помощью речей, подслащенных лестью и заискиванием, так же как высокомерием, – пагубная иллюзия. Слова тревожат слух и воздействуют на совесть только в исключительных случаях, когда подкреплены практическими шагами и не противоречат действительности. Поэтому командир взывает к совести подчиненных собственным примером, и они следуют за ним.

Но обязанности командира не ограничены рамками индивидуального поведения. В строю подразделения много людей. Сколько лиц – столько характеров. И специальности: орудийные номера, разведчики, топографы, связисты и т. д. Командир призван стимулировать усилия личного состава подразделения и направить к одной общей цели. В этом заключается суть его воинского достоинства.

* * *

В училище все должностные лица – преподаватели, командиры взводов, младшие командиры – постоянно твердили курсанту о бремени службы и будущих обязанностей. Занятия, распорядок дня, весь уклад жизни способствовали развитию физических и волевых задатков личности курсанта. Он становился участником общего процесса созидания воинского порядка. Слово устава на глазах обретало материальную сущность. В классе, на полевых учениях, в манеже курсант чувствовал себя чуждым элементом, если своим внешним видом или поведением не соблюдал уставных стандартов.

Но даже в высокоорганизованной среде тогдашних училищ не было единодушия в отношении к службе. Курсантское мнение делило начальствующий состав на лиц требовательных и «добряков», энтузиастов и равнодушных.

Так называемые «добряки» предпочитали видеть улыбчивые лица курсантов и не обременяли свою мысль их будущим. Портить настроение по пустякам? Я – начальник, он – курсант. Приятно, когда поблажки, даже малые (это мне ничего не стоит), вызывают у окружающих признательность. Педанты, черствые формалисты не чувствуют умиления и много теряют. Мелкие нарушения дисциплины? Пусть исправят те, кто построже. Зачем спешить? Все равно курсант всего не постигнет. Молод. Время есть по окончании училища. Жизнь научит. Много знать – быстро состаришься. Требовать дисциплину, раздражаться? Лучше жить в ладу с подчиненными. На проверке не подведут.

Доброта «добряка» лживая. Он поступается интересами службы, т. е. общими, не своими индивидуальными, но капитал приобретает на свой сугубо личный счет. Склонность смотреть на обязанности командира сквозь пальцы, мириться со слабостями, простительными с точки зрения обычной житейской психологии, наносила непоправимый ущерб личности воина. Непреложный закон дисциплины представлялся эластичным и необязательным. С помощью «добряков» воин вредил себе, ибо он делался слабее в собственных глазах, чем есть на самом деле.

В подразделениях 1-го дивизиона Сумского артиллерийского училища я не припоминаю ни одного добряка. Командиры взводов лейтенанты Шаренко, Белянкин, Патаман, Свипухин, Варава, Пивовар, Сабельников, Тригер – все до единого конники, спортсмены, добросовестные, всей душой преданные службе. В те времена воинский порядок рассматривался всеми без исключения как детище общее. И все заботились о нем. Небрежность во внешности и поведении курсанта вызывала незамедлительную реакцию со стороны первого встречного, кто бы он ни был: командир, преподаватель, политработник либо просто курсант старшего курса. Виновный тут же немедленно устранял изъян и затем являлся к непосредственному начальнику с докладом, и тот принимал соответствующие меры.

В 3-й батарее был лейтенант Сабельников – щеголь, красавец и служака взыскательный в высшей степени. Курсант, если был небрежно одет, всегда мог получить замечание. Сабельникова любили, но и побаивались. На железнодорожном переезде за швейной фабрикой стоял ведомственный знак «Берегись поезда» и стандартными буквами было дописано: «И лейтенанта Сабельникова». Предостережение, так сказать, местного характера.

В числе преподавателей водились вроде бы добряки. Социально-экономические и политические дисциплины читал старший батальонный комиссар Гантман. Нужно отметить, что личность преподавателя всегда занимала курсантов больше, чем общественные формации и восстания рабов Рима, хотя старший батальонный комиссар излагал тему интересно и живо.

Гантман – небольшого роста, мешковатый, с черными печальными глазами выглядел недостаточно военным человеком и с курсантами обращался, как со студентами. Всегда спешил им на выручку, оценки объявлял по знанию, реальные, в классном журнале выставлял выше на один-два балла. И на очередном занятии курсант старался их подтвердить. Присутствие проверяющего приводило в смущение Гантмана, он подавал команды срывающимся голосом и очень переживал, волновался.

После финского конфликта политработников некоторое время привлекали на конную подготовку по программе начинающих. Они обязаны были носить шпоры. Вся смена являлась на конюшню, дневальные выводили лошадей. Начиналась седловка, затем построение. Лошадь всегда чувствует издали натуру всадника, оглядывается, прядет ушами, всхрапывает. Гантман панически боялся лошади и не умел сидеть в седле.

Конечно, для курсантов – людей привычных – смешно видеть преподавателя (по уставу он является начальником), когда тот, приняв поводья, не знает, что с ними делать. Знает, не знает – команда касается всех. «Смена... садись! Манежной рысью... Марш!»

То-то комедия, городские жители останавливались под проволокой летнего манежа, хохотали до упаду. Рядом артиллерийские парки – бывало и курсанты смеялись, но никто не насмехался. Мы забывали за воротами то, что видели в манеже. Через некоторое время полковник Иванов запретил проводить занятия с нестроевым составом в открытом манеже, а затем они были отставлены.

Нет, мне кажется, ни старший батальонный комиссар Гантман, ни майор Кашицын – начальник цикла средств связи – не относились к числу добряков в обычном понимании этого слова. Скорее они участливые и добросердечные люди. В условиях службы существование таких людей оправдано и является вполне закономерным, поскольку естественным противовесом служили строгие и взыскательные командиры.

На долгой дороге войны я, как и многие лейтенанты, часто вспоминал училище, наших командиров – и требовательных, и добряков. Действительность показала, что только в требовательности, неукоснительной и постоянной, проявляется искренняя доброта к людям. Подразделения, которые отличались жесткой дисциплиной, всегда успешно решали задачи, несли меньшие потери, были лучше вооружены, обеспечены одеждой, пищей.

* * *

Варавин – требовательный командир, не лишен, однако, некоторых особенностей. Впрочем, проявлялось это, главным образом, при огневых налетах или бомбежке. На какое-то мгновение он поддавался общему течению, как бы растворяясь среди толпы. Но потом решительно занимал свое место.

Я слушал командира батареи. Какие тут возражения? Варавин прав! Перед спуском, как и на оборудовании ОП, многие орудийные номера вели себя не лучшим образом. Если собрать все эти случаи воедино и сопоставить с требованиями уставов, вырисовывалась картина, свидетельствовавшая о серьезных упущениях в дисциплине огневых взводов.

Рядом стоял Смольков. Сон как рукой сняло. Лицо оживилось. Командир взвода управления порывался говорить, но Варавин повысил голос:

– Семнадцать ноль! – и стучал по крышке часов. – Из-за вас я не могу прибыть вовремя к старшему начальнику!.. Возьмитесь за ум и не компрометируйте порядочных людей, ваших подчиненных, если вы расслаблены до того, что не в состоянии заботиться о собственной репутации... Я не намерен терпеть дальше такую службу! – Варавин сунул в карман часы и направился к машине.

Над рекой кружились стаи «юнкерсов». Начиналась очередная бомбежка. Варавин приостановился, провожая самолеты взглядом, и уже другим тоном закончил:

– Смотрите, чтобы они не накрыли позицию... свалится шальной какой-нибудь на голову... При таких порядках всего нужно ждать, – он хлопнул дверцей, машина ушла.

Завывают сирены «юнкерсов». Рассеянные огнем зенитчиков, они уходили вниз по течению и, собравшись с силами, вновь бросались в атаку на мост.

Расчеты продолжали оборудование ровиков. Лейтенант Смольков, провожавший со мной командира батареи, вернулся к взводу управления. Возле буссоли ждал старшина Политов.

– Товарищ лейтенант, как будет с обедом? – озабоченно спросил он. – Объявите перерыв... покормить людей... Нужно ехать за водой и насчет ужина... подумать...

– Вам мало только что объявленного выговора? – ответил ему Васильев. – Сделают работу... пообедают.

– А если пойдем дальше ... опять выдавать на ходу?

– Ну, а налетят «юнкерсы» или командир батареи вернется? – отпарировал Васильев.

В разговор вмешался политрук Савченко.

– Сделаем так... я присмотрю за работой... вам, товарищи командиры, нужно поспать... вы, Политов, подождите еще... полчаса. Тут песок... вы же слышали, что было?

– Согласен, – подхватил Васильев, – не будем терять времени. – Он прилег на хвою, толстым слоем устилавшую землю под сосной у корневища.

Савченко пошел к 1-му орудию. Я занял место рядом с Васильевым. Поодаль низко над бугром носились самолеты. Грохотали зенитки. Снаряды рвались в синем небе белыми расплывчатыми хлопьями.

В лесах междуречья

Было 19 часов. Вокруг непривычная тишина. За Чернобылем солнце касалось горизонта. На фоне оранжевого заката поднимались столбы дыма. Ни самолетов, ни стрельбы, ни гула... Тишина.

– Товарищ лейтенант, поднимайтесь, – говорил Савченко. – Колонна построена... Смольков передал приказание... выйти на дорогу, двигаться дальше до первого перекрестка, потом повернуть направо. Будем трогаться?

На тетрадном листке торопливым почерком Варавин написал несколько слов – названия деревень и место встречи. В конце стояли число, время, подпись.

Опускаются сумерки. На дороге пыль. Отчаянно сигналя, мимо мчались колесные машины.

Карты здешних районов я еще не получил. Хуже нет полагаться на такие вот бумажки да на маяки, затерянные в пыли неведомых перекрестков.

Темнота быстро сгущалась. Движение продолжается полчаса, еще полчаса и еще. Впереди мерцает тусклый свет.

К тягачу бежит регулировщик. Размахивал фонарем, старался перекричать гул двигателя:

– ...Ехать... в лесу поворот... а дальше... прямая дорога на село... называется Парышев.

Под деревьями уже вступила в свои права августовская ночь. Где-то позади «юнкерсы» сбрасывали осветительные бомбы. В темном небе молниями сверкают вспышки зенитных снарядов.

* * *

Ни днем, ни ночью не затихали на Припяти вой сирен, грохот зениток, разрывы бомб. Немецкая авиация бомбила Чернобыльский мост – единственную переправу в нижнем течении Припяти, куда отходили колонны механизированных – 9-го и 19-го – и стрелковых – 15-го и 31-го – корпусов и многочисленных частей артиллерии 5-й армии, которые сражались в Коростенском укрепленном районе и на Малинском рубеже.

Собственно, сами корпуса существовали скорее в виде символических величин. К описываемому времени их боевые части имели весьма малую численность и, Б основном, состояли в непосредственном соприкосновении с противником. Если не считать армейскую артиллерию и РГК, некоторые корпусные части, дороги занимали колонны тыловых учреждений и служб: технической, артснабженческой, вещевой, продовольственной, санитарной и т. д., отделов и органов управления тылами.

В районах, прилегавших к старой государственной границе, десятилетиями создавались склады мобилизационных запасов и материалов. После установления демаркационной линии на рубеже реки Западный Буг общая обстановка изменилась. Все эти ресурсы начали перемещать в западные районы в соответствии с планом прикрытия новой государственной границы. Часть их была израсходована в первые дни войны, часть попала в руки противника или уничтожена.

В ходе отступления войск 5-й армии к Припяти вновь встал вопрос о складах. Сколько могли войска увезти с собой боеприпасов, горючего? Не более того, что необходимо для текущего, так сказать, довольствия. А тылы? Задачи, возникшие перед службами обеспечения, превосходили их возможности. Автомобильные и гужевые подразделения под непрерывным воздействием авиации не были в состоянии эвакуировать на восток к Припяти и за Днепр материальные запасы в необходимом количестве. Это обстоятельство пагубно отразилось на обеспечении правофланговой группировки войск 5-й армии в районе Чернигова и в известной мере предопределило ту участь, которая их постигла в сентябрьские дни 1941 года.

Несмотря на интенсивность движения, колонны скапливались в районе переправы и подвергались беспрерывным ударам авиации противника. В налетах участвовало иногда по сотне самолетов.

Разрушения, тела погибших на обочинах, пылающие повсюду машины. «Юнкерсы» наносили колоннам большой урон. В некоторых пунктах по пути отступления, и в частности на Чернобыльской переправе, была организована четкая ПВО.

В прифронтовой полосе и на поле боя прикрытие с воздуха осуществляли малочисленные войсковые зенитные подразделения. Их позиции часто становились объектом бомбежки «юнкерсов».

Чернобыльский мост прикрывали внушительные силы: не менее четырех-пяти зенитных дивизионов 37-миллиметрового и 76-миллиметрового калибров и несколько рот счетверенных пулеметов. Немецкая авиация встречала решительный отпор. Ни тактические маневры, к которым прибегали «юнкерсы», ни сосредоточенные удары по зенитным батареям не нарушали продуманную систему огня. «Юнкерсы» оказались не в состоянии парализовать Чернобыльскую переправу.

На восточном берегу Припяти 37-миллиметровые батареи понесли значительные потери. Многие позиции разрушены, земля вокруг изрыта бомбами.

«Юнкерсы» дорого платили за каждое прямое попадание. Счет сбитых самолетов знали все орудийные номера. Сегодня – четыре, неслыханная цифра, если вспомнить, что на поле боя часто не удавалось сбить ни одного самолета.

И все же нам, артиллеристам, приходилось выручать зенитчиков. Люди хотели, чтобы каждый снаряд непременно попал в цель. Желание понятное, но оно не учитывает возможности зенитной артиллерии. Противовоздушная оборона строилась на определенных началах. Вероятность поражения цели становится реальной лишь в зоне разлета осколков, тогда как задача средств ПВО – обеспечить прикрытие объекта, т. е. воспрепятствовать самолету вести прицельное бомбометание.

* * *

Не умолкают на Припяти зенитные орудия ни днем, ни ночью. Разноцветные трассы снарядов, отпугивая одиночных «юнкерсов», чертят темное небо. Сейчас это единственный ориентир, который позволял судить о направлении движения колонн.

Впереди вспыхнули фары. Потом стали вырисовываться контуры строений. По-видимому, село Парышев. Мигал свет габаритных фонарей. Тягач идет вдоль улицы. У изгороди темнеют орудия.

Я остановил тягач. Загудели впереди моторы. Движение возобновилось.

Прошло два часа. Близилась полночь. Фонарь, мелькавший перед глазами, замер в неподвижности. Пыль начала оседать. Колонна остановилась.

Лес. Я шагал в узкой просеке не менее километра, пока достиг головы колонны. На станинах спят люди. Сержант из 4-й батареи ответил, что младший лейтенант ушел вперед, приказав ждать...

Просека вскоре опустела. Гул позади становился все тише. Я огляделся. Кругом – темень, только на севере, там, где лежал Чернобыль, багровыми пятнами отсвечивали пожары.

Послышался лай собак. В стороне – вроде изгородь. Я пригляделся. Окраина деревни. Возле хаты толпились люди. Кажется, голос Варавина. Он распорядился подтянуть орудия.

Головная батарея закрыла проезд. Обойти стороной нельзя. С этим я и вернулся к командиру батареи.

– Подождите, – остановил меня Варавин. Говорит старший лейтенант Юшко:

– ...находимся на северной окраине села Ладыжичи... второй дивизион занимает огневые позиции в районе Ладыжичи... Теремцы и готовится к ведению огня по западному берегу реки Припять... Позиции для шестой батареи... лес, западнее хутора Теремцы... готовность к открытию огня шесть ноль. О немцах... вчера появились их разъезды... в селе Оташев они конфисковали лодки, но к вечеру ушли в южном направлении... Командир полка приказал переправить разведгруппу из штабной батареи... на западный берег и уточнить сведения о противнике... Возглавит ее старший лейтенант Пономарев... Для обеспечения его действий шестая батарея проведет огневые налеты по району села Оташев... К шести ноль Пономарев ознакомит командира шестой батареи с задачей. В случае, если связь с разведчиками после отплытия будет прервана, огонь вести по графику, который я сейчас составлю... Я укажу район целей и время открытия огня. Позиции оборудовать обычным порядком. Младший лейтенант Варавин, отправляйте огневые взводы и возвращайтесь сюда. Варавин осветил часы:

– Сейчас путь откроется, четвертая батарея уйдет... выступайте... времени достаточно. До Теремцов еще увидимся... запишите маршрут...

Так... название первого села, второго, третьего... записано, ну а дальше? От Парышева я вел орудие по следу, в Ладыжичи добирался наощупь. Такая ночь... Как найти эти... Теремцы?

– ...Перед вами Ладыжичи, – осветив фонарем карту, недовольно ответил Варавин, – смотрите... единственная улица... заблудиться трудно. При выезде спросите дорогу на Заглыбье, придете туда, дальше... на Теремцы. Язык до Киева доведет... Отправляйтесь!

Под ногами мягко шуршали лежалые листья. Рычат в темноте моторы. Шли орудия 4-й батареи. Как и 5-я, она разворачивалась в районе Ладыжичей.

– Куда? Куда тянешь? – размахивал фонарем младший лейтенант Иванюк. – Держи прямо... на меня, а теперь влево, влево... товарищ сержант! Ведите свое орудие на просвет и дальше... туда, видите? К прогалине... я сейчас вернусь... смотрите за стволом... за стволом смотрите!.. Стой!!!

Послышался треск. Ругаясь на чем свет стоит, Иванюк метнулся к орудию. Длинный ствол его, описывая вслед за тягачом дугу, прижал дерево, колесо приподнялось. Двигатель заглох. Огромная сосна глухо потрескивала под тяжестью орудия.

– ...Мотор! Сдать назад! Ну... что с вами? Двигатель запыхтел, орудие колыхнулось, осунулось назад и встало на колеса.

– Поломки нет... внимание всем! – слышался голос Иванюка. – Первым номерам... придерживать дульные тормоза и не выпускать из рук до новой команды!

Орудия выворачивали в узкий проход. Следом двигалась 5-я батарея.

– Ну что, Иванюк не сорвал ствол с направляющих? – встретил меня Свириденко. – ... Внимание, командиры орудий! – предостерегал он своих, – держать дульные тормоза, смотрите... не наломать дров!

Гусеницы разрыли землю, висит запах хвои, выхлопных газов и солярки. Прошло последнее орудие 5-й батареи. Из темноты выступил Васильев.

– Кажется, можем двигаться? Получили задачу? Получить-то получил... до наших позиций еще пятнадцать километров.

– Так что, «по местам»? Эй, подъем!

Забравшись в кабину, я вспомнил разговор с Варавиным. Конечно, язык до Киева доводил, но то были другие времена. Богомольцы не торопились... с котомкой и посохом шли от хутора к хутору, от избы к избе. Следом не тащились орудия со спящими людьми. Их не толкали в спину срок готовности, недовольство и сарказм начальства.

Карты нет. В памяти остался отпечаток того, что я успел разглядеть на карте Варавина. Здесь, в междуречье, дорог как будто было немного. Но кто знает?

Спустя два часа показались дома населенного пункта. По-видимому, село Заглыбье. Нужно расспросить жителей.

Орудийные номера колотили прикладами в калитки. Никто не отзывался. Лаяли в ответ собаки. Час был поздний. Время – военное.

Я уже стал терять надежду, когда в одном из дворов дверь отворилась.

– Как проехать на Теремцы?

– Теремцы? – старик, придерживая руками одежду, дважды повторил название, и, подумав минуту, ответил: – Гм... Теремцы?.. Не знаю...

– Ну, как же? Теремцы... хутор, километрах в пяти... семи южнее. Вы здешний? Как называется ваше село?

Старик произнес маловразумительное название. В моих записях оно не значилось. Я перечислил населенные пункты, пройденные батареей. После раздумья старик ответил, что таких сел он не знает.

Куда я заехал? Неужели сбился... Нет... тут недоразумение... В Заглыбье я, возможно, не попал, но относительно Ладыжичей не может быть ни малейшего сомнения. Село запомнилось, и я по складам повторил: Ла-ды-жи-чи.

Васильев зажег фонарь. Старик как-то странно двигал челюстью, подозрительно глядя то на меня, то на улицу, где гудели моторы. Поведение его начало меня пугать. Если я заблудился, нужно получить подтверждение. И побыстрее!

Прошло немного времени, и Васильев привел нескольких жителей. Село все же называлось Заглыбье. В местном произношении звучало оно несколько иначе. Удивительно, как переиначил старик название.

Чтобы продолжать путь, нужно возвратиться к озеру, где берет начало дорога на Теремцы. Спустя десять минут орудия покинули разбуженное село. Как много собак в этих лесных селениях!.. Колонна уже давно миновала околицу, а лай все не затихал.

Теперь слышался только гул двигателей. Мои мысли снова обратились к дороге. Разве это дело полагаться на расспросы? Местные жители, в этом я не раз убеждался, с детства знающие всякую тропинку в округе, не понимают человека, за которым идут орудия... Все, что касается окружающей местности, кажется им простым и понятным. В Заглыбье меня уверяли, что дорога на Теремцы идет на юго-восток без всяких отклонений. Колонна сделала уже два довольно крутых поворота и теперь двигалась, насколько я мог судить, в восточном направлении.

Не видно звезд в пасмурном небе. Зарево в районе Чернобыля расплылось, и я не мог ориентироваться по широкой полосе, которая освещала чуть ли не полнеба. Если орудия шли своим путем, то зарево должно оставаться позади. Между тем оно, опережая колонну, смещалось и делалось видимым справа, как будто движение колонны направлялось на запад.

Тягач остановился. Я оглядел дорогу и немало был обрадован, обнаружив следы машины. Не может никто другой сюда заехать, кроме Варавина или Юшко.

Орудия двинулись дальше, но сполохи справа не давали мне покоя. Оставившая след машина могла проехать и вернуться. И, кроме того, я не был уверен, что она принадлежала именно нашему полку.